Проводник

Когда кому-то нужно было в туалет, остальные не ждали – даже не оглядывались. Люциана как-то удивилась, как Жене удается так мало проваливаться при ходьбе. Он ответил: «за счет оптимального перераспределения веса тела». Это была правда – чужие жизненные силы, знания и умения позволяли ему тратить меньше энергии. Люциана услышала ответ, отвернулась и сразу опять стала мрачнее тучи. Да, все хотели экономить энергию, пребывая в трансе. И да, ему было существенно проще, хотя и ему уже опостылела дорога до трехслойного мата.

Ветер – этот поганый, непрерывный ветер. Он уже иссушил кожу на лице и всюду, куда мог пробраться, как микроб, как противный паразит.

Взобравшись на вершину горы, они устроили привал. И здесь особо никто не обрадовался, никто не собирался ничего втыкать в свою честь, да и нечего было втыкать – постоянно выбрасывали все, что казалось бесполезным в ближайшие полтора дня. В подзорную трубу они увидели небольшой участочек леса и потемнение, подозрительно похожее на пещеру.

Этой ночью им не удалось выспаться. Поднялся настоящий ураган, и палатку сломало и унесло, пока они спали внутри. Им показалось, что они достаточно хорошо укрылись, но предательский ветер со всей силы ударил в момент самой уязвимости.

На следующий день Шаттьях первым делом зарезал последнюю лошадь. Именно ту, бедняжку – самую преданную, согласную идти с нами до конца. Никто даже не пикнул – просто навалились, оторвали по паре кусков и засунули их в сумки до «лучших» времен. Пища стала единственным верным источником постоянно иссякающей энергии и тепла для двух третей группы, но и она превратилась в вечно холодное, безвкусное, отвратительное, слипшееся месиво. Его жевать можно было только не задумываясь ни о чем, либо задумавшись о деликатесах слишком сильно, иначе могло вырвать, а это, вкупе с остальными потерями значило возможное обезвоживание. Запас воды тоже был весьма урезан, а пить холодную воду чревато другими ужасными последствиями.

Головы плохо соображали, мысли путались. Теперь все члены команды воспринимали реальность кадрами, как в пьяном бреду. Выяснилось, что в какой-то момент Шаттьях «отпустил» последнего капитана. Дескать, предложил тому вернуться за помощью, а заодно и самому долечиться. Непонятно, как вообще такое могло остаться незамеченным для остальных. Разумеется, компаньоны ни на йоту ему не поверили. Было очевидно, что вместо такого невыгодного альтруизма Шаттьях скорее зарубил капитана и подпитался его жизненными силами.

Люциана обнажила меч и выжидающе посмотрела на брата, уже представляя, как у того падает голова с плеч. Шаттьях прикидывал варианты.

– Стоп. Вы – самые совершенные существа этого мира. Вскоре мы всласть отдохнем, наберемся сил, и с кем угодно договоримся, а если нет – сделаем все вместе…

Слова Евгения не произвели должного впечатления на этих двух зомби, но сам факт наличия сторонней речи, видимо, заставил их убрать оружие.

Спуск, хоть короткий и пологий, дал хоть какую-то передышку и очень вовремя. Здесь Люциана дотронулась до плеча Евгения и, кашляя, сказала:

– Это хуже, чем путь Тьмы. Это путь Дьявола.

– Я примерно так и сказал твоему отцу.

Вот и эта непоколебимая сильная женщина и – вполне возможно – хороший человек, заболела. Теперь ее стало жаль: глаза покраснели, кашель она больше не сдерживала, и все это ради ничего. Конечно, еще должны были оставаться шансы, но Евгений знал, что это не так.

В детстве Женя любил холод и почти все, что с ним связано. Он даже закалялся и гордился этим, пока ему не надоело каждый день испытывать дискомфорт от замирающего дыхания, аритмии и опасного понижения температуры в области самого главного, но все равно почти бесполезного мужского органа.

Но теперь все было иначе: холод больше не был моим другом, он не проходил ни на секунду; от него не было спасения, от него негде было скрыться. Ветер и метель, казалось, навсегда застыли в ушах. Кожа покраснела и покрылась волдырями. Она просто напросто не ощущалась. Горе-путешественники не прикасались к ней, боясь, что она осыпется, как побелка или слезет, насовсем оголив мясо и кости.

Снег, хрустящий с каждым шагом, бесполезно отбирающий силы, замедляющий до такой степени, что казалось, что они вовсе не перемещались.

Снег слепящий, отражающий лучи светил, которые ни черта не грели, а наоборот – только вредили и доставали. Им хотелось стонать и рыдать, но жалко было тратить силы.

Женя по природе своей недалек от маменькиного сыночка. Если бы не «души», он бы еще после унесенной палатки или после очередного загребания снега в сапог дал деру, наплевав на все понятия о чести. А если бы не свернул, то в очень скором будущем просто позволил бы себе подохнуть, а в крайнем случае – попытался бы зарубить обоих «друзьяшек» и сожрать их к чертовой матери, или, хотя бы, помереть не от своей руки. Даже тренировки и бои, которые он пережил вначале, казались намного проще, потому что у него рядом всегда была любовь, и не было иного выбора. А наиболее вероятно, что он просто бы заныл настолько сильно, что тем самым уговорил бы без того сомневающихся в успехе экспедиции соратников повернуть назад.

Но он держался. Притом – весьма неплохо – нечеловечно. Силы все еще распределяли энергию и питательные вещества в организме оптимальным образом – так, как заслуживает человек или чингарин.

В последнюю ночь они вообще спали, просто укрывшись всем добром, что у них было, включая ободранную палатку, придавив это тем тяжелым, что смогли найти. Они, ненавидя всех и вся и даже друг друга, заснули в обнимку, как собаки, поджав ножки друг у дружке – все ради сохранения драгоценного тепла, которое тела производили с перебоями. Получилось недурно – их толстенное одеяло из скарба еще присыпала снегом метель, и стало тепло – почти как дома.

В двадцатый раз набрав снега во фляги и засунув их за пазуху, они продолжили путь к деревьям. В голове был только потрескивающий костер и жареная конина, не должная испортиться в такой стуже.

Еще километров за пять они почуяли движение, но это ничего не меняло. Через какое-то время показались и следы здоровых лапищ, а позже – кровавые следы от протащенных несколько метров туш. Судя по тому, что их еще не замело, хищники «проплыли» здесь недавно.

Кашель Люцианы доводил и без того раздражительных ребят. Они больше ничем не оправдывали ее присутствие – даже думать не желали, что чертов кашель кого-то заразит, спугнет кого-нибудь или их выдаст.

Так и случилось.

Они умудрились проглядеть куараг’зора – здоровенную серую гориллу, ростом в два метра. На локтях, кулаках и коленях выпирали наросты костной природы. О них многие читали, но ни у кого не было необходимости встречаться с ними лично.

Эта мохнатая образина прибежала справа. Люциана быстро среагировала, отправив врагу царапину. Страшный рев и всплеск крови слегка мобилизовали группу. И пока ретивая тварь пыталась поднять отвалившуюся лапу, Шаттьях с Женей пустили в нее по стреле буквально с трех метров.

Еще два куараг’зора приближались со склона. Ребята попробовали взять их под контроль, но тщетно. Евгений удивился – как эти тупые существа могли создать такой непробиваемый барьер? Вскоре стало ясно: метрах в двухстах, у входа в пещеру стоял какой-то взъерошенный комок в тряпках с палкой и что-то неистово кричал. Чудовища ему подчинялись. В этом кличе было столько ярости, что хватило бы на целое поселение.

Пустив стрелы в надвигающихся, как лавина, зверюг, герои в последний момент откатились кто куда. Собрав все силы в кулак, они вступили в бой. Люциана нанесла три изящных удара по раскрывшемуся мясу; Шаттьях со своим топором управлялся чуть менее удачно, а Женя, еще раз откатившись и промазав, решил опробовать прием Баррента. Он сконцентрировался быстро – существо, почему-то, замешкалось. И только враг опомнился, Евгений бортанул его плечом. Само собой, Женя не был столь массивным, как мастер этого приема, да и снег с усталостью и другими факторами не дали ни требуемого разгона, ни силы удара. Куараг’зор отшатнулся на пару дециметров и дал Евгению по морде ладонью наотмашь. Хоть этот удар удалось смягчить, парень упал, как подкошенный. Лишь кадр в полете и слепящий свет – пусть он слепит всех. А тем временем шаман с безумной чумазой рожей машет жезлом и кричит натужно.

Не ясно почему, но от Евгения отстали. Возможно, ему все же удалось перед потерей сознания сгустком одной лишь своей воли вызвать столп света, отвлекающий внимание. Возможно, упав в снег, его сочли временно неважным. Как бы там ни было, прошло несколько секунд, а поле битвы переместилось в пещеру, куда так рьяно пробивались брат с сестрой.

Прямо у входа лежал порубленный куараг’зор и мертвый Шаттьях с вывернутой рукой. Проткнув на всякий случай горло кровоточащей твари, и еще слыша доносящиеся из глубин звуки борьбы, Евгений сел поудобнее и ввел себя в состояние, близкое к тому, в котором пребывал при перерождении в обрыве.

Время замедлилось, и без того темный коридор заполнился тягучими тенями. Дух Шаттьяха нашелся сразу. Он был недоволен, жаждал мести. Еще немного и все померкло. Все жизни, как в бреду, и если кто и видел что-либо в этот момент, то только духи, обитавшие среди тесных стен.

Куараг’зор, оглянувшись, встретился глазами и, попятившись, ударил «командира». Шаман отлетел, лишившись одной чужой шкуры и палки с набалдашником. Сородичи посмотрели на диссидента непонимающе.

Та тварь, в которую вселились, подошла к шаману и раздавила череп ногой. Теперь точно безмозглый смертный успел только округлить глаза, да начать прудить в набедренную повязку.

Дальше неумолимая машина приблизилась к стоящему, освободившемуся от влияния шамана существу, приняла в грудь удар и тут же обеими лапами размозжила уродливую башку о ближайший сталагмит.

На все это смотрела последняя живая тварь. При первых шагах в ее сторону, она бросилась наутек, едва не сбив сидящего Евгения. Одержимый погнался за ней, но, увидев дневной свет и поняв, что у трусишки фора, разогнался и попытался прыгнуть. Ничтожество даже на это не было способно и покатилось кубарем по склону. В последний миг перед обрывом из разума существа выбрались, позволяя комку мяса с шерстью дожить свой век, как пожелает.

Евгений очнулся слегка отдохнувшим. Еще были слышны остаточные звуки, наподобие дыхания, отражающиеся эхом от вибрирующих стен. Он пробежал до самого логова дикаря (даже по меркам чингар) и увидел Люциану. Как и по Шаттьяху, трудно было сказать, что именно у нее повреждено – кольчуга со шкурой надежно закрывали ужасы побоища. Она была мертва, судя по всему, уже с минуту – две. Но перед смертью она как следует нашинковала монстров. Похоже, все силы отдала в последнем рывке, обезумев от гнева и жажды крови. Евгению хотелось высосать ее жизненную энергию, чтобы впитать больше хорошего, а возможно и научиться также швырять царапины пространства, но уже было поздно. В принципе, он мог бы даже попытаться воскресить ее, но опять распылился на прагматично-морально-этические вопросы. По его замыслу наиболее подходящей кандидатурой для поглощения являлся Шаттьях, который тоже теперь навеки недоступен. Благо хоть в битве помог.

Хотелось заплакать, но и это не получалось. Вновь подступило обжигающее затылок бешенство, усугубляющееся голодом и опостылевшим запахом сырости, пота и испражнений тупых убогих тварей. Он подумал, что в некоторых условиях и Евгений мог бы уйти на север и одичать, совсем как этот «шаман», недооценивший противника. Да и был ли у него выбор? На его месте многие бы пытались удержать авторитет любым способом – даже заставляя самого себя верить во всесильность палки с ненавистью к иноземцам.

Женя воспользовался тем, что было в пещере. В каком-то смысле группа получила то, за чем сюда шла. Довольно аппетитный кусок чьего-то мяса уже был не дожарен, но все равно поглощен. У Шаттьяха он забрал подзорную трубу, у Люцианы – меч и стрелы, а у дикарей впрок немного хвороста и ломтиков вяленого мяса, висящих неподалеку от костра. На самом деле, там было, чем поживиться, но в снадобьях в мешочках и горшочках Евгений плохо разбирался, а остальное бы серьезно тянуло сумку со спиной.

Он вышел наружу из затхлой и мертвой пещеры и не пожалел времени на тщательный осмотр местности. Каждую гору в округе он просканировал своими взорами: внешним и внутренним. Где-то вдали, на северо-востоке, показалась серая точка и сразу исчезла.

Евгений вновь присел, расслабился и сосредоточился. Да, внутренний голос толкал в ту сторону – ну кто бы сомневался…

Еще один спуск принес немного радости; хождение по горам – очередная модель жизни. Только в жизни чаще именно «блуждание».

Природа знала, что отняла у него очень много, и больше не беспокоила его. А может, дело в том, что теперь он чувствовал себя иначе: незаметнее, раствореннее, и никому ничем не обязанным.

Путь неспешным шагом (хотя тут иного и не бывает) занял несколько часов, и вновь начало темнеть. Обойдя примеченную гору справа, путник осмотрелся, и пред его взором раскинулась совсем уж сюрреалистичная картина: вдоль пологого склона росли деревья, похожие на земные ели; кое-где земля выглядывала из-под снега, словно его здесь постоянно чистят или это место еще не замело; вверх шла отчетливая тропа, а по бокам ее торчали сучья. Теперь не было никаких сомнений, куда следовало идти – туда манило.

Чем выше поднимался персонаж (со временем происходящее все больше напоминало сказку), тем чаще были колья, и становилось спокойней на душе. Зрение вновь позволило себе пуститься в тантрический танец: очертания рябили и раскачивались волнами; на вершинах кольев проявились голубые огоньки, освещавшие дорогу путнику в час столь поздний. Опять проснулись шепоты людей, и шипения животных. Они звали, направляли. С каждым шагом по заботливо протоптанной дороге голоса звучали громче, а огни разгорались все сильнее, раздуваемые несуществующим ветром.

Без сомнений, это место наводило ужас на всех живых существ – здесь не пролетали даже птицы. Хоть оно и скрыто от любопытных глаз, – есть правило: любое место рано или поздно кто-нибудь посещал, посещает или посетит. Тем более, если оно так близко. Свято место пусто не бывает, хотя это скорее походило на проклятое, и, возможно даже шаман со своим зверьем его обходил стороной. Но все это пустяки и домыслы.

В конце тропы стояла невзрачная, средних размеров хижина; в оконцах горел тусклый свет. Евгений распахнул ветхую дверь и зашел, как к себе домой, ощущая уют и безопасность. В момент стало тихо.

Посередине комнаты, занимающей почти все пространство домика, расположился большой и грубый стол. С дальней стороны полукругом стояло пять фигур. Две женщины и трое мужчин. Их лица были скрыты в полумраке, слабые, колышущиеся огоньки свечек порой приоткрывали их абрисы, но точно можно было сказать, что они рады долгожданному гостю – искренние, но немного сдержанные улыбки, а их ауры сияли, как у святых, несмотря на высохшую чужую кровь кое-где.

Все незнакомцы разного роста и комплекции; у каждого свое одеяние и обмундирование. Женщина с огромным бурым арбалетом за спиной в клепанной кожанке; еще одна, покрепче, в броне, с мечом и со щитом, которые навсегда избороздили когти чудищ; низенький бородатый коренастый, как шифоньер, мужик с бородой; парень с телосложением, как у Евгения и с такими же безумными «предательскими», но в данный момент заинтересованными, глазами. Этот обвешан мечами и кинжалами, а редкие открытые участки кожи усеяны шрамами различного происхождения. И последний – самый высокий и, разумеется, худой в скромном балахоне цвета пыли. Его лицо надежно скрывал широкий капюшон. Этот, похоже, безоружен. Среди присутствующих были и люди и чингаре, как минимум.

Стол покрывала скатерть, а на ней лежал двуручный молот, который, как и все здесь, был настолько прост и примитивен, что, казалось, мог прослужить столетия.

Евгений поднял молот, – никто не шелохнулся, по-прежнему не проронил ни слова. Оружие в руках мелькнуло черным, словно внутри скользнула нефть, притом так быстро, мимолетно, как будто стеснялось.

«Скатерть» на столе представляла собой нечто вроде голограммы или множества произвольно наложенных друг на друга изображений. Но при этом полотно было соткано из ветхих, потрепанных временем и запылившихся нитей.

Вновь закружилась голова и сознание покинуло тело.

Евгений очнулся на полу; оружие валялось рядом. Пока он «спал», его укрыли плащом, но сейчас они все также безмолвно стояли и смотрели на него с прежней загадочной улыбкой.

– Спасибо, – поблагодарил он, вставая.

Женя встал, уперся руками в стол, и теперь ему стало понятно: скатерть преобразилась, а картины превратились в текст; то, что казалось водоворотом, на самом деле состоит из букв неизвестного алфавита, даже нескольких алфавитов. Теперь изображение действовало по-другому. Евгений вспомнил книгу Агны.

Краски смазались и потекли. Реальность выбрала цвет охры. Пустыня, безжизненная и сухая, лишь ветер напоминает о себе, унося песок с барханов. Мы скачем средним галопом на гнедых и буланых. Всадники по сторонам и чуть позади мне не друзья и не враги, – они хотят мне что-то показать, а может, им просто по пути.

Справа из-под земли выросла гряда изрезанной горной породы. Сверху появились чумазые люди; они смотрели на нас, желая познать. Какой-то миг – и они дерутся: палками, мечами и серпами. Они кричат – и женщины и дети. Вот они штурмуют крепость с вековыми каменными стенами; ядра, пущенные из катапульт, вышибают кладку; кто-то горит; падают шлемы и оружие из рук. Не успев достичь земли, они смешиваются с песком, рассыпаются, и их уносит ветер, не оставляя ничего, кроме барханов и мирно стелющейся желтой вуали. И все это под нарастающий гул чьего-то горна. Мы не сбавляем хода и не отвлекаемся.

Пейзаж перетекает в степь почти того же цвета. Виднеется трава, пожухлая, истлевшая, но вдали зеленеет живая. Гул стихает, а ветер увлажняется. Чем ближе мы к зеленому ковру, тем чаще тут и там возникают фантомы, проекции людей. Они упорно трудятся, возводят исполинские сооружения, любуются ими, радуются, обнимают своих детей и испаряются, давая влагу миру.

Обстановка меняется с каждой секундой, и часть группы пересела на летающих существ, совсем как виверны или драконы. Чувствуется, что их настроения меняются.

Постепенно и я поднимаюсь над землей все выше, и повсюду полно летающих существ на фоне испещренных гор. Здесь уже прекрасно – можно жить, но то ли еще будет!

Вскоре мы перелетаем в мир грез, волшебный мир из снов мечтательного ребенка. Луг потрясающе мягок – его нежность и щекочущие мягкие травинки можно ощутить, протянув руку, даже летя на высоте трех метров.

Как будто с тех же гор, что только что гордо возвышались, низвергался водопад, породив кристально чистое озеро, а в облаках аэрозоля играла радуга.

Небо серебрилось, пропуская отдельные пучки света. Здесь все приобретает такой цвет, звук и даже вид, какой пожелаешь, и природа всячески на это намекала.

Только я подумал, куда девается вода – из-под земли забили фонтаны в пару метров высотой, а шум водопада слегка притих.

Мгновенно росли и распускались огромные цветы, а по сторонам витали, радовались и смеялись люди в свободных белых одеяниях. Они теплились в игривых лучах солнца, которые могли «подбросить» кого угодно куда угодно всего лишь по желанию.

Вся планета ожила – чувствовалось, как она дышала. Здесь даже слышно пение всех душ, приветствующих новых гостей и всех, кто пожелает остаться.

Стали сгущаться тучи, крещендо залил дождь, размывая почву. Нас отчего-то стало больше, и мы вновь пересели на коней. И мы, и все вокруг стало мрачнее. Наступила ночь. Мы скакали по узкому перешейку из хлипкой, чавкающей грязи, а по бокам болота, вдалеке виднелись погосты. Здесь все кишмя кишело живностью, и, лопаясь, булькали огромные пузыри.

С одной скоростью с нами из луж, как дельфины, выпрыгивали черви длинною с человека. Выпрыгивали и вновь ныряли, сопровождая нас.

Вот уже и я червь – плыву, ползу под землей, не отставая. Нырнув в очередной раз, оказываюсь в глубоком водоеме. И вновь все видно, как на ладони. Здесь каждая выделяющаяся точка – чья-то жизнь. Поражает, как быстро растут кораллы, формируя норы для других жизней.

Вскоре из омута я выплываю и несусь в километре над землей, на этот раз во Тьме. И пусть давно со мной нет спутников, их дух я ощущаю постоянно. Сквозь звездное небо я попадаю в космос. Мимо проносятся планеты, взрываются и собираются заново планеты. Влетая в зелено-розовую огромную туманность, вижу, что сейчас столкнусь со звездой.

Все озаряет Свет. Здесь даже неуместны слова «я» или «здесь» – лишь ощущения «есть» и «существует». Все перевернуто, все – один сплошной фрактал. Внизу нет ничего, но упасть невозможно. Впереди и чуть повыше виднеются «люстры» бесконечных ромбов теплого света. Я знаю – меня там ждут…

Я очнулся, все также стоя и упираясь в стол, словно полководец, изучающий карту. Зато теперь Круг Молота в полном составе валялся на полу, кто как попало. Один скорчился, как эмбрион с пальцем во рту. Другая как будто молилась, еще двое тихо шевелились. Евгений подобрал с пола неподалеку шкуру с плащом и укрыл ими тех, кто дрыгался.

Спустя минуту разглядываний молота группа стала просыпаться. Они вставали, как ни в чем ни бывало: отряхнулись, кто-то сглотнул, кто-то почесался. Бородач оглядел всех и заговорил ментально:

– Ну что, поедим?

За окном еще царила ночь. Вместе с холодом и снегом они установили вечный гнет пустого и безжалостного мира. В домике же – напротив, все настолько контрастировало, что у Евгения бы возникла мысль здесь задержаться подольше. Крошечный мирок оплота в безбрежном океане бессердечия и смерти. Но духам не нужен отдых.

Они расселись на полу и разделили пищу между собой. Кушали молча и лишь изредка хихикали, переглядываясь. Женя посмотрел на них отрешенным взглядом и тоже усмехнулся. Сбитая птичка была одна, здесь нечего есть, и все понимали, что, скорее всего, у них в зубах мясцо чингарина…

– Куда теперь? – спросил Женю тот, что в сером балахоне, вытирая губы рукой.

– Ввысь. До самого Царствия Небесного…

Дальше путь был гораздо проще. С новыми спутниками внутренняя связь установилась крепче, как ни парадоксально, возникло ощущение, что они знают друг друга с давних пор. Они мгновенно слились в единый стабильный нерушимый эгрегор и создали вокруг себя оранжевый пузырь – область, что согревала, защищала от назойливых метелей и экономила энергию.

Они целеустремленно шли, не проваливаясь в снег. Их не заботила усталость, не было никаких глупых причин, чтобы нарушался их божественный транс. Пару раз кое-кто поскользнулся, но остальные, ощущая это, быстро подхватили падающих.

Неизвестно, сколько они прошли так, в сладостном забвении, и непонятно, как набрели на это волшебное место. Вершина одной из самых монументальных гор была на удивление просторной. В отличие от своих дальних, чуть более высоких остроконечных сестер, ее шапку словно срезали каким-нибудь космическим орудием. И вот они – Врата в то самое Царствие Небесное. Они были огромны – с трехэтажный дом, мерцающие позолотой, обрамленные мраморными пилонами. Они словно мираж, сотканный из облаков, доступный лишь в духовном спектре. На фоне снега и бледно-лилового неба их было едва видно, а маковки то и дело расплывались даже от столь опытного и пристального взора. На душе запели песни блаженные голоса, а свет с небес, до которых теперь рукой подать, отражаясь от волшебных створок, позванивал хрусталем.

Естественно, двери были закрыты. Евгений постучал кулаком. Секунд через десять – еще раз. Затем еще и еще, настойчивее, и прислушиваясь, не идет ли, не летит ли кто.

Потом Женя прислонился всем телом, ввел себя в самое, как казалось, подходящее состояние и попробовал просочиться сквозь. Открыв глаза через полминуты, он обнаружил, что двери все еще перед его лицом, закрытые. Он оглянулся – а товарищей и след простыл…

Недолго думая, Евгений вскинул молот из-за спины и как следует им шваркнул. Едва заметный гул быстро был задушен, а двери даже не дрогнули. Женю охватила ярость, он вызвал силу Баррента и ударил с такой мощью, какая могла бы пошатнуть бетонный дом на Земле. Опять впустую. Он все бил и бил, а молот почернел совсем.

Евгений перевел дыхание и осмотрелся – не объявились ли «компаньоны». Даже в подзорную трубу не видно было темных точек. После он попробовал выстрелить из лука, и у него даже почти получилась царапина Люциановым мечом. Она, совсем бледная, всего с полметра длинной, медленно пролетела до щели меж дверей и тут же исчезла. Жалкое зрелище. Ничего больше у него с собой не было: ни взрывных стрел, ни возможной помощи Хаша с его сотрясателями.

Через какое-то время Женя сел на колени и стал молиться Создателю, даже распростер руки к небу, лишь бы тот всего лишь на всего открыл эти чертовы двери. А в ответ лишь тишина и пустота. Как было с Женей много-много раз, что навсегда оставило на его душе темное пятнышко. Хаотично в памяти стали всплывать кадры из Жениного детства. Они появлялись и раньше, во время восхождения, но сейчас посыпались шквально. Притом большую часть Евгений не помнил: разговоры родителей, семейные пикники и взгляды первых людей в жизни и их лица; лица, что пугали до плача; мгновения радости от подарков; те времена, когда для счастья еще ничего не было нужно; тот момент, когда первый раз познал страх от того, что мы смертны; первый раз, когда принял наркотик, и так далее…