Безликий

Мирон Варламов

1 часть

Безликий

1

Небольшое помещение, находившееся на первом этаже многоэтажного дома в центральной части города С., было наполнено различными запахами, которые на протяжении многих лет пропитывали собой старинную мебель, выкрашенные в светло-бежевый цвет стены, скрипучие, деревянные полы и оконные рамы художественной лавки «Эрнест», названной в честь ее скромного владельца Эрнеста Рудольфовича. Аромат деревянных мольбертов, отсыревших холстов, масляных красок, приятно сладкой гуаши и медовой акварели, еле слышимый аромат новых кисточек, который могли обонять немногие посетители художественной лавки, и запах плотной бумаги придавали этому месту творческую атмосферу. За прямоугольным прилавком, который представлял собой миниатюрную копию магазина, стоял Макс и смотрел в окно, через которое открывался динамичная картина оживленной улицы города. По магазину вальяжно ходило несколько человек. Они внимательно рассматривали баночки с красками, различные по форме и длине кисти, холсты и иногда останавливались перед натюрмортами и пейзажами, которые Эрнест Рудольфович никак не мог продать на выставках и аукционах. Макс привык не обращать внимания на посетителей; он был погружен как, впрочем, и всегда в свои собственные размышления. Было около трех часов дня и солнце на небосводе с минуты на минуту должно было принять особое положение, которое Макс на протяжении нескольких дней наблюдал с интересом, сменявшийся тихим восторгом. Лучи небесного светила в определенный момент просачивались сквозь помутневшие окна в помещение лавки под таким углом, что можно было наблюдать свет в чистом виде – ту полосу, которую он создает, пронзая невесомый воздух и хаотично кружащиеся в нем частицы пыли, наделяя потускневшие предметы и вещи новой цветовой гаммой. Когда это мгновение в очередной раз настало, Макс незаметно улыбнулся. Он видел нечто притягательное и загадочное в природе света. Макс с удивлением подумал, что весь многочисленный цветовой спектр, известный человеческому глазу, может потерять свои краски, если поместить его в темноту, и будь то ультрамарин, аделаида, вермильон, маренго, либо бардовый или винный оттенок – он станет черным. «Свет дает способность всему на земле обретать цвет. – Сказал сам себе Макс, искреннее поражаясь новому открытию. – Вот, чего мне не хватало…».

– Маааакс! – Как обычно протянул нараспев гласную «а» Эрнест Рудольфович, мелкими шагами подходя к прилавку. – Ты снова витаешь в своем мире и никому не улыбаешься? Я тебе выплачиваю деньги за то, чтобы ты иногда говорил с людьми, и показывал им ряд своих белоснежных зубов, которые они так хотят увидеть, потому что потом эти люди принесут свои деньги прямиком мне в кассу.

Еврейская натура владельца художественной давки была одной из доминирующих натур, которые соединились в нечто единое после его рождения. Эрнест Рудольфович был настолько евреем, настолько и русским, в меньшей мере немцем и немного англичанином. Его родословная могла бы стать предметом для исследования западного этнолога, настолько в ней было все запутанно, но тяга к деньгам и безобидной хитрости были ярко в нем выражены, что позволило ему извлекать неплохой доход из своей художественной лавки и спекуляциями с объектами творчества. Наняв несколько лет назад на работу Макса в качестве продавца, Эрнест Рудольфович руководствовался в своем выборе исключительно предпринимательскими целями. Он понимал, что такой молодой человек как Макс, обладавший потрясающей природной красотой, которая была заключена в каждой черте его лица, сухого и жилистого тела, смуглом оттенке кожи и длинных черных волосах, способен увеличить продажи только за счет того, что люди неосознанно будут ходить к нему в лавку, чтобы незаметно и тайно посмотреть на анфас и профиль продавца, имеющий отрешенный, печальный, но ужасно притягательный взгляд. Ожидания и расчеты Эрнеста Рудольфовича оправдались. После того, как Макс приступил к работе – объемы продаж несколько вырос, и владелец лавки связывал увеличение выручки со своим умным и оправданным нововведением, о чем не стеснялся хвастаться своим коллегам и приятелям, которые в свою очередь не посчитали затруднительным зайти в магазин «Эрнест» и посмотреть на красавца воочию.

С течением времени, когда Эрнесту Рудольфовичу удалось несколько ближе узнать Макса, который был по своей натуре человеком неразговорчивым и скрытым, он иногда начал брать своего работника на аукционы либо переговоры с людьми, вращающимися в области искусства, по поводу купли или продажи картин, скульптур, полотен и многих других вещей из области искусства. Владелец лавки рассчитывал, что Макс своей красотой сможет очаровывать акул этого бизнеса, и, тем самым предоставить возможность заключить выгодную сделку. Однако Эрнест Рудольфович допустил ошибку в своих ожиданиях. Макс неохотно шел на контакт и бестолковую, переполненную лицемерной вежливостью болтовню со стареющими дамами, в чьих глаз читалась неприкрытое желание денежной наживы, и с седеющими мужчинами, которые говорили о вещах, которые для него были непонятными, странными и пошлыми. После нескольких попыток использовать Макса в качестве своего тайного орудия в коммерческом мире искусства, Эрнест Рудольфович отказался от этой мысли и оставил своего подчиненного в покое.

Максу пришлось оторваться от своих мыслей, в которых он обдумывал скрытую сущность и значение света, словно высекал его понятие из бесформенного мраморного монолита. Он перевел задумчивый взгляд голубых глаз на Эрнеста Рудольфовича.

– Люди отдают свои деньги за товар, а не за мои зубы. – Шутливо ответил Макс.

– Ошибаешься, друг мой, ты не представляешь, насколько ты ошибаешься. Тебе с твоей внешностью нужно идти в актеры, в театральную труппу или модели. Люди готовы обогатить тебя за твою красоту. Жаль, что ты этого не понимаешь и уже третий год торчишь в моей лавке. – Разоткровенничался Эрнест Рудольфович.

– Вы знаете, что мне это неинтересно. – Ответил Макс.

Эрнест Рудольфович пожал плечами, как он обычно делает, когда ему не хватает слов, чтобы выразить свои чувства. При этом у владельца лавки было предостаточно мыслей, которыми он мог бы поделиться со своим работником, но все они уже когда-то были высказаны ему в виде откровения и напутствия от старшего поколения младшему. Эрнест Рудольфович считал дурным тоном повторяться, поэтому тактично молчал. Макс в свою очередь внимательно выслушивал его, не перебивая, однако оставался верен своим непонятным и странным идеалам.

Со своей внешностью Макс смог бы добиться больших высот на любом поприще, где ценилась природная красота и эстетика, но он выбрал в своей жизни другой путь. Его характер и темперамент были настолько не сочетаемы с изящной внешностью, что знавшие его люди удивлялись, как человек обладая такими располагающими к общению чертами и вежливыми манерами, может быть настолько нелюдим и замкнут в своем собственном мире. Макс был одинок, поэтому у него было предостаточно времени, чтобы изучить себя, и в какой-то момент он понял, что не хочет ломать свою натуру; публичный мир, наполненный непрекращающимся движением и взаимодействием с людьми, был не для него. Таким образом, он нашел свой погост в художественной лавке, где мог зарабатывать неплохие для него деньги, которых хватало на аренду квартиры, находившеюся на окраине города, и удовлетворения первоочередных потребностей. Макс вел – по современным меркам – аскетический образ жизни: он не позволял себе излишеств в пище, ограничиваясь скромным рационом из нескольких видов круп, говядины и овощей, иногда позволял себе покупать сыр и красное вино; в одежде он также придерживался целомудрия и с равнодушием относился к культу потребления. Макс всегда ходил в светло-синих джинсах, однотонной футболке и кроссовках; исключение составляли переходные времена года и зима, когда он прибавлял к своему образу теплую куртку, шапку, перчатки и ботинки.

Большую часть заработанных денег Макс тратил на самое важное занятие в его жизни, которому он посвящал все свободное время. Его страстью была скульптура. Он занимался созданием портретов людей из мрамора и бетона, а также лепкой из глины. Макс создавал исключительно человеческие анфасы и профили. Форма лица для него являлось объектом вдохновения и созерцания, которым он мог восхищаться каждый день своей жизни. Человеческое лицо для Макса было высшим проявлением чуда на земле – откровением самого Бога; в лицах он наблюдал подлинную красоту и совершенство акта земного творения. Каждый свободный день Макс выходил после работы на многолюдные улицы города С., искал себе укромное место, чтобы скрыться от взора людей, и начинал наблюдать за перемещающимися лицами в пространстве, отыскивая в каждом что-то новое и неизвестное ему дотоле, будь то разрез женских глаз, овал лица, очертание губ, угол приподнятых тонких или широких бровей, длину ресниц или форму надбровных дуг. За несколько лет он выработал особое восприятие эстетики: он смотрел на лица как на структурную систему, состоящую из отдельных элементов, которые в своей неповторимой сумме создавали нечто завершенное и единственное в своем роде. Макс получал истинное наслаждение от своей способности воспринимать красоту человеческих лиц. Его пугали страшные, изуродованные, увечные люди: в них он видел нечто противоречащее, отталкивающее и пугающее, словно сама природа и жизнь поставила на них черную метку. Макс с большим трудом мог смотреть на обезображенные и некрасивые лица. Самым ужасным кошмаром для него были сны, в которых ему снились уроды или изувеченные люди, их несуразные, перекошенные черты и линии лиц, которые подобно калейдоскопу сменяли друг друга. Макс просыпался с громко бьющимся сердцем и ощущал, как холодный пот стекал по его гладкому лбу и мускулистой спине. Чтобы снова заснуть и обрести покой ему приходилось либо воссоздавать в памяти самые прекрасные лица, которые он когда-либо видел, либо же он уходил в свою мастерскую, которая располагалась в просторном зале его квартиры; он смотрел на красивые скульптуры и вылепленные им портреты, и постепенно к нему возвращалось утраченное спокойствие.

Макс обладал феноменальной памятью на лица: в его голове хранились тысячи прекрасных экземпляров, которые он когда-либо встречал в своей жизни. Он изобрел собственную эстетическую систему, чтобы упростить процесс поиска нужных ему овалов, очертаний, разрезов глаз, линий губ, положение и форму носа, ушей, высоту лба, остроту скул и округлость подбородка: все это каким-то необычайным образом складывалась в его сознании в единый и четко отработанный механизм. Также в этом механизме, помимо самих лиц, их форм и структуры, присутствовала топографическая составляющая: Макс часто подмечал особенности лиц в зависимости от их географического местонахождения. Он заметил, что на окраине города он чаще встречал среднюю типологию лиц, ближе к центру они обретали более изысканную и подчеркнутую выразительность; через окна дорогих ресторанов он видел красивые и ухоженные формы, в дешевых забегаловках – уставшие и понурые выражения, искаженные и отупевшие; в общедоступных местах он замечал как красоту, так и внешнее уродство. Иногда он позволял себе извлекать из своей памяти самые красивые экземпляры лиц; Макс испытывал глубокое удовольствие, представляя их в своем воображении. Впрочем, воображение не было способно передать каждую деталь лица, которую он желал увидеть и, как следствие, он не мог испытать те же чувства и эмоции, которые он получал при реальной встрече, поэтому Макс занялся созданием их копий – лепкой и скульптурой. Ему было необходимо материализовывать красоту, хранившуюся в его сознании. Каждое его творение было лицом наделенного природной красотой человека, которого он когда-либо видел и сохранил в своей памяти. Сотворив очередное лицо, он мог часами смотреть на него, созерцая каждой детали, черте и линии, которую он скрупулезно высекал из бетона или лепил из мягкой глины. Макс растворялся в красоте; он терял человеческий и земной облик. Его сознание в такие моменты переносилось в известный только ему и никому больше мир.

Рабочий день подходил к концу. Макс неспешно собрал свои вещи, посчитал выручку в кассе, навел порядок в лавке и вышел на улицу. Была весна – лучшее из времен года; вечером погода в особенности была прекрасной с ее легким, прохладным ветром, спавшим зноем и наступающей свежестью. Макс неторопливо пошел в сторону парка. Он хотел посмотреть на лица прохожих, которые с радостью после продолжительной и холодной зимы выходили на улицу. В городском парке Макс увидел разных людей – людей, гуляющих, совершающих пробежки, играющих в мяч, бамбинтон или шахматы, катающихся на велосипеде, роликах или скейтборде, на влюбленных, равнодушных, мечтающих, ненавидящих, серьезных и хмурых, и все они были предметом его таинственного восхищения и созерцания. Макс испытывал счастье, когда находил укрытое от чужих глаз место и начинал растворяться в потоке лиц. Душа, сознание и разум переставали иметь значение в его органическом теле: они словно растворялись в необъятном мире, и он становился непричастным ко всему, что происходило вокруг: он принимал роль стороннего наблюдателя. Для Макса это были самые лучшие мгновения в его будничных и однообразных днях.

Проходя вдоль широких улицы, с двух сторон которых располагались пестрые магазины с броскими и фешенебельными витринами, Макс задавал себе вопрос, о котором ему часто случалось в последнее время думать: «Почему кто-то в большей степени, а кто-то в меньшей степени воспринимает общепринятую красоту за красоту субъективную? То есть, почему красота почти для всех одна и та же. Почему красивое лицо молодой девушки будет приятно для всех, а уродливое лицо старухи будет также одинаково неприятно? Что создало основу восприятия прекрасного, и почему она выражается в общепринятом понимании красоты, а не в противоположенном – уродстве?». На подобные вопросы Макс иногда мог ответить, иногда нет, но в те вечерние минуты, когда он прогуливался по вечерним улицам, он сказал себе: «В лицах заключена форма, которая определяет человеческую сущность, постоянно скрывающуюся от глаз: его душу, мысли, жизненный опыт его благодетель и грех. Если внимательно обратить к форме, то можно познать человека. И именно познание формы отражает то, что есть человек. Не что иное, как форма определяет основу нашего восприятия прекрасного».

Макс продолжал идти по сырому тротуару многолюдного парка. Он старался не смотреть в лица проходящих мимо него людей, чтобы не созерцать форму в спешке; ведь восприятие формы был для него особым процессом, к которому необходима подготовка. Макс торопливым шагом дошел до скамейки, располагавшейся в укромном месте, внутри высокого и пышного кустарника: там его никто не мог заметить и обнаружить, но он мог видеть всех. В течение следующего часа Макс был сконцентрирован и в наивысшей степени внимателен. Он наслаждался моментами счастья, которых с нетерпением ожидал с раннего утра. Иногда Макс отрывался от своего внимательного наблюдения и задумывался. Его мысли обладали склонностью к противоречивости: он не понимал, почему ему нравятся человеческие лица, но сами люди были ему чужды и неприятны. Он готов был смотреть на лицо красивой девушки часами, выделяя для себя ее самые прекрасные и стройные черты, но сама мысль о том, чтобы заговорить с ней пугала его и доставляла неприятное раздражение. Максу хватало восприятия формы, чтобы понять человека: все остальное казалось ему неважным и лишенным всякого смысла. Именно эту причину он находил единственным объяснением своего одиночества, и именно поэтому он не мог понять людей, от которых слышал, что одиночество – одно из самых ужасных несчастий в человеческой жизни. Макс смотрел в чернеющее небо, по которому плыли пушистые облака и думал: «От одиночества бегут все люди. В этом их человеческая данность. Они осознанно, но чаще всего неосознанно стараются наполнить свою жизнь другими людьми, забывая, что, только оставшись с собой наедине, они получают возможность услышать самих себя. Если для большинства людей одиночество проявление патологии, то для меня одиночество – это метод исцеления и способ оставаться тем, кем я являюсь в действительности».

Мысли Макса постепенно теряли ясность. Они переплетались, становясь все более запутанными и бессвязными, и тогда он вновь переключал фокус внимания на форму проходящих прохожих. Одно из множества лиц привлекло его внимание. Макс сразу узнал ее: для этого потребовалась одно мгновение, одно легкое прикосновение взглядом к ее мягким чертам лицам, один глубокий вдох и выдох, чтобы не поверить своему счастью. Он увидел Олесю, неторопливую, грациозную и изящную, вызывающую и свободную, с идеально сочетающимися чертами лица, которые для Макса означали эталон красоты: миндалевидный разрез глаз, которые она неизменно подчеркивала темными тенями, умеренная худоба, выражающихся в острых скулах и впалых щеках, на которых появлялись две ямочки, когда она улыбалась; высокий лоб, прямой, греческий нос и мягкие, выделенные алой помадой губы. Ее форма сразу напомнила ему о прошлом, которое волной обрушилось на его неподготовленное сознание: он вспомнил, когда впервые увидел Олесю и свое глубокое очарование ее красотой. Тогда он впервые почувствовал, что может полюбить человека. Он долго наблюдал за ней тем зимним и холодным днем и думал о любви, которая стремительно рождалась в его душе. Макс впервые пожелал получить от другого человека любовь, потому что он не мог познать ее, довольствуясь лишь формой. Того мучительного и прекрасного часа, в течение которого он впитывал в себя ее красоту, хватило, чтобы наполнить свою зияющую душевную пустоту блеклыми очертаниями любви. Но потом Олеся, именно так ее назвал для себя Макс, за одно мгновение испарилась. Он не успел оторвать от нее свой жадный взор, как в место нее он увидел другое лицо. Макс искал ее; искал и тем днем и последующим и еще на протяжении нескольких месяцев. Вся его жизнь превратилась в поиск утраченной формы и в поиск потерянной любви. Макс страдал; он помнил каждое очертание ее лица, но не мог воссоздать ее форму материально в виде скульптуры. Он чувствовал себя беспомощным по отношению к ее совершенной форме, и ему не хватало мужества покуситься на дерзость – создать ее копию. Макс в долгих раздумьях часами просиживал в своей мастерской, в тщетных попытках воспроизвести настоящее творение, но он так и не притронулся к инструментам. Порой ему казалось, что он видел галлюцинацию, несуществующий образ – плод своего больного воображения, но не хотел в это верить. И лишь спустя несколько лет Макс встретил Олесю. Была ли их встреча Фатумом или случайностью, но Макс вновь столкнулся с очарованием совершенной формы. Ее красота за это время обрела еще большую выразительность и изящность, но ничего кроме восхищения Макс не почувствовал. Он вновь увидел в Олесе совершенство, но того пронзительного удара любви, которое он испытал два года назад тем зимним днем, не было: она стала для него копией будущего образа, очередным экспонатом, который он запечатлеет в памяти и позже воссоздаст ее скульптуру.

К позднему вечеру, когда парк начал пустеть, Макс решил, что пора возвращаться домой. Он угрюмо шел по темным улицам и думал о недавней встрече с Олесей; думал о том, как будет скрупулезно создавать ее портрет сначала из глины, потом из бетона, а затем из мрамора; думал о том, как он сохранит каждую деталь ее лица в первозданном виде; думал о том, как плод сильнейшего вдохновения станет венцом его творчества, и как он воплотит в ней свою новую идею придания скульптуре цветовой гаммы. Макс был задумчив и угрюм, но все-таки счастлив: он думал о многом, но ни разу в его голове не прозвучал вопрос о той любви, которую он когда-то потерял и так долго пытался найти. Он столкнулся с ней спустя годы, но не смог почувствовать ничего кроме восхищения ее совершенной формой.

Становилось прохладно. Квартира Макса находилась на окраине города, куда маршрутные такси курсировали довольно редко. Он простоял на остановке около двадцати минут, чувствуя озноб и легкую дрожь по всему телу, прежде чем перед ним остановилась пустая маршрутка. Водитель раздраженно сказал Максу садиться на переднее место, когда тот попытался открыть дверь в салон.

– Больше не буду нигде останавливаться. Надоело. – Резко и сухо пробубнил средних лет мужчина, когда Макс сел рядом с ним.

По привычке Макс сразу всмотрелся в черты лица водителя. Оно было уставшим, изнуренным, осунувшимся и от этого казалось злым, но в то же время наполненным печалью, которую Макс видел во многих лицах в городе С.. Взъерошенные волосы, покрасневшие глаза, слегка опущенные веки и напряженные скулы говорили Максу о многом на счет его тусклой и серой жизни.

– Что смотришь? – Грубо сказал мужчина своему единственному пассажиру, заметив на себя его пристальный взгляд.

Макс извинился и отвернулся к окну. За окном было темно и холодно; отдаляясь от центра города, реже встречались прохожие, но все больше попадались вереницы многоэтажных домов, освещенные окна которых завещали о кипящих в них человеческих жизнях. Макс думал о том, как живут в своих квартирах люди, чем они занимаются и что делают перед сном: в его памяти неожиданно воскресло давнее воспоминание из раннего детства. В нем он видел свою мать, высокую и красивую женщину, которая подходила к его детской кроватке и аккуратно, даже робко присаживалась рядом. Она сначала долго смотрела на него своими большими и карими глазами, в которых он видел глубокую печаль и несчастье, а потом начинала негромко, почти шепотом, петь детскую колыбель. Ее голос Макс никогда не сможет забыть – этот родной и чистый голос матери, который постоянно покидал его, превращаясь в бледный отпечаток прошлого. Последний раз он видел ее в детстве. И все, что осталось в его жизни от матери – это звучание ее грудного, мягкого сопрано, которым она шептала ему песню. Как бы Макс не старался вспомнить ее очертаний лица – он не мог, но точно помнил об ее необычайной красоте. Одно время Макс предпринимал попытки отыскать ее фотографии или какое-либо упоминание об ее жизни, но ничего не находил. Его мать не оставила после себя ни одного следа в этом мире, который мог бы напомнить ее сыну о том, что она когда-то существовала на этой земле, дышала тем же воздухом и пела ему колыбель перед сном. Макс часто вспоминал о своей матери и каждый раз чувствовал грусть от утраты.

– Убери портфель на пол: мешает смотреть в зеркало заднего вида. – Пробубнил водитель.

– Я не могу. – Ответил Макс. – Пол сырой и грязный.

– Какой чистюля. – Съязвил водитель, но заметно смягчился. – Что же ты набрал в свой ранец, что он почти половину салона занимает?

– Там много новых красок, кистей, материала для лепки и бутылка ацетона. – Смущенно ответил Макс.

– Зачем все это тебе? – Удивился водитель.

– Я занимаюсь лепкой скульптур. Мне нравятся человеческие лица. И ваше лицо меня сразу привлекло, поэтому я так долго смотрел на вас, когда сел в маршрутку.

– А что с моим лицом не так?

– Ваше лицо оно… в нем я вижу печаль и злость, и смирение, и доброту, которая скрыта за постоянной усталостью. Оно прекрасно.

– Ну, ты даешь! – Водитель издал нервный смешок и неосознанно ощупал рукой большой нос и впалые щеки. – Как описал меня… Мое лицо, раз на то пошло, самое обычное лицо: таких тысячи – куда не глянь. Все усталые, злые, грустные, но в то же время в каждом лице есть доброта. Знаешь, говорят, что мы добрые тогда, когда не злые. И, главное, в нас есть смирение – это ты верно подметил: кроме этого ничего не остается. Наверное, единственное, что отличает нас от других, так это покорность судьбе.

– Никогда не замечал в лицах покорность судьбе. Смирение – видно сразу, оно проявляется в отрешенном взгляде и равнодушии; кажется, что человека уже ничем не удивить; он, словно заведомо знает, что ко всему, даже самому удивительному и необычному, будет относиться как к данности и само собой разумеющемуся… – Озадаченно ответил Макс.

– Эх, ну ты загнул! А все-таки ты еще жизни не видел. Говорить о красоте ты умеешь, а знать ничего не знаешь о людях.

– Возможно, так и есть. – Сказал Макс.

– Но ничего; жизнь с тебя свое возьмет. Рано или поздно, придется начать разбираться в людях. И скажу одно: человеческая внешность обманчива, нельзя верить своим глазам – в них много от лукового, как говорит мой приятель.

Макс ничего не ответил. Ехали с минуту в молчании. Водитель закурил.

– Ты сказал, – начал водитель, – что ты лепкой занимаешься и все такое. А зачем тебе ацетон? Пьешь что ли? – Ухмыльнулся он.

– Нет. Мне он нужен, чтобы была возможность исправить помарки и недочеты, которые я, скорее всего, буду совершать при работе с цветом. Я никогда раньше не брал в руки кисти. Будет много технических ошибок. Не знаю, что из этого получиться.