Рыцарь Испании

Странное чувство страха сжало сердце Хуана, когда он встретился взглядом с холодными глазами короля.

– Я недостоин, – быстро ответил он. – Я боюсь, что римский пурпур будет душить меня.

– О, – сказал дон Фелипе, скупо улыбнувшись. – Твое честолюбие жаждет иного, Хуан?

Хуан поднял голову, молодой и полный жизни.

– Разве возможно, Ваше Величество, чтобы сын вашего отца был лишен честолюбия?

Улыбка короля обернулась коротким неприятным смешком.

– К чему стремится твое честолюбие? – требовательно вопросил он.

Хуан сжал губы и ничего не ответил.

– Разве я не был снисходительным королем и любящим братом? – добавил дон Фелипе.

– Были, Ваше Величество.

– Тогда будь со мною откровеннее. Ну же, к чему ты стремишься?

Сердце Хуана забилось сильнее. «Быть инфантом Кастилии – быть королем». Эти слова были на его губах, но он не произнес их.

Король пристально смотрел на него.

– Я стремлюсь служить Вашему Величеству, – сказал Хуан.

Этот официальный комплимент как будто пришелся королю по душе.

– Ты можешь служить мне в Риме, – ответил он. – Ты мог бы служить мне, пользуясь благосклонным вниманием Его Святейшества.

Он перекрестился.

Хуан подумал о донье Ане и о мире, который, сверкая, лежал перед ним.

– Я бы с большим успехом послужил Вашему Величеству против морисков, – сказал он.

– Ты слышал о восстании? – спросил король.

– Да. Ваше Величество могли бы послать меня на его подавление.

– Дитя, – сухо ответил дон Фелипе, – это восстание – не малый огонек, который могла бы затоптать ножка мальчика.

Хуан вспыхнул от помятых брыжей до самых волос.

– Если бы Ваше Величество испытали меня, – сказал он без особой надежды.

Дон Фелипе не ответил. Он сидел, сложив руки на груди и задумчиво сжав пальцами одной из них подбородок.

– Расскажи мне о Карлосе, – сказал он. – Как случилось, что он пострадал?

Хуан подумал, что этот вопрос следовало бы адресовать скорее их наставнику или герцогу Альбе. В конце концов, сам он не нес ответственности за капризного и болезненного принца.

– Он собирался музицировать под окном дочери привратника, Ваше Величество, но ступени лестницы, ведущей в парк, полуразрушены, и было темно, так что он упал.

– И этому было дозволено случиться?

– Мы полагали, что эта привязанность может помочь ему стать добрее. Он не особенно добр, – ответил Хуан с опасной откровенностью.

Глаза короля сверкнули.

– Я говорю о ступенях, – сказал он. – Как случилось, что они были небезопасны?

Хуан уже был готов ответить: «Они достаточно безопасны для того, кто не хром», но деликатность заставила его сдержаться.

Король поднялся и твердым шагом направился к двери.

Хуан вспомнил горячечный бред принца и, движимый добротой, произнес:

– Сеньор, принц очень желает вступить в брак со своей кузиной Анной, эрцгерцогиней. Если бы Ваше Величество видели, как он лелеет эту надежду, вы бы исполнились сочувствия к нему. Я думаю, что, если бы заключение этого брака было ускорено, это весьма способствовало бы умиротворению его души и укреплению здоровья его тела.

Дон Фелипе мрачно смотрел в пол.

– Карлос женится, когда мне будет угодно, – сказал он. – Я думаю женить его на его тете Хуане.

– О! – вскричал Хуан с юной прямотой. – Она старше его на десять лет и всегда носит черное платье. Какое отношение она может иметь к женитьбе? Разве она не вдова? Разве ее кудри не острижены и не помещены под алтарь босых монахинь?

– Она также вступит в брак, когда мне будет угодно, – ответил король.

– Сеньор, он любит Анну Австрийскую, свою кузину.

– Почему? – вопросил дон Фелипе.

– Ему очень нравится ее миниатюрный портрет, который привез ему посол императора.

– Я ее не видел, – резко сказал король. – И что же, она так прекрасна?

– Прекрасна и печальна, Ваше Величество.

– Больше, чем королева? – ревниво спросил Его Величество.

– Не настолько красива, – искренне сказал Хуан, – но на портрете она очень мила.

– У шотландской королевы приданое лучше, – ответил дон Фелипе. – Так вы не собираетесь становиться священником, дон Хуан?

– Сеньор, я не смог бы. Но я молюсь, чтобы вы отыскали мне иное применение.

– О, – мягко ответил король, – я найду тебе применение. Когда прибудешь ко двору, я отыщу его тебе.

Он покинул комнату, и Хуан, не получив никакого знака оставить его, последовал за ним.

Король вернулся в спальню больного, которая теперь была пропитана столь тяжелым запахом разложения, что Хуан остановился на пороге.

Вскоре стал очевиден и источник запаха – на богатом ложе рядом с потерявшим сознание инфантом лежало высохшее и разрушающееся тело монаха, завернутое в полуистлевшее одеяние.

– Это брат Диего, Ваше Величество, – с гордостью пояснил стоявший рядом монах-францисканец.

– Он был святым? – спросил король.

– Нет, сеньор, но он был полон святости, когда умер, и, если бы он смог исцелить принца, Его Святейшество канонизировал бы его.

Хуан перекрестился, глядя на останки. Древний череп лежал совсем рядом с искаженным лицом Карлоса.

У него слегка кружилась голова, он чувствовал себя больным и измученным, совсем как когда-то в монастыре Юсте, когда три дня и три ночи простоял, принимая участие в церемонии погребения человека, который, хотя Хуан тогда еще не знал этого, был его отцом, – великого императора Карла.

Дон Фелипе, не обращая внимания на докторов и священников, подошел к кровати и наклонился над сыном, который лежал оцепеневший, с остановившимся взором, едва дыша, и темная кровь непрестанно сочилась из его раны, впитываясь в повязку.

Тонкими пальцами король взял деревянный футляр с миниатюрой, лежавший на узкой груди принца, и нажал на пружину.

Крышечка отскочила, явив его взору прекрасный образец фламандской живописи. Картина размерами была не более грецкого ореха, но с удивительной отчетливостью воспроизводила тонкие черты печального лица эрцгерцогини Анны.

Словно чувствуя, что на его сокровище покусились, несчастный Карлос застонал и открыл глаза.

Когда он увидел, что его отец рассматривает портрет прекрасной австрийки, он испустил горестный вопль и попытался привести в движение свои парализованные члены.

– Ты не заберешь и ее тоже! – пробормотал он. – Она моя!

Дон Фелипе спокойно закрыл футляр и уронил его на грудь сына.

– Если твой брат был святым, принц должен скоро поправиться, – сказал он францисканцу.

Затем король прижал к носу надушенный платок, поскольку запах уже становился невыносимым, и покинул спальню, чтобы помолиться за Карлоса в молельне кардинала Хименеса.

Хуан, которого король более не удерживал, поспешил в свою собственную комнату, где, все еще во власти ужаса от атмосферы мрачности и смерти, царящей внизу, настежь распахнул ставни изящных арочных окон.

Солнце едва миновало зенит, его золотое сияние заливало сад.

Хуан подумал, что никогда еще сад не казался ему столь прекрасным, он долго стоял и любовался его яркими красками. Красные, розовые и белые цветы олеандров выделялись среди упругой темной листвы, под сенью кипарисов, лавров и деревьев грецкого ореха цвели лилии и алые розы.

Пальмы и перечные деревья были высажены вдоль стен, а с солнечной стороны дворца росло несколько гранатовых деревьев, и ярко-алые цветы на них были подобны язычкам пламени.

Звонко пела птица.

Хуан поднял лицо к небу, прищурив глаза от слепящего солнца, как северянин прищурил бы свои от света самого неба.

Он потянулся и вздохнул.

Он непременно станет великим. Король даст ему возможность выдвинуться. Он станет инфантом Кастилии – и королем.

Какая еще судьба может ждать сына великого императора Карла?

Не призывая слуг, Хуан начал переодеваться.

Со вздохом облегчения он расстегнул брыжи и снял их, обнажив сильную молодую шею, на которой остались следы от слишком тесного воротника, затем начал расстегивать дублет.

Тут же помятая голубая роза упала с его груди на черные плитки пола.

Донья Ана! Он должен был передать для нее письмо. Он должен был сказать ей, что он уезжает и что вернется. Она была чудесной, и она ждала его. Он поднял цветок, который некогда украшал ее волосы, и поцеловал его благоговейно, как если бы это было распятие.

Сегодня, наконец, он пойдет и найдет старую Эуникию, которая чешет шерсть на берегу реки Энарес.

Едва он принял это решение, на пороге его комнаты показался Онорато Хуан. Король прислал за ним, король желал его общества.

Хуан вновь спрятал на груди бедный цветок, ответ хозяйке которого он вновь был вынужден отложить, переоделся и спустился к дону Фелипе, который уже вознес все свои молитвы и теперь обедал в мрачной столовой грибами, фаршированными взбитыми белками с сахаром и фруктами.

Глава V. Эскориал

Донья Ана де Мендоса-и-де-ла-Серда, жена Руя Гомеса де Сильвы – графа Мелито и принца Эболи и самого могущественного министра в Испании, сидела в своих покоях в Эскориале, новом дворце, возводимом королем близ Мадрида.

Ее пышные черные юбки струились воланами, и каждый волан был подшит широкой серебряной лентой, облегающий лиф был оторочен серебряной тесьмой, а волосы скрыты под чепцом и черной вуалью.

Нить серебряных бусин обвивала ее шею, в ушах поблескивали серебряные серьги, ее умное некрасивое лицо было маленьким и болезненно-желтоватым, глаза – большими и выразительными, но лишенными яркости и блеска.

Она сидела перед громоздким деревянным ткацким станом для работы над гобеленом и ловко пропускала сквозь натянутые на его раму нити основы челнок, обернутый цветной шерстью.

Под ее рукой была корзинка с шелковыми нитями, у ног лежала маленькая испанская собачка, а рядом с нею стоял король Испании, с ног до головы одетый в черное и в брыжах, украшенных золотой вышивкой.

– Как вы предполагаете поступить с этими двумя мальчиками? – резко спросила принцесса Эболи, не поднимая взгляда.

– Алессандро будет принадлежать армии, а Хуан – церкви, в соответствии с волей моего отца, – ответил король.

– А! Воля покойного! – воскликнула принцесса. – Нам следовало бы учитывать склонности живых.

– Он преуспеет на духовном поприще, – холодно сказал дон Фелипе.

Жена Руя Гомеса де Сильвы не отрывала взора от своего быстро порхающего челнока.

– Он всего три дня при дворе, – ответила она, – но мне уже ясно, что он никогда не сможет стать священником.

– Почему, сеньора?

– Господи! Он очень красив и обладает исключительным талантом угождать и нравиться. Он способен завоевать расположение любого человека и делать все, что захочет. Это исключительный юноша, дон Фелипе.

– Опасные качества, – прошептал король, прикусив полную нижнюю губу.

Принцесса посмотрела на него холодным и расчетливым взором.

– Используйте их, – сказала она, – используйте его, привяжите к себе, завоюйте его верность, очаруйте, приманите – вы всегда успеете уничтожить его, если он станет опасен.

– Он честолюбив, – сказал король. – Безопаснее было бы сделать его священником.

– Он не смог бы хорошо служить вам, не обладай он честолюбием, – быстро ответила она. – Используйте его честолюбие. Используйте себе на пользу и, если понадобится, ему на погибель.

– Ах, Ана, ваши советы всегда столь ценны, – признал король, с уважением глядя на нее. – И если вы полагаете, что мне следует оставить этого юношу в миру, я так и поступлю.

Донья Ана взглянула на него прямо.

– Вы нуждаетесь в таких молодых людях, как он, – сказала она.

Дон Фелипе болезненно побледнел.

– Вы думаете о Карлосе! – пробормотал он. – Господи! Карлос!

– Он выживет? – внезапно спросила принцесса.

– Его жизнь вне опасности, – ответил король. – У него на уме только женитьба на этой австрийке. Она очень хороша собой.

– Эрцгерцогиня? – резко спросила принцесса.

– Да.

– Сейчас у вас прекрасная жена, Фелипе, – сказала она.

– Так было не всегда, – ответил он угрюмо. – И Елизавета не проживет долго, Господь Всемогущий избрал ее.

– А кого избрали вы, сеньор, чтобы она стала следующей королевой Испании?

Он внимательно посмотрел на нее.

Она опустила челнок и горько сжала губы.

– Не говорите мне больше о прекрасных женщинах, – запальчиво сказала она. – Мне не интересны ваши куклы.

– Хуан и Алессандро тоже мои куклы, – ответил он.

– Нет, но, возможно, они станут вашими пешками, Фелипе, если вы найдете к ним подход.

– Кто из них, – спросил он с подозрением, – более опасен?

– Хуан, – тотчас же ответила она, – поскольку у него есть талант нравиться. Алессандро хитрее и будет более осторожен, но Хуан будет блистать.

– По-видимому, он надеется стать инфантом, – сказал король с подозрением. – Возможно ли, что он дошел до такой дерзости?

– Надежды юности не ведают пределов, – сказала принцесса с улыбкой, немного смягчившей ее холодное лицо. – Конечно, этот мальчик надеется стать инфантом – и королем.

Дон Фелипе содрогнулся.

– Прекрасное заблуждение подстегивает сильнее, нежели наказание, – продолжала донья Ана. – Позвольте ему тешить себя надеждами. Разве сможет незаконнорожденный мальчик причинить беспокойство королю Испании?

Дон Фелипе молчал.

– Тому, кто правит миром, нужны помощники, – добавила принцесса, заправляя в челнок лимонно-желтую нить. – И Всемогущий Господь послал вам этих двоих для того, чтобы вы могли их использовать.

– Я тоже так считаю, – ответил король. – Я лишь никак не могу решить, как их использовать наилучшим образом к вящей славе Господа и на благо Испании.

– Повремените немного, – сказала принцесса. – Позвольте мне понаблюдать за ними. А сейчас вам уже пора сопровождать королеву к мессе.

Она закончила накручивать нить и положила катушку. Затем встала. Когда она двигалась, было заметно, что она сильно хромает.

Она подошла к двери и отдернула темную портьеру.

Ставни на окнах были закрыты от жары, и комната и внешние коридоры тонули в полумраке. Как только принцесса Эболи подняла занавесь, дверь в противоположном конце коридора отворилась и показалась королева Испании в сопровождении пожилых женщин и нескольких французских дам. Она шла медленно, вся ее фигура казалась очень светлой в окружающем ее полумраке. Ее светло-голубое платье с облегающим лифом и широкими рукавами и юбкой было украшено на груди жемчужными пуговицами, белые кружевные брыжи были настолько пышны и высоки, что полностью обрамляли ее лицо и скрывали уши.

Ее светлые волосы были собраны на макушке под небольшой серебряный чепец, а на шее висели ожерелье из драгоценностей и длинная золотая цепь.

Ее темные глаза на бледном, тонком и очень миловидном лице, казалось, умоляли о чем-то, все ее хрупкое тело было очень болезненным и слабым.

Дон Фелипе пристально смотрел на нее. Когда она увидела его, а рядом с ним темную фигуру принцессы Эболи, она вздрогнула и попятилась.

Принцесса церемонно поздоровалась с королевой и вернулась в свою комнату, оставив занавесь над дверным проемом отдернутой.

Король встал рядом с королевой и повел ее в капеллу.

Принцесса Эболи располагала своей молельней. Несмотря на суровые правила испанского двора, требующие неукоснительного соблюдении этикета, она чаще всего была вольна поступать, как считала нужным, и крайне редко посещала королевскую капеллу.

Она вернулась к ткацкому стану. Точными и аккуратными движениями она вплетала цветные волокна шелка и шерсти поперек нитей основы и плотно прижимала их друг к другу.

Она сидела столь неподвижно, ее лицо было столь бесстрастно, движения ее пальцев столь размеренны, что она казалась механизмом. Однако шум приближающихся шагов заставил ее поднять голову.

В дверях, в обрамлении занавеси и на фоне темного коридора, с ветвью граната в руке стоял дон Хуан.

Безупречные манеры, приятное веселое лицо и благородная осанка отличали его как истинного придворного испанского двора.

– Заходите и поговорите со мною, дон Хуан, – сказала принцесса Эболи.

Он вошел в комнату с изящной непринужденностью. Он знал, что эта некрасивая женщина – Ана де Мендоса, самая родовитая наследница Испании и жена королевского фаворита и министра, и он был достаточно предусмотрителен, чтобы желать заручиться ее благосклонностью. Она указала на маленький табурет подле себя, и он сел, выпрямив мускулистые ноги, обтянутые розовым шелком.

– Значит, вы не желаете быть священником? – спросила принцесса.

– Нет, сеньора.

Хуан вздохнул. Он думал о другой донье Ане, из Алькалы, которой он так и не смог послать никакого письма перед своим внезапным отъездом вместе с королевской свитой в Мадрид.

– Вы желаете быть солдатом?

– Разумеется, сеньора.

– Возможно, такова воля Господа, чтобы вы служили Его Величеству в качестве солдата.

– Я надеюсь на это, сеньора.

Она украдкой взглянула в его необыкновенное, удивительно очаровательное лицо, исполненное живого изящества, лучащееся здоровьем, с выражением энергии, мужества и силы, и сравнила его с Карлосом, наследником безграничной власти дона Фелипе.

– Король был вам хорошим братом, – отметила она.

– Я знаю, – ответил он с искренней благодарностью, – и я всю свою жизнь буду верен Его Величеству.

И вновь ее взгляд скользнул по нему.

– Почему вы не в капелле? – спросила она.

Ответом ей был яркий румянец, заливший его лицо. Она знала, что в капелле он не имеет права сидеть рядом с королем. Это было одной из привилегий инфанта Кастилии, которой он не обладал, и она предполагала, что гордость заставляет его стремиться подвергаться этому унижению как можно реже.

– Вы очень горды, – сказала она со значением.

Поняв, что она прочла его мысли, он покраснел еще больше.

– Хорошо служите королю, – продолжила принцесса, – и, возможно, вы достигнете даже большего величия, чем смеете мечтать.

Он перевел дух.

– Карлос любит вас, – добавила донья Ана. – Король и королева любят вас, вас ждут величие и счастье.

Хуан взглянул на гранатовую ветвь, на длинные, заостренные серо-зеленые листья и на плотные крупные почки над смятым пламенем алого цветка.

– Я не могу пойти в капеллу, – сказал он, и его голос слегка дрогнул.

Донья Ана сменила нить лимонного цвета на ярко-голубую. Хуан отметил, что у нее маленькие ловкие смуглые руки и длинные пальцы.

– Были бы вы мне признательны, – сказала она, – если бы я убедила короля сделать вас капитаном, а не кардиналом, как он намеревается?

Хуан вновь вспыхнул, на этот раз от удовольствия. Он знал, что она могущественнейшая дама в Эскориале, что ее расположения ищут более, чем расположения нежной королевы, и что король прислушивается к ней, но он не ведал, что она считает его благодарность полезным политическим приобретением.

– Я был бы благодарен вам всю мою жизнь, – искренне сказал он.

– Карлос скоро прибудет ко двору, – ответила она. – Попросите его поговорить с королем, и я поговорю с ним тоже.

– Я желаю усмирить морисков, – просто сказал Хуан. – Я желаю прославить Всемогущего Господа, принеся Крест в Африку.

– Карлос будет отправлен против мавров.

Он ответил открыто презрительной улыбкой.

– Карлос болен. Карлос никогда не сможет быть сильным.

– Он исцелен. Благодаря помощи или Богоматери из Аточи, или брата Диего.

– Господи! Но он не смог бы выступить против мавров.

– Будет так, как прикажет король.

– Он будет королем, – завистливо сказал Хуан. – Королем!

Его глаза расширились и заблистали, затем он потупил взор.

– Впрочем, – добавил он, – кто знает, какая судьба его ждет?

Он поднялся и прижал к губам алые цветки. Его смуглая кожа все еще полыхала румянцем, а прекрасные губы изогнулись в улыбке. Его молодое тело было крепким и гибким, как натянутый лук, сталь и золото ордена Золотого руна засияли подобно языкам пламени, когда солнечный свет, проникающий через маленькое окно наверху, упал на его грудь.

Донья Ана одобрительно и расчетливо смотрела на него.

Дон Фелипе был велик, его боялись, но никогда не любили. Карлос оскорблял всех, кто приближался к нему. Новорожденный ребенок королевы был девочкой. Лишь личности, подобные дону Хуану, их юность, изящество и величие, могли служить опорой неслыханной и масштабной политике Испании.

Принцесса Эболи это понимала. Она признавала могущество террора, но она также верила, что, помимо страха, существуют и иные пути воздействия.

Ее острый глаз видел в сыне Карла Пятого качества самого блестящего принца в Европе, а в сыне герцога Пармского отчасти тот же блеск и вместе с тем развитый интеллект.

– Хуан, – сказала она мягко, – пока вы помните о покорности Всемогущему Господу и о своем долге по отношению к королю, я на вашей стороне.

Она поднялась, и серебряные ленты, которыми были оторочены воланы ее пышных юбок, блеснули вокруг нее, как блики света на воде.

– Всегда повинуйтесь королю, – добавила она.

Его искренние глаза встретили ее расчетливый взгляд.

– Разве я смог бы быть настолько подлым, чтобы пойти на предательство? – ответил он с величайшей кротостью.

– Конечно, нет, – сказала она. – Я попрошу короля, чтобы он предложил вам какой-нибудь военный пост.

– Милостивая госпожа, я всегда к вашим услугам.

Она улыбнулась ему и удалилась во внутренние покои.

В приоткрытую дверь он мельком увидел девушек в пышных платьях, сидевших вокруг возвышения. Они связывали срезанную лаванду в небольшие пучки, затем подгибали стебли растений и перевязывали их голубым шелком.

Дверь закрылась, и Хуан вышел в коридор. Он знал, что дон Алессандро и остальные его юные племянники, сыновья императора, приехавшие навестить короля, ждут его на теннисном корте.

Но, несмотря на то, что теннис был его любимой игрой, он не стал торопиться.

Он медленно брел по еще не отделанным коридорам Эскориала.

Этот дворец не был ни радостным, ни красивым, и никогда не смог бы стать таким. Хуан чувствовал, что в его мрачных покоях таится тот же дух угрюмого благочестия, тайной жестокости и безмолвной гордыни, которым отмечен и характер короля, приказавшего его возвести.

Эскориал был одновременно и дворцом, и монастырем, и кладбищем, или, вернее, должен был стать после завершения строительства. Именно здесь предстояло обрести последнее пристанище всем королям Испании вместе с членами их семей после того, как, каждый в свой черед, они сложили бы земную власть и отправились на небо искать награды за поддержание на земле порядка, установленного Господом.

Когда дворец будет завершен, сюда будут перевезены и положены в темной усыпальнице с отполированными стенами останки отца Фелипе и Хуана Карла Пятого и останутся здесь до тех пор, пока трубы Страшного Суда не заставят рухнуть стены равно дворцов и хижин.

Хуан размышлял, осмелится ли он сам когда-либо надеяться, что однажды и его кости будут помещены рядом с останками его отца, чтобы вечно покоиться под величественной мрачной сенью Эскориала.

Эта мысль привела его в трепет. Вот достойное завершение грандиозного жизненного пути, который он собирается пройти. Он подошел к одному из окон и выглянул в сад, обезображенный нагромождением строительных лесов, лежащими без видимого порядка блоками камня и суматохой строительных работ.

Он жаждал нежного общества Аны де Сантофимия, желал по секрету поведать ей свои надежды и честолюбивые мечты, заключить ее в свои объятия и сказать, что она восхитительнее любой дамы испанского двора.

Он принял решение жениться на донье Ане.

Он был уверен, что она будет ждать его в своей тихой комнате в Алькале, в той самой, с белыми стенами и желто-красным полом.

Легкий ветерок потревожил жару, окутывающую Мадрид, растрепал волосы Хуана и пошевелил листья на веточке граната.

Хуан запел. На сердце у него было легко, он лишь начал жить, и мир казался ему все прекраснее с каждым мгновением.

Затем, движимый неясным побуждением, он оглянулся через плечо.

По сравнению с ослепительным светом дня дворцовый коридор показался ему очень темным.

Хуан замолчал.

Ему внезапно показалось, что кругом лишь мрак и безнадежность.

Он помолчал, прислушиваясь.

Тишину нарушало лишь отдаленное пение, доносящееся из капеллы.

Хуан дважды вздохнул и медленно пошел на теннисный корт.

Глава VI. Третья королева

Елизавета Валуа, дочь Генриха II и Екатерины Медичи и третья жена дона Фелипе, сидела в комнате, богато украшенной гобеленами, но лишенной окон, и медленно обмахивалась большим расписным веером.

За ее спиной, в сумрачной глубине, играли в триктрак две французские дамы, а две испанские чесали шерсть. На коленях королевы лежал молитвенник, переплетенный в белый бархат, но она не читала.