В этом момент с противоположенной стороны перекрестка легковая машина, игнорируя красный свет светофора, с большой скоростью пролетела прямо перед маршруткой на другую часть дороги и продолжила движение, петляя и выравнивая свою траекторию. Водитель такси не ожидал, что на него выскочит машина и инстинктивно выкрутил руль сначала вправо, потом влево, избегая столкновения, от чего газель накренилась, и, не удержав сцепление с дорогой, несколько раз перевернулась.

К маршрутному такси сразу подбежали вовремя оказавшиеся рядом люди, которых не должно было быть рядом в такое время и в таком месте, но они были и только потому, что их кампании не хватило выпивки на вечер, а продавали алкоголь только в одной палатке в этом районе. Одни вытащили растерянного водителя, из головы которого сочилась бордовая кровь и его растерянные глаза метались от одного лица к другому, словно спрашивая, что произошло; оставшиеся – подлетели к другому пассажиру. С Максом все было намного плачевнее. В то время, когда машина потеряла равновесие, его портфель ударился о потолок и находившаяся внутри стеклянная бутылка ацетона разбилась. И, быть может, все бы обошлось, если бы Макс перед самой аварией не открыл портфель, чтобы достать ключи от квартиры. Поэтому содержимое бутылки не впиталось в водостойкую ткань портфеля, а мгновенно окропило все его лицо и грудь, и даже в этом случае все могло бы оказаться благополучно, если бы не наполовину выкуренная сигарета водителя маршрутного такси, искра которой подожгла гремучую смесь.

Лицо Макса вспыхнуло моментально. Он с истошным воплем вылетел из салона; его тело извивалось от боли, и языки пламени начали расползаться, как змеи, по всему телу. Остается загадкой, что произошло бы дальше, если бы у одного мужчины из этой компании не нашлось под рукой пятилитровой баклажки с водой, которую он достал из машины, чтобы утолить утреннюю жажду, которая была неизбежностью после пьяного застолья. В течение нескольких десятков секунд огонь был потушен. Макс корчился от боли, лежа на земле; на его обожженное, обезображенное и изуродованное пламенем лицо и тело с отвращением смотрели собравшиеся люди.

Стояла ночь. Тишину крохотной больничной палаты нарушало монотонное звучание датчика сердечного ритма. В единственном окне можно было увидеть чернеющее небо, усыпанное мелкими горстями ярко-желтых звезд и полную луну. Макс лежал на кровати; к его телу тянулись разноцветные провода и одна тонкая, матово-белая трубка. Слева от него стоял цветной монитор, на котором была изображена корявая кардиограмма и большими цифрами – значение пульса; справа – капельница, наполненная прозрачной жидкостью. Его лицо и грудь были плотно забинтованы: оставались нетронутыми прорези для глаз и рта. Макс был без сознания около суток, прежде чем очнулся. После аварии он был срочно госпитализирован в больницу. Огонь сжег кожу на его лице, шеи и части грудной клетки. Врачи на протяжении нескольких часов скрупулезно работали, склонившись над телом больного, чтобы облегчить испытываемую им боль и сохранить как можно больше эпидермиса на пораженных участках. После операции лицо Макса представляло собой ужасающее зрелище: обугленные и свисающие куски кожи, сожженные брови и ресницы, пузырящиеся и наполненные жидкостью волдыри, обожженные контуры губ и обуглившиеся длинные волосы. От его прежней красоты осталось воспоминание; красота сменилась пожизненным уродством – неизбежностью, Фатумом, суммой неконтролируемых случайностей или же воплощением в жизнь его ночных кошмаров. Максу в некоторой степени повезло, но повезло лишь в том, что огонь необычайным образом не задел роговицу и слизистую оболочку глаз, поэтому у него оставалась высокая вероятность сохранить зрение.

Он очнулся глубокой ночью. В палате раздался его протяженный и хриплый стон. Макс резко поднялся с кровати и оторвал провода от своего тела. Он смотрел в темноту и не мог понять, что с ним произошло; он чувствовал страх и приступ неконтролируемой паники. Вскочив на ноги и сделав несколько стремительных шагов к окну, в котором рябило расплывшееся свечение, к которому он неосознанно потянулся как мотылек, Макс опрокинул и разбил капельницу. Дежурный врач сразу же прибежала в палату на шум и поставила ему укол снотворного. Макс вновь провалился в глубокий сон.

Прошли еще сутки. Макс находился в бессознательном состоянии, которое иногда прояснялось, и в эти моменты он по крупицам восстанавливал фатальные события недавнего прошлого. Он вспомнил дождливый вечер, вереницы многоэтажных домов, воспоминания о своей матери, усталое лицо водителя маршрутного такси и их непродолжительный диалог, но потом воспоминания блекли, и оставалось только ощущение внезапного приступа боли. Макс не догадывался, что несколько дней назад его окутывали языки пламени, которые едва не сожгли его дотла, если бы не чудом подоспевшие на помощь люди.

Первый его вопрос, который он задал медсестре, назначенной его лечащим врачом, заставил Макса приложить немалые усилия и проявить мужество, чтобы выдавить из себя несколько тихих и хриплых слов.

– Что произошло? Почему мое лицо перебинтовано, и отчего оно так сильно болит?

Медсестра посмотрела в глаза больному, будто принимая решение, и ответила после короткой паузы:

– Меня зовут Арина, и я ваш лечащий врач. Максим, три дня назад вы попали в автомобильную аварию. В то время, когда машина переворачивалась, на ваше лицо попало спиртосодержащее средство. Достаточно было одной искры, чтобы зажечь пламя. От огня пострадало ваше лицо и часть грудной клетки. Врачи сделали все, что было в их силах – Ответила она.

Макс видел перед собой прекрасную женщину. Ее профиль еще сохранял в себе очертания детской и наивной формы, но уже превращалось в лицо красивой и волевой женщины. Голубые, прищуренные глаза Арины смотрели прямо в глаза Макса; она не посмела отвернуться в смущении и неосознанно принимала брошенный ей вызов. В молчании прошло около минуты.

– Максим, вы меня понимаете? – Спросила Арина, заметив отрешенный взгляд Макса.

– Повторите еще раз… я прослушал. – Выдавил из себя он, постаравшись отвлечься от внешности медсестры и переключиться на смысл ее слов.

Арина снова рассказала больному о событиях, случившееся несколько дней назад. В течение нескольких минут Макс старался осознать услышанное, но не мог поверить в произошедшую с ним трагедию. Он медленно притронулся руками забинтованного лица, и с этим легким касанием вернулась боль – пронизывающая, тупая, жгучая и безжалостная боль, распространившаяся от обожженных губ по всему телу.

– Дайте мне зеркало. – Попросил Макс медсестру.

– Я думаю, что это будет лишним. Когда окрепнете и придете в себе, тогда и посмотритесь в зеркало. – Уклончиво ответила Арина, понимая, как может травмировать Макса собственное зеркальное отражение.

– Вы не в состоянии представить, насколько важно мне сейчас увидеть себя. Если вы не найдете мне зеркало сейчас, то это сделаю я, когда вы уйдете. – Голос Макса был тверд и решителен.

Арина работала врачом в городской больнице на протяжении нескольких лет после окончания медицинского института и ординатуры. Будучи доброй по натуре, ей пришлось научиться говорить «нет» и отказывать требовательным больным в их просьбах, которые зачастую являлись для них вредными и губительными. Умение отказывать было для нее особым видом искусства; отказывать нужно было таким образом, чтобы больные не успели обидеться на нее и могли сохранить по отношению к ней такую хрупкую материю как доверие, которое в наивысшей степени важно по время лечения. Арина была фанатиком своей работы и относилась к возложенным на нее обязанностям с высокой степенью ответственности. Помогать людям и возвращать им здоровое состояние тела и духа либо же облегчать их участь – было для нее главной целью в работе, которой она строго придерживалась. Что могло быть лучше, чем наблюдать, как к человеку возвращаются жизненные силы после долгого времени борьбы с изъянами тела? Или тех слов благодарностей, которые он говорил в ее адрес, когда стоял здоровый и бодрый с сумкой в палате, готовясь вернуть домой? Арина знала свою работу и понимала, что Максу нельзя в его состоянии смотреть на свое изуродованное лицо. Она отдавала себе отчет, что необходимо время и психологическая подготовка, прежде чем он столкнется с ужасной реальностью и осознанием неизбежного пожизненного уродства. «Если человек падает духом и опускает руки, то помощь врача сводится к минимуму» – она вспомнила слова своего наставника, которые прозвучали в ее голове как назидание. Но пронзительный взгляд Макса, в котором читалась мольба и искренность в изложенной им просьбе, побудили Арину пренебречь правилами и выработанными за годы практиками принципами. Она интуитивно понимала, что должна именно сейчас помочь открыть ему правду, которая была для него важнее, чем моральное и психическое здоровье.

Арина, ничего не говоря, вышла из палаты. Через считанные минуты она принесла ему зеркало и еще раз спросила о том, уверен ли он в своем решении. Макс без раздумий ответил, что уверен и попросил лечащего врача оставить его одного.

– Аккуратнее снимайте повязку, она могла приклеиться к пораженным участкам; потом крикните меня, и я сделаю новую.

– Хорошо. – Ответил Макс.

Несколько мгновений он посидел в нерешительности, чувствуя усиливающееся волнение и громкое биение сердца. «Рано или поздно приходится сталкиваться лицом к лицу со своими страхами» – подумал он и начал разбинтовывать повязку. Как и предупреждал врач, бинты в некоторых местах склеились с обгоревшей поверхностью лица, и Максу приходилось резкими движениями отрывать повязку от загноившихся и пузырящихся ран. Он чувствовал сильнейшую боль и не мог остановить поток слез, хлынувших из его глаз, но продолжал со злостью разбинтовывать пропитанную кровью, лимфой и гноем ткань. Спустя минут пять процесс был закончен, и Макс, взяв в руки зеркало, ощутил сомнение. «Может, пока не поздно отказаться? Для чего мне нужна правда? Стоит ли она того, чтобы смириться и жить с ней дальше? Неужели и мне придется покориться судьбе?».

Макс выдохнул и поднял небольшое овальное зеркало на уровень глаз. В отражении на него смотрел урод, изувеченный монстр, бесформенное существо с красно-черным и желто-белым оттенком плоти, с висящими кусками кожи, обгоревшими волосами, надутыми и наполненные белой жидкостью волдырями и стекающей лимфой; лицо теряло определенные контуры и очертания, и оно было похоже на нечто однородное, размытое, потерявшее какую бы то ни было индивидуальную красоту, но обретя индивидуальное безобразие.

Макс уронил зеркало на белую простыню. То чем он дорожил, что любил и почитал в других людях и себе самом, сменилось ночным кошмаром.

«С таким лицом я не смогу больше оставаться незамеченным для других людей. Я ненормален, я аморален с эстетической точки зрения. Что мне теперь делать? Что теперь для меня красота? Я видел красоту в людях и наслаждался красотой в себе, а что теперь мне осталось: урод в отражении и пожизненное затворничество? Разве много я просил от жизни, разве много требовал от судьбы? Я довольствовался малым и всегда был скромен. Неужели этого недостаточно, чтобы оставить для меня в жизни мое призвание и мою страсть. Ничего мне не нужно кроме ясности восприятия форм и возможности быть среди людей нормальным. Все изменилось, и что мне теперь делать? Как мне жить дальше…» – думал Макс и плакал. Соленые слезы стекали по его лицу и доставляли ему боль, но он не обращал на нее внимание. Макс чувствовал отвращение к своей ничтожной жизни, к своей внешности и ко всему миру. Ему хотелось забыться и ни о чем не думать, ему хотелось перестать существовать и избежать последующих месяцев, годов или даже десятилетий мучений, с которыми ему придется столкнуться в жизни. Его пугало будущее. Он не желал быть ни смиренным, ни покорным судьбе: все, что ему хотелось – провалиться в глубокую пучину забвения.

В палату зашла Арина и застала Макса, неподвижно сидящего на кровати с опущенной головой. Она подошла к нему и обняла. Арина чувствовала пульсирующее, живое сердце и его судорожные вздохи; она чувствовала его боль и понимала его одиночество и обреченность.

– Могу я вас попросить больше никогда не давать мне зеркало. – Сказал Макс и отвернулся от нее, чтобы она не видела его лица.

– Да, конечно. – Прозвучал мягкий голос в ответ. – Но вам все же придется посмотреть на меня, потому что мне нужно наложить вам новую повязку.

– Прежде чем я повернусь к вам, можно задать один вопрос? – Спросил Макс.

– Да.

– Неужели единственный выход – это смирение?

– Максим, – ласково сказала Арина, – за свои несколько лет работы мне приходилось сталкиваться с множеством несчастий. Я видела смерти, видела людей, обреченных на пожизненную инвалидность, видела страдание в глазах тех, кто их любит, видела слезы и горе родителей. Если и есть выход, то оно заключается в смирении.

Макс ничего не смог ответить; он подумал, что, видимо, она права. Он нерешительно повернулся к Арине, не смея смотреть в ее голубые глаза. Она улыбнулась ему и сказала: «Максим, будь смелее. Не сочти за банальность, но внешность не самое главное в человеческой жизни. Понимаю, что для тебя это трагедия, но ты в трезвом уме, можешь ходить и заниматься все тем, что тебе раньше нравилось».

«Арина, вы даже не представляете, насколько сильно ошибаетесь…» – подумал Макс и поднял на нее взгляд.

На четвертый день после аварии навестить Макса пришел Эрнест Рудольфович. Он был одет в белую рубашку и бежевый костюм, который прекрасно сочетался с его щеголеватой манерой поведения. В руке он держал букет полевых цветов, а в другой – конфеты и кулек фруктов. Эрнест Рудольфович был в приподнятом настроении и бодр: поднявшись на пятый этаж, на котором располагалась палата Макса, он не упустил случая тактично пофлиртовать с медсестрами и узнать много нового из рабочих будней медицинского персонала. Эрнест Рудольфович узнал о случившейся трагедии два дня назад, когда всерьез забеспокоился на счет трехдневного пропуска работы его единственного продавца. Во вторник ему позвонили из больницы и сказали: «Ваш работник, Максим Сергеевич, попал в аварию. В связи с этим он не может выходить на работу. Вы можете навестить его не раньше чем в среду». Он хотел было подробнее расспросить о деталях аварии, но услышал на другом конце трубки длинные гудки. Эрнест Рудольфович рассуждал так: если бы было нечто серьезное, то он бы однозначно об этом узнал из других источников, и ему бы сразу сообщили об этом, а не на четвертый день. Поэтому он сделал вывод, что авария была пустяковая. В назначенное время Эрнест Рудольфович пришел в больницу с искренними намерениями приободрить Макса и пожелать ему скорейшего выздоровления. За последние годы он сильно привязался к этому красивому и нелюдимому юноше, поэтому чувствовал потребность оказать ему помощь и проявить заботу. Когда к пожилому владельцу художественной лавки «Эрнест» подошла лечащий врач Макса, то Эрнест Рудольфович заметно оживился от начинавшего надоедать ему разговора с медсестрами. Он поприветствовал Арину, проявив свойственную ему скромную элегантность.

– Говорят, что красота спасет мир. Встретив вас, я понимаю, что мне не стоит беспокоиться за Максима. Тем более он по-настоящему умеет ценить красоту и замечать ее в людях.

– Благодарю. – Сказала Арина. – Но, боюсь, что все не так просто, как вы себе представляете.

– В чем же дело? Я планирую провести с ним продолжительную беседу и обменяться взаимными любезностями, а также подарить цветы и фрукты. – Сказал Эрнест Рудольфович.

– Макс во время аварии получил сильные ожоги в области лица, и он испытывает глубокое смущение при общении с людьми. Понимаете, он потерял свое прежнее лицо. Приходите через дня три, когда он будет готов к тому, чтобы открыть свою новую внешность знакомому человеку. – Ответила Арина.

– О, Господи! – Вскрикнул Эрнест Рудольфович. – Какой ужас! Почему мне не сообщили раньше? Бедный Макс… он ведь мне как сын…

– Я понимаю ваше беспокойство, но Макс никого не хочет видеть. Ему нужно время, чтобы смириться со своим положением. Ему сейчас непросто, но, надеюсь, что он справиться.

Эрнест Рудольфович искренне сожалел об участи Макса. Покраснев от волнения, он в деталях расспросил лечащего врача о событиях, произошедших четыре дня назад, и задал множество вопросов по поводу его будущего.

– Ох, – вздохнул Эрнест Рудольфович, – это такая для него трагедия. Ведь его страсть – это человеческие лица с их красотой и изяществом. Он, наверное, только об этом может говорить без смущения и интересом.

– Я знаю. Он мне рассказывал о себе. Также Макс сказал, что на протяжении многих лет занимается скульптурой. Он лепит профили, анфасы и бюсты, а также, насколько я поняла, он высекает их из бетона и мрамора.

– Удивительно, что он вам рассказал об этом; не в его правилах говорить с чужими людьми. Видимо, вы необычная женщина, раз это произошло; определенно в вас есть что-то удивительное. – Эрнест Рудольфович помолчал и задумчиво посмотрел себе под ноги. – Говорите, что он занимается скульптурой? Это очень интересно. – Резко сказал он. – Я бы сказал, что это восхитительно. Могу я вас попросить кое о чем?

– Да. – Ответила Арина.

– Я бы хотел, чтобы вы как можно больше узнали о пристрастии Макса к скульптуре. Не буду от вас скрывать: я аукционер и занимаюсь продажей объектов искусства уже много лет. То, что делает Макс, может оказаться любопытным. Мы можем даже не подозревать, насколько он талантлив. Мне необходимо увидеть его творения.

– Я бы вам помогла, но он попросил больше не говорить с ним о его творчестве. Макс сильно переживает по поводу произошедшего с ним несчастья, но многое остается для меня тайной.

– Да, конечно, я понимаю. Макс загадочная личность. В таком случае лучше не говорите с ним об этом. Он может заподозрить мое любопытство. Макс хоть и молчун, но вовсе не дурак.

– Я вас поняла. Оставьте свой номер телефона. Я вам позвоню, когда Макс будет готов с вами встретиться.

Через три дня Арина позвонила Эрнесту Рудольфовичу и сказала, что он может приехать и навестить Макса. Их короткая встреча прошла в теплой и дружеской беседе, не смотря на то, что от владельца лавки «Эрнест» не скрылась глубокая печаль и раздражительность своего работника, которую тот старался неумело скрыть за свойственным ему молчанием. Визит Эрнеста Рудольфовича никак не сказался на душевном состоянии Макса: по его просьбе, Арина купила маску, за которой он мог скрывать свое обезображенное лицо от других людей. Маска была самой обычной, и, если быть точнее, маска ничего выражала, она была безликой: на ее гладкой поверхности, покрытой белым глянцем, было очертание ровного носа, контур губ и два разреза для глаз. Макс чувствовал себя в безопасности, скрываясь от взгляда Эрнеста Рудольфовича за маской. В какой-то момент беседы ему показалось, что с ним ничего не происходило, и он разговаривает со своим посетителем, как и прежде, но по любопытствующим глазам Эрнеста Рудольфовича он читал неприкрытое желание увидеть его изуродованную внешность. Макс не мог догадываться, что ошибается: взгляд Эрнеста Рудольфовича был заискивающим только потому, что ему не терпелось узнать о творчестве своего работника, которое он всеми силами старался в себе подавить. Маска, которую тот видел перед собой, не меняла его отношения к Максу: он оставался тем же красивым и загадочным юношей, склонным к одиночеству и аскетическому молчанию. В конце разговора Эрнест Рудольфович почувствовал переменившееся настроение Макса, понял, что нужно заканчивать беседу. На прощание, на минуту остановившись в дверях, он сказал: «Ты должен знать следующее: во-первых, я возьму тебя на работу в любом случае: будешь ты в маске или без нее. Во-вторых, я беру на себя всю бумажную волокиту, связанную с получением социальных льгот и государственных выплат. Они тебе ни в коем случае не помешают. И, в-третьих, если тебе что-то понадобиться, то всегда можешь на меня положиться». Макс сухо поблагодарил Эрнеста Рудольфовича и отвернулся к окну.

День за днем Макс восстанавливался после аварии. На вторую неделю набравшись мужества, он вышел в просторный коридор больницы, а через день и на солнечную весеннюю улицу, чтобы подышать свежим воздухом и посмотреть на людей. Он всегда надевал маску, которая была для него защитой от внешнего мира, и, пряча за ней изуродованное лицо, он ощущал себя в безопасности. Было легче переносить взгляды людей, обращенные на безликую маску, нежели чем на его обезображенный профиль. Привычка Макса, которая вырабатывалась в течение многих лет – смотреть на человеческие лица, не оставляла его в покое и настоятельно требовала, чтобы он выходил к людям и удовлетворял свою внутреннюю потребность в созерцании линий и форм. В первые дни у Макса получалось достигать привычного состояния отрешенности от окружающего мира и полной концентрации на человеческой природе и красоте, но спустя еще две недели с ним начали происходить странные изменения. Ему все меньше и меньше хотелось выходить на улицу и смотреть на проходящих мимо людей, потому что где-то глубоко внутри он чувствовал смутное и еще не сформировавшееся отторжение к человеческой внешности. К своему удивлению Макс начал понимать, что и Арина, которой он украдкой и незаметно наслаждался на протяжении всего времени проведенных им в больнице, становилась для него не такой красивой: черты ее лица были уже не такими плавными, как раньше, нос и губы не такими притягательными, разрез и цвет глаз начали вызывать в нем эстетическое отвращение. Макс так и не смог разобраться в природе произошедших изменений с Ариной. На шестую неделю его выписали из больницы, после чего он отправился в свою небольшую квартиру, расположенную на окраине города С.. На прощание Арина ласково обняла Макса так же, как и в тот день, когда он впервые увидел в зеркальном отражении свое изувеченное и уродливое лицо, и сказала: «Судьба покорного ведет, а непокорного тащит. Помни об этом и постарайся быть счастливым». В течение своей продолжительной жизни он с ней больше так и не увиделся.

Прошел еще один непростой для Макса месяц, который он провел в стенах своей квартиры. Он также как и прежде довольствовался скудным питанием и вел аскетический образ жизни. В своей обители он произвел некоторые перемены: Макс избавился от всех зеркал в доме и занавесил плотной тканью всякое отражающую поверхность, создав безопасное место существования, в котором он не видел собственного изуродованного лица. На улицу Макс выходил только по ночам с единственной целью купить еды, воды и бытовых принадлежностей первой необходимости; когда он выходил за пределы квартиры, то прикрывал лицо безликой маской. Маска хоть и защищала Макса от других людей, но так и не смогла обрести над ним власть и стать его новой формой. Он презирал и ненавидел ее и в душе проклинал минуту, когда ему пришла в голову идея надеть эту маску: у него не получалось примириться с тем, что его красота превратилась в уродство, которое он маскировал ничего не выражающим глянцевым ликом. Он хотел оставаться тем, кто он есть на самом деле и ничего не скрывать от внешнего мира; Макс не мог думать по-другому, потому что для него только форма определяла содержание.

Макс долгими часами просиживал в мастерской, смотря на вылепленные и высеченные им скульптуры красивых лиц, и предавался многочисленным размышлениям, которые день за днем подтачивали и изменяли его. Он не подозревал, что вскоре каждая его мысль, каждый вывод и суждение, станут его новой реальностью и новым взглядом на мир.

Это случилось в самом начале жаркого и знойного лета. Макс как обычно находился в своей мастерской среди длинных полок и стендов, уставленных разного рода красивыми скульптурами. Каждый раз, когда он оказывался один на один с созданной им формой, он обрекал себя на страдание. В изящно и искусно сотворенных лицах Макс по-прежнему видел подлинную красоту, которая мучила его и терзала искалеченную душу. Он чувствовал, что после аварии потерял нечто важное, нечто, что всегда наполняло его существование осмысленностью и способностью видеть в мире божественное совершенство; нечто, делавшее его счастливым. День за днем, проводя в обществе безмолвных копий человеческих лиц, он опустошался и проникался равнодушием ко всему, что было для него важным: «Неужели я становлюсь таким же, как и моя маска? – Спрашивал он себя. – Неужели я утратил способность чувствовать любовь к красоте и ненависть к уродству? Неужели я превращаюсь в человека, который потерял свою форму, то есть стал безликим?». Признать истинность прозвучавших в голове слов, означало – покориться судьбе, которая сделала все, чтобы обескровить душу Макса, но он не хотел смиряться с Фатумом и не желал принимать, как данность, статус жертвы. Он не представлял, как будет жить дальше, если примет решение больше не заниматься творчеством, но внутри него, какой-то гнусный паразит, подтачивал его, призывая отречься от искусства и обрести смирение. Макс не мог позволить себе предательство по отношению к собственной мечте; он знал, что не посмеет отречься от своей религии и будет до конца дней поклоняться красоте; он знал, что борьба за эталон совершенства может дорого ему обойтись, но он готов был пойти на все, чтобы вернуть утраченную способность чувствовать и прикасаться к лику прекрасного.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

2 из 4