Большой Кыш

Яйцо молчало.

– А! Ты не хочешь говорить на эту тему, потому что Фуфа – твой отец? – догадался Слюня. – Но так было раньше. А теперь по Закону твоим отцом стал кыш, спасший тебя от верной гибели, – Хлюпа. А я, получается, папа номер два. Опять Хлюпе повезло больше. Но знаешь, Яйцо, я своему брату совсем не завидую, ведь он гораздо лучше меня. Тебе потом будет с кого брать пример. И если кто-либо скажет, что твой папа номер один никогда не моет уши, – не верь. Хлюпа моет уши чаще и лучше других. Вот! И брови он расчёсывает щепкой почти ежедневно. А носки он закопал вчера не потому, что ему было лень их стирать, а потому, что они посмотрели на луну и их позвали в другой мир. И Хлюпа, по обычаю, предал дорогие его сердцу носочные останки земле. Вот!

Тут в дверь протиснулся запыхавшийся Хлюпа. В одной лапе он держал корзинку с глиной, а в другой – вязанку хвороста.

– Слюнечка, – расцвёл он в улыбке, – не мог бы ты немножко перевернуться и погреть яйцо с другой стороны? Боюсь, ему отсюда чуть-чуть поддувает.

– С огромным удовольствием, Хлюпочка, – с готовностью ответил тот.

Странно, но его совсем не удивил ласковый тон брата. Слюне самому хотелось говорить только хорошие и добрые слова. Он перевернулся и, обняв яйцо, стал греть животом другой гладкий бок.

– Мне кажется, нам следует по очереди ухаживать за НАШИМ яйцом, – веско заметил Хлюпа, замазывая глиной щели в очаге.

– Хлюпочка, – тихо спросил Слюня, замирая от страха, – а ты уверен… ты уверен… что оно НАШЕ? Его ведь будут искать… А потом… заберут. – Папа номер два крепко прижался к яйцу, всем своим видом показывая, что забрать эту чудесную находку смогут только вместе с ним, Слюней.

Хлюпа замер. А потом сурово сказал:

– Только гадкий и безответственный кыш мог потерять яйцо! Оно почти разбилось! И я… И мы чудом успели спасти его. Мы это беззащитное яйцо любим больше тех, кто его потерял. Оно им совсем не нужно. А эти растеряхи его поищут-поищут и забудут. Давай оставим яйцо у себя… и никому ничего не скажем!

– А вдруг оно никогда не проклюнется?

– Надо взять у Ася Амулет и положить его рядом.

– Но ведь Ась не даст нам Амулет просто так?

– Не даст, – согласился Хлюпа.

– Тогда мы всё ему расскажем. Но сначала возьмём с него страшную-престрашную клятву молчания.

Кыши заговорщицки улыбнулись друг другу и обнялись. Впервые братья почувствовали необыкновенную нежность и уважение друг к другу. Яйцо, тихо лежащее под пледом, принесло в эту кривую хижинку мир и счастье.

Неожиданно в дверь постучали.

– Эй, Ась, Слюни и Хлюпы нет дома! – раздался снаружи взволнованный голос Дыся. – Иначе было бы слышно, как они ругаются…

Пропажу искали.

Близнецы затаились.

Так на холме среди кышей поселилась тайна.

Глава пятнадцатая

По секрету

Хлопоты старого Ася.

Амулет напрокат.

Тайна должна оставаться тайной.

Кому дать шанс?

Старый Ась трудился. Позавчера он вычесал Сурка. Вчера спрял из подшёрстка нитки. А сегодня хотел их покрасить. В домик Ася налетело множество мух, которые, сбившись в рой, гудели под потолком, привлечённые резким запахом. Никто не знал, где Ась брал сушёных моллюсков, водоросли, кораллы, косточки экзотических плодов и кусочки минералов, из которых составлял свои краски. Сам старик не очень-то распространялся на эту тему. Он поочерёдно перетирал в ступке разноцветные кусочки ЧЕГО-ТО, смешивал, разводил полученный порошок в чём-то сладко-солёном и едко пахнущем. Из всего этого получалась краска.

Мухи бесстрашно пикировали на эту пахучую мастерскую Ася. Когда они становились слишком назойливыми, старый кыш сдвигал брови и брал в лапы мухобойку. И хоть ни одна муха ещё не пала от лап Ася, он не упускал возможности «поохотиться». Это заменяло ему зарядку и наполняло душу бойцовским духом.

Немного поразмявшись таким образом, Ась опять взялся за дело. Он перенёс все берестяные ведёрки с готовой краской на улицу под куст лопуха, куда мухи боялись совать свои носы. Там обитал большой паук Прух – опытный охотник и умелый ткач паутиновых ловушек. Он обладал редким аппетитом и, несмотря на хороший ежедневный улов, был вечно голоден.

Прух с Асем ладили как добрые соседи: не надоедали друг другу и обоюдно уважали чужие привычки. Старик делился с пауком душистым разбавителем красок, привлекающим мух, а тот учил Ася прясть прочную нить.

Когда приготовления были закончены, Ась решил перейти к окраске. Он развесил под лопухом некрашеные нитки и взял ведёрко с пурпурной краской. Тут какой-то непонятный шум привлёк его внимание. Оглянувшись, старый кыш заметил Слюню, рыскающего по двору и высматривающего хозяина.

– Шлюня! – позвал он. – Привет, малыш! Отчего ты такой вжъерошенный?

– Здравствуй, Ась. Я тебя ищу. В домике тихо: думал, спишь.

– Кто же днём шпит? Ражве что Фуфа. Он думает, что во шне хорошеет.

– Мы к тебе по делу, Ась.

– Кто это «мы»? Я вижу только тебя.

– Хлюпа не смог прийти, потому что… Э-э-э… потому что его очередь… в общем, он сторожит… и ему… Э-э-э… никак нельзя отлучаться. Вот. – Боясь проболтаться насчёт яйца, Слюня заикался и мямлил.

В кустах мелькнул кыш в зелёной жилетке.

– Погоди, – сказал Ась. Он оглянулся и громко крикнул: – Опять, небось, жа ношками пожаловали? Ах вы, братья-гряжнули. Хуже Бякиного Енота. Гряжные ношки не жакапывать, а штирать надо.

Потом Ась приложил лапу к губам, призывая к молчанию, и повёл Слюню в дом. Только крепко заперев дверь, он возобновил разговор.

– Шдаётся мне, что дело у ваш не только важное, но и шекретное, – сказал хозяин шёпотом.

Слюня кивнул:

– Как ты догадался?

– По ушам. Ты никогда не замечал, что обычно у кыша ушки ракушками? А когда он что-то жамышляет – фунтиками? – засмеялся Ась.

Некоторые кыши не понимают юмора. Как говорится, «не чувствуют соль шутки». Бедный Слюня был из таких – что, конечно, минус. Но чтобы не нарушать гармонию беседы, он никогда не переспрашивал шутника: «Что в этом смешного?» – и оставлял безуспешные попытки докопаться до сути на потом – что, безусловно, плюс.

Промокнув потные ладошки носовым платком, Слюня испуганно взглянул на Ася:

– Вот что, Ась… Не дашь ли ты нам с Хлюпой Священный Амулет для хорошего, благородного, но очень секретного дела?

Тот молчал, прикрыв глаза и сжав губы, – он думал.

– Дать на время Амулет? – наконец переспросил Ась. – Это не жилетка, которую один кыш даёт поношить другому. Шледуя кышьим традициям, Амулет и Книгу Мудрошти хранит шамый шильный и мудрый кыш нашей общины. И только в ишключительном шлучае… – он взял из берестяной перечницы щепотку молотого дикого перчика и сунул её в ноздрю, – в ишключительном! – он может передать их кому-то на время. – Тут перец сделал своё дело, и старый кыш разразился громоподобным чихом.

– Амулет нам действительно нужен, – как можно убедительнее произнёс Слюня. – Большая опасность угрожает одному кышу, вернее, почти кышу.

– Молчание, маленький кыш, молчание. – Старик понизил голос. – Пушть тайна оштанется тайной. Я дам вам Амулет. И клянусь, ничего никому не шкажу.

– Но ведь ты ничего и не знаешь, – напомнил Слюня.

Ась хитро глянул на него и подтолкнул к двери:

– Ражве может один кыш жнать наверняка, что жнает другой? Можно лишь предполагать. А теперь, малыш, пошпеши домой, там тебя ждут ш нетерпением. – Ась улыбнулся и протянул Слюне шкатулку с Амулетом. Слюня схватил её, уже в две-рях благодарно обнял мудрого кыша и выскользнул за дверь.

Старик вздохнул, вспомнив про нитки. Он по-деловому почесался спиной о дверной косяк. И уже собирался вернуться под лопух, в свою «красильню», как на крыльце снова послышался шум. Кто-то из кышей обметал песок с лап веником. Потом постучали. «Нет, до ниток дело сегодня не дойдёт», – подумал Ась и выглянул за дверь. На крыльце, переминаясь с лапы на лапу, стояли Тука, Хнусь и Белая Жилетка.

– Так, – сказал Ась, – и жачем вы ко мне пожаловали?

– Хотим поговорить, – сказал Тука.

– Ну, тогда входите, – пригласил гостей в дом хозяин.

– Ась, – смущаясь, заговорил Тука, – тебе известно, кто построил эту злополучную запруду? Нам кажется, мы знаем, чьих лап это дело!

Кыши возмущённо залопотали.

– Тихо! – прикрикнул на них Ась. – Ешли зло сделал кто-то специально – это одно. А ешли всё произошло шлучайно и виновник раскаивается в содеянном – это совсем другое. Вшпомните кышью мудрость. Иж кого получается прекрашная бабочка?

– Из гадкой гусеницы, которой дали шанс окуклиться, – хором ответили кыши.

– Штупайте по домам и подумайте об этом, – велел Ась.

Когда все разошлись, он пробурчал себе под нос:

– Дадим Бяке время…

Глава шестнадцатая

Чудо-гамачок

Паук Прух – друг и сосед мудрого Ася.

Что такое гамачок?

Славная постелька.

Упрямый Бяка

Прух был трудолюбивым пауком и талантливым охотником. Он плёл лёгкую и крепкую паутину. Добывая муху-другую на пропитание, долго томился в засаде. Его ловушки прятались в таких укромных уголках, куда не забредало зверьё и не залетали птицы. Поэтому ни у кого не было нужды ругать паука на чём свет стоит, соскребая с носа и ушей липкую паутину. (Кроме мух, конечно.) В дождь он мирно спал, потому что капельки дождя, застревая в паутине, делали её заметной: следовательно, улова в ненастные дни не было. Прух поселился под корягой у родничка Плюхи-Плюхи-Булька. Его ближайшим соседом оказался старый Ась, которого паук уважал и к чьим советам прислушивался. Остальных кышей он остерегался.

Пару дней назад Ась с помощью восьмилапого соседа сплёл изящное приспособление для отдыха – гамак. Плетя гамак, Ась набалтывал вслух расхваляки и притчи, легенды и нашёптывалки, которых знал великое множество. Он тихо напевал колыбельные песни, пронизанные добротой и лаской, сложенные многими поколениями. И поневоле, как-то сами собой, в узелках этого гамака застряли умные мысли, благородные идеи и просто добрые слова. Когда гамак был готов, довольные работой Ась и Прух сели на солнышке отдохнуть и понюхать молотого перчика.

В это время Бяка ехал верхом на Еноте по тропинке, ведущей к Поляне Серебристых Мхов, где обычно собирал цветы вереска и кипрея для приготовления вечернего чая. Но Енот сбился с курса и непонятным образом оказался у домика Ася.

– Эй, Ась, – не здороваясь, крикнул Бяка старому кышу, – наконец-то твой мохнатый дружок Прух сплёл ловушку для глупых стариков? – Бяка кивнул на гамачок. – Он такой голодный, что готов схрумкать твои старые косточки?

– Ждравштвуй, малыш, – рассмеялся в ответ Ась. – Ты, как вшегда, всё перепутал. Мы ш Прухом друзья. А друзья доверяют друг другу.

– Так ты, Ась, доверяешь этой мохнатой многоглазой роже? Тогда мне тебя жаль. Смотри не проснись завтра утром в желудке твоего приятеля.

Услышав эти слова, Прух досадливо шоркнул лапками и скрылся под листом репейника. Ась лишь хитро прищурился:

– Тронут твоей жаботой, Бяка. Если ты не очень шпешишь, я бы хотел покажать тебе удобную переношную плетёную поштельку. Я решил подарить её Сяпе на Праждник Розового Кыша. Шяпа – очень шлавный малыш, не правда ли?

– Сяпа?! – вознегодовал от зависти Бяка и решительно сполз с Енота. – Да Сяпа самый что ни на есть распоследний простофиля! Представляешь, он нашёл для моей новой хижинки чудесное место, целый день помогал мне строить доми ничего не потребовал взамен! – Бяка подошёл поближе к гамачку, натянутому меж двух молодых дубков. Осторожно потрогал его лапой – вдруг это ловушка? Он не доверял Асю, как не доверял никому. – Так ты говоришь, эта постель для Сяпки?

– Для него, для него, – закивал Ась. – Она нажываетшя «гамачок». Ты тут подожди, пока я схожу в дом за ношками. Раз уж пришёл, то хоть ношки возьми. – И Ась вперевалку засеменил к домику.

Бяка стал быстро отвязывать гамачок, но Ась уже спешил с носками обратно. Бяка отскочил в сторону.

– Шлушай, Бяка, – как бы между прочим прошамкал старик, – ешли тебе гамачок понравился, возьми его шебе, Сяпе я ещё что-нибудь швяжу.

– Вот ещё! – заупрямился Бяка. – Нужен мне Сяпкин гамачок!

– Да ладно, вожьми, не обижай штарика, – уговаривал Ась.

Но Бяка ни за что не хотел признаваться в том, что ему тоже хочется иметь такую славную постельку:

– Нет, я ухожу. Отдай эту «паутинку» своему любимчику Сяпе. Эй, Енот, пошли домой.

Ась досадливо махнул лапой:

– Правильно! Не бери! Пушть Сяпа вожьмёт, а ты ни за что не бери! – строго велел он.

Бяка тут же заупрямился:

– Я не люблю, когда мне указывают, что следует делать, а что нет. Я свободный кыш. Теперь тебе назло заберу носки с гамачком. Пока, Ась. На старости лет ты стал очень упрямым и навязчивым.

Забрав и то и другое, Бяка залез на Енота, который пригнул шею к земле в ожидании друга, и громко присвистнул. Через минуту всадника уже не было видно за деревьями.

Старый кыш удовлетворённо потёр лапы:

– Эй, Прух, дружище, выходи. Предштавь себе: этот малыш уверен, что обманул штарого Ася. Но я давно подобрал к нему ключик. Чтобы заштавить Бяку идти налево, надо слегка подтолкнуть его вправо – в этом весь фокуш!

Глава семнадцатая

Удивительные превращения

Странное поведение Большого Кыша.

Бяка читает стихи. Мудрый гамачок.

Ась сказал, что всё нормально!

Хнусь брёл по западному склону холма с корзинкой на спине. В ней лежали сосновые иголки на растопку. На песчаном склоне росло так много сосен, что их сухой хвоей была устлана вся земля. Огибая вересковые кусты, Хнусь думал о солнышке, диких пчёлах, любящих цветущий вереск, жаворонках в синем небе и о себе. Лучше всего думалось о том, как легко и беззаботно жилось ему в Большой Тени кышонком. Как любили и баловали его родители. Как три года назад он вытаял здесь, на холме. Как его нашёл и приветил Ась. Эти воспоминания были сладкими и приятными. Правда, он немного скучал по близким, но никогда не покинул бы свой дом в Маленькой Тени, потому что привязался к нему душой. И конечно, к кышам, живущим здесь. На холме Хнусю было удивительно спокойно. Он родился трусишкой: боялся змей, камышового кота, сов, лисиц и хорьков. А сюда никто голодный не забредал. Каменная Гряда преграждала путь всем хищникам. Вороны? Ась научил Хнуся от них прятаться. А Сяпа изобрёл «гремелку», отпугивающую настырных птиц, и уже трудился над новым изобретением «колючка» – бронежилетом, в который вплетались терновые и ежевичные иглы по образцу ежовой шкурки. Такая одёжка была бы отличной защитой от всех забияк.

Хнусь нагнулся за очередной сосновой иголкой, но… обо что-то споткнулся и растянулся во всю длину, уткнувшись мордочкой в бурую подстилку. Иголки высыпались из корзины. Кыш, не торопясь, встал. Собрал иголки. И хотел было посмотреть, что ему подвернулось под лапы, но вдруг услышал старинную кышью песенку. Кто-то под стрекот сверчка тихонько напевал «Марш бесшабашного кыша»:

В приметы верит каждый кыш,Но только не Хрум-Хрум.Хрум-Хрум – отчаянный малыш,Хрум-Хрум не тугодум. Хрум-Хрум пошёл однажды в лес,И, встретив там быка,Он на берёзу храбро влез,Поободрав бока. «Эй, бык, я кыш, а не кышок,Я не пущусь в бега,Сплету берёзовый венокИ брошу на рога». В приметы верит каждый кыш,Но только не Хрум-Хрум.Хрум-Хрум – отчаянный малыш,Хрум-Хрум не тугодум. Бубнит молва: «К несчастью – бык!»Хрум-Хрум твердит: «Не верь!Раз бык в берёзовом венке,Открой удаче дверь!» В приметы верит каждый кыш,Но только не Хрум-Хрум.Хрум-Хрум – отчаянный малыш,Хрум-Хрум не тугодум.

Хнусь спрятался за брусничным кустом и, раздвинув веточки, замер в удивлении. Перед «Тёплым Местечком», спрятанным в корнях красноствольной сосны, в подвешенном между двумя сосенками-двухлетками гамачке лежал Бяка. Глядя в небо и медленно покачиваясь, Большой Кыш старательно выводил куплет за куплетом, пока не допел марш до конца. Это занятие давалось Бяке с трудом. Взяв заключительную ноту, кыш перевернулся на живот, растопырив лапы, как крылья, и просунув мордочку между переплетениями гамака. Он грел спину на солнце и жаловался сверчку:

– Эй, Сверчок, ты не знаешь, отчего кышам-одиночкам так тоскливо? Они строят весёлые проказы, дурачатся, шалят, непоседничают и сумасбродят, но никто не хочет с ними дружить. Может, есть такой Закон – не дружить с Бяками? Или у них неправильное Великое Предназначение? Про меня говорят: «Если в Маленькой Тени всё спокойно, значит Бяка ещё не проснулся». Обидно, Сверчок. И уже не хочется быть хорошим.

Бяка вылез из гамачка и заспешил к дому. Хнусь услышал, как он плещется в умывальном тазу. Причесавшись, сменив носки и завернувшись в связанный Асем плед, Бяка в задумчивости запетлял между вересковыми кустами, бурча себе под нос:

– Снаружи я жёсткая ракушка, а внутри – нежный моллюск. Я одинокое самоценное существо. И мне не нужен никто, чтобы вырастить в себе перламутровую жемчужину.

Никто! Никто не нужен мне.Мне хорошо в моей броне.Быть одиноким я хочу,Мне даже это по плечу. Непросто вникнуть в жизни суть,Но я управлюсь как-нибудь!Я не хочу идти с толпой –В толпе не стать самим собой! Как ни крути – хоть так, хоть сяк,Мир не видал подобных Бяк!

Потом он опять приблизился к гамачку.

– Не постель, а желудёвая лепёшка с мёдом, – посетовал кыш, – так и заманивает.

Он заложил ещё один круг и, не устояв перед соблазном, опять бросился в гамак. Блаженно улыбаясь, руля хвостом, кыш начал тихо раскачиваться. Некоторое время его мордочка не выражала ничего, кроме удовольствия. Потом он весь как-то встрепенулся и назидательно произнёс:

– Енот – балбес и дурья башка. Всю поляну около «Моей Радости» раскопал. Теперь почва поедет, образуется овраг. А овраг – это такая пакость, просто бедствие. За лето он может съесть весь холм. Надо что-то делать. – Бяка огляделся. – Сверчок, а Сверчок, ты где? Дрыхнешь, музыкант? – Бяка встал с гамачка и потянулся. – На чём мы остановились? Овраг съест холм… Хм… Ну и что из того? На здоровье. Пусть ест!

Хнусь с любопытством следил за сменой Бякиного настроения. Кыш разительно менялся, ложась в гамак и покидая его. Во-первых, он раньше не умел петь. Не умел и не хотел уметь. Он считал, что музыка – занятие для глупых растетёх, которые, кроме завывания, больше ничего не умеют, а в гамачке пел! Во-вторых, лёжа в плетёной постельке, Бяка заботился об общем благе. В-третьих, он сдружился со сверчком, и тот спокойно спал у него под носом. Прежде Бяка посадил бы его в скорлупку от каштана и пустил по ручью незнамо куда. Нет, что-то тут было не так. Не иначе Большой Кыш перегрелся на солнце!

В этот момент Бяка опять прыгнул в гамак и перевернулся в нём, как лепёшка на сковородке. Подёргивания Бякиного хвоста вывели гамачок из равновесия, и тот, раскачиваясь, замелькал между сосенками. Бяка не переставал рассуждать:

– Что такое во мне щекотится? Может, блохи завелись? Блохи – это плохо, они заводятся от грязи. Но я ведь очень чистый! Если не блохи, тогда что? Будто что-то в затылке свербит и в ухо нашёптывает: «Овраг – твой враг. Иди и зарывай Енотовы канавы. Жёлудь – ничто. Дерево – совершенство. Каждый кыш должен хоть раз превратить ничто в совершенство. Надо, чтобы из желудей выросли дубки и укрепили почву корнями».

Бяка изо всех сил зачесался и вскрикнул не своим голосом:

– Эй, ты, Шептун, не зли меня! Я не хочу закапывать жёлуди! Я сам по себе!

Хнусь, испугавшись за Бякин рассудок, выскочил из брусничных кустов:

– Бяка, здравствуй, у тебя всё в порядке? Как ты себя чувствуешь?

Бяка встал и молча отправился в дом. Через минуту он показался на пороге с зажатой под мышкой копалкой. В каждой его лапе было по крупному жёлудю. Вид у Бяки был одновременно решительный и растерянный. Он сердито протопал мимо Хнуся и исчез за вересковыми кустами. Хнусь, недоумевая, отправился за ним следом. Весь день он следил за Бякой, а вечером побежал за советом к Асю.

– Ась, Ась, – причитал он, пытаясь растолкать дремавшего в тенёчке старого кыша, – уже спишь, что ли?

– Никто не шпит, – отозвался Ась, с трудом продирая глаза.

– Извини, что беспокою, но с Бякой что-то неладное.

– Ну што там опять натворил наш Бяка? – позёвывая, спросил Ась.

– Ась, он дубки сажает… там, на северном склоне. Сначала, как землеройка, заравнивал Енотовы ямы. Потом жёлуди закапывал. Потом притаптывал и поливал. Потом выволок из «Моей Радости» Енота и отругал его. Енот, как и я, ничего не понял. Потом вернулся в «Тёплое Местечко» и стал играть сам с собой в капельки и бульки на добрые дела. А ведь в эту сложную игру только Сяпа с Белой Жилеткой умеют играть.

– Ну и как, получалошь? – поинтересовался Ась.

– Как сказать. Когда я уходил, он сам себе проиграл уже двадцать девять капелек, а выиграл только пять бульков. Знаешь, странно всё это.

– Ты, Хнусь, очень добрый малыш. Я нашушил ромашки и мяты – ты уж возьми, не побрежгуй. Чай из них отменный. А о Бяке не бешпокойся. Ничего ш ним не шлучится. Но на всякий шлучай я сегодня вечером к нему загляну, проведаю. У меня к нему тоже ешть дело.

И Хнусь сразу успокоился. Раз Ась говорит, что всё нормально, так оно и есть. И пошёл домой делить с Тукой сосновые иголки.

Глава восемнадцатая

Чмока

Ссора.

Что разрушает дружбу?

Странное Люлино дельце.

Сяпа – приманка для несчастий.

Напрасно Хлюпа лупил Слюню по голове

Тем ранним летним утром Сяпа проснулся от странного жужжания: полосатая пчела билась о слюдяное окошко, требуя свободы. «Пчёлы никогда не прилетают просто так, им нужна сладкая вкуснятинка. А у нас с Бибо нет ни крошки. Что же понадобилось в нашей хижинке этой глупыхе?» – с удивлением подумал Сяпа, приоткрыв один глаз. Глаз оглядел спаленку и, не приметив ничего интересного, опять закрылся: дрёме жужжание не помеха – сунь голову под подушку и спи себе дальше.

Но не тут-то было. В Сяпином животе противно забурчало: громко и сварливо. Живот сердился. Он просил пищи. Тут-то Сяпа и вспомнил о припрятанной им накануне мисочке чмоки. Кыш откинул одеяло и устремился на кухню. Пчела последовала за ним.

Кухня сияла чистотой. Это означало, что Бибо давно встал. Сяпа открыл погребец, куда вечером поставил чмоку, но… чмоки в нём не оказалось. Кыший живот продолжал урчать. «Куда же Бибо спрятал мою чмоку?» – удивился Сяпа. Он решил узнать это из первых лап, у Бибо, и заглянул в его спаленку – никого. Топчан аккуратно застелен. «Вряд ли Бибо ушёл надолго», – подумал Сяпа и, чтобы обмануть голод, принялся за дела: выпустил на волю пчелу, сделал лёгкую зарядку, надел шерстяные носки, бежевый жилет и любимую панаму. В это самое время хлопнула входная дверь, и в кухню вошёл свежеумытый, весёлый Бибо. Сяпа бросился ему навстречу:

– Бибо, где моя чмока?

Тот смутился:

– Извини, я её только что съел.

Сяпа на секунду потерял дар речи. От негодования он хватал ртом воздух, не издавая ни звука, как головастик в пересохшей луже.

– Бибо, – наконец выдохнул он, – ты самый прожорливый кыш на свете. Я приберёг на утро чуть-чуть чмоки, а ты, как ненасытный термит, слопал её.

Бибо стало стыдно. Он почесал лапой нос и попытался оправдаться:

– Понимаешь, Сяпа, чтоб не мыть посуду, я её вылизал. Да, к донышку твоей плошки присохло чуть-чуть чмоки, но я был уверен, что ты никогда не вспомнишь про это «чуть-чуть».

Сяпа посмотрел печальными, голодными глазами на сытого, румяного Бибо и обиженно сказал: