Роман справками не удовлетворился, к «делу» подшил, но решил сам поговорить с начальником отдела Виталием Семёновичем Сыпучем, подпись которого стояла на документе, регистрирующем право собственности.

* * *

Кабинет Виталия Семёновича Сыпуча, в который после препирательств с секретарём, Романа Васенко все-же пригласили, удивил следователя: потолок старинного здания отделанный таким же, как и стены полированным тёмных тонов деревом, висел над головой тяжёлой плитой. В центре потолка многоярусная хрустальная люстра слишком большая для размера помещения. По периметру кабинета тянулись друг за другом мягкие диваны, напоминая кожаную ленту.. Но более всего Васенко растрогало низенькое и узкое гостевое креслице, в которое хозяин кабинета царственным жестом предложил посетителю поместиться. Ещё более чудным было то, что едва присев, Роман обнаружил прямо перед глазами край столешницы хозяйского письменного стола. Сам же хозяин величаво располагался в дорогом, отделанном позолоченными кантами седалище, именно седалище, потому что название «кресло» было для него мелко.

«Смерд – знай, своё место! Ну и ну!» – подумал Роман.

Он извлёк из папки листок бумаги, протянул его чиновнику:

– Это наследный документ господина Леонида Михайловича Сперанского на участок земли…

– Та-а-ак! – резко вскочил Виталий Семёнович и, закипая от гнева, с силой рванул листок из протянутой руки Романа. – Отку-у-уда, позвольте? Вы-вы кто?

Васенко достал из внутреннего кармана пиджака удостоверение, положил его на краешек стола, ближе к себе:

– Разве вам не доложила секретарь? Я из Следственного Комитета и прибыл по особо важным…

При слове «важным» Сыпуч лёг на стол и пополз к документу в малиновой корочке, на ходу прихватив телефонную трубку:

– Анжела, дура, сказала, вы следуете из комитета, – слово «следуете» Сыпуч выделил особо. – Я решил, вы курьер…

– Положите трубку, Сыпуч, – вкладывая во фразу всё накопившееся за последние минуты раздражение, приказал Васенко. – Смотрите сюда! Это копия документа. Подлинник в вашем ведомстве затерялся… И договоримся, что в соответствии предъявленному удостоверению, вопросы буду задавать я. Или переместимся ко мне в кабинет? Там, правда не так шикарно, как у вас…

– Да, да, да понял, извините… Побеседуем лучше здесь… – сползая назад в кресло, Виталий Семёнович прищурил глаза, и внимательно всматривался в листок. – Это копия! Конечно, копия! Я уж обрадовался… Подумал – нашёлся документик.

Сыпуч успокоился. Вошёл в нужный дыхательный ритм. И по привычке украсил лицо начальственным выражением глубокого презрения к окружающим.

– С чего вы, уважаемый, решили ворошить прошлое? Почему вновь возник этот вопрос? – Виталий Семёнович поморщился от неприятных воспоминаний. – Все своё получили. Те, кто потерял, давно уволены. Мне влепили выговор…

– С занесением?

– Ну зачем с занесением? Просто выговор тоже неприятно. Вредит репутации…

– Вопрос возник в связи с обстоятельствами смерти Леонида Михайловича Сперанского. Вы знали такого?

Того, что произошло дальше, Роман Васенко при всей своей прозорливости никак не ожидал. Сыпуч вздрогнул, его подбородок мелко затрясся и глаза наполнились слезами, которые обильно потекли по щекам, орошая лацканы дорогого пиджака.

– Его убили? Ну, конечно, убили… Когда? Вы нашли запись? Да? Да!!! Нашли и пришли, – Сыпуч закрыл лицо ладонями. – Я ждал! Все годы ждал…

Роман ухватился за кончик чуть появившейся версии и соврал, дабы его не упустить:

– Мы нашли запись. Жду ваших пояснений…

Сыпуч резко встал, сделал шаг и внезапно уменьшился в росте, неожиданно стал похож на мальчика недоростка. Семеня ножками женского размера, Виталий Семёнович побежал в направлении гигантского железного ящика, который своим видом разрушал величавую гармонию деревянного кабинета.

Мысль, которая, как сказал бы Михаил Исайчев, «искрой освятила сознание» Романа была наполовину смешна и наполовину неприятна: кресло начальника отдела Виталия Семёновича Сыпуча стояло на постаменте. Хозяин не просто желал возвышаться над просителями (а именно они в большей степени посещали его кабинет), он желал над ними парить…

– С-Сыпуч представляет себя Зевсом, – рассмеялся своим мыслям Роман. – Ма-а-аленьким Зевсёнком, как в мультике.

– Ч-ч-чему вы радуетесь? – затравленно стрельнул на следователя глазами Виталий Семёнович. – Ч-ч-то увидели смешного?

– Бегите, Сыпуч, бегите куда бежали… – подбодрил плачущего чиновника Роман.

Сыпуч побежал подпрыгивая. Приблизившись к железному ящику, Виталий Семёнович открыл, кряхтя, тяжёлую насыпную дверь, встал на цыпочки и лихорадочно принялся перебирать бумажки на верхней полке. При этом он успевал рукавом пиджака утирать безостановочно льющиеся слёзы. Отыскав нужную бумагу, Виталий Семёнович опустился на кожаный диван и, тряся листком, срываясь на дискант, закричал:

– Вот она сучья бумага! Она испортила мне жизнь…

Роман встал, радуясь освобождению из неудобного кресла, подошёл к хозяину кабинета, забрал из его рук листок – это был подлинник того самого наследственного документа Леонида Михайловича Сперанского.

Васенко присел рядом с Сыпучем, и вкладывая, как можно больше бархата в тон, произнёс:

– Давайте успокоимся, чистосердечное признание облегчает вину… Рассказывайте…

Сыпуч не слушал. Он смотрел куда-то в угол, его щека подёргивалась, отчего левый глаз подмигивал.

– Так! – рявкнул Роман. – Заканчиваем сильно жалеть себя любимого! Рассказывайте.

Виталий Семёнович медленно вынул из кармана платок, медленно обтёр лицо, высморкался, встал и, едва передвигая ноги, поплёлся обратно на рабочее место. Уселся, заговорил:

– Мы с Пся служили в одном полку.

– Пся, это кто? – прервал Сыпуча Роман.

– Это «погоняло» подполковника Сперанского ещё с училища.

– Вы учились вместе?

– Нет, что вы, у меня нет высшего образования…

– Как же оказались тут? – удивился Роман, – вроде на такие должности без образования не берут.

– Зачем оно здесь? Образование… – тоскливо спросил Виталий Семёнович. – У меня тут сестра в начальниках ходит. Выслужилась из обычного землемера. Доказала свою пригодность рвением. Меня после армии пристроила…

– И вы тоже рвением? – съязвил Роман.

– Тоже, тоже, – не заметив сарказма, продолжил Сыпуч, – в нашем деле рвение и точное выполнение распоряжений вышестоящего начальства – главное. Ну, так вот… Служили вместе – он заместителем командира полка, а я вольнонаёмным киномехаником в клубе. Офицеры его за глаза звали Пся и остальные тоже, но шепотком… Суров был. А тут вдруг на гражданке встретил его у нас в конторе. Сперанский документы на свою усадьбу выправлял. Я тогда только-только, чуть-чуть по службе приподнялся. Леонид обрадовался. Я удивился. В гости к себе пригласил. Он у тёщи квартировал. Стол накрыл. Я сразу понял: «подполкану» помощь в оформлении документов нужна. Ну, чтобы без очереди. У нас и сейчас настоишься и насидишься, а тогда, ух, что было… Один мужик сказал, что ему гранату хотелось кинуть. Очень люди в очередях маялись. Я подпил, разоткровенничался, ну вроде однополчанин, страсть, как захотелось хвост распушить… Рассказал, как наши высокие чины хапают: за что, да по сколько. Какие усадьбы и где строят. На работу на «дришпаках» ездят, а с работы переодеваются в своих хоромах и на «мерсах» к любовницам чешут. В общем, всю подноготную вывалил. Дальше он документы отдал, чтобы я проконсультировался, что, да как. Я к сестре, тут она ошибочку в документе и нашла…

– И вы решили его изъять?

– Не совсем так. Ошибка в документе была незначительная. Бумага оказалась подлинной. Вы сами посмотрите.

Роман внимательно изучил документ, но ничего подозрительного не увидел.

– Не вижу, нужно эксперту показать…

– Не надо, не надо, он подлинный 1914 года, собственноручный документ наследодателя… посмотрите, там фамилия Сперанский четыре разочка встречается, так?

Роман ещё раз прочитал текст и подтвердил:

– Так.

– Во втором разе фамилия чуть исправлена. Он, наследодатель, описался – вместо Сперанский начеркал Спиранский. Приглядитесь.

Роман присмотрелся, но ничего не заметил.

– Правильно, вы не видите, а эксперт увидел бы. Причём время исправления указал бы точно. Весь фокус в этом. Мы умельца нашли – он поправил. Все прошло хорошо, если бы адвокатша Ольга Ленина не решила документ изъять и отдать его на экспертизу… Чего ей там не понравилось – ума не приложу.

– Ну и что, разве это нельзя было исправить законным путём? – недоумевая, спросил Васенко.

– Можно. Года два ходил бы по инстанциям, и не факт, что доказал свою правоту. Завистников море. Тем более что отчуждение земли под Монаховым прудом имело шумный резонанс. Но Шахерезада – жена его, не хотела ждать. Ей усадьба была нужна. С шиком женщина жить привыкла. Не у мамы в тёмной комнате ютиться. Тогда он предложил документ изъять, а опись не исправлять. Я сопротивлялся. Он сначала денег предложил, а потом, когда я совсем отказался, Пся дал прослушать диктофонную запись пьяного моего откровения. Пся, он и есть Пся! Это был конец. Понял я – выгонят меня и сестру с тёплого места. В то время такое место дорогого стоило. И я выкрал документ. После всё завертелось, закрутилось. Людей погнали, начальников понизили, мне заодно выговор влепили. В общем всех причесали, дай бог как, я испугался сильно. Но пятиться назад было поздно. Напился тогда здорово и пошёл Псе морду бить…

Васенко с большим сомнением окинул фигуру Сыпуча.

– Набили?

– Он меня, как котёнка, с лестницы выкинул, тихонько шёпотом прожурчал: «У меня, гном, врагов полно. Помощнее тебя будут. Только не я их, а они меня боятся! Так что отползай, отползай… Пока домой. Передумаю – на кладбище поползёшь… Эть-геть». Ну я и пополз.

– Почему вы назвали Стефанию Петровну Шахерезадой? О каких врагах, если знаете, он вёл речь?

– Вы, Роман, как я успел прочесть в удостоверении, Валерьевич, жену Сперанского видели? Она и сейчас красавица, а тогда, ух!, какая красавица была. Жены офицеров ядовитой слюной исходили, а их мужья сладкой слюнкой захлёбывались. Она и характером удалась – королева! Пся с одного взгляда её понимал и все желания исполнял. У нас гарнизон розами усажен был. Солдатики, как кроты землю рыли. А что тут скажешь – образцово-показательная часть. Но мы-то знали – это всё не для нас. Это для Шахерезады.

– Про врагов поясните, пожалуйста.

Было видно, что Сыпуч успокоился, или смирился, привычно откинулся на спинку кресла, продолжал:

– Точно не знаю, я только киномехаником был, но перед сеансом жёны офицеров часто о Сперанском судачили, многим он жизнь портил. Вот, например, Петру Ермилову – его однокурснику, всю карьеру, да и жизнь сломал. Пётр в Стефу Кукушкину влюблён был ещё с училища. Кукушкина, вы поняли, это девичья фамилия Шахерезады. Ермилов хоть в звании – майор, но свойским парнем был. Со всеми ровный, уважительным. Нашего брата вольнонаёмного не пригибал, как Пся… У того чуть что – подзатыльник.

– Подзатыльник! – удивился Васенко.

– В переносном смысле, конечно, а так – премии лишал. Говорил, что мы на их солдатской жизни паразитируем…

– Ещё кто, припомните…

Сыпуч нахмурил лоб:

– Вы лучше у Петра спросите. Он здесь в Сартове обитает. Я его недавно видел. Постарел сильно. Скажите, Роман Валерьевич, что со мной будет?

– Будет, будет, – задумчиво произнёс Роман, и услышав, как вздрогнул Сыпуч добавил, – вы сами в ночь на прошлую субботу где были?

Сыпуч судорожно хихикнул, прикрывая рот маленьким кулачком:

– Неужто вы думаете, что я его через столько лет убить мог? Я, как только знакомый силуэт на улице видел, сразу на другую сторону перебегал. Всю жизнь боялся…

– И всё же? – настаивал Роман.

– Я неженатый до сих пор. Скопить нужных денежек на семейное гнездо пока не сумел. Но женщину себе завёл. Дачку ей презентовал, туда каждую пятницу езжу, на субботу с воскресеньем остаюсь. Услаждаюсь… Ну так как со мной-то?

– Фамилию имя-отчество вашей заведённой женщины на листочке черкните…

Роман подождал, когда Сыпуч закончит писать, взял бумагу и направился к двери. За спиной услышал, как с постамента упало кресло хозяина кабинета, тот, видимо, не рассчитал рывок – сильно спешил дверь перед гостем открыть. В результате грохнулся вместе с креслом.

– Не ушиблись, Виталий Семёнович? – как можно заботливее спросил Васенко.

– Со мной-то, как? – донёсся страдальческий голос из-под стола. – Со мной-то, что будет?

– Посмотрим, Виталий Семёнович, что будет. Может, за давностью лет ничего и не будет. Сейчас взятки берёте, документы подмениваете? – Роман безнадёжно махнул рукой. – Хотя зачем я спрашиваю.… Я вам на столе повестку оставил. Завтра приедете в Комитет и повторите все под протокол и без фортелей – это понятно?

Уже закрыв за собой дверь, Роман услышал нарастающую истерику Виталия Семёновича:

– Это понятно… это понятно… это понятно.

– Вот тля…, – зло подумал Роман. – Женщину он себе завёл. Интересно, какой породы…

Глава 9. А любовь, как сон

Из жизни курсанта военного училища Леонида Сперанского

Леонид Сперанский не пошёл к месту захоронения Егора Елистратова, он остался в машине, которую взял у отца. Из приёмника негромко лилась песня:

Там, где клён шумит,Над речной волной,Говорили мы,О любви с тобой…

Сперанский внимательно следил за людьми на кладбищенской аллее. Отдельные группки медленно шли на выход, но это были не те люди, которые провожали Егора.

А любовь, как сон,А любовь, как сон,А любовь, как сонСтороной прошла…

Тело Егора Елистратова отдали родственникам только на пятый день после гибели. Всё это время проводились следственные мероприятия, устанавливающие отчего погиб курсант. Следователи единодушно решили, что причина смерти несчастный случай – неожиданная остановка дыхания во время физических упражнений в бассейне. Проще говоря, Егор утонул, захлебнулся.

Организацию похорон взяло на себя училище. Всё было сделано с уважением к погибшему, с тёплыми словами, оружейным залпом и поминками в курсантской столовой.

Стефа на поминки в училище не поехала. Она присела на одинокую лавочку на кладбищенской аллее. Сперанский подошёл к девушке тогда, когда его сокурсники и руководство училища погрузились в автобусы, личные машины и разъехались. У могилы остались только родственники. Леонид сел рядом со Стефой на краешке скамейки. Он взял кисти рук девушки в свои ладони и принялся растирать замершие белые пальцы. Люди проходили мимо, улыбались виноватой улыбкой и кивали, одобряя желание Леонида не оставлять в одиночестве невесту погибшего друга. Стефа не обращала внимания ни на кого, она сидела застывшая, как ледяной столб, и глядела пустыми глазами прямо перед собой. Сперанский не сразу узнал её: серое лицо, немытые сосульки тусклых волос, остекленевший взгляд, мелькающий в подолах чёрного пальто халат весёленькой расцветки с жёлтыми гусятками. Она была похожа на многодневно пьющую бомжиху. Леонид осторожно взял девушку за локоть, попытался приподнять. Но Стефа не помогла ему, а совсем наоборот расслабилась, осела, согнула спину, безвольно опустила руки. Её лицо осунулось, уголки губ поникли, щёки стали походить на брыли, глаза потухли.

– Горушка, Горушка… На голове два ушка, – шептала она без пауз.

– Льдинка, горе большое, – тихо произнёс Леонид, не надеясь, что девушка услышит, – надо жить дальше… Льдинка, посмотри на меня…

– Не смей звать меня Льдинкой, – неожиданно вскипела девушка и так же быстро остыла, увяла. – Льдинкой зовёт только Горушка. Для остальных я Стефания.

– Пойдём, Стефа. Надо ехать…

– Куда? – Стефа посмотрела на Леонида нежно, улыбнулась, – а Горушка. Он, наверное, как всегда, проспал… Мы его подождём, да, Лёня?

– Он не придёт, Стефа…

– Почему? – девушка засмеялась переливчатым смехом, и вдруг напружинилась и зло плюнула Сперанскому в лицо. – Ты всё врёшь… Что задумал увести меня от Горушки… – она погрозила Леониду пальцем с обломанным ногтем. – Не выйдет, дружок… Ты меня не получишь… Ой, вон идёт Горушка! Горушка, я здесь… Куда ты уходишь…

Девушка вскочила, побежала, лихорадочно размахивая руками, споткнулась, упала и застыла. Она так и не поднялась, пока не подбежал Леонид, взял её на руки и понёс к машине.

* * *

Из клиники Стефанию Кукушкину выписали через два месяца, она была, как и прежде красивая, только чуточку бледная. Стефа Кукушкина лучшая студентка последнего курса факультета иностранных языков Педагогического института за два месяца отсутствия отстала от сокурсников в учёбе, но быстро нагнала и закрыла все «хвосты». Чтобы подработать, Кукушкина брала в редакции местного издательства стихи иностранных поэтов. Переводила изящно, легко, хорошим стилем и слогом. Гонорары получала достойные. На них покупала модную одежду и не отказывала себе в развлечениях: ходила в театры, на новые выставки и даже иногда в ночные клубы. Знакомые дивились: «Недолго ты горевала, девонька!».

Никто не догадывался, желание жить появилось у Стефы, как только она поняла, что внутри у неё забилось сердечко её с Егором сына.

Леонид Сперанский каждый день звонил Стефе в клинику. Когда уходил в увольнение, то целый день просиживал в палате или выводил гулять по больничному скверу, иногда подъезжал на машине отца и увозил девушку в Парк Победы к знаменитому памятнику «Журавли» – сорокаметровой стеле с двенадцатью журавлями. Они летели на запад – туда, откуда не вернулись солдаты с войны. Стефа любила сидеть на лавочке у подножия памятника, там пятым журавлём в клине был её Егор. Так решила она. Это была только её тайна, о которой Леонид даже не подозревал.

Сперанский знал о ребёнке и всё же, как только Стефа выписалась из больницы, сделал предложение стать его женой. Она согласилась. Но выставила одно условие – не трогать её до рождения ребёнка. Через три месяца они поженились, а ещё через два лейтенант Леонид Михайлович Сперанский вместе с молодой супругой отправился служить в полк расквартированный на территории дружественной страны – Германской Демократической Республики. Стефанию Петровну Сперанскую уже никто не звал Льдинкой, с лёгкой руки своего мужа она стала Шахерезадой.

Поперву Стефа ходила по военному городку, стараясь не попадаться на глаза жёнам офицеров – больших любительниц перемыть друг другу кости. Позже привыкла. Перестала их замечать. А совсем позже, они стали обходить Стефу лишь потому, что любое упоминание имени Шахерезада только усиливало интерес к ней их собственных мужей. Мужья и без того были внимательны к жене офицера Сперанского. При встречах отдавали ей честь, выгибали грудь и раздували ноздри. Шахерезада благосклонно принимала знаки восхищения, одаривала почитателей холодной улыбкой, а совсем, совсем позже – презрительным взглядом пантеры, если поклонники мешкали или забывали приложить ладонь к козырьку фуражки. Однажды одна из жён, увидев подобное салютование, язвительно бросила вслед Шахерезаде:

– Обычно честь отдают офицеру, а не его лошади…

Стефания Петровна не стала шуметь, она с достоинством и очаровательной улыбкой пояснила:

– Подобным жестом рыцарь прикрывает глаза от ослепительной красоты дамы сердца. Приходите, милочка, ко мне в гости, я вас чаем напою…

Подруг у Сперанской почти не было, а те немногие, что были, остались от прошлой жизни. Они изредка писали, звонили, но и в них Стефания потихоньку перестала нуждаться. Пока её муж успешно продвигался по карьерной лестнице, Стефа занималась рукоделием – плела из бисера изящные, удивительные по красоте украшения. Каждое новое ажурное изделие выгуливалось ею с особым шиком и вызывало зависть и огорчение женщин гарнизона. Новое имя «Шахерезада» накрепко приросло к Стефе Кукушкиной. И она старалась этому имени соответствовать.

Глава 10. Кафе«Горячий шоколад»

Нажимая кнопку звонка на на въездных воротах дома Лениных, Михаил в ожидании нетерпеливо топтался на месте. Хотелось быстрее попасть в тепло, выпить горячего чая и расслабиться. Расслабиться и согреться было необходимо. Предыдущие пять часов Михаил провёл на улице, контролируя работу опергруппы, выехавшей на ограбление с убийством охранника магазина «Золото» в центре города. Торговое заведение не вмещало всех задействованных в расследовании и оперативники долго топтались на улице, ожидая, когда эксперты закончат свою работу и позволят следователям войти

Железный коробок домофона, наконец, отозвался голосом хозяйки:

– Мцыри, привет! Проходи.

Щелчок – и механизм распахнул кованую калитку.

С той первой встречи с Ольгой в кафе «Горячий шоколад» прошло больше шести недель. Михаила тянуло к Ольге и она отвечала ему взаимностью. Здесь, в доме Лениных, ему было хорошо, спокойно и уютно. Хозяйка оказалась радушной, в ожидании Михаила жарила его любимую картошку и пекла яблочные оладушки с джемом.

– Мцыри! – негодовала Ольга. – Нельзя каждый раз есть картошку. Ты что, «картофельный барон»? Я хорошо готовлю и многое умею. Давай завтра голубцов наверчу, пальчики оближешь…

– Нет! – упирался Михаил. – Если хоть раз в день картошки не поем – голодный! Тебе что, жалко? Русскому человеку картошка с селёдкой – первая еда! А на десерт – яблочные оладьи с джемом! Ничего вы женщины не понимаете во вкусной еде. Нам, «гончим», картофан – самое то!

Селёдку Михаил загодя покупал в ближайшем универсаме. Сам разделывал. Ольга наотрез отказалась не только готовить её, но и есть.

– Как селёдку без лука? Без лука это – не селёдка! – восклицала хозяйка, – а какой может быть лук при моей профессии? Все клиенты разбегутся. Нет уж, дорогой Мцыри, селёдка только в отпуск. Уж в отпуск отъемся, – блаженно улыбалась она.

– Ну и ладно! – соглашался Михаил. – Нам с Зоськой и Кешкой больше достанется.

Дочка Ольги Зося тоже уважала жареную картошку. Мама разрешала есть её только с Михаилом, в остальное время утверждала, что это вредно. Оказалось, и домашний попугай Кешка не прочь полакомиться жареным ломтиком. После ужина Михаил как обычно располагался в уютном кресле, рядом с камином – проводил время в разговорах с Зосей и обучал человеческой речи смышлёного попугая. Ольга ещё некоторое время работала с документами, а потом, когда Зося укладывалась спать, они шли побродить по аллеям парка у дома Лениных. Время, которое Михаил проводил в семье Ольги, было для него счастьем долгожданным и нечаянно обретённым.

Он хорошо помнит их первую встречу у кафе «Горячий шоколад».

Михаил на место приехал загодя. Припарковал машину, взял в руки припасённый букет роз, просмотрел каждый цветок. Один не понравился, был вяловат, и Михаил осторожно вытянул его из букета. Оставшиеся четыре розы были хороши.

– Интересно, – думал Исайчев, – как она воспримет букет? Черт подери, не умею дарить цветы! Эх, Мишаня, страшно подумать, первый раз несёшь женщине букет. Кто увидит, вспомнит картину Репина «Приплыли»: я с бровями домиком, с ручками трясущимися от страха и букет… Смешно! – такие мысли водили хороводы в голове Исайчева. – Нет! – решил он. – Пойду без цветов, а там, как кривая выведет…

Ольга вышла из-за угла и лёгким шагом двинулась навстречу. Длинное шифоновое сиренево-жёлтое платье, короткая кожаная вишнёвого цвета курточка и искрящиеся на щеках ямочки делали её похожей на бабочку. Михаил залюбовался, ему стало хорошо и немного жутко от той мысли, что она идёт именно к нему. Сейчас Исайчеву показалось, что он ждал её всю жизнь. Именно её. Михаил не мог объяснить себе те тихие радостные чувства, которые бродили в нём сейчас, но был твёрдо уверен – он нашёл давным-давно ожидаемое, без чего жизнь кособочилась и её надо было удерживать, как оползень.

– Интересно, – подумал Михаил, – как это лежать на диване с газетой и чтобы вот такая «щёчки-ямочки» угощала тебя оладьями с джемом… Размечтался…

И всё равно мысль грела, и от этого тепла на лице Исайчева расцветала глуповатая счастливая улыбка.

– Ещё раз здравствуйте, Мцыри! – Ольга протянула руку для пожатия и так же тепло и глуповато улыбнулась:

– Чего стоим? Ещё кого-то ждём?

Михаил изобразил на лице мыслительный процесс:

– Да вроде все пришли…

– Ну, тогда идём… Страшно хочется выпить чего-нибудь горяченького…

Они вошли в кафе и среди свободных столиков выбрали самый уединённый. Ольга повесила сумочку на спинку стула, присела, взяла в руки меню.

– Итак? С чего начнём? С недоговорённых вопросов о подполковнике Сперанском?

– Давайте о нём сегодня не будем… – умоляюще попросил Исайчев.

– Как? – Ольга изобразила на лице удивление. – Разве мы пришли не продолжать беседу?

– Нет! – решительно отрубил Михаил. – Мы пришли пить горячий, чёрный, сладкий, манящий запахами шо-ко-лад!