Проводник

А вот с гвоздем программы все интереснее. Этот чингарский старец ростом с Евгения. Копны длинных, свисающих до плеч, волос еще не поседели до конца. Одет в довольно простенькую, удобную светло-коричневую робу с капюшоном и плащом до пола. Его морщинистое лицо не отражало следов бесконечных мук, как это часто бывает.

Человеку, только обретшему виденье в духовном спектре, могло бы показаться, что у Келамизара вовсе нет ауры. На самом же деле его аура, едва-едва заметного сине-фиолетового тона, словно облако газа, заполняло все пространство Библиотеки целиком. Остальные ипостаси, казалось, стали ему настолько чужды, что он лишь изредка позволял разбавить ауру тусклыми мимолетными пузыриками всех цветов в произвольных местах зала.

Ну и, конечно, взгляд. Опять же, обычному обывателю ничего сразу в глаза не бросилось бы: ни надменности, ни страсти, ни томного ожидания, но в одном можно быть уверенным – он знает больше тебя, кем бы из живых ты ни был.

Келамизар поднял голову и уже смотрел в сторону входящей группы. В глазах вспыхивали и гасли желтые искорки.

– Благодарю, что приняли нас, – начал Евгений, и они поклонились.

– Сразу к делу? – спросил Келамизар, пристально смотря Жене в глаза. На брата с сестрой он даже не взглянул. Граф и графиня, напротив, стали внимательно изучать всех, кто пожаловал в столь поздний час.

– Да.

Келамизар помедлил еще мгновение и отвернулся.

– Что-то конкретное? – спросил он.

– «Заметки отцов: часть восемь».

Граф, услышав телепатическое указание, пододвинул лестницу к нужному месту, залез, и почти сразу извлек искомое. Это была огромная книга формата А2 и толщиной сантиметров пять. Переплет болотного цвета с серебристой рамкой. Материал обложки прочный и напоминал кожу сержантских доспехов.

Граф с трудом протянул ее сначала хозяину, но Келамизар кивнул на дальний стол. Граф послушно отнес, куда велено, и постарался положить ее не брякая. В худшем случае вряд ли бы книга пострадала сильнее стола.

Окружающие стали о чем-то балаболить. Евгений, мгновенно отгородившись от всего прочего, сел за стол, открыл двадцать третью главу и впился в знания, запечатленные на пожелтевших и пропитанных пылью от времени прочных толстых страницах.

Его глаза забегали в безумном танце, зрачки вновь расширились, сознание помутнело, и голова упала на книгу.

Одинокая хижина в горах на севере. Посередине стол, по всей площади расстелен матерчатый свиток, а на нем двуручный молот. Оружие иногда лоснилось нефтью. Все это видно сверху, словно крыша у домика пропала. При большем подъеме стал виден полукруг людей: среди них было двое низких бородатых, женщина с арбалетом за спиной, монах в серой рясе, со спрятанными в рукавах ладонями, еще один стоял чуть поодаль. Некоторое время наблюдал за ними. И вдруг монах поднял голову и посмотрел на меня.

«Вот это, мать его, четкое видение!».

Это было сродни звона колоколов близ церкви – так потрясло, что даже контроль на секунду ослаб, позволив Жене выразить впечатления. Всего пять секунд он пролежал в отключке – никто не стал бить тревогу. Келамизар не сводил глаз с Евгения, и когда книга была закрыта (даже одна глава не была дочитана), позвал его за собой в башню.

Люциана с Шаттьяхом остались мило, насколько могли, беседовать с учениками и обсуждать организационные вопросы. Графиня открыла ту страницу, что читал Евгений, но нашла там бесполезную для нее притчу, немного подумала, поморщившись и что-то вспоминая, но вскоре с разочарованием захлопнула талмуд.

История повторялась: почти сразу по прибытии Евгений удостоился аудиенции местного великого в его апартаментах на самом верху.

Опять фрагменты, из которых ясно, что старичку не так уж тяжело подниматься на высоту пятого-шестого этажа, хотя под конец, конечно, подлая одышка отбила свое.

Рабочий кабинет служил и опочивальней, и выглядел достойно мастера. Конечно, в размерах он уступал хоромам Хаша – всего-то метров шесть в диаметре. Весь пол и стены, за исключением небольших симметричных проплешин, обложены тщательно выделанными шкурами короткошерстых животных. По правую руку был большой камин, рядом – заблаговременно притащенная кучка дровишек. Поверх шкур было пришпилено несколько листов с удивительными изображениями. Здесь была карта изведанных областей Планеты – копия той, что показывал Хаш (а может и подлинник), чертеж тела чингарина с разными видами в разрезе с линиями предполагаемых магнитных полей, схема движения небесных тел и иные зарисовки на клочках местной бересты.

В некоторых местах, где, по мнению исследователя, сокрыто нечто релевантное, мелко написаны предположения красным цветом, и оканчивались они всегда чингарским вопросительным знаком.

В кабинете пахло костром и свежим влажным воздухом, что подарил им дождь, влажной бумагой, шкурами и прочими очевидными вещами. Но более чувствительные носики могли бы учуять кое-что еще.

Пока Келамизар разбирался с системой отопления, Евгений заглянул в единственное не занавешенное окошко. Да, в таком положении легко почувствовать себя особенным: скользнув по макушкам деревьев, взор потерялся между широким каньоном слева и расстеленным махровым одеялом лесного массива. Вдалеке можно было заметить прогалины, но что именно их породило – дорога или река – даже такое «объемное зрение» не позволяло узнать. И все это в атмосфере глубокой защищенности: это все где-то там – «у них» – далеко, а я закрыт множеством защит и одеял, но вижу…

– Налей нам из кувшина, – сказал Келамизар, когда Евгений оторвал себя от любования чарующим видом. Сам хозяин, уже расправившись с камином, достал откуда-то две курительные трубки, развязал матерчатый мешочек и стал в них что-то насыпать своими длинными узловатыми пальцами.

На столе было три стакана и кувшин – все из обожженной глины. Евгений протер рукой парочку и налил по половинке. Хлебнув чуток, Женя удивился – то же самое горьковатое «вишневое вино», что хлещут в Крепости, только крепче и немного чище. С непривычки язык и горло обожгло, но Евгений сразу же об этом забыл.

Они сели на грубые, но нерушимые стулья, обтянутые гладкими шкурами, поставили стаканы на табуретку посередине, и, откинувшись, с такой натужностью расслабились, что аж закряхтели – обязательный элемент ритуала.

Сделав по глотку весьма недурной отравы, они раскурили трубки от лучины и устремили взор на мерно пляшущие языки пламени в камине.

– Кем была построена Библиотека? И чьей она была до тебя? – спросил спустя минуту Евгений. Видимо, обстановка настолько располагала поболтать, что даже «души» не устояли перед соблазном.

– Ее построили нейканы тысячу пятьдесят с лишним лет назад. – Он затянулся и продолжил, также не сводя глаз с огня:

– Мой дед, Капсий вынудил живущих здесь нейканов сдаться. С тех пор в любой войне договариваются, что библиотека, как символ мудрости и знаний, не должна быть разрушена ни при каких обстоятельствах.

В их трубках была смесь сушеных лекарственных трав – некоторые горчили, другие – наоборот, компенсировали своей сладостью и мягкостью, что случается… Да почти никогда не случается. Однако лекарствами тоже можно переборщить. Какая-то часть собеседников втайне к этому стремилась.

– Хашмиодейнос убил моего отца, Приарранта, и отдал мне Библиотеку в безраздельное пользование на всю жизнь, взяв с меня слово, что я не буду мстить. – Он хлебнул из стакана.

Будь здесь сейчас Евгений полноценный, он бы поднял брови.

– Хорошо, что Шаттьях и, наверняка, другие считают тебя своим братом.

– А-ах, Евгений, мне уже давным-давно наплевать, кто и кем меня считает… – Он вздохнул и понял, что теперь его черед. Да и стаканы с трубками как-то сами наполнились заново.

– Почему ты вернулся? – спросил Келамизар, повернувшись в сторону собеседника и взглянув достаточно пристально и серьезно, но не слишком вызывающе.

– Много видений, много жизней… вспомнил что-то витальное… – Женя тоже взглянул на Келамизара.

– Ты веришь в «Круг Молота»?

– Верю. Даже малую вероятность надо исключить.

Келамизар призадумался, опустил на мгновение взгляд (даже он немного опасался Жени в текущем его состоянии), но затем решился спросить:

– Каково это – иметь тысячи жизненных сил, знаний и ощущений? – и проснулись те самые искорки в глазах.

– Давай поделюсь…

– Мне хватит слов, – перебил его Келамизар. Он, в отличие от молодого парня допускал большую вероятность, что Евгений после временной «дележки» может не выжить, даже не смотря на то, что огромная часть все равно бы оставила хостом Женю.

– Превосходно… – Здесь и у него глаза засияли голубоватым светом. – Но не вечно.

Келамизар первый раз за долгое время улыбнулся – несильно – буквально на пару миллиметров губы поднялись, но все же заметно.

Они хлебнули еще, и Келамизар посерьезнел.

– Что ты хочешь?

– Свободы, – коротко ответили «души» размноженным голосом, и Келамизар долго и самоотверженно всматривался в глаза сидящего перед ним существа. Даже Келамизар, самый опытный и сильный телепат лишь в редкие случайные мгновения мог узнать его мысли, потому что их было слишком много и почти все они противоречили друг другу.

– Тогда, возможно, не стоило оставлять Хашмиодейноса в живых.

– Многие до сих пор так считают. Но при моем правлении хаоса будет не меньше.

Зависла пауза.

– Относительно скоро ты умрешь. Не хочешь хотя бы под конец пути получить достойную награду? – из добрых побуждений спросил Евгений.

– Я не буду забирать твое награбленное…

Они чокнулись стаканами, повернулись к камину и опять замолчали. Евгению правда очень хотелось дать собеседнику хоть что-нибудь полезное – поделиться тем, чего тот еще, каким-то образом, не знал. Но все слова и мысли тонули с уродливой тоской и распластавшейся скорбью в океане забвения.

Посидев так еще минут пять, Евгений спросил:

– Нам надо будет…

Почти засыпающий Келамизар прочел предсказуемую мысль и перебил:

– Мелик и Ксаанара все устроят – можешь идти спать. Все верно – графа звали так же, как одного из сыновей Евгения, но это только совпадение.

Глава 7

Всю ночь проспали без задних ног – все к тому располагало. С утра все вместе плотно и вкусно отзавтракали жареным мясцом птиц с добавлением вина (или «вишна»), и слегка подпеченными кисловатыми фруктами. По несколько штук этих луко-яблок (Евгений от остатков прошлых жизней знал, что они зовутся «каранехелями» – завезены давным-давно сюда «серыми») было положено в походные мешки. К тому разнообразию, что бедные лошади уже тащили на своих горбах до сюда добавилось немного теплой одежды, продуктов питания и кучи прочего скарба. Теперь они совсем были похожи на мулов из фильмов про отвратные расточительные одноцветные иссушенные места Земли девятнадцатого века.

Товарищи по несчастью как-то уж больно легко согласились на это новое несчастье. Они даже ничего не спрашивали, а просто молча собирались, как бы подразумевая, что подписались идти до самого конца. Может быть, дело в духе этого народа, может быть, Люциана накануне уговорила Шаттьяха, (а почему бы и не наоборот?) на новую авантюру, а может – они просто хотели убедиться, что Евгений точно помрет, и все будет, почти как раньше. Но не стоит исключать и такой вариант, что они действительно считали Евгения достойным продолжателем дела их полоумного стареющего отца-самозванца. Существо Евгений знало все варианты, но отводить их обработке больше пяти-двадцати процентов ресурсов своего разума не собиралось.

Также оно не собиралось слишком много размышлять о том, почему Мелик с Ксаанарой не поехали с ними. Да – это приключение – полнейшая глупость и, возможно, самоубийство; да – возможно, Келамизар был против того, чтобы помощники и ученики покидали его. Но в конечном итоге решает сам человек… С новой оговоркой.

Примечателен момент: с утра, когда они только вышли из Библиотеки, Евгений наступил в лужу. Временные соратники спросонья посмотрели на него каким-то недобрым (существенно более недобрым, чем пристало) взглядом и порекомендовали посмотреть в отражение. Когда рябь разгладилась, Евгений увидел, каким несвежим стал: начали проступать морщинки, цвет кожи потускнел, появилась небольшая сутулость, а ногти с волосами отросли опять. Вновь загорелись голубые жилки. Он за вечер и ночь здесь постарел лет на пятнадцать, хотя пока еще этого не ощущал. Евгений напугался и врезал ладонью в лужу, словно пытаясь содрать с того лица кожу. «Души» унесли его подальше от бесполезных, а то и вредных раздумий и возможных действий. И они продолжили свой путь на север, как ни в чем ни бывало.

Вернувшись к развилке, группа повернула на последнюю дорогу. По ней, в принципе, можно было добраться и до земель Идренрума. Некоторые части группы даже на семь секунд призадумались об этом.

Они ехали по протоптанной неизвестно какими чингарами стезе. И непонятно, зачем эти чингаре так виляли – хотели срезать или приспичило в туалет? А быть может, первому просто захотелось сорвать цветок и подарить любимой? Но неужели следующим двум-трем тоже?

Как бы там ни было, к вечеру и эта тропа закончилась. Какими бы чингаре не были, и их храбрость способна договариваться со здравомыслием. У наших героев, возможно, с балансом этих добродетелей были проблемы.

Шаттьях с капитаном посмотрели в подзорные трубы. Следующий кадр в памяти Евгения – они едут по рыхлому снегу. Дорожка, словно дождевой червь, рассеченный на части, проползала еще и еще, но с каждым разом исчезала все быстрее, словно ползла из последних сил.

Евгений молчал, потому что пребывал в состоянии максимального восприятия. Даже амбре кожаной упряжи и лошадиных копыт, прошедших поблизости пару-тройку дней назад, как будто бы, еще витало в прохладном воздухе. На этом предгорье практически не было деревьев – только самые последние, смирившиеся отщепенцы или отважные глупцы, остались стоять при своем мнении. Остались ждать неминуемого конца (или они поставили на ту лошадку, и вскоре все расцветет?). Зато был пушистый коврик из снега. Он был сырой и грязный, но все еще поблескивал в лучах отстраняющегося светила. Хруст копыт о ковер создавал множество аллегорий из прошлых жизней: от дороги рыбака домой, застигнутого слишком рано пришедшей зимой до рассекающей водную гладь лодки. Но достаточно сильно ничего уловить не удавалось. Как бы там ни было, этот плавный и пассивный хруст успокаивал и напевал почти то же, что недавно пел ветер.

Остальные ребята не разделяли его позитива. Их трудно винить – они понимали, что даже лошади способны замерзнуть или устать. Даже Шаттьях – горделивый ублюдок, считающий себя умнее всех, кроме, разве что Келамизара, – словно чувствовал, как мерзнут ноги у его любимой, невзрачной по общепринятым меркам лошади Ич’хань.

Броня капитанов почти не согревала. Поупрямившись часа три, пока их совсем не скукожило, и не послышался стук зубов сквозь шлемы, капитаны сняли броню и надели толстенные теплые вещи. Случай небывалый и невероятно их разочаровал, но это был единственно правильное решение. Ребята суровые, но на холоде они почти не бывали.

Темнело очень быстро, и, пока они раскладывались, наступила глухая ночь. Погрелись у костра, потравили байки. Время от времени Шаттьях с Женей ощущали чье-то присутствие рядом и всматривались в окрестности, но никого увидеть не удалось. Они решили, что это животные, которых привлек костер. Возможно, надеялись, что от ребят, устроивших пикник, им перепадет что-нибудь вкусненькое, но боялись подойти.

А тем временем Люциана рассказала случай из детства – чтобы дотянуться до чего-то встала на плечи сестренки Аверсель и навернулась. Тогда их «Батя» хорошо к ним относился – с теплом, даже поощряя тягу к тому, «что их по праву».

Капитан поведал про какое-то волшебное место, где он помочился, и то сразу забурлило. Другой сказал, что если столько пить, он дырки сможет прожигать до подземного царства.

Вообще у чингар алкоголизм считался пороком, но весьма неоднозначным в восприятии общественности. И популяция и количество алкоголя были ничтожно малы в сравнении с земными. Плюс алкоголь не был в почете, особенно, среди новоявленных капитанов и сержантов, так как мешал боевым навыкам раскрываться в полной мере. Еще бытовало мнение, что пьют те, кого не удовлетворяла женщина. Одиноким же недуг прощался полностью.

В общем же пили по кружке бормотухи (похожей на смесь портвейна с пивом), чтобы унять боль, для согрева или чтобы отпраздновать относительно значительную победу, а в остальных случаях это делалось редко и украдкой. Тем более, в таком разреженном коллективе многие не знали многих, ибо «многие» являлись клонами.

Но и тут следует ремарка: клонов плодил Хаш, и он же следил за производством алкоголя и жестоко наказывал пьянчуг-рецидивистов. Евгений же – в прошлом алкоголик, да и в недалеком прошлом – опять то же, относился к пагубной привычке снисходительно. Особенно его ничего не волновало, когда дама в подпитии отрабатывала всю программу пируэтов, как восемнадцатилетняя олимпийская гимнастка.

Откушав, они легли спать. Евгений попросил Люциану составить ему компанию, но та отказалась. Через час после отбоя послышался мерный хруст снега, как будто кто-то легкий осторожно подкрадывался. Евгений лежал в позе покойника и медитировал. Услышав шорох, он сразу же послал ментальную команду всем проснуться и проверить, что за незваный гость к ним пожаловал.

Только вышло два капитана, и занавес застоявшегося холодного ночного воздуха разорвали крики и ржание лошадей. Выскочив, Женя увидел, как с противным лязгом темная фигура отбила меч капитана и тут же проткнула его насквозь. Из защитника вырвался глухой выдох, и он, обмякнув, съехал вниз, окрасив клинок напавшего в красный.

Перед Евгением стоял молодой человек в невиданной доселе броне с не менее экстравагантным мечом, только что светящимся не хуже серебра на солнце. Трехдневная небритость, коротко стриженные черные волосы и хищный взгляд карих глаз – словно он уже победил. Позади него лежал мертвый соратник, первым, в одиночку, вступивший в бой.

Из палаток выпрыгнули остальные воины с обнаженным оружием.

– Ты не бог! Я – бог! – крикнул он настолько громко, насколько это возможно телепатически размноженным голосом.

Женя сразу навел на врага мощную иллюзию, что тот в прошлом и стоит посреди бело-голубоватого, туманного величественного, но всеми покинутого города. Женя ухватился за эту мимолетную слабость и навел сильный гул в ушах, чтобы тот поднял руки или бежал. Он хотел знать перед смертью и на полсекунды замешкался в выборе дальнейшей стратегии.

В этот же момент напал капитан и нарушил план, заставив противника собраться. Пара ударов, озарившие ночь искрами; Люциана подгадала момент и швырнула свою «царапину». Мужику распороло бок, и он закричал – скорее от неожиданности.

Сразу после откуда-то сбоку выпрыгнул Шаттьях и всадил топор тому в шею. Еще один истошный крик, и капитан насадил психа на свой палаш, едва не задев Шаттьяха. Сын Хаша резко оттолкнул капитана, склонился к захлебывающемуся кровью неприятелю неприлично близко, и, держа в одной руке топор, другой стал душить жертву. Через пару секунд между их лицами появилось марево, и Шаттьях довершил ритуал, покончив со страданиями агрессора.

Люциана смотрела на брата с пренебрежением и каплей отвращения. Евгений на всякий случай проверил – оба мертвы. Шаттьях тоже осмотрел тела. Даже Жене было стыдно представить: стал бы Шаттьях их поглощать на глазах у сестры?

Третий капитан отправился за медикаментами – ему прилично досталось. Рана была не критичная, и от помощи он, естественно, отказался.

Вновь все стихло, вновь ночь опустила занавес, пытаясь скрыть произошедшее. Они стояли и молча рассматривали напавшего. На вид ему было лет тридцать, а темно-серая броня со слабыми, будто конвульсирующими фиолетовыми переливами, покрывавшая его тело, кроме головы, придавала ему мускулистый, могучий вид. Из поврежденных участков медленно вытекала густая жидкость бирюзового цвета. Смешиваясь с рубиновой кровью, образовывалась чудная кашица, как на палитре ребенка, который не знает, что хочет нарисовать.

– Узнал кто это? – с нехарактерным ему волнением спросил Евгений.

– Чушь какая-то, – помедлив, ответил Шаттьях. – Он из другого мира…

– Откуда он мог меня знать?

– Не увидел, но он очень силен – сплошные тренировки.

– Ну ума они ему не придали, – с ненавистью сказала Люциана и ушла к подрезанному капитану, как бы намекая, что со всем этим бардаком разбираться им.

Они долго думали, неестественно сгорбившись.

– Скажи… брат, ты готов им стать?

– Максимум высоты с счастьем при минимуме несчастий. – У Евгения в голове всплыли затонувшие танкеры во льдах и моряки, что этого не заслужили. – Никто не заслужил… – Он опять взглянул на все это дерьмо под ногами и выпалил. – Брат верил, что мы все будем счастливы, и что это достижимо. Он умнее многих богов – я склонен доверять…

Шаттьях все еще был под впечатлением, но это не мешало ему помогать Евгению. Как говорится: «глаза боятся – руки делают». Оттащив трупы чуть подальше, и собрав их в кучу, они разожгли костер и смотрели, чтобы пламя обязательно поглотило все целиком. Во-первых, чингаре почти всегда кремируют тела, во-вторых – запах крови привлекал бы к ним хищников даже когда хочется поспать.

– Ну что я могу сказать – кажется, я знал их несколько дней. Но они были славными парнями и погибли, как герои. Ну и слава богу, что этот глупец сдох. Это вся речь… – произнес Женя. Шаттьях промолчал.

Ничего у мертвых брать не стали. Меч врага лишь осмотрели и брезгливо забросали снегом. Если бы капитаны были в броне, возможно, они выжили бы. По крайней мере, в этой схватке. Как-то машинально Женя с Шаттьяхом выбросили все лишнее, чтобы лошадям было проще передвигаться. Люциана, все же уговорив капитана, помогла ему со штамповкой труднодоступных мест и осталась на ночь, чтобы утешить.

Евгений почувствовал вину и бессилие рядом и, чтобы не искушать судьбу, повернулся и решил поскорее закончить этот не лучший день. В этот момент на него накинулся Шаттьях и повалил на тонкую прослойку снега. Женя успел сгруппироваться и наигранно воскликнуть что-то нечленораздельное.

– Куда мы направляемся? – процедил Шаттьях, прижав свой топор к горлу Жени.

– К знаниям, к балансу, к свободе, – спокойно отвечал Женя. – Видения не лгут, даже их обрывки.

– Почему ты выбрал нас? – В его глазах промелькнули мутные пятна, и затем они словно опустели. Губы насмехались, желваки играли в приступах злости, неестественно проявлялись складки по всему лицу.

Из палатки опять выскочила Люциана, и с толикой озабоченности оглядела эту несуразную картину, но вмешиваться не спешила.

– По зову сердца. – Он вывернул шею и посмотрел на нее. – Тяга к познаниям есть в каждом из нас, но никто не имеет права заставлять вас.

– Если мы умрем? – оскалился Шаттьях.

– Значит, такова наша судьба… – Он посмотрел на того ничего не выражающими глазами.

– Если я высосу тебя – у меня будут силы и знания и твои и Баррента. Такая судьба мне больше по нраву. – Шаттьях часто дышал, как зверь перед атакой, а из ноздрей вырывался пар пока еще живого существа.

– Тогда мне придется как-то уживаться с вами двумя…

Шаттьях опять блеснул глазами, и тут Люциана подала голос:

– Шаттьях! Оставь его!

Тот еще долго думал, но когда сестра звякнула мечом в ножнах, он убрал топор и отошел.

В очередной раз Женя прочувствовал во всей красе, что тело ему не принадлежит. Он порол такую чушь! Но в то же время он не знал, как говорить правильнее, да подумать ему и не дали.

Дрожь в телах давно прошла, но на душе осталось неприятное, горьковато-кислое послевкусие. Откуда-то из глубин всплыло четкое и до страха безапелляционное осознание: «это восхождение будет самым тяжелым, что я когда-либо делал». У разума много механизмов защиты, и через несколько минут герой уснул на заслуженные пять часов.

***

Половину следующего дня они опять ехали молча, еще более хмурые, чем обычно. Как обиженные детишки, которые друг с другом «не разговаривают» – только скрещенных рук на груди и надутых губок не хватало.

Пару раз они сходили с лошадей, надевали снегоступы и пытались охотиться. Один раз удачно прострелили брюхо саблезубому песцу-переростку. Капитан так увлекся, что его швы опять разошлись – Люциане пришлось перешивать. В принципе, он выглядел бодро.

Во время охоты случилось нечто непредвиденное – лошади взбесились и драпанули во весь опор. Какими бы преданными ни были, смекнув, что дело гиблое, их не привязали, и к тому же отвлеклись – они умчались, и догнать по этому проклятому снегу их не было никакой возможности. Только одна осталась с группой.

Было немного страшновато ложиться спать. Казалось, каждый старался как можно дальше отодвинуть этот момент. И они терпели, стремясь вымотаться. А под ногами все хрустел и хрустел этот чертов, надоевший до рвоты, сидящий в печенке, снег. Бескрайние просторы ничего, кроме белой пустоты. Они уже почти забыли, как выглядят деревья, и никакое зверье им с тех пор не показывалось. Все, что они видели: подъем на белую гору и лишь изредка позволяли себе глянуть на горизонт, где красовались такие же, некогда красивые и манящие, а ныне монотонные, безжизненные и однотипные горы. Стало страшно, что они умрут от холода и голода. Припасов с собой всегда было на день максимум.