Моя Наша жизнь

Как-то Миша позвонил назначить встречу, на которую пришел вместе с его сотрудником Олегом Якубовским. Олега я знала и раньше, была с ним в нескольких командировках на ВАЗе и КамАЗе, опробуя наши стали. Олег удивлял неутолимой любознательностью и желанием во всем разобраться глубоко. Он окончил МВТУ, закончил аспирантуру ЦНИИТмаша, но диссертация не получилась.

Миша сказал при Олеге:

– Конечно, он по уровню уже кандидат, но бежит с равной скоростью в разные стороны, и я думаю, что только вы сможете его заставить сделать что-то в одном направлении и до конца.

Миша Дробинский

Олег не мог поступать в аспирантуру во второй раз и оформился соискателем под моим руководством.

В Мишину группу влилась выпускница МИСиС Оля Гирина, которая присоединилась к нашим экспериментам в Липецке и стала активной участницей внедрения двухфазных сталей. Ольга сделала попытку поступить к нам в заочную аспирантуру – не прошла по конкурсу. За нее просил профессор Виткин, дедушка ее мужа, – не помогло. Не получилось и во второй раз. На третий я пошла к Голованенко с разговором наугад:

– Ко мне в третий раз поступает Оля Гирина. Она замужем за евреем и похожа на еврейку (так оно и было), но она чистокровная русская девочка.

Я чувствовала себя довольно напряженно, но до сих пор помню дословно реакцию Голованенко, который воспринял мою информацию без возмущения или удивления:

– Спасибо, очень хорошо, что вы мне это сказали.

После очередного вступительного экзамена Олю приняли в аспирантуру.

Лена Жукова была единственной моей аспиранткой, которая защищалась (спасибо Гуляеву), получив пару «черных шаров». Все остальные защищались с единогласным результатом.

Но не все было бесконфликтно в моем руководстве аспирантами. Я предупреждала родственников:

– Беру, но по определению они попадают в детский дом. Родных у них нет.

Не все это выдерживали. С какой-то периодичностью звонил Саша Пименов:

– Вите нужно больше внимания.

С ним было легко – приятель, резко осаживала.

С Кришталом получилось так, что на какой-то период поругалась не только с ним, но и перестала заниматься Лидой, которая формально считалась аспиранткой Голованенко. В какой-то из приездов в Москву Криштал зашел в мой кабинет и произнес с мрачным видом:

– Лида говорит, что вы уделяете ей мало внимания.

Я взорвалась именно из-за «Лида говорит»:

– Это не так, да и кто сказал, что я вообще должна ею заниматься?

Я повторила то же и Лиде:

– Теперь я вообще не буду с тобой контактировать.

Через несколько месяцев меня вызвал Голованенко. В кабинете у него был Криштал и Лида:

– Вот Михаил Аронович предлагает провести на его оборудовании эксперименты по внутреннему трению. Какие бы мы могли решать там задачи?

Я почувствовала, что меня вытаскивают из бутылки, облегчая задачу моей давней любовью к релаксационным методам. Лида съездила в Тольятти, куда переехал Криштал с несколькими учениками из Тулы, и в результате мы сделали очень интересное исследование старения двухфазных сталей. Позже именно я, а не Голованенко, ездила на Лидину предзащиту и далее на защиту ее диссертации в днепропетровском Институте черных металлов, куда она перешла работать после аспирантуры.

Существенно менее комфортно кончился мой конфликт с семьей Скороходовых. Вопреки слабой образовательной базы Лида сделала довольно добротную работу. Существенную роль играла ее старательность, но главную – активный вклад других сотрудников и аспирантов, которые проводили смежные исследования, часто на тех же образцах.

Лида Скороходова была очень тщательна в лабораторных исследованиях, написала неплохой обзор, была несколько слабее в объяснении результатов, но хорошо схватывала суть наших с ней обсуждений.

Когда группа расширилась, я ввела по возможности политику двух фронтов. Часть сотрудников, новые инженеры и защитившиеся кандидаты сражались на главном фронте заводских экспериментов. Завершающие диссертацию и очные аспиранты, как Лида, от заводских экспериментов были освобождены.

Конфликт начался, когда Лида подготовила «кирпич» и встал вопрос о сроке ее защиты. Пользуясь своими связями, Скороходов, который уже стал заместителем директора ИНМТ, сумел добиться, что ее поставили на защиту вне всякой очереди. Однако я считала, что для Лиды срок не принципиален, в то время как другой аспирантке, Ольге Калашниковой, это было жизненно важно, поскольку надвигались многомесячные испытания в Белой Церкви, где планировалось освоение предложенной ей новой технологии. Скороходов почти рычал, что я не хочу Лидиной защиты, и срок не перенесли. Защита прошла довольно гладко, и в соответствии с моим подходом «двух фронтов» Лиде было пора вписаться в заводские эксперименты.

Вскоре такая возможность представилась: в Липецке назначили на пятницу прокатку нашей экспериментальной плавки, и я поехала туда вместе с Лидой контролировать исполнение намеченных режимов. Приехали на НЛМК и, как бывало неоднократно, опытную прокатку отложили на понедельник. Лида запросилась поехать домой. Я на всякий случай осталась, потому что из нашего опыта знала, что завод может вдруг, если у них будет какое-то окно, провести прокатку и в выходные. Договорились, что Лида приедет в понедельник (поезд из Москвы в Липецк приходит рано).

В понедельник прокатку назначили на 3 часа дня, Лида не появилась. Я ждала прокатки в ЦЗЛ, и часов в 10 меня позвали к телефону секретаря. Звонила Лида сказать, что она не приедет, Володя не разрешает.

Когда я вернулась в Москву, Лида разъяснила: Володя в принципе против ее командировок, поскольку у него самого много разъездов, он очень занят и не с кем оставлять собаку. При упоминании собаки я еле сдержалась, чтобы не пойти вразнос. Скукожилась и напомнила, что она в большом долгу перед ребятами, которые освободили ее от участия в промышленном внедрении, и что при высказанных ограничениях я не вижу ей места в нашей группе. Кажется, она вскоре ушла из ЦНИИчермета, но из моей группы она перевелась куда-то сразу.

Но на этом история не закончилась. Через несколько лет мы приехали на НЛМК вместе с Голованенко: был какой-то парад для первого заместителя нашего министра Радюкевича. Включен был и мой доклад. Все прошло благополучно, мы задержались еще на день обсудить текущие дела с заводским начальством.

За ужином в гостинице «Металлург», где остановились все участники, к нашему столу подсел Скороходов. Он был слегка пьян, что способствовало его храбрости и наглости. Он почти сразу перешел к делу:

– Вы знаете, моя дочь кончает МИСиС. Я бы хотел, чтобы она пошла в аспирантуру. Нина Михайловна, вы сделали кандидатом наук Лиду, не возьметесь ли руководить моей дочерью? Подготовка у нее лучше, чем у Лиды.

Голованенко знал про итоги моего руководства Лидой и смотрел на меня с любопытством: неужели соглашусь? Для меня обращение Скороходова было неожиданностью, поэтому вместо длинной тирады с упреками в его и Лиды адрес я ответила коротко:

– Ошибиться, Владимир Николаевич, может каждый. Но надо быть круглым дураком, чтобы повторять ту же ошибку дважды.

Скороходов непрерывно рос, сначала перешел в заместители начальника управления металлургии в Министерстве экономики, постепенно все более сближался с Липецком и стал во главе управляющей компании завода. Когда в 1998-м мы встретились лицом к лицу на летном поле Липецка (оба уезжали в Москву на чартерных, но разных самолетах), он демонстративно отвернулся.

Защита докторской диссертации и вокруг нее

Докторскую диссертацию я готовила на бегу. Помню поездки в длинные командировки с папками черновиков, стопкой бумаг и портативной пишущей машинкой «Эрика», которая верно служила мне долгие годы.

Коротких командировок (опытный отжиг, опытная прокатка или согласование рабочего плана) было тоже много. Иногда в понедельник вечером прямо с работы уезжала на Павелецкий вокзал и в Липецк, возвращалась утром в среду и в тот же день или назавтра уезжала в Череповец.

С поезда сразу шла на завод. Не раз просила проводников помочь мне с мытьем головы, если не попадала домой перед следующей командировкой. В институте настолько привыкли, что я уезжаю в командировку прямо из института, что как-то меня искали в конце рабочего дня и спросили у Голованенко, в институте ли я, на что С. А. ответил:

– Конечно, в институте, она же уезжает сегодня в командировку. (Поезд уходил в 8-50).

И тут же перезвонил мне убедиться, что прав.

Юра неизменно провожал меня, чтобы помочь с возможными тяжестями. Если поезд приходил утром в будние дни, я ехала сразу в институт, в субботы Юра встречал меня на вокзале. Однако и у Юры терпение лопнуло: как-то, встретив меня в субботу на Павелецком или Ярославском вокзале, он безучастно спросил:

– А зачем ехать домой? Давай я тебя сразу отвезу на другой вокзал.

Ситуация была непростая. Я все люблю делать быстро. Кандидатскую диссертацию я сделала за два с половиной года. План был защитить докторскую диссертацию в 85-м, через пять лет после того, как я обозначила списком все вопросы, на которые надо было ответить.

Защита на технические науки подразумевала также и обязательное внедрение результатов с экономическим эффектом. Смешно, но необходимый эффект регламентировался в цифрах: не менее ста тысяч рублей для кандидатских диссертаций и миллиона для докторских. В английском языке нет слова «внедрение». Есть адаптация новой технологии, инновации, но истинным эквивалентом является незнакомый мне тогда термин «коммерциализация» новой технологии, то есть доведение идеи до реального финансового результата.

Именно эта коммерциализация и заставляла меня лично мотаться по всем автозаводам и основным металлургическим производителям внедряемой мною продукции. Нужно было днем отслеживать изготовление опытной партии или пробиваться к высокому начальству, куда не имели хода мои ребята и от которого зависел срок изготовления этой партии, а имеющиеся вечера использовать для писания. Не только диссертации, но и книги. Я на полгода опаздывала против моего плана с защитой диссертации из-за очереди в совете, но зато теперь ее дата приходилась на день рожденья мамы, 17-е апреля, что утешало, а в начале 1986-го года был срок сдачи рукописи книги в издательство.

Поскольку всё большая часть жизни проходила в командировках, добилась, правда, чтобы мне оплачивали проезд в спальных вагонах и проживание в одноместном номере.

Защищала я диссертацию в Институте стали, как и мечталось. В ЦНИИчермете защищали кандидатские диссертации мои и Голованенко довольно многочисленные аспиранты, так что термин «двухфазные стали» стал там почти заезженным. Мне хотелось принести что-то новое и интересное в аудиторию, где когда-то мне читали лекции члены ученого совета.

Помню, как сейчас, как видела тогда, хотя и в некотором тумане, набитую до отказа людьми знакомую двадцать четвертую аудиторию старого привычного корпуса. Впереди пожилые в основном профессора, не просто мои бывшие преподаватели, но авторы базовых учебников: Мстислав Андреевич Штремель, Юрий Александрович Скаков, Марк Львович Бернштейн, Семен Самуилович Горелик, Борис Григорьевич Лифшиц.

Им было достаточно любопытен предмет диссертации, вопросов было много, потом читали многочисленные отзывы. Обычно диссертант напоминает важным получателям (печаталось и рассылалось 100 экземпляров авторефератов) о желательности присылки отзыва. Может быть, из сочувствия к моим мотаниям по цехам, городам и весям, помимо желательных отзывов ведущих ученых, прислали отзывы все автозаводы, с какими работала: ВАЗ, ГАЗ, КамАЗ, АЗЛК, ЗИЛ и, конечно, наши партнеры-металлурги: НЛМК, ЧерМК, Белорецкий комбинат.

ММК было моим передовым предприятием, куда я приезжала с Олегом лично представить диссертацию. С Череповца приехал и выступил начальник технического отдела Виктор Яковлевич Тишков. После окончания защиты он сетовал:

– Не надо было говорить так длинно. Достаточно было сказать: началось с того, что я объявил твоим сталям войну, а кончилось тем, что приехал специально в Москву, чтобы тебя поддержать.

В зале были друзья, коллеги, сочувствующие и, конечно, просто любопытные. Я ужасно волновалась: произнося заключительные слова благодарности, поймала себя на слезах в голосе.

Чтобы как-то отвлечь меня, Мстислав Андреевич увел меня к себе в кабинет забирать какие-то бумаги и сказал как бы себе:

– Фонштейн во всем оригинальничает: диссертацию переплела джинсами.

Я это увидела только сейчас: в переплетной другой ткани не было, засмеялась и вышла из кабинета, не приходя в сознание, ждать результатов голосования.

Многие друзья и коллеги пришли с цветами, как будто это было не огромное жизненное испытание, а мой творческий вечер. После единогласного голосования едва вписалась в такси с необъятного размера охапкой цветов в руках.

О банкете в тот же день нельзя было и думать. На дворе лютовал придуманный романтически настроенным Михаилом Сергеевичем «сухой закон». Если бы я открыто «гуляла» в тот же день, вероятность анонимного доноса в ВАК была сто процентов. Я праздновала уже после утверждения результатов защиты в ВАКе, пригласив всю свою команду и друзей в ресторан и назвав мероприятие днем рожденья (возможно, и не на мою фамилию).

Конференция «Металл и технический прогресс»

Жизнь продолжалась практически без изменений. Доктор так доктор. Однако вдруг меня вызвал Сергей Петрович Ефименко, Заместитель Председателя ГКНТ. Я его знала еще директором Донецкого металлургического завода, на базе которого мы как-то проводили заседание комиссии по фрактографии, потом нередко обращалась к нему и в ГКНТ за поддержкой моих бесчисленных попыток купить какое-то оборудование.

Сергей Петрович был и Председателем металлургического совета ВАК. Мимо него не могло пройти утверждение моего нового статуса и поначалу выглядело, что он пригласил меня, чтобы поздравить. Зря размечталась:

– Теперь вы молодой доктор, полный энергии, не знающий чем занять освободившееся время. Я думаю, что вам по силам помочь мне выполнить поручение ЦК по программе «Металлоемкость»: провести всесоюзную конференцию на эту тему под названием «Металл и технический прогресс». Я поставлен ответственным за проведение этой конференции и вижу вас основным ее организатором – как это называется: ответственным секретарем. Продумайте информационный листок и основные направления этой конференции и давайте планировать ее проведение на следующую осень.

Шел второй год «перестройки», каждую субботу снимали очередного министра, но пока те же старые песни просто шли на новый лад. Подоплекой этой конференции было очередное «открытие» печального факта: не производя больше машин, чем капстраны, СССР потреблял существенно больше металла. Производил вокруг ста миллионов тонн и еще закупал по импорту в других странах. Не нужно было быть семиголовым, чтобы понять, что одна из основных причин – существенно более тяжелые машины и оборудование. Однако, поскольку особенно остро стоял вопрос о дефиците металлопроката – конечной продукции черной металлургии, доходило до абсурда. Ввелись специальные поощрения за «экономию металлопроката» не глядя на средства ее достижения, что чаще всего решалось заменой детали, выточенной из прокатанного прутка или профиля, на более тяжелую литую деталь.

Из тех же иллюстраций глюков централизованного планирования: у изготовителей машин и оборудования не было естественного стимула, действующего в условиях конкуренции, снижать их вес путем освоения более прочных марок стали, которые требовали каких-то усилий по их применению. Мудрый Госплан создал этот стимул искусственно, сделав низколегированные (более прочные) стали дешевле рядовых (цены всегда диктовались с потолка). Однако эта ценовая игра напрочь лишала металлургов мотивации производить эти стали, чья себестоимость была закономерно более высокой.

Другим важным фактором сверхзатрат металла была недостаточная долговечность деталей машин. В результате, например, поскольку трактора колхозам пока еще ничего практически не стоили, по осени их часто бросали на полях из-за вывалившихся или сломанных болтов, зная, что на следующий год можно «выписать» новые. (Я это слышала лично от Министра сельскохозяйственного и тракторного машиностроения А. А. Ежевского, потому что наша группа занималась в том числе крепежом повышенной прочности).

Проводя конференцию, посвященную эффективности использования металла, высокое начальство хотело поставить галочку, что они привлекли ученых и общественность к проблеме и приблизились к ее решению, но Ефименко и, разумеется, я, готовя структуру конференции, старались видеть разные аспекты проблемы, включая:

– структурные механизмы повышения прочности, надежности и долговечности;

– малоотходные технологии;

– прогрессивные методы расчета конструкций.

Когда сегодня я смотрю на программу конференции, я понимаю, что никого из пропечатанного «звездного» оргкомитета, во главе которого был поставлен академик К. В. Фролов, я в глаза не видела.

Леночка Жукова (тогда уже Золотарева), как всегда, подставила плечо, помогая не только готовить информационные листки, но и организовывать их рассылку, считывать присланные заявки на доклады, готовить черновики программы конференции.

Нам хотелось, чтобы в конференции приняли участие ведущие ученые и специалисты, которых было трудно привлечь публикацией коротких тезисов в сборнике трудов. Пришла в голову идея договориться с ведущими журналами, связанными с тематикой конференции, посвятить октябрьские выпуски докладам конференции (конференция состоялась в ноябре).

Пришлось размахивать важностью проблемы, решением ЦК, и в результате мы получили согласие от десяти журналов, включая «Металлы», «Известия Вузов». «МиТОМ», «Вестник машиностроения», какие-то журналы по строительным конструкциям и др. Это давало возможность разместить несколько десятков докладов со всем текстом и иллюстрациями. Единственное нелегкое условие, которое поставили нам журналы, – предоставить весь комплект материалов не позднее конца июля. Это было нелегко, и Саша Петруненков с Леночкой висели вместе со мной на телефонах, помогая «выбить» тексты докладов в срок.

Поскольку проведение этой конференции шло параллельно с текущей работой группы и диссертантов, для меня все эти дополнительные усилия прошли как страшный сон.

Пару раз меня вызывали на Старую площадь, и я узнала, где вход в ЦК, но дальше проходной меня не пускали. Ко мне выходил сравнительно молодой инструктор отдела тяжелой промышленности, куратор конференции, которого я потом несколько раз встречала и в здании института. Задавал вопросы о текущей подготовке, ответы на которые были ему нужны для очередных отчетных справок.

Конференцию, в которой приняли участие более трехсот ведущих специалистов, проводили в рокошном конференц-зале ГИПРОМЕЗа.

Наверху, по-видимому, приняли конференцию хорошо. У Ефименко проскользнуло, что его сильно одобрили. Про меня никто не вспомнил. Однако я вынесла важное для себя понимание, что мне по силам скоординировать и провести многоотраслевое мероприятие. Эта уверенность пригодилась мне позже.

Я преподаю в МИСиС

Когда Юру спрашивали, зачем я так перегружаюсь работой, Юра отвечал почти серьезно:

– Нина хочет умереть доктором.

Конечно, это было не так, однако сегодня можно смеяться (или плакать), что в то время докторская степень гарантировала пенсию в 132 рубля без налогов и ежегодную бесплатную путевку в санаторий (а куда еще ездить?), то есть безбедную старость без всяких специальных усилий и сбережений.

Когда я защитила докторскую, формула Юриного ответа поменялась:

– Нина хочет умереть профессором.

У меня уже было пять защитившихся аспирантов, что соответственно давало мне теоретическое право претендовать на звание профессора, поскольку руководство аспирантами рассматривалось как педагогическая деятельность, однако не было уверенности, что это пройдет через все инстанции достаточно быстро.

Мои колебания совпали с приглашением, поступившим от Вячеслава Константиновича Воронцова, профессора кафедры обработки давлением МИСиС, представляющего специальность «физика металлов деформации».

В связи с новыми указаниями сверху об укреплении связи вузов и промышленности, мне предложили работать по совместительству на четверть ставки профессора (дополнительные 90 рублей). Я охотно согласилась, потому что увидела в этом более легкий способ получить заветное звание.

Я читала два курса, две лекции в неделю. Однако очень скоро я стала жалеть о своем согласии. Я люблю объяснять аспирантам, читать им лекции, даже одному, потому что вижу внимательные заинтересованные глаза. Но я не могу заставить себя произносить что-либо, просто сотрясая воздух.

В вечернем металлургическом институте (параллельно с работой по НИСу за основную зарплату я читала там лекции по вечерам как почасовик) я только что не танцевала во время лекций, пытаясь пробудить их интерес ко мне и предмету, но там я боролась с их понятной усталостью.

К сожалению, в данное время все было безнадежно. Молодые ребята и девушки вдруг поняли бесперспективность их образования. Их старшие товарищи открывали кооперативы и торговые палатки, «делая настоящие деньги», а они, мучаясь, отбывали срок: мальчишки, чтобы не попасть в армию, потому что в МИСиС была военная кафедра, а девочки, потому что называться студенткой было еще привычно престижно. Но все равно главными проблемами (я читала лекции старшему курсу) были: что делать дальше и как зарабатывать нужные деньги сейчас.

Некоторые дополнительные заработки добывались просто: ребята работали ночными сторожами в заполнивших Ленинский проспект торговых палатках и отсыпались на лекциях, в том числе моих. Поскольку никакие мои усилия или интересные данные не помогали решению основной проблемы, что делать после института, то было тщетно вызвать какой-то их интерес к моей особе или предмету преподавания.

Напрасно я водила глазами по аудитории, надеясь найти хоть пару заинтересованных глаз (хотела сказать «слушающих глаз», глаз, принадлежащих слушающему студенту). Сонные лица, полузакрытые глаза, скучающие взгляды превратили мое преподавание в пытку.

Наверно, также мучились и другие преподаватели. Кафедру возглавлял тогдашний ректор института Юрий Дмитриевич Железнов, и я с удовольствием участвовала в заседаниях кафедры, в их высоко профессиональных обсуждениях. На кафедре в качестве доцента работал, в частности, Виктор Семенович Берковский. Известный бард, вне песенной деятельности довольно мрачный и придирчивый человек. Алиса Пименова дружила с ним в их аспирантские годы и, зная его в «обычной жизни», описывала его мне совсем другим.

Когда дело дошло до защиты дипломов (я, как и Берковский и другие преподаватели, была членом ГЭКа), студенты как бы проснулись и представляли достаточно продуманные проекты, но я догадывалась, сколько труда это стоило их руководителям.

Мы с Виктором Берковским на ГЭКе МИСиС

С этого же времени началось мое сотрудничество с Женей Поляком, который защищал кандидатскую диссертацию под руководством Марка Львовича Бернштейна и сейчас работал ассистентом кафедры, вместе со мной и Воронцовым представляя специальность «физика металлов деформации».

Меня хватило только на два года этих бесплодных усилий. За эти годы защитились еще два моих аспиранта, и я без особых хлопот получила звание профессора по ходатайству ЦНИИчермета.

Мы становимся лабораторией

Наша тематика за эти годы расширилась, помимо листовых сталей мы занимались крепежом, поковками. Финансово «держались» на договорах с Череповцом, НЛМК, ВАЗом, Белебеевским заводом «Автонормаль».

Радикальные изменения произошли во всем. Открылись границы, и все начальство стало разъезжать по заводам – зарубежным поставщикам металлургического оборудования. Эти поездки стали такими частыми, что сверху спустили ограничения числа поездок, не больше двух в год. Тут-то дошла очередь и до нас. Начальство предпочитало ездить в капстраны. Если по программе СЭВа с Чехословакией я участвовала в обсуждениях только на советской территории, то теперь мне было предложено поехать в Чехословакию с сотрудниками.

Мы привезли отчеты, которые произвели впечатление на директора исследовательского центра завода в Кошице, Штефана Блажея. Он предложил нам продолжать работы с заводом. В прежние годы мы работали за галочку и удовольствие, но сейчас я была вынуждена сказать, что без финансирования мы ничего продолжать не можем. Мы явно были в разных категориях, потому что Блажей немедленно предложил финансово подкрепленный контракт. Ему очень хотелось, чтобы сотрудники нашей лаборатории физически находились на заводе, поэтому, помимо фиксированной суммы контракта и оплаты проезда сотрудников, им предоставлялось жилье (двухкомнатная квартира) и командировочные – десять долларов в день (моя месячная зарплата составляла пятьдесят).