Поздняя весна. Повести и рассказы

– Пожалуйста, удалите предыдущее сообщение, как прослушаете, Яничка! – Это уже следующее, предпоследнее.

Ближе к концу третьего сообщения в голосе Яромира явственно слышались слёзы. Да. Ярек спешит жить, потому и живёт на полную катушку: изо всех сил тренируется, пока здоров, участвует в каждом или почти каждом матче своего клуба, может напиться-подраться, завёл себе домашнюю девушку, потом решил приручить ещё одну, дикую… Всё это не от хорошей жизни!

Мне сделалось жаль Ярека до боли в сердце, и я тихонько заплакала.

«Бедный Ярек! Выздоравливай скорее! – Обращалась я к нему мысленно. – Кажется, я втрескалась в тебя по уши, но мне нечего дать тебе, кроме помощи и дружбы. За свои тридцать с небольшим лет ты пережил столько ужаса и боли! Прости, Ярек, но я буду любить тебя издалека. Как бы я ни относилась к тебе, я не позволю больше никому использовать меня. Это исключено!»

Мой горячий, обильно смоченный слезами мысленный монолог прервал международный вызов. Звонила мать. Интересно, она в курсе, во сколько ей вылезет желание потрепаться посреди ночи? Дома время давно перевалило за полночь. И, потом, я же просила её писать мне сообщения, если что-то нужно. Почему она всегда пропускает мои слова мимо ушей?!

– … весело проводишь время! – Вещала мать каким-то возмущённо-восторженным тоном. – … сбивает с пути! Мне этот твой Милан никогда не нравился!

Я хотела в отместку ей сказать то же самое о её друге, но, во-первых, это было бы неправдой, потому что Анатолий Иванович мне нравится; это у него я научилась шутить с непроницаемым видом и делать вид, что ничего не боюсь, даже когда внутри всё сжимается от страха. Во-вторых, сказать такое было бы глупо, по-детски как-то.

– А кто из моих друзей тебе нравится, мама? – Спросила я как можно спокойнее.

На том конце повисла тишина, нарушаемая звуками работающего телевизора.

– Ну-у… Ну, я не знаю! – Выдала мать, наконец.

– Вот, и я не знаю…

– Вообще-то, я не об этом хотела с тобой поговорить! – Вывернулась мать.

– Ты начиталась обо мне всяких глупостей в Интернете? – Догадалась я. – Это всё неправда.

– Так уж, и всё? – Засомневалась мать.

– Всё. От начала и до конца! – Заверила я её.

– Видишь ли, Яна… – Снова начала мать, – дело не в том, сколько у тебя любовников и как ты проводишь с ними время. В конце концов, ты взрослый человек и отвечаешь за себя сама! Дело даже не в том, что родня и соседи прокололи мне все глаза твоим поведением. Просто ты мне такая не нравишься! Все эти шопинги по бутикам в сопровождении толпы поклонников, автографы, рестораны, шикарные наряды… Не твоё это всё, понимаешь?

– Я тебе всегда говорила об этом, – легко согласилась непутёвая дочь. – Я простая, ничем не примечательная девушка. Фельдшер…

Зря я произнесла это слово. Я совсем забыла в свете последних событий своей бурной жизни, что оно действует на мать, словно упоминание о прошлых романах мужа на ревнивую жену. Она в своё время была категорически против моего поступления в медицинский колледж после девятого класса. Ей хотелось, чтобы я шла протирать штаны в десятый-одиннадцатый, а после – учиться пять-шесть лет на юриста или экономиста какого-нибудь, затем перебирать бумажки в пыльной конторе, «как все нормальные люди», но я тогда взбунтовалась так, как не бунтовала больше никогда.

– … понос и рвоту! – Разорялась мать. – Тоже мне, призвание! На кого ты стала похожа, работая этим своим фе-е-е-ельдшером! – Последнее слово было произнесено с такой неприязнью и брезгливостью, что я расхохоталась.

– Видимо, я тебе больше нравилась, когда работала в администрации, да, мама? – Весело осведомилась я. – Зелёное лицо, перекошенное нервным тиком, синие круги… даже не под глазами, а вокруг них, серые губы! Вот, это был шедевр! Чистый Пикассо!

Мать замолчала на секунду, а потом выдала:

– Ну, нет, что ты! Тогда ты мне тоже не нравилась.

– А, когда я тебе нравилась? – Взорвалась я, словно граната в руках глупца, стащившего с неё зачем-то кольцо. – Я тебе и в школе не нравилась, потому что не была квадратно-гнездовой отличницей, потому что посещала дзюдо вместо нежно любимой тобой художественной гимнастики и драмкружок вместо музыкалки! Я тебе и в драмкружке, на сцене, тоже не нравилась, причём ни в одной роли – ни Бабы Яги, ни пажа, ни Настеньки! На кой ляд вообще было меня рожать, если я никуда не вписываюсь, не вкакиваюсь, никогда тебе не нравлюсь и, вообще, со всех сторон неправильная?!

На том конце давно шли короткие гудки, а я всё кричала и кричала в трубку свои обвинения, заливаясь уже не горячими даже, а, кажется, кипящими слезами. Входящие и выходящие женщины посматривали на меня кто со страхом, кто с недоумением. Одна из них, кажется, немного понимающая по-русски, сочувственно покачала головой, вышла и… привела с собой Марженку! Ну, кто её просил?

А кто просил меня тащить Милана в салон, в парк, на пробежку, в театр и в ресторан? Кто звал меня в комнату Яромира, когда там посреди ночи горел свет? Кто умолял Ярека везти друга-музыканта в салон для спортсменов и выбирать там для него стрижку футболиста? Кто просил доброго и правильного Милана давать мой номер телефона блудливому и лицемерному Збогару? Люди склонны проявлять заботу друг о друге, и это прекрасно. Правда, объект заботы не всегда бывает этому рад, но, что поделать!

Через десять секунд я рыдала в объятьях Марженки, мгновенно залив слезами плечо её ультрамодного, серого с красными вставками платья. Марженка гладила меня по волосам и повторяла:

– Всё будет хорошо, деточка моя! Всё перемелется! Он просто ещё не понял, какое сокровище ему досталось! Он подумает и прибежит обратно, и прощения у Янички попросит, – успокаивала Марженка, решив, что я поссорилась с молодым человеком.

Ну, вот! И она туда же!

– Я с мамкой поругалась! – Прорыдала я.

Оставалось только добавить, что именно поэтому я теперь у Милана и перекрываюсь, как Ванька.

– Это нехорошо, конечно, – тут же перестроилась Марженка, – но тоже поправимо. Между родными людьми бывает всё! Я тоже, знаешь, как со своей мамкой ругалась в твои годы? Она хотела, чтобы я вышла замуж… уже хоть за кого-нибудь, нарожала двоих-троих детишек и ходила бы по Любляне, толстая и довольная. Но, не тут-то было! У тёти Марженки совсем другие интересы. Вот и ты никого не слушай, живи своей жизнью. А мамочке твоей мы пошлём чудесный подарок, она и успокоится!

Кстати, хорошая мысль насчёт подарка. Мать всегда их любила и умела получать. Марженка молодчина! Она вовремя может сказать нужные слова. Они у неё самые простые, но, в тоже время, самые действенные.

Мой агент заставила меня умыться и замазать выступившие на моём лице красные пятна её плотным тональным кремом, не особо заботясь о растушёвке его по коже.

– Всё равно уже ночь, – пояснила Марженка, – и освещение в зале приглушённое. Никто ничего не разберёт. Мы сейчас проводим вас с Миланом до машины, а Милану всё равно, чем там вымазано твоё лицо, он видел тебя всякой!

И она рассмеялась своим молодым, серебристым смехом. Нет, мой агент не серебро, и не золото даже, а настоящий кусок платины высшей пробы!

Лица мужчин, ожидавших нас в зале, были напряжёнными и встревоженными. Я видела, как Милан отказал одной симпатичной молодой особе, пригласившей его на белый танец. Видимо, моё долгое отсутствие и впрямь напугало его.

– Наконец-то! – Сказал он, поднимаясь нам с Марженкой навстречу. – Я уж думал, тебя похитили, сестра! – Быстрый поцелуй в щёку.

– Ничего страшного, братец, – ответила я, как можно веселей и беспечней. – Я с мамкой по телефону заболталась!

– Очень хорошо, когда между пожилыми родителями и взрослыми детьми такие тёплые, доверительные отношения! – Изрёк Борис, и я подумала, что да, наверное хорошо. Жаль, что мне это неведомо.

– Время уже позднее, – произнесла Марженка задумчиво. – Не пора ли нам по домам? Всем нам, кроме Бориса, завтра рано вставать, так что…

Мы дружно с ней согласились, мужчины расплатились по счёту, и наше маленькое общество двинулось к выходу, ловя на себе радостные, восхищённые и огорчённые взгляды других посетителей и посетительниц «Рыбного Дома». Брат и сестра, как и обещала Марженка, проводили нас до машины, мы ещё раз условились о встрече с Борисом, и я уселась в автомобиль Милана рядом с ним.

На моего кровного брата неожиданно накатил приступ нежности, и он решил легонько погладить меня по щеке своим твёрдым, мозолистым указательным пальцем. На пальце при этом остался заметный слой тонального крема Марженки. Милан расхохотался и произнёс сквозь смех:

– Как хорошо, что ты приехала ко мне, сестрёнка! Без тебя я бы уже давно умер от тоски!

– Твоей сестрёнке клоуном работать в цирке! – Рассмеялась я в ответ и серьёзно добавила: – Без грима.

Мы снова так и покатились со смеху. Отсмеявшись, Милан спросил:

– Сильно она довела тебя на этот раз?

Он был в курсе наших с матерью отношений и всегда принимал мою сторону ещё до того, как вникнет, по обыкновению своему, во все детали.

– Изрядно, – честно призналась я. – Правда, я и сама наговорила в этот раз много лишнего.

Узнав, чего именно я наговорила, Милан успокоил меня:

– Ты правильно сделала. Пусть знает правду!

– Кто-то из великих сказал, что правду не надо швырять, как мокрое полотенце. Её следует подавать с поклоном.

– Ты уже миллион раз подавала ей правду с поклоном! – Возмутился Милан. – И та каждый раз летела тебе в лицо, как камень! Может, хватит уже?

– Ты прав, Милан, – согласилась я. – Конечно, хватит. Я не обязана соответствовать чьим-то представлениям о себе, даже если этот кто-то – моя мать. Она проживает свою жизнь так, как хочет, вот, и я ничем не хуже!

Мы закрыли эту тему и принялись болтать о том, как хорошо и плодотворно мы провели этот вечер, обсуждать еду и убранство ресторана, строить, достраивать и перестраивать планы на завтра-послезавтра.

В приподнятом настроении мы с Миланом вошли в гостиную, а там…

В гостиной стоял аромат каких-то диковинных, тяжёлых благовоний вперемешку с запахом давно не мытого человеческого тела, словно в приёмный покой больницы привезли индианутую тётеньку и грязного, загульного, командировочного дядьку одновременно. Мы с Миланом недоумённо переглянулись.

Однако рано мы начали удивляться.

На диване перед телевизором восседала… самая настоящая, разряженная в пух и прах, колоритная цыганка. Возраста она была явно далеко за пятьдесят, скорее, ближе к шестидесяти. Очень худая, кожа и кости. Платье на этой эксцентричной особе было тёмно-синее с крупными золотыми звёздами. Золото красовалось у неё в ушах, на руках, шее, запястьях и, как вскоре выяснилось, во рту, в виде золотых коронок.

Лицо цыганки было, конечно же, смуглым, волосы и глаза чёрными, а тонкие губы изо всех сил подчёркнуты ярко-красной помадой. Нанесена помада была довольно криво. Видимо, тётенька страдала дальнозоркостью, как и многие люди её возраста, но очков не надевала. На её вполне типичной, в общем-то, для цыганки физиономии со страшной силой выделялся нос. Я ещё никогда не видела таких тонких, горбатых и нагло выпирающих носов, но его обладательницу это «сокровище», кажется, нисколько не смущало: гордая посадка головы, вальяжная поза и невозмутимое выражение лица выдавали в ней очень уверенного в себе человека.

– А, явились, касатики! – Приветствовала нас тётка. – Я вас тут давненько уже поджидаю!

– Какого чёрта… – начал Милан, медленно, но верно заводясь.

Цыганка вскинула руку ладонью вперёд и предостерегла его:

– Никаких чертей ближе к ночи, касатик! А то, неровен час, явятся. Хотя, тебе ли их бояться, с таким-то ангелом-хранителем? – Произнесла она гораздо мягче и веселее, указывая на меня. – Я, собственно, по твою душу явилась, голубка. Иванко просил меня погадать тебе, девица.

Ах, вот оно что! Цыганку привёл Иван, чтобы она погадала мне. Интересно, кто его… впрочем, о людской заботливости я сегодня уже рассуждала.

– Так, вы друг нашего Ванечки! – Выдала я первое, что пришло в голову.

– Друг! – Презрительно повторила цыганка. – Я его цыганская мать!

Значит, вот, к кому Ванька сбегал в своё время от родителей!

– Тётка Джульетта я, – представилась не прошеная гостья.

– Я вернулся! – Послышался из прихожей звонкий голос Ванечки. – Марек поссал и… Ой, простите, Яничка. Знакомьтесь, это…

– Мы уже познакомились, – обрубила его тётка Джульетта. – Сядь в уголке и не мешай, ирод цыганский!

Я думала, что Джульетта, сейчас достанет карты, либо попросит мою руку, но она велела дать ей какую-нибудь мою вещь и..

– Заткнитесь всё! – Жахнула она, хотя мы и так молчали. – Мне нужно время, чтобы сосредоточиться.

Зажав в руке мою длинную, висячую моно-серьгу, Джульетта залезла с ногами на диван, забилась в самый дальний его угол и закрыла глаза. Милан давно уже сидел за столом, безучастно наблюдая происходящее. «Ирод цыганский» Иван присел на краешек кресла, постоянно отбрасывая с лица свои светлые, прямые волосы и неподвижно глядя перед собой бледно-зелёными глазами. Марек, как всегда, примостился возле его ног.

– В общем, так, красавица, – начала тётка Джульетта. – Я не совсем понимаю, зачем этот болван, – небрежный жест в сторону Ивана, – привёл меня сюда. Я гадаю только тем, кто переживает тяжёлые времена, у кого, как говорят ваши новомодные психологи, кризис в жизни, а у тебя всё хорошо! – Резюмировала она.

Да, у меня всё восхитительно! Лучше и не придумаешь. Надо сунуть ей пятёрку, этой гадалке недоделанной, и пусть катится в свой табор, варит ужин своему цыганскому барону или приворотное зелье на продажу, или что-нибудь ещё. Надо после её ухода проветрить, как следует, гостиную.

– Как, всё хорошо? – Вклинился Иван. – Яничка два дня назад в монастырь собиралась! Ещё она всё утро… – Тут Ванька осёкся, потому что для Милана с утра у меня была мигрень.

– Всё у неё хорошо! – Произнесла тётка Джульетта тоном, не терпящим возражений. – Янина уже встретила свою любовь. Высокий, золотоглазый шатен. У них полная взаимность, и в будущем они останутся вместе.

Иван рухнул в кресло, прикрыв ладонью глаза.

– Да, тут хоть обделайся кровавым поносом! – Выдала цыганская мать, видимо, в ответ на жест своего словенского сына.

– Но, у него… – робко начала я, пытаясь сказать, что у Яромира уже есть девушка, причём не какая-нибудь дикая вроде меня, а ручная, домашняя.

– У него вся душа по тебе изболелась, голубка ты моя сахарная! – Запричитала тётка. – Он жизни своей без тебя не мыслит, так ты его зацепила. Бросишь – с ума сойдёт! – Резюмировала она. – Ещё успех тебя ждёт, красавица, деньги, слава… Нет, этот Иван меня точно с ума сведёт! «Яничке плохо, погадай Яничке…» Тьфу!

Тут тётка Джульетта поднялась с дивана, подошла ко мне поближе и попросила Ивана включить верхний свет, потому как всё это время в гостиной горел только лишь торшер да пара неярких светильников, вделанных в стены. Цыганка внимательно вгляделась в моё лицо и без всяких церемоний, достаточно грубо спросила:

– А, чего ревела-то, дура? – Я настолько остолбенела от этого вопроса, что ничего не смогла ответить, а Милан вскочил со своего места и двинулся к нам, уничтожающе глядя на тётку. – О его здоровье переживаешь? – Продолжала та невозмутимо. – Зря! Он молодой, сильный, скоро поправится. Ну, поболеет немного, потом ещё похандрит чутка, а после будет, как новенький! Вот, ведь! Нашла, из-за чего слёзы лить!

Похоже, тётка Джульетта умела гадать только на личную жизнь и успех. Моих горьких слёз, пролитых из-за ссоры с матерью, она, кажется, не увидела в упор. Ну, и шут бы с ними. На меня неожиданно нахлынула такая усталость, что ноги начали подкашиваться. Я достала из сумочки двадцатку и молча протянула её гадалке. Та с охотой взяла деньги. Я думала, что она сейчас уйдёт, но нет. Джульетта принялась болтать о том, какие мы с Миланом, оказывается, хорошие люди.

– … и друг замечательный! – Нахваливала она Милана. – Когда в прессе началась вся эта шумиха вокруг вас с Яничкой…

– Какая тебе пресса? – Встрял Иван. – Ты читать-то не умеешь!

– Заткнись, ирод цыганский! – Задвинула его строгая таборная мать. – Старших уважать надо, а в тебе ни капли почтения не имеется. Отсюда все твои беды!

– А, твои откуда? – Спросил Иван саркастически.

– От верблюда! – Обрубила его в очередной раз тётка Джульетта. – Жизнь – она как лес хвойный. Каждый иголками исколется, и каждый свой урожай шишек соберёт. Верно я говорю, господин Котник? – Обратилась она к Милану. – Вот, ты, например, касатик, купился в своё время на красивую обёртку, да, и упустил настоящий брульянт! – Чёрный, кривоватый палец направился прямо в мою плоскую, спортивную грудь, дабы ни у кого из присутствующих не осталось сомнений по поводу того, кто здесь есть «настоящий брульянт», а то вдруг Ванька или Марек.

От её слов Милан густо покраснел.

– Тебе ещё адски свезло, что Яничка сестрой тебе быть согласилась! А то лежал бы сейчас с судном под задницей, и кормили бы тебя с ложки. Так, вот, – продолжала милая тётечка, как ни в чём не бывало, – весь наш табор после тех позорных статей про вас на дыбки вскинулся. Все галдят, как так, мол, культурные люди, сплошь знаменитости, книжки умные пишут, на виолах шпарят, по чемпионатам ездиют, а сами… Я им тогда сразу сказала: «Заткнитесь, ироды цыганские! Не смыслите ни черта в жизни, так хоть рты свои не разевайте! Яничка Рупник – ангел с крыльями, брат её кровный Котник, – тут Милан посмотрел на Ивана настолько выразительно, что тот весь сжался в своём кресле, – вообще божий человек! Да, и друг его, Збогар, – не кто попало! Господин Котник, с кем попало, не водится! Разве что, с нашим Иванком, да, и то по родственной необходимости. Всё врут эти ваши газеты, и не годятся ни на что, кроме как… на самокрутки!

Она ещё долго могла бы так разоряться, но Милан достал из бумажника, кажется, тоже двадцатку и позолотил Джульетте её чёрную, цепкую ручонку, после чего та, наконец, свернула своё выступление, откланялась и отбыла в ночь в сопровождении смущённого, окончательно сжавшегося в комок Ивана.

Я открыла все окна в гостиной, которые были затянуты сетками от комаров, и в комнату хлынул свежими струями упоительный ночной воздух, вытесняя на своём пути цыганские благовония и прочие застоявшиеся ароматы. Милан застыл посреди гостиной. Он был до крайности смущён и прятал от меня взгляд. Я подошла, обняла его за плечи и заставила посмотреть мне в глаза.

– Всё в порядке, Милан, братец мой дорогой, – тихо произнесла я. – Всё сложилось, как сложилось. Обратно уже ничего не вернёшь, – Милан порывисто кивнул. – Всё будет хорошо, – продолжала я. – Всё, что наше – останется при нас. Всё, что не наше – уйдёт.

– Да, сестрёнка, – произнёс Милан, овладев собой. – Наше никуда от нас не денется, а чужое не удержишь, как ни старайся.

Я сказала, что буду у него через двадцать минут. Сама направилась в свою комнату, не спеша разделась, приняла душ, облачилась в домашний костюм. После собрала грязные вещи, пошла с ними в прачечную и запустила стирку. Пока я буду заниматься Миланом, стирка как раз закончится. Я успею всё повесить и лягу спать… на пару часов, чтобы потом навестить Милана, шатаясь и тараща от недосыпа глаза. То, что я настирала прошлыми ночами, покоилось теперь в корзине для глажения и тоже требовало внимания и ласки. Что ж, всему своё время. Сейчас надо, как можно скорее, уложить Милана, а то скоро уже забрезжит рассвет, а мы ещё и не думали ложиться.

Я делала Милану массаж под аромат ванили и музыку для релаксации, сочинённую когда-то в древности невозмутимыми сынами гор. Мы вели неспешную, приятную беседу. К счастью, Милан не заговаривал ни о Яреке, ни о нашем прошлом, а то я не знаю, что со мной было бы.

В этот раз он лёг в кровать сразу же после душа и не возражал, когда я погасила весь свет в спальне.

– Спокойной ночи, Яничка, – произнёс Милан мягко.

– Спокойной ночи, Мильчик, – отозвалась я.

Я очень редко называла его этой уменьшительной формой имени, разве что когда Милан болел, либо умирал кто-то из его близких, но сегодня особенный день, и мы никому об этом не скажем.

Я решила на сон грядущий прослушать последнее сообщение Ярека, ведь до него так пока и не дошла очередь.

– Спокойной ночи, Яничка, мой золотоволосый, синеглазый ангел! – Произнёс совершенно осипший, больной голос Ярека, и из глаз моих уже в третий раз за эти бешеные, нескончаемые сутки заструилась надоевшая до колик, солёная, горячая влага.

Глава 15

Кто-нибудь объяснит мне, почему самые заезженные штампы вызывают такую бурю эмоций, когда произносятся любимым голосом и вливаются при этом в любящие уши? Я подозреваю, конечно, что ответ кроется в самом вопросе, но, всё же, есть вещи, которые никогда не перестанут меня удивлять.

Проснувшись через два часа, когда небо на Востоке начало уже оранжеветь, я, шатаясь и позёвывая, отправилась в комнату Милана проверить, всё ли с ним в порядке. Открыв дверь, я обнаружила, что Милан спит сегодня в своей комнате не один: на кушетке возле стены примостился, поджав ноги, Иван, а под кушеткой вытянул свои длинные чёрные лапы Марек.

Ванька сразу же замахал на меня руками, мол, иди, спи, нечего тут шататься по ночам. Взглянув на Милана, я поняла, что спит он на этот раз спокойно и крепко. Я вышла, не забыв жестами поблагодарить Ивана за заботу. Прав был Милан: Ванька добрый парень, но, сколько в нём всего остального при этом! Я подумала с надеждой, что когда-нибудь всё остальное перерастёт в нечто лучшее, и под эти благостные мысли уснула до половины восьмого утра.

Я не спеша поднялась, умылась, почистила зубы, оделась и спустилась в гостиную. Вид у меня, конечно, после вчерашнего слёзопролития был так себе, но я знала: ничто не разгоняет отёчность лица лучше, чем хорошая физическая нагрузка с утра пораньше. Милан ждал меня внизу, полностью готовый к пробежке. Утро обещало быть ясным, спокойным и обычным, но это я зря так подумала.

Выйдя из калитки, мы с Миланом оба застыли в немом изумлении. На противоположной стороне улицы нас ждал… Борис собственной персоной! Оказывается, этот атипичный юрист не только интересный собеседник, но, и слушатель замечательный. Вчера за ужином Милан всего лишь раз вскользь упомянул о том, что мы с ним собираемся в восемь утра на пробежку, а Борис запомнил, и – вот он, тут как тут! Интересно, как он сюда попал? Видимо, приехал на такси. Я знала, что Марженка живёт в городской квартире в самом центре Любляны, а это далековато от дома Милана.

По правде сказать, мы оба – и я, и Милан, – были немного раздосадованы появлением незваного партнёра. У нас за много лет сложился свой темп и ритм тренировок, а тут посторонний человек. Вдруг он будет тащиться как черепаха и всё время просить подождать его? Или, напротив, примется демонстрировать нам свои спортивные достижения, потихоньку вминая нас… сами понимаете, во что.

Однако все наши опасения оказались напрасными. Борис проявил себя как замечательный партнёр по бегу. Он влился в наш с Миланом маленький, дружный коллектив без малейшего напряжения, словно занимался с нами вместе целую вечность.

После пробежки Милан пригласил Бориса в дом:

– Куда вы поедете в таком виде? – Обратился мой брат к нашему новому знакомому. – Пойдёмте, примите душ и переоденетесь в сухое. Кажется, у нас с вами примерно один размер.

– От душа не откажусь, – согласился Борис, – а всё своё ношу с собою! – Выдал он с хитрой улыбкой, извлекая из кустов перед домом Милана свой видавший виды армейский рюкзак. Мы все трое дружно рассмеялись.

Я заметила, что глаза у Бориса почти того же цвета, что и у Яромира, только не такие большие и выразительные. Вчера вечером в приглушённом свете «Рыбного дома» они казались совсем тёмными, а утром выглядели намного светлее, да, так и отливали золотыми искрами! Ещё у Бориса очень весёлый, почти юный смех.

Я начала вспоминать, что говорила цыганская мать Ванечки прошедшей ночью. Высокий, золотоглазый шатен… Борис тоже шатен с золотыми глазами, а для низкорослой тётки Джульетты его средний рост вполне себе мог показаться высоким. Правда, смущают некоторые мелочи вроде моих переживаний о здоровье этого самого шатена… Так, тётка могла и попутать! Мало ли, что?.. Меня охватил приступ самой дурацкой весёлости, и весь наш короткий путь до Миланова крыльца я петросянила так, что мужчины покатывались со смеху.

Войдя в дом, я сказала, что жду всех к завтраку примерно через сорок минут и отправилась в свою комнату.

Едва войдя к себе, я вздрогнула и чуть не начала заикаться, потому что на моей кровати возлежали его высочество наследный цыганский принц Иван Робертович Котник собственной персоной. Возле окна валялся довольный Марек, догрызавший мою любимую деревянную расчёску.

– Что это за хмырь с вами припёрся? – Поинтересовался Иван равнодушно.