Осень давнего года. Книга первая

Мы ошеломленно переглянулись. Эта смешная на вид птица говорила необыкновенные вещи! Их еще надо обдумать… А между тем мальчишки у насыпи попадали в траву и, скрываясь в ней, по-пластунски расползались в разные стороны. Прапорщик оглянулся и гаркнул:

– Отставить бегство! Продолжаем учения!

Он круто повернулся и полетел к своим новобранцам огромными прыжками. Те завопили, с перепугу полезли на насыпь. Но их командир был уже рядом! Страус опять поднял свою страшную лапу и дал каждому увесистого леща под зад! Троица мигом скатилась с земляного вала и построилась. Страус скомандовал:

– Смирно! Рядовой Акимов, выйти из строя.

Даже издали было видно, как скривился Антошка. Неужели понимал, в чем провинился? Это так на него непохоже… Но в любом случае деваться мальчишке было некуда, и он шагнул вперед.

– Докладывайте, рядовой, – потребовал страус. – Что есть главная заповедь солдата?

Антон отвернулся и молчал.

– Не знаешь? Тогда повторяйте за мной: сам погибай, а товарища выручай.

Акимов пожал плечами. Страус клюнул его в голову. Антошка слезливо заорал:

– А чего-о?! Больно надо мне шефа выручать! Мы его с собой убегать звали, а он тормозил, на месте рассиживался! А когда Вы нас уже догнали почти, что было делать?

– Значит, себя спасать? Бросив товарища?! – удивился прапорщик.

Мальчишка посмотрел вверх, на морщинистую птичью голову, и упрямо заявил:

– Мой дядя Коля говорит: дружба дружбой, а табачок врозь.

– Врет твой дядя Коля, – заявила птица. – Это тогда вовсе не дружба, если каждый свой табачок втихомолку курит, а другому ни крошки не дает. Ясно, рядовой? Отвечай!

Прапорщик занес лапу для шлепка, и Акимов заголосил:

– Да! То есть: так точно!

Савва медленно опустил ногу и проговорил:

– Запоминайте, салажата – потом с каждого спрошу! Если врет один из вас – отвечают все. Я прибуду сразу, и вам несдобровать! Не бояться! Не быть подлецами! Вы теперь – воинский взвод. А значит, один за всех, и все за одного. Повторить!

Троица нестройно загалдела.

– Молодцы! – одобрил Савва. – Старайтесь быть честными солдатами! А теперь – полевые учения. Кру-угом!

Мальчишки неуклюже выполнили команду.

– Как говорил генералиссимус Суворов, тяжело в ученье – легко в бою! Перед вами земляная насыпь. Она образовалась в наказанье вам, чтобы не смели впредь лгать и трусить. Надо исправить урон, нанесенный земле Нелживии. Для этого вы, рядовые, должны много раз преодолеть этот вал – туда и обратно. Слушай мою команду! Взять препятствие!

Мальчишки бросились вперед и полезли на насыпь. Сорвались вниз, вскочили и снова полезли. Ленька первым оказался на гребне и победно оглядел своих приятелей, едва достигших половины пути.

– Я не удивлюсь, – прокомментировала Светка, – если он столкнет их вниз.

– Рядовой Щукин! – возвысил голос прапорщик. – Что надо сделать?!

Ленька немного помедлил и… подал руку Мухину, начавшему опять сползать вниз. Мы замерли. «Ай да Савва! – подумала я. – Вот тебе и страус! Это ж надо – Щуку заставил поступать по-человечески!» Вот Пашка радостно ухватился за Ленькину руку и вскарабкался вверх. Сел на гребне, свесив ноги. Крикнул Антону:

– Эй, лузер! Чего застрял?

И сразу получил клювом по лбу: прапорщик высоко подпрыгнул, взъерошил перья и глухо рыкнул. Даже нам, стоящим в отдалении, стало не по себе. Щукин и Мухин взвыли от страха – и поспешно протянули руки толстячку Акимову. Антону, понятно, пришлось труднее всех. Мало того, что его левую руку оттягивал портфель, с которым мальчишка почему-то не хотел расстаться. А зачем ему здесь сумка с учебниками, спрашивается? Так еще и мускулатура у пухленького Антона, прямо скажем, подкачала. Куда там взобраться на насыпь! Акимов и на ровной-то земле не может догнать шустрых малышей у нас во дворе. Те его дразнят, обзывают Беконом. Акимов несется за озорниками, пыхтя и ругаясь – но увы! – добраться до них не может. Зато в этот раз – подумать только! – Антон уже почти наверху. Щука с Пашкой делают последнее усилие, втаскивая его за руку на край вала. Антошка со счастливой улыбкой усаживается поудобнее и кричит:

– Спасибо, пацаны!

Те смущенно отворачиваются. Страус размахивает крыльями. Воздух содрогается от звонкого аккорда – будто сразу пропели несколько струн. Насыпь под мальчишками чуть проседает, как снег под солнечными лучами.

– Я приказал взять препятствие, а не только залезть на него! – гаркнул Савва. – Живо на ту сторону!

«Новобранцы» взбрыкнули ногами и исчезли за валом. Страус зычно скомандовал:

– А теперь назад!

И что вы думаете? Не прошло и минуты, как над насыпью – а она была довольно крутой! – одна за другой, но почти одновременно показались три головы – сначала рыжая, потом чернявая и последняя – белая, Антошкина. Вот троица уселась в ряд на гребень. Снова все кругом вздрогнуло от пения невидимых струн, и насыпь немного уменьшилась.

– Ура! – завопили мальчишки и кубарем скатились вниз.

– Новобранцы, не расслабляться! – поприветствовал их прапорщик. – Быстро назад! Преодолеть укрепление!

Мы изумленно смотрим, как его взвод беспрекословно выполняет команду. Опять, конечно, Щука вырывается вперед – он же все-таки самый сильный из тройки, тут удивляться нечему! Но и Антошка с Пашкой стараются не отстать, подталкивая друг друга вверх.

– О! Это, брат, сон! – обращается моя подружка к Иноземцеву. – Что с мальчишками сделалось? Смотрю и глазам своим не верю.

Сашка разводит руками. Тут, действительно, примолкнешь! Мальчишки – все до одного лентяи и хитрецы – по крайней мере в учебе, мы это точно знаем! – уже опять сидят наверху.

Воздух всколыхнулся от аккорда, и насыпь в очередной раз просела – но теперь куда глубже. А мальчишки орлами смотрят с ее гребня, взобравшись на вал уже без команды Саввы Романовича…

Я вздрогнула, когда чьи-то острые когти впились мне в плечо. Ах, это явился Кирилл! Скворец оглядел нас, как полководец свои войска, и предложил:

– Друзья! Идем дальше! Я понимаю: наблюдаемая сцена так увлекательна, что от нее невозможно оторвать глаз. Но у вас здесь свой путь, от него не следует отклоняться. И Нелживия зовет дорогих гостей в дорогу!

8. История каменной пушечки

Послышался шелест, и перед нами по траве пролегла знакомая ковровая дорожка. Она вела вправо, под молодые дубки. Что ж, надо было двигаться вперед!

– Интересно, где эти чубрики взяли пушку? – протянул Саня. – Точняк они ее украли! Непорядок получается. Орудие не должно стоять в лесу без догляда. Надо вернуть его на место.

– Да кому нужна деревянная игрушка? – удивилась я. – Ее какие-то дети бросили, а Щука подобрал, чтобы нам жизнь изгадить.

Светка прижала палец ко лбу:

– Я сначала тоже так думала. А теперь поняла: малыши здесь ни при чем. Пушка большая, из нее только взрослым стрелять удобно. По крайней мере, людям высокого роста. Да и смешная эта пушечка немного. Надо же, раскрашена почти под хохлому! Может, она старинная?

Скворец на моем плече одобрительно проскрипел:

– Ход Светланиных мыслей логически безупречен. И догадка ее абсолютно верна.

Подружка расцвела, а Сашка закатил глаза.

– Впрочем, Александр тоже сейчас радует меня, – продолжала птица. – Мальчик проявляет весьма похвальную активность, которой не слишком-то отличался прежде.

– И хочет вернуть пушку ее законным хозяевам, – подсказала я.

– Да, и это желание Александра тоже согласуется с законами Нелживии, – кивнул скворец. – Исполнить его нетрудно – у чудесной страны нет тайн перед ее гостями. Если их, их конечно, ведет жажда истины, а не пустое любопытство. Что ж, я готов изменить наш нелживский маршрут, чтобы помочь мальчику достичь благородной цели. Сразу предупреждаю, Александр: то, что ты узнаешь, разыскивая настоящего хозяина орудия, не имеет к тебе лично никакого отношения – впрочем, к Ирине и Светлане тоже, если девочки решат сопровождать своего друга. Поэтому учтите: мои подопечные будут видеть всех, а их самих не заметит никто. Вы, ребята, сможете участвовать в грядущих событиях – но только невидимками. Правда, я считаю, что и на чужих историях можно поучиться! Итак, сударыни, вы идете с Александром? Желаете ли вместе с ним восстанавливать справедливость, законы которой нарушили Леонид, Антон и Павел?

Мы с подружкой кивнули. Совершенно не по-товарищески было бы бросить Саню одного в незнакомой стране! Мерцающая серебром дорожка зашелестела, поднялась с места. Повернувшись в воздухе, пролегла в противоположном направлении. Теперь она вела по цветочным полянам с редкими кустами куда-то далеко, за горизонт.

Сашка первым ступил на мягкий ковровый край и зашагал вперед. Мы со Светкой вздохнули. Я крикнула вслед Иноземцеву:

– Саня, ты куда? А как же пушка? Она, между прочим, под кустом осталась! Как ты тогда собираешься возвращать покражу хозяевам?

Наш друг сразу остановился, обернулся назад. Вид у мальчишки был обескураженный. А вместе с тем, представьте, недовольный! – будто я оторвала Иноземцева от важных размышлений. Интересное кино! – я, значит, в чем-то помешала глупому мальчишке? Светка заметила:

– Знаешь, Санек, мне кажется, вернуть игрушечку на место – это для тебя просто повод отправиться в путь. Главное – узнать, где такие продаются, да? Ты захотел купить себе большое орудие, чтобы в войнушку играть уже по-взрослому. Небось, уже всю наличность в карманах пересчитал и мысленно прикидываешь: хватит ли ее на приобретение пушки? Точно?

– Без сомнения! – засмеялась я.

Иноземцев смутился, но не слишком. Наверное, мы с подружкой не угадали его истинных намерений. Мальчишка с досадой ответил:

– Ты у нас, Ковалева, умная, конечно. Но в этот раз попала пальцем в небо. Ну да, у меня есть еще одна причина – очень личная – чтобы выяснить, где пацаны свистнули пушку. Но вовсе не та, про которую ты всем сейчас затирала. И ваще! Кто бы тут вякал про игрушки?! Забыла уже, как вы с Костиной летом по одной красивой куколке с ума сходили? Каждая ее к себе тянула, чтоб досыта с Косушкой навозиться! Хорошо, что я вмешался вовремя, не дал подружкам натворить дурацких дел. Ну, и кто из нас троих больше любит играть «как взаправду»: двоечник Иноземцев или грамотейки Ковалева и Костина?

Мы со Светкой переглянулись и опустили глаза. Ох, и вредина этот Иноземцев! А самое обидное, что возразить-то ему нечего. Мальчишка абсолютно прав, все так и было. Саня улыбнулся:

– Ладно, девчонки. Я уже забыл про ваши косяки. А дело, Ковалева, не в войнушке. То есть в ней, конечно, – но бывшей два года назад.

– Как это? – удивилась Светка. – И не называй меня по фамилии, сколько можно просить!

Кирилл на моем плече кивнул и заявил:

– Действительно, Александр-р. Пр-росьба Светланы вполне понятна. Ты, мой др-руг, еще не отслужил в ар-рмии и не получил звания пр-рапорщика, как Савва Р-романович. Он один здесь имеет пр-раво обр-ращаться к твоим подр-ругам по пр-ринятой в р-российских войсках фор-рме…

– А мы тебе, Санек, не подчиненные, – встряла я.

– Совер-ршенно вер-рно. Так почему же ты, Александр-р, невежлив с Ир-риной и Светланой?

– Ну, я стесняюсь просто, – еле выдавил из себя Иноземцев. – Не привык я девчонок по именам звать. Не по-пацански это как-то…

– Ну тогда, – предложила Светка, – мы с Ирой будем тебя тоже по-пацански называть, как Щука, – Земой.

Иноземцев встрепенулся:

– Нет, не надо. Я понял, девчонки. Больше не буду, чес-слово! Ну, вот я громко говорю: Ира и Света. О! Жесть!

Сашка вытаращил глаза и топнул ногой.

– Ладно уж, – снизошла к нему моя подружка, – живи! Можешь иногда произносить фамилию: Ковалева, – пока не научишься называть меня по имени. А теперь рассказывай, что произошло с тобой два года назад?

– Понимаешь, Света, – неуверенно начал Иноземцев, – тогда я еще играл в войну… А Вы куда, Кирилл Владимирович?

Скворец вспорхнул с моего плеча и завис в воздухе. «Неужели гид опять оставляет нас? – расстроилась я. – Еще неизвестно, куда ведет мягкая дорожка! Думаю, прямиком в дурдом. И не иначе! Ну, кто станет изготовлять непригодные к бою пушки, да еще старательно раскрашивать их „под хохлому“? Только сумасшедшие. А проводник, между тем, спокойненько бросает нас в такую минуту!» Но я, к счастью, ошиблась. Сделав три круга над поляной, птица села на ветку ракиты и воскликнула:

– Друзья! Может быть, все же наберемся смелости и двинемся вперед? А Александр расскажет нам свою историю по дороге? В противном случае путь к истине может закрыться. Здесь, если решение принято, надо его сразу выполнять. Иначе поставленной цели не достигнуть!

– Да, идем, – кивнул Иноземцев. – Девчонки, вы со мной? Я и правда могу все по дороге рассказывать.

И наш друг нетерпеливо припустил по ковру. Мы побежали за Саньком. Рядом, над кустами, полетел скворец. Окрестности были по-прежнему прекрасны! Под легким ветерком волнами перекатывались зеленые травы. В воздухе празднично и остро пахло цветами. Их пестрело тут великое множество! Розовые, желтые, белые, сиреневые цветочные головки, весело выглядывая из травяных стеблей, сочетались между собой в причудливых узорах. Как стеклышки в калейдоскопе! Маленькие птички с щебетом проносились над головами. И, представьте, каждая из пичужек салютовала Кириллу, высоко поднимая одно крылышко! Понятно. Летуньи здесь – не просто жительницы страны, а помощницы людей в поисках правды… Неудивительно, что все птицы были знакомы с нашим скворцом – да и друг с другом, конечно.

– Ну вот, я продолжаю, – объявил Иноземцев. – Слушайте. Два года назад, когда умерла бабушка Даша, я часто оставался дома один. Отец на «вахту» уезжал и домой по два месяца не возвращался. Вы, девчонки, знаете: он старался побольше денег заработать, чтобы быстрее за квартиру рассчитаться. Мать вечно к своим подружкам убегала чаи распивать. Говорила: «Ты уже большой, а я молодая, хочу в обществе бывать». Ну, и приходилось мне одному кантоваться. Знаете, даже на улицу особо не тянуло, потому что я никак не мог понять: бабы Даши больше нет. Все казалось: сейчас она придет, просто в магазине немного задержалась… А если я на улицу убегу, то пропущу ту минуту, когда бабуля вернется. Ну, и ждал ее! Ревел целыми днями, как маленький, тосковал. А все равно ждал. Раньше я никому бы в этом не признался, чтоб меня слабаком не посчитали. А теперь вот говорю прямо, как есть. И не боюсь, что вы надо мной смеяться будете.

– Воздух Нелживии! – воскликнул Кирилл и уселся Сашке на плечо. – В нем не живут страх и лукавство. Пороки уносятся прочь, если человек хочет избавиться от них!

– Да, – кивнул Сашка. – Воздух. Но и девчонки тоже, Кирилл Владимирович. Я только сейчас понял: Света с Ирой и раньше не стали бы смеяться над моим горем. Душевные они, – так бы Ковалеву и Костину моя бабушка назвала, если бы…

– Санек, извини, – в Светкином голосе явственно слышались слезы. – Я же не знала, что тебе придется вспоминать.

– Да ладно, – вздохнул Иноземцев. – Бабуля давно от нас ушла, я это уже пережил. Ну, вот. Тоскливо мне было, и я старался как-нибудь отвлечься. Вдруг, думаю, баба Даша сейчас вернется, увидит меня грустным и расстроится?

Я не выдержала и тоже заплакала. Мы с подружкой, у которой нос распух от слез, обняли Санька. Какую страшную потерю он перенес! Наши с Ковалевой бабушки и дедушки были пока, несмотря на почтенный возраст, вполне здоровы. Правда, жили родственники не в Омске. Но зато к ним можно ездить в гости, разговаривать обо всем… А мы с подружкой и не понимали до сих пор своего счастья! Сашка же утратил его навсегда – ведь бабушка Даша уже не сможет вернуться к внуку, как бы она ни любила его при жизни… Наш маленький отряд постоял так еще немного: Саня со скворцом на плече, и мы со Светкой, прижимая мальчишку к себе. Ведь это было единственным, что я и Ковалева могли сделать для друга в минуту его печальных воспоминаний. Наконец мы расцепили руки и вместе с Саньком вновь направились по дорожке. Иноземцев заговорил:

– Понимаете, я легко отвлекался, когда играл в войну. Сначала в одиночку плохо, конечно, получалось. А потом ничего: я научился сразу за всех быть – и за немцев, и за русских, и за пехоту, и за танкистов, и за артиллеристов.

У нас дома давно уже имелась маленькая пушечка. Орудие на телевизоре стояло, и мне отец с бабой Дашей не разрешали с ним играть. Говорили: нельзя, это памятный для папы московский сувенир. А пушка очень интересная была – тяжелая, из белого камня выточенная, причем сделанная с кучей мелких деталей…

– И с узорами? – догадалась я.

Сашка кивнул:

– Да, с резьбой – похожая на ту, из которой в нас «новобранцы» Саввы Романовича стреляли. И еще пушечка помещалась на красивой подставке. А прямо перед дулом, внизу, маленькие ядра кучкой лежали. И вот в тот день я чалился, как обычно, дома один. Грустил, и плакал, и с бабы Дашиной фотографией разговаривал, просил бабулю вернуться поскорей домой. Но потом себя пересилил и начал в танковое сражение играть. Расставил танчики с двух сторон в комнате и вспомнил, что перед большими битвами обязательно артподготовка бывает. А я три своих орудия дал перед этим поиграть Стасу из четвертого подъезда. Что было делать? И тут я посмотрел на пушечку. Думаю: постреляю из нее – понарошку, конечно, – а потом назад на телевизор поставлю, и никто об этом не узнает. Взял орудие осторожно, разместил его за боевыми машинами. И сражение пошло! Артподготовку я провел, дал приказ своим танкам наступать. Ну, а на них, понятно, немецкие «тигры» поползли – это я на полу машины двигал. И вот, когда передовой «тигр» поджег один мой «Т-34», я отдал танкистам приказ временно отступить. Развернул «русские» танчики и погнал их назад, в тыл. А сам-то полз вместе с машинами, к стене, лежа лицом к противнику! И забыл про пушечку – я ведь первый раз с ней играл! И вот я, выведя танки из-под огня, уперся ногой в стену. А там стояла пушка! У меня на ногах были отцовы ботинки – я надел их чтобы чувствовать себя настоящим полководцем… И вдруг услышал, что под подошвой у стены что-то хрустнуло! Меня аж подбросило! Смотрю, а пушка раскололась сразу в двух местах. Раздавил я ее башмаком! За голову схватился, а что делать? Камень почему-то очень хрупким оказался… И вот тут я, девчонки, повел себя как последний трус. Сразу подумал: «Хорошо, что отец на вахте. А бабушка еще не пришла домой». И это о бабе Даше! Сам-то ведь только и мечтал, чтобы она поскорее вернулась – якобы из магазина. И отца я тоже хотел увидеть, соскучился по нему сильно! «А мать, – думаю, – может, не поймет, что произошло. Ей до папиной пушечки никакого дела нет». Быстро собрал осколки, в газету завернул и в мусорное ведро выкинул. Тяжело мне стало, мутно на душе! Играть я больше не мог. Упал на диван и сидел до самой темноты, пока мать не пришла. Она и правда не заметила пропажи сувенира, но мне от этого только хуже стало. Просто с балкона вниз прыгнуть захотелось. Разбиться бы вдребезги, думаю, да чтоб еще удариться побольнее! Мать глянула на меня и говорит: «Чего надулся? Ну, засиделась немного у Аделаиды Казимировны. Она мне свои новые платья показывала, а потом мы журналы мод полистали. Проголодался? Так я печенья тебе на обед принесла. Иди чайник вскипяти». И достает из сумки печенье в пакетике, показывает мне. А я увидел курабье и сразу представил, какое оно жирное и сладкое… Ох, и затошнило меня! Просто наизнанку вывернуло. Мать вопит: «Ты что, какой-то дряни наелся? Не мог подождать немного?!» А я в ответ молчу, только головой мотаю. Мать от страха уже собралась «скорую» вызывать, но я тут я как заору: «Не надо! Ничего я не ел! И в больницу не поеду!» Она, видно, подумала, что мне от голода башню снесло. Побежала на кухню, быстро суп из пакетика сварила и даже картошки в него покрошила! Во как я мать напугал. Потом она мне в комнату тарелку с супом притаранила, поставила на столик и говорит: «Быстро ешь. И отцу, когда приедет, не рассказывай, что тебе плохо было». А я из тарелки хлебаю и думаю: может, мне рассказать по честнаку, что я пушку раздавил? Пусть мать меня прибьет до смерти! Это все же лучше будет, чем молчать и мучиться. Но я понимал: мать только плечами пожмет. Ее та пушечка почему-то раздражала. Мать раньше, до смерти бабушки, все хотела ее убрать с телевизора куда-нибудь подальше. Но отец с бабой Дашей не давали Ларисе Юрьевне сувенирчик запрятать, опять его на место ставили. Я чувствовал тогда: мать нисколько не расстроится, если сказать ей о сломе орудия. Может быть, она даже наоборот – обрадуется, что пушечки больше нет. А этого уж совсем невозможно было бы вынести – просто никак! Доел я тихо суп, пожевал печенья с чаем. Тошнить перестало, но в душе боль кипела! Я пошел к себе и лег. Чувствовал: это еще цветочки. Вот отец через три дня приедет, и наступит катастрофа. Я точно знал: ее не миновать…

– Разумеется, Александр, – тихо сказал скворец, по-прежнему сидя у Сашки на плече. – Тебя мучила совесть. А в такие минуты душа человека прозревает, и ее посещают предчувствия будущих бед.

– Да, – кивнул Иноземцев, – верно! Я четко понимал: отец в любом случае узнает о моем косяке. Но в мозгу только и стучало: хорошо, что не сейчас! А лучше бы этого не случилось вообще никогда! Понимаете? Я, как последний лупень, как Щука, трусил и убегал – и этим предавал отца и бабу Дашу. Я ведь не хотел, чтобы они возвращались. Представляете?! Но на самом деле хотел, да еще как! – тогда я наконец получил бы положенное и моя каторга сразу бы закончилась!

Вообще не помню, как провел те три дня. Будто в тумане бродил. Мать решила, что я все-таки заболел, и никуда из дома не отлучалась. Она что-то даже готовила – кажется, картошку варила и макароны, и я ел. Но вкуса не чувствовал. Только трясся, как подонок, и на дверь смотрел. Мать на третий день расспрашивать начала: не побил ли меня кто? Или, может, обозвал обидно? Но я молчал, и она отстала.

– Что же было, когда приехал твой отец? – спросила Светка.

Я ткнула подружку в бок и пожала плечами. К моему большому сожалению, Ковалева часто бывает бестактной. И обычно это случается со Светкой из-за ее нетерпеливого желания поскорее докопаться до истины.

Сашка нахмурился:

– Ну да, именно тогда и началось самое мразевое. Сначала-то отец ничего не заметил – сумки бросил, руки помыл и на кухню пошел. Мать к его приезду рассольник сварила – и супчик очень даже неплохой оказался, вполне съедобный. Я, правда, как на иголках сидел и не особо его распробовал. Отец на меня за обедом посматривал с удивлением. Спросил: «Ты не рад, что я приехал?» Я не смог ответить, в тарелку уставился. А мать сказала папе, что я уже несколько дней хожу вялый – наверное, поцапался с кем-то во дворе, а признаваться в драке не хочу. Ну, а после обеда – перед чаем, у матери в духовке еще допекался сладкий пирог – мы все в комнату пошли, и у меня сердце застучало прямо как бешеное. И, конечно, только сели на диван перед телевизором, отец сразу спрашивает: «А где сувенир?» Мать плечами пожала. Папа ко мне: «Ты его взял? Зачем?» Я молчу. Отец громче: «Куда ты дел Царь-пушку?» И тут я не выдержал, заревел, как мелкий Влад из пятой квартиры – помните, когда голубя у нас во дворе машина переехала? И птица, вся в крови, на асфальте билась? А Влад над голубем плакал, пока тот не умер, и мамаша никак не могла пацанчика домой увести?

Мы кивнули – еще бы не помнить! Ведь мы тогда втроем сидели у подъезда на лавочке и все видели. Страшно было и ужасно жалко голубя!

– Ну и сознался я, что пушку случайно расколотил! Не мог больше терпеть, понимаете? И сразу на душе легко стало, будто я в небо взлетел. Пусть, думаю, теперь отец меня ругает и наказывает как хочет. Самое страшное позади! Но оказалось, что нет.

– Неужели отец тебе наподдал? – недоверчиво спросило Светка. – Он вроде бы вполне добрый дядька.

– Да лучше бы взгрел он своего сына-лошару, – вздохнул Сашка. – А то… голову руками обхватил, согнулся по-стариковски. И молчит! Даже мать проняло – начала она мне пальцем грозить, будто я какой-нибудь трехлетний пузырь. Я не выдержал, говорю: «Пап, ну прости! Я же нечаянно». А отец поднялся и пошел на балкон курить раздетый. Было начало марта, холод стоял зимний. Мать схватила куртку, побежала за папой на балкон, кричит: «Сережа, оденься, пожалуйста! Не расстраивайся из-за ерунды. Другой сувенирчик купим, еще лучше прежнего!» Отец пуховик взял, а мать назад в комнату вытолкал. «Иди, – говорит, – а то простудишься. Я скоро буду». Ну, мать опять на меня накинулась, давай шепотом ругать. Я сижу, слушаю ее и думаю: «Когда же я наконец узнаю, в чем дело? Почему отец горюет из-за обычной игрушки, тем более – далеко не новой?» Ну, папа докурил, отнес куртку на место, сел рядом со мной и говорит: «Я тебе, Саша, уже рассказывал про свои молодые годы. Но ты не все знаешь. Потому и не понимаешь, как мне дорога была эта Царь-пушка. Теперь слушай». Ну, вот…