Проводник

Сразу после скидывания притеснителя Евгений пришел к жене. Непонятно, каким образом это вообще вышло, но у них с Мией все вышло. Только Женечка хотел прижаться к детям, – те заплакали. Остатки жизненных энергий поработали над внешним видом носителя, и со стороны он от обычного человека ничем не отличался. Но дети чувствовали, что с папой что-то не так, что внутри него есть что-то инородное. Их чутье не обманешь. Мия просто попыталась не обращать внимания на изменения на фоне последних событий. Она надеялась, что это что-то вроде нервного срыва и вскоре Женя поправится окончательно.

После ужасающей реакции детей, Мия, плача и крича, стала гнать Евгения грязными тряпками и всем, что под руку попадется. Когда тело его уже выходило за дверь, Евгений протянул руку к ней, и лишь один глаз его прослезился. И, не смотря на все это безумия, места которому быть не должно нигде, все члены семьи сияли равномерным белым светом.

Сходя вниз, Евгения уже ждали дрожащие женщины и мужчины, ожидая приказаний. Новый правитель появился, непровозглашенный, но очевидный. Он сказал, что пока ничего не меняется, обнял ближайшую, совсем юную девушку и повел за собой.

На протяжении трех недель Евгений каждый день проводил, всецело предаваясь разврату и похоти. Такой ненасытности никогда прежде в нем не было – организм подчинялся воле воспаленного разума и продуцировал гормонов и семени за десятерых. Из чертогов Хаша то и дело раздавались самые разные звуки. Писклявые и непонятные вскрикивания, стоны измождения и боли, восклики облегчения, наслаждения и демонического задора перемежались с рокочущим хохотом и женским смехом.

Часами все, что видел Женя – это месиво из оголенных участков разгоряченных женских тел. Они бились в конвульсиях и вибрировали, дрыгались в агониях и утопали в желтой пелене витающего одеяльца и пьяного угара. Однако, нельзя не отметить, что Евгений тоже долю удовольствия получал.

Он курил местные зелья, затмевающие рассудок. Раньше в них он не видел смысла. Эффект от воскурений занимательный: в зависимости от выбранного аспекта восприятие обострялось, и объекты приобретали более явственные и выразительные качества, в остальных же восприятие наоборот притуплялось; течение времени становилось относительным, и еще хотелось обнять весь мир, ведь он такой мягкий, дышащий и нежный… Это был своего рода усилитель вкуса, а Евгений в своем положении в нем не нуждался. К тому же на его разум это влияло совсем не так, как на уравновешенных людей или чингар. Тем не менее, он, уже не знающий зачем, злоупотреблял наркотиком все больше, а от повышенной дозировки все приобретало менее привлекательный вид и неизбежно клонило в сон, притом довольно неожиданно. Разумеется, Женя заставлял принимать эту субстанцию и своих одноразовых избранниц.

Снисходил он по любой прихоти или наитию, размять чресла и увести с собой очередную девушку. Хватал любую, что попадалась под руку и радовала глаз. И наплевать – даже если она была чьей-то женой или мамой. Всех, кто был против, он давил телепатически и те в итоге не просто соглашались, а даже находили в этом упоенье. Тех, кто был за, было гораздо больше – он нравился девушкам, и многие хотели родить от нового, более гуманного, как им казалось, главнокомандующего. И подавляющее большинство старалось всячески угождать ему, потому что боялись сильнее Хаша. Помешательство Евгения не вызывало никаких сомнений, и частично его поведение оправдывали.

Души вновь и вновь спотыкались на печальное и тусклое прошлое Евгения, как о беспорядочно раскиданные кирпичи, комки из тревоги и уныния. Самое забавное, что даже сам исходный материал про них почти забыл, как страшные сны, что прежде преследовали постоянно, а ныне скинуты в кювет и оставлены позади – так далеко, что их не разглядеть в зеркале заднего вида. Но для душ этот разум, в котором они тоже, отчасти, являлись узниками, был в новинку, и, определив и пометив все, что не нравится, красным, они пытались миновать препятствия. Поэтому у Жени часто и неконтролируемо менялось настроение, например, он ни с того ни с сего мог завыть или заплакать, а потом вдруг глубоко вздохнуть и засиять улыбкой.

Время от времени на руках Евгения проявлялись голубые жилки, как будто вены, наполненные светом. Затем они исчезали, но через какое-то время показывались снова, как прогрессирующий недуг с ремиссиями и осложнениями. Этот недуг тихой сапой расшатывал Женин разум. Он протестовал, как мог, кричал, чтобы оставили в покое хотя бы окружающих, но его бунты жестко подавлялись, банально «заваливая его телами». Души желали большего, и, не получая упокоения, злились еще сильнее, срываясь на женщинах, словно пытаясь исторгнуть из тела как можно больше.

Женю радовало, когда чингаре слаженно и по своей воле исполняли все должное. Но также он чувствовал почти все неугодные настроения, страх и ненависть к нему. Он понимал, что долго так продолжаться не может, и что против него зреют заговорщицкие настроения. Носитель боялся, что души жестоко покарают дерзнувших напасть, дабы преподать урок, который навсегда оставит на лице вполне достойного народа щербатые раны и растянет его странное правление на годы.

Все это время Хаш был неподалеку. Его выходили, и даже набравшись сил, он позволял узурпатору пользоваться всеми его привилегиями. Он наблюдал за поведением противника и выжидал. Он знал, что подвернется удачный момент, и потому не рисковал выступать. К тому же Евгений ничего из ряда вон выходящего не делал, да и заболевал – так что, «вроде, и спешить-то особо некуда».

Однажды Женя лег в постель и, повинуясь настроению, выгнал всех вон. Он задумался, какого было Хашу, какая это ноша – знать, что тебя так много людей ненавидят. И ненавистники были не где-то вдалеке, а прямо здесь, в доме, под боком. А ведь он, по мнению многих, ни в чем не виноват. Это был момент ясности – он просто лежал и смотрел в потолок – туда, где хотелось видеть небо и столп света, и не по кадрам из ставшей фотографической памяти, а по-настоящему. Потолок закружился, растворяясь и подчиняясь воле полубога, но, как бы они ни старались, от его присутствия избавиться никак не удавалось.

Тогда Евгений вышел и лег на балконе. Но и здесь он чувствовал что-то лишнее, нарушающее «правильное». Как будто даже души осознали, в каком они ущербном и шатком положении, как будто они позволили носителю высказать мнение.

Этот момент и стал переломным. Евгений пришел к Хашу и попросил (или приказал – неважно) позвать Шаттьяха и еще кого-нибудь из детей, что он не знает. Тот молча выполнил просьбу.

Через пару дней прибыла Люциана, дочь Хаша и старшая сестра Шаттьяха. Отец с дочерью взялись за руки и поклонились друг другу. Очень необычный жест для таких людей. Евгению Люциана сразу понравилась: помимо хорошо сидящей на широких плечах серебристой кольчуги с монолитными вставками и коротко стриженых каштановых волос в глаза бросалась лучезарная, искренняя улыбка. Настолько непривычно было ее видеть в здешних условиях, что она казалась совсем несуразной и при этом единственно верной.

Евгению было все равно, кто прибудет помимо Шаттьяха, но гостю даже он удивился и решил немедленно спуститься, чтобы лично познакомиться. Люциану нисколько не удивило положение отца, хотя, вряд ли он всем сообщал о такой пустяковой неудаче.

– Здравствуй, я Евгений, – улыбаясь, начал Женя.

– Здравствуй, а я Люциана. – Она посмотрела в чистые, зеленые глаза.

– Как смотришь на то, что мы едем в библиотеку к Келамизару? – осведомился Женя.

– Смотря зачем.

– За знаниями. Располагайся – ждем Шаттьяха.

Они улыбнулись друг другу и разошлись. Одному Богу известно, что заставляло души придерживаться границ благоразумия и не творить полнейшую вакханалию, стихийно усугубляя положение вещей, но носитель из раза в раз был им благодарен.

Спустя несколько часов прискакал и Шаттьях со своей свитой. Время не играло существенной роли для Жени – оно шло рывками, едва уловимыми фрагментами. Вот они поздоровались – вот позвали трех капитанов – вот он уже стоит в броне с оружием – и вот ребята уже тащат снаряжение.

Евгений навестил семьи и со всеми попрощался. Его принимали по-разному: кто-то опасливо, чуть не вжимаясь в угол, кто-то безучастно и сдержанно, но пожать руку или обняться никто не отказывал в удовольствии. Детишкам он сказал, что отправляется за приключениями по зову души. Райатта и Смилка сначала обрадовались, но потом им тут же стало завидно. Женя потрепал их светлые головки и сказал, чтобы они были терпеливы, и их пора тоже придет.

К целиком своей семье он заглянул напоследок. Вот так противно вышло – именно от них он был дальше всего. Мия вышла из апартаментов и закрыла за собой дверь.

– Что? – спросила она сухо, едва поднимая губы. Хотела выдавить из себя как можно больше пренебрежения и хладнокровия, но аура и тело дрожали.

– Я к Келамизару. Не знаю, когда вернусь. Скажешь детям?

– Хорошо.

Она уже опустила взгляд и хотела было уйти, но остановилась. Секунды три они просто стояли и смотрели друг другу в глаза, и вдруг Евгений резко повернулся и ушел восвояси, так же, как он делал много-много раз за пару секунд до того, как горько пожалеть об этом.

Глава 6

Вечерний бриз дул с запада и нес с собой прохладу. Он шелестел пестрыми ветвями разносортных причудливых деревьев. Он уносил прочь опадающие листья тех, кто решил уснуть пораньше. Все верно – в деревьях тоже есть души, и теперь Евгений мог их разглядеть и почувствовать с закрытыми глазами. От такого обилия зелени дышащего леса взор рассеивался и порой вырисовывал замысловатые фигуры. Еще одно озеро, в которое хотелось нырнуть и чью энергию вдохнуть.

Ветер гнал прочь все тягостные думы, преграждая путь новым, наглым и нахальным. Он шептал что-то очень важное – то, что каждому по нраву, то, в чем каждый откроет свой смысл. Для Жени смысл в том, что он на верном пути. Так легко давно не дышалось. Воздух свободы – пусть и вдалеке от любимых, зато все в безопасности.

Они ехали на север тихо, молча с самого отъезда. Глаза Жени улыбались. Он уже успел насладиться осмотром аур спутников. У Люцианы была приятная на вид – с желтыми озорными вспышками, почти слепящими, а в остальном – строгое и вдумчивое поле, переливающееся всеми цветами радуги, ровно как и белый с черным, как и положено для нормы.

У капитанов тоже облака разных цветов, напоминающие Люциановы, но порой бросающие вызов краснотой и синевой. В остальном же ореол более тусклый и менее выраженный.

А вот особенностью Шаттьяха было другое. Его окружала сфера полупрозрачных темных призраков, витающих внутри, словно пытающихся выбраться. Эта особенность тоже пока не носила слишком явный характер, но тенденцию от столь проницательного взора скрыть было невозможно.

– Люциана, у тебя случайно нет необычных способностей? – нарушил Евгений «телемолчание».

Это рассеяло дымку транса, в котором они прибывали.

– Есть. – Она достала меч из ножен, и лезвие сразу сверкнуло янтарным серебром. – Вот, смотри…

Небольшое время на концентрацию с прищуренными глазами и взмах в сторону. Сразу после резкого движения она поднесла левую ладонь к тому месту, где закончился удар, и дунула в том же направлении, как будто послала воздушный поцелуй. Мгновенный всполох тусклых искр и ближайшее дерево треснуло и накренилось, наполовину перерубленное.

Все мужики с интересом наблюдали, хотя Шаттьях однажды этот прием видел, и даже лошади приостановились, оглянувшись – не атакуют ли.

– Продолжение удара на расстоянии, – пояснила Люциана с улыбкой.

Повисло молчание. Евгений успел заметить, как царапина в пространстве со скоростью стрелы преодолела три с половиной метра.

– Это… Вы не перестаете удивлять, – признался Женя. – А это как-то зависит от твоего меча?

– Я к нему привыкла; он идеально лежит в руке и удобный. Но, думаю, я и с другим оружием смогла бы, просто может получиться не сразу.

– Неужели ты можешь лупить так направо и налево? – почувствовал Евгений сговорчивого собеседника.

– Не совсем. Трудно объяснить, но каждый раз перед ударом мне нужно собраться. Это отнимает силы. Это похоже на… как будто я устаю и теряю интерес к этому. Поэтому с какого-то раза получается все хуже и хуже. От расстояния многое зависит – если бы дерево стояло в три раза дальше, эффект был бы намного слабее.

Жене Люциана нравилась все больше. И догадки его наконец подтвердила, и слабости свои субчику раскрыла – даже Шаттьях хмыкнул.

– А ты чем особенный? – спросила она после небольшой паузы.

– Раньше Тьма проявилась, дома – Свет и все, что пожелаешь при поддержке эгрегора. Теперь вот вампир. Кстати, приходите как-нибудь на Землю – вам понравится, уверяю. – Искренняя улыбка половиной лица сделала момент лишь еще более зловещим.

– Я подумаю… А что значит «вампир»?

– Могу высасывать жизненную энергию и немного случайных знаний из только что усопшего. – Евгений совершил ответную глупость, но «души» никого и ничего не боялись.

– То есть души? – спросила Люциана, и остальные прислушались.

– Вряд ли души можно засосать. Это незыблемая, самая последняя и наиболее важная сущность. Сам Создатель должен был исключить возможность утраты самой самости объекта, иначе бы все во Вселенной потеряло смысл.

– Это скорее след души или разума, признаки, по которым можно что-то узнать или восстановить всю историю, а то и саму жизнь…

Наверно даже не чуткий и невнимательный человек заметил бы, насколько глубоко сейчас было возмущение Шаттьяха. Как у тех, что, по каким-то причинам, чересчур близко к сердцу принимают нелестные речи о вещах религиозных. Он буквально метал молнии из глаз, а челюсти едва не сводило.

– Я правильно понимаю: вы все дети Хашмиодейноса, но разных матерей?

Прокатилось сдержанное раздражение.

– У некоторых есть и одинаковые матери, – ответила Люциана.

Они опять смолкли (капитаны и так всю дорогу молчали) и в том же неспешном темпе скакали к цели, вновь поддавшись умиротворению и приятной истоме, что навевала здешняя волшебная панорама.

А тем временем смеркалось, и духи леса просыпались. Они говорили через уханье птиц, переходящие в гул; они говорили завыванием далеких хищников. И группа решила перекусить прежде, чем ночь окончательно вступит в свои права, ибо ложиться на голодный желудок – негоже.

У них с собой был засоленный и засушенный провиант, годный еще пару недель, но коли обстановка позволяла, отряд не преминул угоститься свежатинкой.

Они все вместе сосредоточились, принюхиваясь, прислушиваясь и причувствуясь к присутствию лани. Им это давалось легко, гораздо проще, чем людям, даже без подготовки.

И вот, буквально через минуту на их призывы выбежала сначала одно гиеноподобное существо, а затем еще одно похожее. Они прибежали, как к своему хозяину – без сильной спешки, страха и прочих ожидаемых ощущений во взгляде или в теле. Как в трансе, из которого точно ясно, куда нужно бежать – не более.

Капитаны достали луки и застрелили бедных тварей. Одна раненая, проснувшись, попыталась удрать, но ее добила Люциана.

Дальше все просто: разрубили, разорвали, тем, что в одном из пакетиков у капитана приправили, на ветки строганные насадили и на костре пожарили. И вновь безмолвие. Со стороны могло казаться, что они друг другу надоели, но на деле ребята ладили и действовали слаженно, так что обращать внимание на мелочи никто не собирался. Покамест ладили…

Тряпками капитаны тоже загрузили лошадей – дай боже. Помучившись с неудобными палатками час с лишним, они завернулись в пледы и отрубились. Евгений хорошо считывал намерения и общие настроения, так что, просканировав обстановку, и, не найдя угрозы, быстро приказал телу заснуть чутким сном, оставляя часть функций мозга бодрствующими. На самом деле, это просто потрясающе – чем глубже в транс, тем больше душ он ощущал по всему лесу вокруг – живых, дышащих, фыркающих, смотрящих на своих детенышей, ютящихся в норках, летящих и будто наслаждающихся жизнью. Тоже часть ноосферы этого мира.

Единственная женщина в отряде, и притом симпатичная, не смотря на мальчишеский вид, спала в палатке с капитаном, и это был тот редкий случай, когда никто не был огорчен – каждый по своим причинам.

У Жени сон работал хаотично, но в среднем четырех часов в день ему было достаточно. Поэтому он, проснувшись и провалявшись еще с полчасика, вышел посидеть у кострища. Он долго внимал гласу волшебного леса, как тогда у шамана, как многие разы помимо оного. Он растворялся в природе, точно зная, что все здесь для него и ради него. Сами силы необъяснимо питали его. Лес спал также чутко. Вот чей-то запах слышен и туманом расстилается вокруг, а вот чей-то шорох, окрашиваясь блеклыми размытыми волнами, преломляется в кустах и затухает, огибая деревья. Когда Евгений в таком состоянии закрывает глаза, он лишь видит по-другому. И ведь даже здесь можно почувствовать тепло не только потухшего костра, следа былой стихии, но даже от света мерцающих звезд – тоже следов. Момент «сейчас» растянут в нужных направлениях.

А что до пространства – он уже давно, еще будучи юношей на Земле, заметил сходства в строении сетей нейронных мозга, сетей галактик, сетей рек, питающих сети корневых систем деревьев с сетью ветвей, на которых листья с сетями жилок, в которых перемещаются сети атомов. Фрактальная модель Вселенной, всего Сущего. И вот оно – все сошлось в единой точке – в нем. Голова идет кругом от калейдоскопа сменяющих друг друга вечностей и кажется: вот-вот узнает что-то, постигнет и впитает, и даже ветер зашуршал от страха, ярости или одобрения, готовый пламя вновь раздуть. Сама реальность меняется – все дышит страстно в предвкушении. Наверняка и Хаш с таким сталкивался, когда расшифровывал письмена – все вот-вот откроется и изменится навсегда. Но нет… Возможно, это делается не совсем так, а возможно и менять особо ничего не надо – разве что понять, почувствовать и записать.

Из палатки вышла Люциана, потянулась и подсела к Жене.

– Не спится? – спросила она.

– Не хочется такую ночь пропускать. – Он все еще улыбался.

– Еще будут другие. – Она тоже улыбнулась, смотря в ту же сторону, где, казалось, не было ничего необычного.

– Ты никогда не будешь прекраснее и моложе, чем сейчас, – вспомнилась откуда-то красивая фраза.

– Спасибо… – Можно было подумать, что она слегка смутилась. Затем на мгновение задумалась и сказала:

– Ты очень снисходителен и добр, учитывая положение…

– Ты тоже выгодно выделяешься из местного колорита.

Они захотели; она была не против, и так телепатически сговорились поцеловаться.

– Ты сомневаешься…

– Пойдем… – Они захватили подстилку и удалились на несколько десятков метров, чтобы в странных условиях заняться сексом. Пусть холодно и укутаны в три слоя, и незачем совсем им это делать – все произошло как-то уж слишком легко, как будто давно знакомы и давно этого хотели. В стиле «а чего это, собственно, «незачем»?» – мы оба прекрасные люди, так пусть лучше будет, чем не будет». Евгений все еще был под контролем, иначе бы ни за что не изменил жене. С другой стороны – будь он «в своем уме», вообще бы ничего этого не было. По крайней мере, ближайшие год-два.

Они вернулись и сели в обнимку, чтобы согреться. Шаттьях с парой капитанов все поняли и опять легли спать. А Женя с Люцианой неподвижно ждали предрассветных лучей светила.

Среди огромных папоротников и растений, напоминающих воткнутые палки по колено, кое-где, под слоем земли виднелись подозрительно знакомые гладко вытесанные камни, аккуратно выложенные чьими-то руками. А вдалеке от их тропы, если позволяли зрение и концентрация, можно было определить обломок постройки.

– Да, здесь действительно когда-то был городок, – сказала Люциана, все это время смотревшая на него, и пытавшаяся узнать, о чем эта химера думает.

– Уже неизвестно, почему покинут. – И она посмотрела вдаль.

– Давай спросим? Вдруг здесь остались их следы?

Люциана посмотрела на него с улыбкой и готова была попробовать, но голос Шаттьяха все нарушил:

– Погнали, нечего засиживаться.

Отряд собрал манатки весьма оперативно и продолжил путь, постепенно смещаясь на запад. Особого выбора и не было. И Люциана и Шаттьях помнили достаточно хорошо, где библиотека, и знали, как проще всего туда добраться. И вновь ехали молча, сделав одну остановку ради убиения невинного животного и получения лакомства. На этот раз добавили листья удобно раскинувшегося поблизости съедобного кустарника. Хотя с ягод его, как было замечено, разбухали яички (остается только гадать, что происходило с женщинами), так что, на всякий случай кушать их не стали.

Они миновали крошечную опушку с сочными цветами. Часть из представленных сортов, безусловно, можно было видеть в саду Инлюх’цида. Шаттьях не выдержал и нарушил убаюкивающую тишину:

– Келамизар, его знания и библиотека – единое целое. Он меняет ход времени произвольным образом, видит вещи насквозь и знает будущее наперед. Не передумал?

– Нет.

А пейзаж тем временем менялся. Лес поредел, и кадры с пестрой растительностью уступали место новым, с неизвестной, но все еще кажущейся знакомой, местностью. Светило жарило их плечи, варило прямо в панцирях, превращая в невкусный суп. На пути протекал ручей, порожденный ключом. Тут они как следует напились и набрали воды под завязку.

Равнина лихо взяла вверх, и справа показался кряж. Минутой позже появилась река – она как будто пряталась все время, хотя ее присутствие ощущалось раньше.

Тропа, то расширяясь, то сужаясь, виляла, как ей вздумается, и вела их обратно в лес. Пару раз Шаттьях поглядывал в подзорную трубу, чтобы отбросить последние сомнения.

Вдруг небо быстро заволокли тучи, добавив ложек дегтя в сиреневое море, и посыпал долгожданный дождь. Все перемешалось в ощущениях Евгения, но на душе было приятно. Даже свисавшие мокрые ветви деревьев, подозрительно похожих на земные ивы, смешили, шлепая по суровым мордам. Лошади явно были не против, чтобы их наездники слегка помылись.

Небеса (а может кто еще?) знали, когда опрокинуть свой ушат, заполненный до краев. Дождь нещадно колотил по открытым головам, словно отговаривая путников от их темного дела, но воля их была непоколебима и несгибаема. «Коль не слышно ничего и не видно ни шиша, так и фиг с ним, с дождем – глядишь, издохнет скоро» – примерно так могли подумать капитаны, если бы отвлеклись от таинственного тихого и малость приятного морока, что за последние часы лишь усилился молочной непроницаемостью.

Они промокли до нитки и прошли еще километра два, и вот – лес расступился и пред взором путников явилась она – Библиотека. Ее в самом деле стоило именовать с большой буквы. Высокая башня, сложенная черным камнем, немногим уступала Крепости в размерах. Она стояла неподалеку от невесть откуда взявшегося обрыва. С трех сторон закрыта высокими деревьями, и лишь ее макушка слегка возвышалась над лесом. У сооружения почти не было бойниц, и для войны оно явно не было предназначено. Тем удивительнее, что оно осталось почти нетронутым, а ведь этой, можно смело сказать, великой, а то и единственной уцелевшей самостоятельной и самодостаточной библиотеке около тысячи местных лет!

В окошках на первом и втором этажах горел тусклый, моргающий свет, и создавалось впечатление, что это древнее, угрюмое и дремучее чудище не собиралось попадать лишний раз на глаза, но к гостям было готово.

Люциана, Шаттьях и Евгений вошли внутрь и осмотрелись. Сразу после невыразительной прихожей с парой скамеек раскинулся колоссальных размеров круглый зал с куполообразным потолком высотой под десять метров. С первого же шага по этой священной земле неминуемо начинает кружиться голова, словно на нее действует иное атмосферное давление; угрожающе, но немо наступают исполинские стены, а в нос сразу проникает приятный и хорошо знакомый запах старых книг. Их здесь такое невообразимое множество, что оно могло бы конкурировать с известными на всю Землю библиотеками. Просто глядя на стройные ряды полок при свете горелок, уже создавалось впечатление, что ты столкнулся с самым главным, бесконечным, вневременным.

Помимо трехметровых книжных полок, стоящих внизу, здесь был второй ярус с двумя пересекающимися мостиками. Там тоже стояли полки и столы для чтения.

Капитаны зашли вслед за родственниками, но спустя мгновения решили подождать снаружи, чтобы присмотреть за лошадьми, хотя там продолжал моросить дождь, и было намного холоднее.

Остальной отряд, медленно и заворожено осматриваясь, наслаждаясь неповторимой атмосферой – каждый по-своему, прошел вглубь зала и увидел трех чингар.

На высокой стремянке стоял граф и, как будто вел опись экземпляров. А чуть поодаль и внизу стоял Келамизар с графиней. Старый только что ей что-то рассказывал.

С графскими особами все было примерно ясно: одеты вычурно и пышно, вплоть до удлиненного подобия фрака и вечернего платья с кружевами из черной ткани, что здесь считается роскошью. Как будто собрались на бал – «лопни, но держи фасон». Ауры от капитанских отличались большей выраженностью «квазидоброго» светло-голубого свечения. Да и ту разницу можно было объяснить временным отсутствием необходимости постоянно быть начеку.