Звезда Серафима Саровского… Звезда любви…

Кристина держала в руках большой серебряный поднос, нагруженный стопками белых накрахмаленных салфеток. Увидев в помещении хозяина и его гостя, она засмущалась, а встретившись взглядом с Михаилом, и вовсе вспыхнула пунцовым румянцем…

Михаил безразличным взглядом окинул Кристину, которая, застыв в дверях обеденного зала, с нескрываемым вожделением ощупывала его глазами. Низкорослая, с объемными формами тела молодая девушка. Узколицая, тонкогубая, с небольшими глазами цвета темного пива, близко посаженными к тонкому, длинному носу и с пышной копной ярко рыжих волос…

– Кристи-и-на-а-а, – процедил сквозь зубы Станислав, – тебе не показалось, что тебя сегодня слишком много в наших с паном Богданом жизнях?!

Вздрогнув, Кристина взглянула на хозяина, сверлившего ее исподлобья недружелюбным взглядом… Станислав же, понимая, что ни внешний образ горничной, ни внутреннее ее содержание не помогут ему относиться к ней, как к достойной его внимания личности, молча ее ненавидел…

– Простите меня, пан Войцеховский! – поникла Кристина. – Я не знала, что вы со своим гостем здесь, в обеденном зале, – принялась она потерянно топтаться на месте…

– Ой, ли!.. – прямо-таки всплеснул руками сражённый ее враньём Станислав. – От вашего, сударыня, бесхитростного лукавства меня прямо-таки затошнило сейчас! Ты что, за дураков тут нас держишь?! – сдвинул он к переносице брови.

– Я принесла салфетки от прачки, – не зная, что ему ответить, сказала Кристина. – Вот они, – указала она глазами на поднос с салфетками. – Мне их нужно переложить в ящик буфета.

– Так ступай же! Перекладывай! – в состоянии крайнего недовольства выкрикнул Станислав. – Чего же ты все топчешься и топчешься на месте, при всём при этом уже успев раз десять догола раздеть моего друга глазами?!

Щеки Кристины сделались еще более пунцовыми. Часто-часто моргая, она продолжала растерянно топтаться на месте.

– Так ступай же рысью и перекладывай, наконец-то, свои салфетки! – приказал ей вконец обозлённый Станислав. – Чего же ты всё топчешься и топчешься на месте, словно застоявшаяся кобыла в стойле?!

Кристина, сжавшись в комочек, сорвалась с места и проскользнула мимо Станислава в сторону комода. Едва справляясь с волнением, она стала укладывать в его ящик накрахмаленные салфетки.

– Ну что, братишка, не желаешь рассмотреть негласное предложение барышни воспользоваться ее услугами? – поглаживая пальцем свои усики, с бесстыдством посмотрел на Михаила Станислав…

Его вопрос ввел Михаила в конфуз… Он прямо-таки отпрянул от него…

– А что?.. Барышня сама себя предлагает! Чего же теряться-то?..

– Нет! Не хотел бы! – показал ему кулак Михаил…

– Ну и дурак!.. – рассмеялся Станислав…

Кристина же, наконец-то справившись со своими делами, подобно перепуганной птахе, пойманной сильными руками человека и неожиданно заполучившей свободу, тут же выпорхнула из столовой…

– Всё!.. Сорвалась девка с крючка!.. – сделав горестное лицо, констатировал Станислав. – Ладно! Черт с ней! – махнул он рукой и стал доставать из кармашка своего белого жилета карманные часы. – Ого!!! – озадаченно воскликнул он, – времени-то уже сколько! Пойдем, Михаська, скорее, провожу тебя в твою комнату…

Михаил и Станислав покинули помещение обеденного зала и направились по коридору дома в сторону комнаты, которая уже давно дожидалась приезда своего гостя.

– Не помнишь, братишка, о чём мы с тобой разговаривали, пока эта сумасбродная не нарушила нашу идиллию? – спросил Михаила Станислав, когда они шли по коридору.

– О бароне Ордоновском мы с тобой говорили, Станек, – обреченно вздохнул Михаил. Ему уже изрядно поднадоела тема, касаемая его Ясно Вельможного папаши.

– Точно!.. – вмиг расцвел Станислав. – Именно о нём мы с тобой и говорили… Так говоришь, братишка, Ясно Вельможный пан в последнее время все путешествует?

– Да! Путешествует! – со скучающим лицом подтвердил свои слова Михаил. – А что ему ещё делать? Денег старику на десять жизней хватит. Надо же успеть их до смерти размотать. С собой-то в могилу не заберёшь. А оставлять кому попало жалко будет…

– А я, Михаська, вот о чем думаю, – призадумавшись, погладил свои усики Станислав, – вот бы старик тебе дом купил. Не всю же жизнь тебе у пани Стахи угол снимать. Тем более, ни жён, ни законных детей Ясно Вельможный пан за всю свою жизнь так и не нажил. Наследников, как мы знаем, у него тоже нет.

– Не такой он дурак, Станек, кому попало дома покупать!

– Что значит, кому попало?! Сыну своему, Михаська, сыну, а не кому попало…

– Станек, – посмотрел на него с укором Михаил, – ты прекрасно знаешь, что я никогда не стану просить у отца денег на дом, а сам он мне их никогда не предложит… Тогда зачем же впустую воду в ступе толочь?..

– А знаешь, Михаська, я сам попрошу барона об этом!

– О чем?!

– О том, чтобы он тебе денег на дом дал! Как только найду возможность состыковаться с ним, так и поговорю об этом…

– Даже не вздумай! Даже не вздумай этого сделать!!! – всполошился Михаил и на нервном взводе прибавил шаг…

– Почему нет? Почему?! – успел ухватить его за руку Станислав и приостановить…

– Потому, что ты этим моё достоинство унизишь! – оттолкнул его от себя Михаил. – Если бы отец пожелал, уже давно бы сам этот вопрос решил. Думаешь, он не знает, что я на квартире у пани Стахи живу? Естественно, знает! Захотел бы, и дом давным-давно мне купил, и фамилию свою дал. Но, как видишь, воз и ныне там. Зачем лезть в душу человека, которая от тебя на тысячу засовов закрыта? Тем более, положа руку на сердце, я на него не в обиде! Деньги на жизнь даёт, и на том спасибо. Пусть немного, но даёт. Я и за это ему благодарен…

– Да-а-а… Ну и гад же он, твой папаша! Если бы ты только знал, Михаська, какое у него состояние! О-о-о… Мрак!.. Да ему купить тебе особняк или даже два особняка – все равно, что нищему на паперти копейку подать. Да он гарем жен в состоянии содержать, не то что единственного сына!..

– Гарем жен, говоришь?.. – разулыбался Михаил. – Насмешил ты меня, Станек! Да ему и одна-то жена в тягость. Человек привык жить в своё удовольствие, в своё наслаждение, в бесконечном познавании новых партнёрш, которым уготовано судьбой услаждать его в постели и развлекать в нескончаемых любовных игрищах. Это всегда стимулировало его жизненный тонус, тешило его мужское самолюбие, давало пищу его уму, его душе и плоти.

– О, да! В этом и есть преимущество холостой жизни!.. – с пониманием дела воскликнул Станислав. – Живи, гуляй в свое удовольствие, не страшась семейных драм и разборок. Никаких тебе обязательств перед кем-то. А ведь всё это так тяготит и раздражает, – поморщил он свой нос.

– А я смотрю, братишка, тебе жизненная позиция барона по душе… Я прав?

– Почему нет?.. В этом есть своя прелесть… Да ладно, Михаська, что это мы всё о нем да о нем! Соскучился я по тебе, дружище! Очень соскучился! – приобнял он Михаила за плечи.

– Я тоже, Станек, по тебе очень скучал. Ощущение, что лет десять тебя не видел!

Тем временем друзья вошли в небольшую комнату с одним распахнутым во двор окном, обставленную маленькими уютными диванчиками. Из этой небольшой комнатки, которой, скорее всего, была отведена роль небольшой прихожей, высокая двухстворчатая дверь с позолоченными ручками в виде головок льва вела в какие-то ещё другие апартаменты дома…

– Пришли!.. – просиял Станислав. – Твоя обитель, братишка, – распахнул он перед ним двери…

– О!.. Это моя комната?! – приятно удивился Михаил, увидев просторное светлое помещение.

– Тебе нравится?

– Очень нравится!.. Очень!.. – начал осматриваться Михаил…

Напротив входа – два больших окна, распахнутых в сад. В простенке между окнами – камин, облицовочная рама которого выполнена из мореного дуба. В левом переднем углу комнаты – большое напольное зеркало в раме из того же мореного дуба. В правом переднем углу комнаты – деревянный столик на тонких ножках, покрытый белой вязаной скатеркой. На столике – фигурки Девы Марии и Иисуса Христа. Рядом с камином два больших, вольготных кресла, обтянутые зеленым гобеленом, и два приставных к ним пуфика для ног. Справа от входа – диван-атаманка под бежевым пледом. На диване множество всевозможных подушечек в пёстрых наволочках. Слева от входа, торцом к стене – большая деревянная кровать с высокими спинками, застланная бежевым покрывалом с кистями. Вдоль изголовья кровати – старательно взбитые руками горничной подушки всех размеров, облачённые в белоснежные наволочки. По бокам кровати – массивные тумбочки со стоящими на них настольными лампами под стеклянными зелеными абажурами. Над кроватью – огромная картина в деревянной коричневой раме. Чуть ниже – распятие Христа. Слева и справа от входа – по большому двухстворчатому шкафу, так же, как и вся мебель в комнате, из мореного дуба. В центре комнаты – круглый дубовый стол с четырьмя мягкими стульями, сидения и спинки которых обтянуты зеленым гобеленом. В центре стола, на белой вязаной салфетке – высокий керамический кувшин с цветами белых садовых ромашек.

– Прекрасно!.. Просто прекрасно!.. – пройдясь по комнате, снова воскликнул Михаил и направился к окну, распахнутому в сад.

– Я рад, что тебе понравились твои покои, – довольно улыбнулся Станислав. – Долго думал, какую из комнат в доме тебе выделить, и остановил свой выбор на этой.

– Какой очаровательный вид из окна! – огляделся по сторонам с высоты второго этажа Михаил.

– Сколько зелени вокруг!.. Фруктовые деревья просто усыпаны плодами! А яблок-то сколько! Сколько груш! – все не переставал восторгаться он. Постояв еще немного у окна, он направился к своей кровати.

– О!.. А какая вольготная кровать у меня! А какая она мягкая!.. – помяв ее руками, приятно удивился он. – Какие воздушные подушки! Так бы и зарылся прямо сейчас же в них с головой! Уютно… Очень уютно. А тихо-то здесь как!.. – прислушавшись, улыбнулся он.

– Да, здесь очень тихо!.. – подтвердил его слова Станислав. – Окна комнаты выходят в сад. Поэтому тут всегда будет спокойно, и ты будешь спать, как младенец. А еще, Михаська, в этой комнате очень приятно пахнет яблоками из сада. В этом 1915 году неслыханный урожай яблок уродился в садах Могилева. А ведь я, братишка, прекрасно помню, насколько ты любишь запах яблок.

– Спасибо, Станек, что ты об этом помнишь! – положив на его плечо руку, благодарно улыбнулся ему Михаил. – Спасибо!..

– Да ладно тебе! – засмущался Станислав и, скинув его руку со своего плеча, отошел от него в сторону…

Между тем, внимание Михаила привлекла картина, висящая в изголовье его кровати. На ней были изображены три молодые девушки в прозрачных одеждах, через которые просвечивали их тоненькие, изящные тела и стройные, длинные ножки. За их спинами просматривались едва заметные серебристые крылья. Златокудрые девушки с большими синими глазами, взявшись за руки, порхали в облаках, подсвеченных заходящими лучами солнца. Головки девочек были украшены цветами неземной красоты.

– О, какие прекрасные нимфы!.. – с упоением воскликнул Михаил. – Или это грации? – стал он внимательно присматриваться к девушкам на картине.

– Это три грации, Михаська, – пояснил Станислав. – Три красавицы, олицетворяющие Красоту, Любовь и Удовольствие.

– Это не те ли, что из свиты Венеры? – всё не сводил с красавиц своих восхищенных глаз Михаил.

– Они самые, братишка…

– А почему у этих граций крылья за спиной?

– А это для того, Михаська, чтобы в одну из ночей, как только проснутся ночные цветы, они, посредством этих крылышек, явились сюда, к тебе, в твое просторное ложе, и подарили тебе ночь красоты, любви и удовольствия.

Услышанное ввело Михаила в замешательство, щеки его зарумянились, как у молоденькой гимназистки. Станислав заметил его смущение…

– А что, Михаська, разве у тебя никогда не было в постели сразу трех девушек?

– Нет! Никогда! – искренне признался Михаил. – А у тебя, Станек?.. У тебя были?..

– Были!..

– Сразу три?!!

– Вот это да!!! Да ты что, брат, с луны свалился?!! Не думал, что ты такой целомудренный!

– Эти?!! – указал пальцем в сторону картины всполошившийся Михаил.

– О-о-ох…. если бы эти! – задержал на красавицах свой ласковый взгляд Станислав. – На этих бы я уже давно женился… Причем, сразу на всех трёх…

– Ну-у-у, пан Войцеховский, ты даёшь!..

– Ну, во-первых, не я даю, а мне дают!.. А во-вторых, нет в этом ничего необычного. Старо, как весь наш пошлый мир…

– Ты меня смущаешь, Станек…

– Ладно… Займусь я твоим воспитанием, Михаська. Вернешься ты в свою Варшаву сексуально подкованным.

– Ох, Станек, по-моему, мы с тобой окончательно развратились, – попытался Михаил согнать шаловливую улыбку со своего лица. – Что делать-то будем, когда всё-таки надумаем жениться? Смогут ли наши жены заменить нам всех тех наших подружек, которые дарят нам сейчас, во времена нашей холостяцкой жизни, столько радостных мгновений?

– О, cholera!.. Да они, эти жены, сразу же нам и надоедят! В первую же брачную ночь надоедят! Никакая девица из благонравного семейства, получившая пуританское воспитание, не подарит тех прекрасных мгновений в постели, которые под силу только опытным, раскрепощённым женщинам. Ведь им, этим глупышкам, с детства прививают, что главное украшение женщины – это скромность!.. Нет, брат Михаська, – подошел Станислав к зеркалу и внимательно присмотрелся к своему отражению, – не хочу я жениться! – поправил он свой галстук-бабочку. -Я – парень хоть куда! Мне только подавай да подавай! Зачем мне жена, половое воспитание которой сводится только к одному – лежи и терпи… Я не прав? – посмотрел он вопросительно на Михаила. – Тебе, Михаська, нужна жена, которая лежит, как бревно, в постели, не внимая твоим ласкам?

– Трудно так сразу сказать, Станек, – повел плечом Михаил и направился к окну. – Возможно, если я полюблю ее до безумия, то-о-о…

– Ой! Успокойся! Полюбит он! – поморщился Станислав. – Любовь, Михаська, это чувство проходящее… Как завалишься со своей любовью в кровать, а она от страху, что ты принялся ее раздевать, убежит от тебя, вся в слезах, к своим родителям, сразу же и поймешь, насколько это хлопотное дело – женитьба! Ай!.. К чёрту всю эту любовь и всех этих жён, вместе взятых!

– Я даже слышал, Станек, что существует этикет, который, хоть и предписывает женам допускать мужа до своего тела, но получать удовольствие – боже упаси!..

– Ну вот, видишь! И нужна тебе, Михаська, такая жена, которая тебя просто терпит?! – подойдя к окну, рядом с которым стоял Михаил, Станислав присел на его подоконник. – А ведь бытует и другое мнение, братишка: муж, который использует жену только ради секса, без намерения зачать ребенка, превращает ее в шлюху. Дикие нравы, брат!!! Дикие нравы…

– Да-а-а… До чего же всё непросто в нашем мире, Станек, – в раздумье почесал затылок Михаил и, отойдя от окна, стал ходить по комнате. – Но лично мне, братишка, было бы неприятно обманывать любимую женщину. О, Jezus Maria! Потом угрызения совести замучают…

– Никаких угрызений совести! – сказал, как отрезал, Станислав. – Какие могут быть угрызения совести, если жена бревном оказалась?! Не хочет допускать до тела – ну, и не будем её домогаться. А раз природа своего требует, а с ней, с природой, не поспоришь, значит, будем искать выход из этой ситуации. И дамочки полусвета – наилучший вариант! Нет, Михаська, – снова подошел к зеркалу Станислав и возбужденно одернул полы своего фрака, – не хочу я жениться! Зачем мне это ярмо на шею? Правильно поступил барон Ордоновский, что не женился. Спал со всеми теми женщинами, что ему по нраву были, а как надоедали, выпроваживал их с Богом на все четыре стороны. Поэтому и не познал, что такое семейная жизнь, где жены своими истериками, типа: где ты был… ты что, мне изменяешь… ты что, разлюбил меня… – завтра же доконают тебя и сведут в могилу…

– А вот интересно, Станек, ты какой-нибудь из своих сексуальных партнерш отдаёшь предпочтение? Или все они тебе на одно лицо?

– Ой, Михаська…. ко всем одинаково потребительски отношусь. Потребительски – и больше никак! Раз они продают себя, значит, это товар… Вот и весь сказ!.. Однако, пожалуй, есть одна подружка, к которой я сильно привязался. Которую, хоть и отчасти, но все-таки выделяю из числа остальных…

– Чем же она не такая, как все?

– О, братишка! Это не женщина!.. Это огонь!.. Её, совсем ещё молоденькой, еще девственницей, совратил один старый господин. Кстати сказать, очень уважаемый в Могилеве человек. Известный чиновник, отец почтенного семейства, в дом которого и была она принята на службу гувернанткой. Он-то, старый развратник, и лишил её девственности… Причем, в самой изощренной форме. Как ни странно, но её это не испугало, и за хорошее вознаграждение с его стороны она стала отдаваться ему так, как он того пожелает. А уж он-то извращался, как только мог! Но для неё ничего не жалел! И в шампанском ее купал, и в Париж возил, где по последней моде наряжал. Дом неплохой ей купил. И вот теперь…. она моя девочка…

– Ты так же с ней щедр, как и тот господин? – улыбнулся Михаил.

– А как же!.. Женщины, братишка, они ведь для услад и растрат созданы!.. Такова жизнь! Нет, нет, уверяю тебя, я на самом деле не скуплюсь для нее. А она, соответственно, ублажает меня по полной программе. Много у меня было их разных, но этой равных нет. Малгожатой ее зовут. Нельзя сказать, что красива, но с шармом! Есть у меня еще две актерки из варьете. А еще… жена важного в городе Могилеве сановника. Кстати, сановник тот… друг моего дядьки. Старше меня эта мадам более чем на 20 лет. Не поверишь… голову так вскружить может, что не вспомнишь, как и зовут-то тебя! Жгучая брюнетка, а тело – как белый мрамор. Но Малгожата у меня неповторима!

– Не ревнуешь свою Малгожату к другим мужчинам? – снова подошел Михаил к окну и присел на его подоконник.

– Нужна она мне, ревновать её. Могу и тебе её предложить. Не пожалеешь…

Михаил в ответ на это долго молчал, но было видно, что в душе его идет борьба нравственности с безнравственностью. Однако… по его большим синим глазам, наполненным тайной страсти, можно было догадаться, что победит все-таки безнравственность!..

– Подумаю над твоим предложением, Станек, – опустив очи долу, вымолвил он. – Прямо-таки интересно попробовать на вкус твою хвалёную Малгожату…

– И думать тут нечего! Завтра же едем с тобой в клуб или игорный дом. Как раз там они, эти ночные мотыльки, и порхают…

– Станек, а не боишься ты, что завтра твоя Малгожата придет к тебе и скажет: я беременна от вас, пан Войцеховский…

– Что-о-о?!! – направляясь к креслу, стоящему рядом с камином, бросил в сторону Михаила насмешливый свой взгляд Станислав. – Развеселил ты меня, братишка… Беременеть не в интересах этих женщин. Вот ответь мне, ради чего им терять на беременность девять месяцев своей хорошо оплачиваемой жизни?.. – уселся он в кресло и закинул ногу на ногу. – Ради того, чтобы лишить себя всех прелестей жизни: внимания мужчин, развлечений, денег, а потом не знать, куда девать свое чадо и на что его содержать?.. Они-то прекрасно знают, что никто на них не женится. Да и доказать любой из них, от кого у неё ребенок никогда не удастся. Глупо в их положении беременеть, Михаська!.. Тем более, еще никто не отменял «штучки для уикенда». Ты сам-то, Михаська, пользуешься презервативами? – пошленько усмехнулся Станислав.

– Ещё бы я ими не пользовался!.. – хмыкнул Михаил. – Презерватив – друг джентльмена и его надежный щит! Мы в Варшаве пользуемся презервативами из Германии. А как тут у вас с этим дела обстоят?..

– Я тоже их использую, – улыбнулся Станислав. – Ладно!.. Черт с ними, с этими шлюхами! – вдруг недовольно поморщился он. – Ты мне лучше, Михаська, вот что скажи: почему же ты не приехал ко мне в начале августа, как мы условились с тобой в переписке? Я, правда, тебя уже об этом спрашивал, но ты этот разговор почему-то замял. Думаешь, я не понял?..

– Станек, не поверишь, – сделал виноватое лицо Михаил, – да ведь я к тебе не из Варшавы приехал. В деревне я все это время был, в Каленевцах…

– Как так, в Каленевцах?!! – подпрыгнул с кресла Станислав и подошел к окну, где по-прежнему стоял Михаил. – Так, значит, из Варшавы ты не ко мне поехал, а поехал в свою деревню?! А почему не сразу из Варшавы ко мне? – послышалась в голосе Станислава обида. – Ведь мы же с тобой договаривались о встрече в начале августа. Я так ждал тебя… А переволновался-то как! Где мой Михаська? Что с ним?! Какие только ужасы в голову мне не лезли. Страшно вспомнить!..

– Прости, Станек, так уж сложилось, – виновато развел руками Михаил. – Получил письмо от родителей, еще в мае получил. Из письма узнал, что снова матушка моя приболела. Ну… я туда сразу и поехал…

– Да что ты!.. – всполошился Станислав. – Ну? И как теперь дела у твоей матушки? – в глазах его появилась неподдельная тревога. – Я-то знаю, что сердце у неё пошаливает…

– Да… сердце… Но теперь всё позади, – перекрестился Михаил. – Думал, побуду у них немного и к тебе поеду. Но пришлось подольше пожить. Ведь я очень долго у них не был. Помог отцу сено заготовить, крышу подлатали с ним, забор подняли. Да и от матушки не так-то легко было оторваться. От мысли, что скоро уеду, у нее сразу же глаза на мокром месте делались. Руки трясутся, жмётся ко мне и всё крестит меня, крестит. Всё за судьбу мою беспокоится. Тяжело об этом говорить, братишка, очень тяжело. Так и стоит она у меня перед глазами – усталая… заплаканная…

– Матери, они все одинаковые! – углубился в себя Станислав. – Моя тоже считает, что меня за каждым углом опасность поджидает. Доля их такая, за детей своих тревожиться. Ну, а дядька Селивестр, отец твой, как он поживает? Что у него нового?

– У отца все в порядке… Работает у местного пана в имении плотником, а иногда по найму работает. В основном, плотницкие работы выполняет – крыши людям перекрывает, оконные рамы меняет. А сейчас заготовкой сена к зиме занимается. Ведь у них скотина, гуси, да еще огород… Работы страсть сколько. Постарел очень… Да и мама вся седая стала.

– Да-а-а… – протяжно вздохнул Станислав, – жизнь неумолимо летит вперед, дети взрослеют, родители стареют… Проза жизни, братишка!

– Мало того, Станек, немцы все большие и большие территории наших земель все это время захватывали. Многие жители деревень и городов Гродненской губернии, в том числе и нашей волости, в страхе перед ними побросали свои дома, побросали огороды с урожаем. Вглубь России подались…

– А твои что же? Остались? Не боятся немцев?

– Новый пан, что купил у барона Ордоновского его имение, в добрых отношениях с немецкими властями. Он теперь wojt, староста, должностное лицо местной администрации, а мой отец у него работает. Поэтому под его защитой находится. Я оттуда тоже не просто так уехал. Мне ausweis, благодаря нашему пану, немецкие власти выписали. Это чтобы меня, пока я буду продвигаться в сторону Могилев по захваченным немцами территориям, на контрольно-пропускных постах и в дороге не тронули. Одним словом, все очень непросто. Не хочется вспоминать… А тут еще новость на наши головы свалилась… Сестра моя, Нюта, с солдатом из немецкой армии загуляла. Он по национальности австриец. Зовут его – Йохан Нога. Правда, его все тут же Иваном называть стали. Очень хороший парень. Среднего роста светлолицый блондин с голубыми глазами. До того в нашу Нюту этот Йохан влюбился, что даже женился на ней. Так что у нас свадьба небольшая была. Теперь наша Нюта уже не Богдан, теперь наша Нюта – Анна Селивестровна Нога. Йохан сказал, что после войны в Австрию свою не вернётся, в Каленевцах жить останется. Понравилось ему у нас. Да и родни у него в Австрии нет. Сирота он… Призвали парня на войну без его на то воли, вот и пошёл он. А куда ему деваться… Зато, благодаря войне, свою любовь нашел.

– Ладно!.. Совет им да любовь! – отмахнулся от всех этих не нужных ему новостей Станислав. – А ты знаешь, Михаська, я на сегодняшний вечер приглашен… В дом генерала Медведского на бал еду.

– Вижу, вижу, Станек, что ты при полном параде, – остановил на нём свой взгляд Михаил…

Станислав, одетый в черный фрачный костюм, белый жилет и белоснежную сорочку с белой бабочкой под её воротничком, смотрелся очень торжественно и респектабельно. Михаил снова залюбовался им. Тот же, видя, с каким искренним восхищением на него смотрит его друг, еще больше воодушевился и тут же, выпрямив спину, одернул полы своего фрака.

– Красив ты, Станек! Слов нет, как красив!..

– Кто бы сомневался!.. – улыбнувшись, направился Станислав к столику, стоящему обок большого, обтянутого зеленым гобеленом кресла. На нем лежала коробка с сигарами. – Ты-то, братишка, как себя чувствуешь? – спросил он у Михаила, разминая в руках толстую сигару. – С дороги сильно устал? А то бы могли вместе в дом господ Медведских на бал поехать. Тем более, как я посмотрю, ты и фрачный костюм не забыл с собой прихватить, судя по круглой картонной коробке в твоем багаже. Ведь в ней, в этой коробке, не иначе, как цилиндр притаился. Я прав?.. – улыбнулся он…