Теория поля

Перун, после того как его сородичи оказались в безопасности на Земле-Мидгард, улетел собирать войско для отмщения кощеям и возвращения Ари́и. Воспользовавшись отсутствием вождя, а также тем, что основной боевой флот Великого союза успел удалиться на значительное расстояние, расширяя границы владений, кощеи предприняли попытку нападения на молодую колонию. Однако Перун, наученный горьким опытом, перед отъездом позаботился об организации надежной защиты вновь обретенной планеты. Атака была отбита, но неприятель расположился неподалеку, создав свою военную базу на существовавшем тогда еще одном спутнике Земли – Луне Лели, выжидая удобного момента для новой агрессии. Леля делала полный оборот вокруг Земли за 7 дней, от нее и пошла семидневная неделя.

Кощеи не могли преодолеть защитный барьер, воздвигнутый Перуном при помощи военных технологий Великого союза, но постоянно досаждали жителям планеты, устраивая всевозможные диверсии. Сами же поселенцы постепенно осваивались в новых для них условиях, несли просвещение слаборазвитым племенам местных жителей. Так, например, даровали они свод древних знаний, названных Ведами, одному из народов, населявших тогда Землю.

Через некоторое время Перун, который стал подобен Богу после счастливого освобождения Ари́и, вернулся на Землю-Мидгард, чтобы забрать свой народ обратно. Многие потомки обрадовались этому, но, к удивлению Перуна, не меньшее их количество пожелало остаться на полюбившейся им новой планете. Тогда Перун решил уничтожить висевшее высоко в небе яйцо кощеево, Луну Лелю. Но это привело бы к катастрофе: из-за нарушения гравитационного баланса Даария затонула бы в пучине океана. Часть из пожелавших остаться людей Белой расы, называемых также антами, перебрались на материк Красного змея. Именно тогда они и стали называть его Землей ант, или Антландией, ну или, как нам более привычно, Атлантидой. Остальные через Каменный перешеек между Даарией и Азией, там, где сейчас Уральские горы, перешли в земли Желтого дракона.

После того как Даария опустела, Перун взорвал Лелю вместе с кощеями. Большой кусок Лели упал на Землю и вызвал Великий потоп. Ось земли начала колебаться, климат изменился, целый материк скрылся под водой. Многие представители Белой расы покинули Землю и вернулись на Ари́ю.

Похолодание, вызванное уничтожением Лели, привело к нехватке пищи и энергии, людям пришлось учиться выживать в новых, тяжелых условиях, постоянно возникли конфликты, которые привели в итоге к Большой войне. Люди теперь ненавидели друг друга, ибо Солнечная система, которая тоже мчится с огромной скоростью сквозь просторы Вселенной, вошла в область Темных сил, и потеряли люди связь со своими Богами. Даже Перун не мог теперь помочь им…

Обе девочки уже давно и крепко спали, пригревшись возле своего мужчины, добытчика и защитника, но Арсений этого не замечал. Он так увлекся рассказом, что вдохновенно продолжал сочинять:

– Зато кощеи осмелели. Выгнанные из захваченной ими Ари́и, они по-прежнему не могли напасть на Землю-Мидгард, но научились проникать внутрь защитного барьера маленькими группками, распространяться по всей планете, вносить смуту и волнения в умы людей четырех Великих рас.

Когда напряжение накалилось до предела, вспыхнула Мировая война, и в результате применения сверхмощного оружия взорвалась еще одна, третья луна Земли – луна Фата. Огромный кусок спутника упал на Землю в районе нынешней Мексики. Гигантское цунами трижды обогнуло Земной шар, исчезла с лица планеты Атлантида. Уничтожение Фаты привело к фатальным событиям – ось вращения земли наклонилась, произошли новые необратимые геологические изменения, начался Ледниковый период.

Фактически цивилизация была уничтожена, малочисленные остатки выживших людей вновь оказались в Каменном веке. Лишь девять человек сумели добраться до нетронутых волной и катаклизмами земель – до древнего Египта, населенного местными аборигенами. Последние представители четырех родов Великой расы, сменяя друг друга, обучали новых жрецов древним наукам, вкладывали в них тысячелетнюю мудрость. Необразованным, диким племенам коренных жителей Земли они казались настоящими Богами. Знания их были столь обширными, что позволили быстро основать новую мощную цивилизацию.

Используя свои технологии и силу коренного народа, им удалось создать мощные энергетические установки, автоматизировать многие ручные операции, им даже удалось построить систему дальней космической связи и сообщить на Ари́ю о произошедшей катастрофе. Но, увы, в то время никто не в силах был им помочь, проникнуть в зону Темных сил оказалось невозможно.

К сожалению, после того, как умер последний носитель первоначальных знаний, несмотря на все усилия жрецов, древняя мудрость постепенно была утрачена.

Но уже очень скоро наша Солнечная система, вместе с Землей-Мидгард, выйдет из космической зоны Темных сил, и снова откроется дорога к ней для Перуна и его потомков с Ари́и – родной планеты Великой Белой расы!

Арсений посмотрел на безмятежно спящих двух самых дорогих ему женщин на Земле. «Хорошая получилась сказка, жаль, не удалось записать, – подумал он. – Теперь уже так не получится». Затем аккуратно отодвинул Вику, девушка лишь пробормотала что-то во сне, взял на руки Снежану, отнес в детскую комнату, положил в кроватку и нежно поцеловал в щечку:

– Спи, моя маленькая волшебная фея! Пусть тебе приснится добрый Бог Перун, который снова вернулся к нам, чтобы спасти из власти злых Темных сил!

* * *

И сон действительно приснился. Притом весьма необычный. Только не Снежане, а самому Арсению. Уставший за день, он с большим трудом заставил себя принять душ и, смыв заботы и проблемы минувшего дня, из последних сил доковылял до кровати. Всю ночь ему что-то снилось. Как всегда, что-то яркое, интересное, но несущественное. И только под самое утро ему привиделось то, от чего еще несколько дней он находился под впечатлением, настолько необычным и запоминающимся оказался сон.

Ему приснился Платон. Первое время после его смерти такое случалось нередко, но тогда мозг еще не мог с уверенностью отличить реальность от иллюзии. Поначалу в такие моменты возникало ощущение эйфории, огромное облегчение, что все события трагической гибели на самом деле оказались неправдой. Ведь вот он, здесь, живой и здоровый, можно запросто протянуть руку и потрогать мягкое, теплое тело. Тем тяжелее было наутро вновь возвращаться в суровую реальность жизни.

Теперь же Арсений твердо усвоил: его сын мертв, и любые, даже весьма правдоподобные, образы, являются лишь плодом воображения утомленного сознания. Благодаря наработанной годами практике, едва только заметив Платона, мозг сразу же получил сигнал «Внимание, сон!», и сновидение моментально превратилось в осознанное.

До этого Козыреву еще ни разу не представлялась возможность пообщаться с погибшим сыном. Он стоял и смотрел на него, почему-то вдруг растерявшись и позабыв все вопросы, на которые так страстно желал получить ответы. Платон смотрел на него с легкой, ничего не выражающей улыбкой на губах. Будто бы ждал чего-то.

Арсений сделал несколько шагов навстречу. Малыш – а выглядел он точно так же, как в свой последний день – равнодушно провожал его взглядом. Остановившись рядом, отец взял его за руку.

– Как ты тут, сынок?

На секунду Арсению показалось, что по лицу ребенка пробежала едва заметная тень легкого недоумения.

– Нормально.

– Расскажи мне, что произошло?

Платон смотрел на него непонимающими глазами и молчал.

Выждав несколько секунд, так и не дождавшись ответа и боясь не успеть спросить главного, он поспешно задал следующий, основной вопрос:

– Ты нас простил? Ты не сердишься больше на нас с мамой?

Сын смотрел на отца и будто безуспешно пытался прочитать что-то на его лице. Словно сомневаясь в правильности сделанного выбора, он, наконец, произнес спокойной, ровной интонацией:

– Нет, я не сержусь. У меня все хорошо.

Вдруг неизвестно откуда, то ли со всех сторон сразу, то ли изнутри себя самого, до Козырева донесся четкий, уверенный и громкий голос:

– Арсений, его бесполезно о чем-либо спрашивать! Неужели ты до сих пор не понял?! Это не Платон, это фантом. Никакого отношения к реальной душе твоего сына он не имеет. Всего лишь отображение твоих собственных мыслей. Какую новую информацию о нем ты пытаешься отыскать в своем сознании?

Фантом тут же растаял. Разочарованный и одновременно удивленный, Козырев пожелал узнать, кто это такой позволяет себе хозяйничать в его сне. Обычно он сам властвовал там безраздельно. Но даже не успев толком сформулировать вопрос, услышал раскатистый, зычный ответ:

– Я ничто и все одновременно. Конечно, если использовать твою собственную интерпретацию меня. Надеюсь, ты не возражаешь?

– Да называй себя как хочешь, – на этот раз Арсений успел закончить фразу. – Но я, вообще-то, привык, что в моих снах я решаю, кому что делать. И куда, скажи на милость, подевался мой сын?

– Ты непоследователен в своих желаниях!

– Поясни!

– Пожалуйста! Чего ты пытался добиться от этого милого фантома?

Перед ним на секунду возник образ сына и снова исчез.

– Ведь он всего лишь отражение твоих мыслей. Он пытается уловить каждое твое желание и тотчас его исполнить. Но ты ничего не просишь. Точнее, ты просишь того, чего он не может тебе дать, ибо этого нет в твоем сознании. Откуда же взяться ответам?

– А ты, как я посмотрю, не сильно стремишься исполнять мои желания!

– Ты так думаешь?

– Я пока не знаю.

– Но если ты предоставляешь право волеизъявления своему сыну, почему ты требуешь от меня беспрекословного подчинения? Я такой же объект в твоем сне. Или же наоборот, если ты считаешь, что я обязан исполнять твои желания, то почему ждешь от сына настоящих ответов на свои вопросы? Он скажет лишь то, что ты хочешь услышать. Однако ты не ищешь слов успокоения, ты жаждешь правды!

Арсений молчал.

– Ты меня понял?

– А давай поменяем вас местами! Ты будешь меня слушаться, а Платон пусть сам решает, как ему себя вести.

Громогласный смех сотряс декорации осознанного сновидения.

– Ты меня понял!

– И каков будет ответ?

– Нет! Не сейчас!

– Ну хорошо, Бог с тобой, разрешаю тебе не подчиняться моим мыслям, но позволь хотя бы поговорить с сыном!

– Именно это я имел в виду, когда говорил «нет». И ты меня понял.

– Стоило попытаться…

– Ладно, так и быть, – неизвестный голос немного смягчился, – можешь задать один любой вопрос. Я отвечу за него.

– А как я узнаю, что ты скажешь правду?

– Это вопрос? Отвечать?

– Нет, подожди. Впрочем, да, ответь.

– А ты не глуп! Скоро ты сам сможешь узнать, что я сказал правду.

– Но это не ответ. Я спросил, как я узнаю?

– Арсений, хитрить со мной бесполезно. Я слышу мысли, а не слова. Задавая вопрос, ты имел в виду «Будут ли у меня гарантии, что ты скажешь правду». Я ответил на этот вопрос. «Да, ты сможешь убедиться в том, что я сказал правду». Теперь ты спрашиваешь: «Каким именно образом я смогу в этом убедиться?» Это уже второй вопрос. Твой выбор сделан.

– Про возможность выбора я тоже осведомлен немного. Нет никакого выбора, это иллюзия.

– Выбор есть, и ты это знаешь. Твои мысли определяют твой выбор.

– Это да, но потом нужно время, чтобы мысленный «заказ» реализовался. И на пути к результату мы лишены выбора.

– Только не здесь. Во сне человек поступает в соответствии со своей волей. Здесь нет сценариев. Создавай какой хочешь, по вкусу.

– Я выбрал. Хочу увидеть Платона.

– Это не только твой выбор. Должен быть еще и его выбор. Впрочем, ты всегда можешь пообщаться с фантомом.

Перед Козыревым вновь возник абсолютно живой и правдоподобный образ сына. По-прежнему покорный и безучастный. Арсений пару мгновений с сожалением смотрел на него, потом ответил:

– Нет, не стоит, пожалуй.

Он проснулся, но еще долго лежал в постели, многократно прокручивая в голове диалог из недавнего сновидения. Что это было? Никогда ранее с ним не происходило ничего подобного. А ведь он считал, что отлично ориентируется в мире собственных грез. На этот раз общение выглядело слишком уж реальным. Присутствовала и еще одна любопытная особенность. Проснувшись, он отметил, что ему не нужно было прилагать ни малейших усилий для сохранения сна. Обычно это давалось с большим трудом, теперь же он вовсе не думал о том, как не допустить нежелательное пробуждение.

Но почему же не удалось поговорить с Платоном? Если голос был прав, и он наблюдал всего лишь фантом, созданный его же разумом, то значит голос реален. Ведь не может же быть правым то, чего не существует? Но если голос кому-то принадлежит, то этот кто-то наделен осознанной возможностью вторгаться в чужие сновидения, вести вполне содержательную беседу. А этот факт, в свою очередь, косвенно подтверждает возможность реальной беседы с погибшим сыном. Продолжая логическую цепь, основанную на допущении реальности говорившего с ним, следует сделать вывод, что Платон не пожелал встречи с отцом. Почему? Вероятно, он обижен. Это единственное, что мог предположить Арсений. Ведь он имел возможность рассуждать только на основании своего личного опыта в текущей жизни.

Сон был, конечно, весьма интересным, но, подумав, Козырев решил ничего не рассказывать о нем жене. Зачем? Ведь никакой новой информации о сыне подчерпнуть не удалось, а рассказывать о неудачном общении с индифферентным фантомом – лишь понапрасну бередить ее и без того кровоточащую душевную рану. Только вот голос… Но по этому поводу он и сам не сформировал еще окончательную точку зрения. Рациональный ум никак не соглашался допустить возможность непосредственного общения с тем, кому мог бы принадлежать этот абсолютно логичный и совершенно уверенный в себе голос.

* * *

Больше всего на свете Козырев ненавидел переделывать уже однажды сделанное. Даже возвращаться не любил той же дорогой, которой уезжал. Однажды в молодости, гуляя с девушкой на природе, он слишком далеко увел ее от дома отдыха, пытаясь обнаружить альтернативный путь возвращения. Зима, холодно, стемнело. Вблизи никакого жилья, только сплошная белоснежная равнина. И ветер. Промозглый, пробирающий до самых костей. К счастью, в тот раз все закончилось хорошо. В конце концов, после довольно длительного блуждания в потемках, изрядно уставшие, они выбрели на автотрассу и потом целый час возвращались обратно на пригородном автобусе. Зато Арсений на практике проверил очевидный постулат: если идти все время прямо и никуда не сворачивать, то очень сложно вернуться в исходный пункт.

Он все время менял маршруты, которыми приходилось добираться до мест своей постоянной дисклокации. Куда бы он ни ездил: в университет, в институт или на работу, для каждой из точек он имел в запасе три, четыре, а иногда и больше вариантов проезда. И постоянно их чередовал. Это не было каким-то особым принципом. Но однажды, проснувшись утром, он вдруг четко понимал, что ни при каких обстоятельствах не согласен сегодня ехать на метро, а исключительно лишь наземным транспортом, пусть бы даже и с тремя пересадками. А назавтра удивлялся, как это он мог вчера ехать чем-либо еще, кроме столь быстрого и удобного московского метрополитена. Еще через день не мог представить для себя другой дороги, кроме электрички, а потом вновь возвращался к автобусам.

В его жизни все наконец-то нормализовалось. Была работа, не самая желанная, но все же ответственная, интересная и высокооплачиваемая. Зарабатываемых денег вполне хватало на жизнь и на оплату банковского кредита, взятого под залог квартиры и в один вечер спущенного в казино в ходе неудавшегося физико-статистического эксперимента.

Снежана немного подросла. Вика уже окончательно признала ее своей дочуркой. Да и общее психологическое состояние жены, связанное с потерей сына, тоже заметно улучшилось. За этот участок семейного фронта можно было не беспокоиться.

Козырев продолжал заниматься наукой. В фоновом режиме, от случая к случаю, когда удавалось выкроить время для любимого дела. Оно превратились для него в хобби, по-прежнему занимало важную часть жизни, но перестало являться основой существования. Новых значимых результатов не было уже долгое время. То ли капризная женщина по имени Наука таким образом мстила за недостаток внимания к ней, то ли сами исследования перешли в ту фазу, когда для очередного прорыва требуется нечто большее, чем рядовая рутинная возня.

На работе градус эмоционального напряжения тоже пошел на убыль. Основные неотложные проблемы были так или иначе решены. Инициированные им глобальные проекты по оптимизации и автоматизации бизнес-процессов холдинга успешно перешли в длительную стадию реализации и продолжались пока без особой необходимости в его активном участии.

И Арсений заскучал. Тяжкое бремя всевозможных несчастий, трагедий и неприятностей, преследовавших его несколько лет подряд, наконец-то отступило, и организм, израсходовавший за долгое время стрессов весь запас физической, психической и эмоциональной энергии, нуждался в срочном ее восстановлении. На смену продолжительному периоду вынужденной бурной деятельности и умственной концентрации пришел этап полной апатии и безразличия.

Однажды пройденные им счастливые моменты развития маленького ребятенка, которые так радовали его при взрослении Платона, теперь, повторно наблюдаемые со Снежаной, уже не грели душу, как раньше. На этот раз они воспринимались как нечто само собой разумеющееся, в меру интересное, но не заслуживающее бурного восхищения или даже нескольких лишних секунд его драгоценного внимания.

Лишь только он позволил себе немного расслабиться, отпустить хватку, в которой все это время держал свой организм, как непонятная сила тут же затащила его в омут безразличия. Мир как-то сразу потух, потерял свои краски. Внешне продолжал оставаться таким же: те же дома, деревья, люди, события, но почему-то стал безвкусным, будто не живешь, а жуешь пресную траву. И убежать от этого состояния не получалось, хотя умом он прекрасно понимал ситуацию. Снаружи ничего не изменилось, изменилось лишь его внутренне восприятие. Казалось бы, всего-то и нужно: разобраться с собственным разумом, но на практике совладать с ним никак не удавалось.

Вика, естественно, не могла не заметить внезапно изменившееся настроение супруга. После нескольких безуспешных попыток достучаться до него и выяснить причину произошедших перемен она сочла себя основной виновницей, решив, что более не привлекает мужа. Он убеждал ее в обратном, но, поскольку и сам толком не мог понять, что же с ним происходит, то предоставить ей сколь-нибудь вразумительные объяснения не получалось.

В семье стали часто происходить ссоры. Неконтролируемая раздражительность Арсения выливалась на Вику незаслуженными, несправедливыми упреками, претензиями и обвинениями. Женщина, в свою очередь, от отчаянья и бессилия повлиять на ситуацию, обзывала супруга бесчувственным эгоистом. Понять ее было легко, Козырев прекрасно отдавал себе в этом отчет, но и с собой поделать ничего не мог. Она же со своей стороны делала все возможное: всячески холила и лелеяла мужа, обхаживала и обслуживала его, создавала необходимые условия, но все напрасно. Он злился, ненавидел себя, но по-прежнему продолжал срываться на несчастной беззащитной супруге. Близким людям всегда достается сильнее. С ними можно не церемониться. Они все стерпят, поймут и простят.

Однажды, получив очередную порцию обидных придирок и необоснованных обвинений, Вика не выдержала:

– Хватит уже, надоело! Почему атмосфера в нашей семье всегда зависит от твоего настроения? Сколько можно подстраиваться под тебя? Я уже не знаю, как тебе угодить! Со страхом жду твоего возвращения с работы. Пытаюсь угадать все твои желания, лишь бы не расстроить любимого, не вызвать случайно его гнева. Но ты в последнее время недоволен всегда! Я больше не могу, я устала. Нельзя же быть таким эгоистом! Ты не один живешь в этой квартире, нужно учитывать мои чувства!

Арсений понимал справедливость упрека жены, но непокорный характер отказывался признавать очевидность. И злость от этого только усиливалась. С трудом собрав в кулак остатки воли, он процедил сквозь зубы:

– Если используешь звучные определения, то хотя бы узнай сначала, что они обозначают.

– Что я опять сказала неправильно? Чем оскорбила благородный слух вашего величества? Вы уж простите нас, неразумных! Мы университетов не заканчивали. Недостойны целовать пыль на ваших ботинках!

– Что ты ерничаешь? Если ты думала задеть меня, назвав эгоистом, то ты глубоко ошиблась. Не вижу ничего плохого в таком определении. Да, я эгоист и горжусь этим. Эгоизм – это нормально, это естественная черта любого уважающего себя индивидуума. Более того, лишь эгоизм является настоящим двигателем прогресса. Кто тебя полюбит, если ты даже сам себя не любишь? Кого ты сможешь полюбить, если даже себя полюбить не в состоянии?

Вика опешила от столь откровенного признания.

– Значит, ты любишь только себя? И так открыто об этом заявляешь? А как же мы? Мы для тебя совсем ничего не значим?

– Не передергивай! Да, я люблю себя больше всех остальных людей на свете. Но это не значит, что я больше никого не люблю. Это не так. Я очень люблю своих детей, ведь они моя частичка, плоть от плоти моей. Можно сказать, мои творения, моя боль, моя радость, моя ответственность. И тебя я тоже люблю. Что бы ты там себе ни думала. Мы с тобой прошли вместе через радость и через горе. Столько всего пережили, находясь рядом, поддерживая друг друга. Стали единым целым. Как же я могу не любить тебя?

– Ну да. Спасибо, что нашел для меня маленькое местечко в своем огромном сердце, почти целиком занятым тобой одним.

– Не понимаю, почему ты считаешь эгоизм чем-то недостойным? Ты пошла на поводу общественной пропаганды.

– А что хорошего в том, что человек думает только о себе? Считает, что весь мир существует для него одного, презирает всех остальных людей?

– Стой-стой-стой. Последняя твоя фраза не имеет ничего общего с эгоизмом. Совсем наоборот. Эгоист не требует себе всего мира, он лишь ревностно оберегает свой собственный его кусочек. И он не презирает всех остальных людей. Напротив, он считает их достойными уважения ровно настолько же, насколько требует уважения к себе. Предоставляет им столько же свободы, сколько просит для себя самого. Он тщательнейшим образом следит за тем, чтобы не нарушить права другого человека, ибо прекрасно знает по себе, насколько это неприятно. Поэтому настоящие, подлинные эгоисты всегда весьма деликатные люди. А то, о чем говоришь ты, это скорее эгоцентризм.

– Я всегда считала, что это одно и то же.

– Вовсе нет. Эгоцентристы считают, что мир вращается вокруг них, что все вокруг им чем-то обязаны, с удовольствием используют других людей в своих целях. Эгоист никогда не позволит себе перевалить на кого-то свои проблемы. Но и сам не будет переживать из-за чужих.

– Можешь объяснить доступнее? – Вика уже не злилась. Ей всегда очень нравились философские измышления мужа. К тому же они давно не разговаривали вот так, вдвоем, по душам, обсуждая какие-то интересные моменты своей жизни, дискутируя на свободные темы. Такие беседы всегда были для нее чем-то вроде редкой награды, возможностью близкого, почти интимного духовного общения с любимым человеком.

– Попробую. Видишь ли, вся прелесть эгоизма именно в том и состоит, что ты никому ничем не обязан, в том числе и объяснять, почему именно ты так считаешь. Эгоизм невозможно проповедовать. Да и не нужно. Это естественное состояние человека. А все остальное как раз общество навязывает человеку для того, чтобы ему, обществу, было удобнее использовать человека в своих целях. Это может быть религия, политика, семья, все что угодно, любые общественные образования.

– Выходит, ты индивидуалист?

– Ну не совсем. Правильнее меня назвать самодостаточным человеком. Если кратко, в двух словах, то индивидуалист – это человек, который старается избегать любых способов кооперации. Эгоист кооперацию использует с удовольствием, но только при условии, что она взаимовыгодна всем участникам, в том числе и ему самому. На условиях строгого равноправия. Подачки ему не нужны, незаслуженные награды он презирает. Эгоцентрист же на эту тему не заморачивается вовсе. Он считает себя центром Вселенной. Его устраивает все, что идет на пользу его собственным интересам. Лично я считаю себя эгоистом и горжусь этим. Таких, как я, немного, люди обычно тянутся друг к другу. И это нормально для общей массы. Большинство из них только так и могут существовать: используя друг друга. Религия этому учит как раз потому, что именно таких людей и надо учить. Они не всегда способны самостоятельно постичь законы природы. Но есть и другие. Их очень мало, и они сами определяют для себя способ существования. Мнение остальных для них ничего не значит. Они способны на многое и адекватно оценивают себя в сравнении с прочими. Если они не занимают высоких постов, то общество их не принимает. Что ж, это вполне объяснимо. Высокомерие отталкивает. Но им этого, к счастью, и не надо. Ибо «а судьи кто?»