Дом Иова. Пьесы для чтения

Короткая пауза.

Николсен (осторожно): И у вас нет никаких сомнений, что это был именно призрак господина Дональда?

Пастор: Никаких сомнений, сын мой. Потому что если бы ты знал Дональда, то не стал бы сомневаться в этом ни одной минуты. Только от Дональда могло так пахнуть рыбой и луком, как пахло от этого несчастного призрака.

Николсен: Пахнуть рыбой?.. Вы прежде ничего про это не говорили… Кто-нибудь видел когда-нибудь, чтобы от призрака пахло рыбой и луком, господа?

Вербицкий: А почему бы и нет? В конце концов, он был рыбак. Почему бы рыбаку после смерти не пахнуть рыбой?

Розенберг: Значит, по-твоему, если умрет рыбак, он будет пахнуть рыбой, а если умрет кондитер, то он будет пахнуть патокой и цукатами, так что ли?.. А чем же тогда, интересно, будет пахнуть наш президент?

Следователь: Господин Розенберг!

Розенберг: Молчу… (Сердито). А чтобы меня не заподозрили случайно в государственной измене, с этой минуты я буду говорить только про погоду… Или про этот чертов призрак, о котором вы болтаете уже два часа!.. (Выходя из-за стола и подходя к стойке бара). Давай-ка, налей мне, Брут чего-нибудь покрепче… Двойную, нет, тройную, четверную, пятерную… Ну, что ты ждешь? Наливай, если не хочешь, чтобы я рассказал всем присутствующим, как ты упал в седьмом классе с дерева, когда полез подглядывать за учительским туалетом.

Брут молча наливает. Быстро выпив, Розенберг, раскинув руки, исполняет нечто среднее между чечеткой и цыганочкой. Прихлопывая и притопывая, он лихо проходит вокруг сцены, задержавшись на несколько мгновений возле стола Следователя, кружит подхваченный стул, затем возвращается к своему столу и, тяжело дыша, опускается на стул.

Николсен: Браво, господин Розенберг!.. Боюсь, что против такого серьезного аргумента не устоит никто. (Пастору). А кстати, об аргументах… Господин пастор. Растолкуйте мне, ради Бога, как следует понимать, что вас называют то святым отцом, то господином пастором, то снова вашим преподобием?.. Что за путаница, ей-богу?

Пастор: Никакой путаницы, сын мой… Все дело в том, что мне приходится одновременно окормлять здесь сразу две конфессии. Святую Римско-Католическую церковь – с одной стороны, и Святую лютеранскую церковь – с другой. Вот почему по четным числам я католик и верный сын Святого престола, а по нечетным – протестант и опять-таки верный сын, но уже местной реформаторской общины, о чем вам чистосердечно могут засвидетельствовать все прихожане.

Николсен: Невероятно. (Оглянувшись, шепотом). Вы это серьезно?.. Но что говорит по этому поводу канон?

Пастор (тоже шепотом): Я отвечу вам так, сын мой. Когда мы будем умирать, то самое последнее, о чем мы вспомним, будет канон.

Николсен: Прекрасно… Но тогда скажите мне, что говорит по этому поводу ваше собственное сердце?

Пастор: Только то, что, невзирая на все заблуждения своих последователей, Христос не был ни католиком, ни протестантом, ни православным.

Николсен: Браво, господин пастор!.. (Негромко аплодирует). Вы великий человек, и я собираюсь немедленно выпить за ваше здоровье.

Пастор: Удивительно, но почему-то мне тоже пришла в голову эта самая мысль … Давайте спросим господина Брута, что он думает по этому поводу?.. Господин Брут…

Подвинув два стаканчика, Брут молча наливает.

Николсен: Похоже, вы тоже великий человек, господин Брут.

Брут (мрачно). В последнее время мне так почему-то не кажется.

Пастор: Тогда во славу Божью! (Пьет).

На пороге бильярдной появляется Бандерес, и вслед за ним – Осип.

Эпизод 16

Бандерес (громко): Партия!

Пастор (поперхнувшись): Пресвятая Дева Мария! Так можно напугать человека до смерти!.. (Повернувшись). Бандерес!

Бандерес: Простите, ваше преподобие! (Сняв шляпу и склонившись, подходит к Пастору под благословение).

Пастор (благословляя Бандереса): Ну, разве можно так орать?.. Ревешь, как иерихонская труба.

Бандерес: Виноват.

Осип (возвращаясь к своим картам): Это он от радости, что выиграл у меня две партии.

Бандерес: Это я от радости, святой отец… Может, хотите сыграть?.. Я дам вам фору.

Пастор: Ах ты, неугомонный человечек!.. Ну-ка иди сюда, разбойник, иди сюда бедная душа. (Заставляет Бандереса встать на колени, положив ему ладонь на голову). Вот он, истинно райский житель, не в пример всем нам. Уж будьте уверены, что он войдет в Рай с кием и мешком с шарами, и Бог не прогонит его, потому что Бог ценит простоту и доверчивость, а не Суммы теологии, от которых в голове рождаются одни только нелепые вопросы. (Отпустив Бандереса, идет по сцене, нетвердо ступая). Нам всем бы следовало поучиться у него, потому что он лучше всех нас понимает язык, на котором с нами разговаривает Бог, чьи истины просты, как закат солнца или как ветер, дующий с моря… Возьмите, хотя бы, вот этот бильярд, которым Бог хочет сказать нам, что между людьми самими по себе не больше разницы, чем между этими бильярдными шарами, и только присутствие Божье делает нас непохожими друг на друга, потому что одних Он загоняет в лузы, других бьет о борта, срывает со своего места, стучит друг о друга, гоняет по всему полю и заставляет кружиться, чтобы потом оставить нас на бильярдной полке в ожидании часа Страшного суда, о который мы тоже не знаем ничего достоверного, ибо в глазах Божьих мы всегда будем только бедными бильярдными шарами, между которыми, на самом деле, нет никакой разницы.

Бандерес всхлипывает, потом плачет, закрыв лицо шляпой.

Розенберг: С таким красноречием вам бы следовало работать в похоронном бюро… Смотрите, вы даже бедного Бандереса довели до слез.

Пастор: Если человек еще в состоянии пролить слезу, это значит, что он еще может надеяться на благоприятный исход, чего о вас я сказать пока не могу, господин Розенберг… (Бандересу). Не стесняйся, сын мой. Плачь. Рыдай. Голоси во все легкие. Взывай. Умоляй. Проси. И Бог недолго заставит тебя ждать, если твои слезы искренни и мольбы идут из самого сердца…

Бандерес (поднимаясь с колен): Я хочу дать обет, святой отец.

Пастор: Прекрасно, сын мой… Прекрасно.

Бандерес: Я дам обет Деве Марии всегда давать своему противнику фору в два шара… Вы думаете, два шара будет достаточно?

Пастор: Я думаю, что два шара – это хорошая фора.

Бандерес: Я тоже так подумал, святой отец.

Пастор: Мне кажется, ты принял прекрасное решение, сын мой. Теперь тебе надо присесть и помолиться Богу, чтобы Он услышал тебя и наградил твердостью сдержать твое прекрасное обещание!

Бандерес: Я так и сделаю, святой отец. (Садится за дальний столик и, сложив перед собой руки, погружается в молитву.)

Небольшая пауза, в продолжение которой Пастор, нетвердо ступая, подходит к висящей на стене шарманке.

Пастор: А вот и наша красавица… (Николсену). Знаете, что это за инструмент, господин корреспондент?

Николсен: Я как раз собирался вас спросить. Мне сказали, что вы знаете о ней кое-что интересное.

Пастор: Кое-что, кое-что, господин корреспондент… Ты позволишь, Брут?..

Брут: Если только ваше преподобие не станет снова швырять ее на пол.

Николсен: Позвольте…

Пастор: Нечего, ничего, милый. (С трудом снимает шарманку со стены). Просто всякий раз, когда поднимаешь что-нибудь тяжелое, надо вспомнить своего Господа, который нес свой крест – и тебе сразу станет легче… (Надев ремень шарманки на шею, Николсену). Видите, какая роспись?.. Это просто чудо. Вот город Миггидо, возле которого предопределено свершиться Армагеддону… Видите?.. А вот тут из расщелин и пещер уже поднимается адское воинство, тогда как здесь с небес спускаются ангелы небесные во главе с архистратигом Михаилом, чтобы положить конец царящему на земле злу… (Осторожно поворачивает ручку шарманки).

Небольшая пауза. Шарманка играет.

(Перестав играть). Все дело в том, что один довольно поздний еврейский мидраш, который мне удалось раскопать, рассказывает, что эту шарманку сделал сам великий Ицхак бен Йозеф Великолепный из Праги, получив во сне повеление от Всемогущего сделать инструмент, которому бы не было равного во всем мире… Легенда рассказывает, что рав Ицхак создал ее в одну ночь, окропив ее своей кровью, а ангелы летали над его головой и помогали ему, так что на рассвете эта шарманка была готова… Она обладала целой кучей удивительных свойств, но самое главное, конечно, было не это. Главным было то, что Всемогущий обещал Ицхак бен Йозефу, что придет день, когда эта шарманка заиграет сама по себе, без помощи человеческих рук, и это будет значить, что полнота времен, наконец, исполнилась, и на земле родился Машиах, который вытрет все слезы и исцелит все болезни…

Николсен (несколько озадачен): А разве Машиах еще не пришел?

Розенберг: Это спорный вопрос, господин корреспондент.

Николсен: Вы так думаете? (Пастору): Вы слышали, господин пастор?

Пастор (снимает с плеча ремень шарманки и отдает ее Николсену, который возвращает ее на место): Не хотелось бы огорчать господина Розенберга, но если внимательно посмотреть в корень вещей, то окажется, что найти какую-нибудь серьезную разницу между теми, кто думает, что Мессия уже пришел и теми, кто все еще ждут его прихода, довольно сложно. (Опустившись на ближайший свободный стул, сердито). Потому что какая, в сущности, может быть разница, если мы все по-прежнему сидим по уши в дерьме и ждем, когда нас, наконец, из него вытащат, не в состоянии самостоятельно пошевелить для своего спасения даже пальцем?.. Или, может, господин Розенберг полагает, что для такого важного дела, как спасение, обязательно должна быть соответствующая форма?.. Ну, тогда я скажу ему на это, может быть немного грубо, что Бог плевать хотел на все формы, так что если мы действительно доверяем Его мудрости, то нам должно быть тоже совершенно наплевать, вытащит ли Он нас из дерьма с помощью Торы, Аугсбургского вероисповедания или щипчиков для орехов… (Не давая Розенбергу открыть рот, громко). На-пле-вать!

Вербицкий (примиряюще, слегка показавшись из-под газеты): Господа, господа… Ну как вам только не надоест. Лучше послушайте, что пишут в газете. Волосы встанут дыбом. Четырнадцатилетний подросток изнасиловал свою бабушку после того, как она отказалась купить ему новую доску для скейтборда.

Пастор (поднимаясь со стула): Что и требовалось доказать!.. (Подходя к стойке). Налей-ка мне за счет заведения, Брут…

Брут: Мне кажется, вам уже достаточно, господин пастор.

Пастор: Наливай, наливай, скупердяй… Бог знает, когда надо остановить своего верного слугу, чтобы он устоял на путях погибели!.. Ну что ты ждешь, маловер?

Брут наливает. Короткая пауза.

(Взяв стакан). Какое все-таки это нелепое создание, которое носит имя «человек»! Он может обнять в своей маленькой голове все бытие или полюбить своим маленьким сердцем весь мир, а может пожалеть своему ближнему полстакана какого-то грошового виски, от которого на следующий день наверняка будет страшная изжога… Это я про тебя говорю, Брут.

Брут: Я догадался.

Пастор: Во славу Божью. (Пьет).

Брут: Аминь.

Пастор (поставив на стойку стакан): А вот теперь, кажется, я чувствую в себе силы довести до вашего сведения кое-что важное.

Брут: Святой отец!.. Ради Бога…

Пастор (нетвердо держась на ногах, подходит к свободному стулу): Попрошу тишины! (Пытается забраться на стул).

Николсен: Вы рискуете упасть… Господин пастор!..

Пастор (забравшись на стул): Плевать!.. Если я должен что-то сказать, то я скажу это, даже если все силы Ада придут, чтобы выдернуть из-под меня этот чертов стул!.. (С трудом удерживая равновесие). Потому что я уполномочен заявить вам всем, что Страшный суд, которого вы все так боитесь, уже состоялся!.. Только не думайте, что это хорошая новость, как это делают дураки, которые мечтают избежать Божьего суда, не догадываясь, что на свете есть вещи и похуже!.. Им и в голову не придет, что их не позвали на Страшный суд просто потому, что они не представляют для Бога никакого интереса. Потому что какой же, по-вашему, интерес может представлять для неба это двуногое, грязное животного по имени человек, которое почему-то считает, что его обязательно кто-то должен спасать?.. (Взмахнув руками, почти валиться со стула).

Николсен: Господин пастор! (Подбежав, помогает Пастору обрести равновесие).

Пастор: Жалкие, трусливые насекомые, которые собрались сегодня здесь, чтобы дождаться призрака нашего старого Дональда, потому что они боятся умереть, не встретив в жизни ни одного чуда, которое бы успокоило их сомнения и избавило бы от страхов!.. Вы надеетесь, что Бог помашет вам этим чудом, как машут у своих дверей зазывалы, давая вам знать, что они могут предложить вам хороший товар. Как будто творя чудеса, Бог покупает себе сторонников, словно какая-нибудь шлюха, которая ходит от одного клиента к другому, ожидая кто даст больше!.. (Качается).

Николсен (пытаясь удержать Пастора): Вы упадете, святой отец.

Пастор (качаясь): Нет, ты только посмотри!.. Они думают, что Бога можно купить, и это – потому что они сами, ничуть не хуже продажных девок готовы продаться за любую ерунду, – за чудо, или за убедительные доказательства, или, на худой конец, за наши великие традиции, от которых уже давно воняет так, что лучше держаться от них подальше… (Кричит). Господи!.. Разве о традициях ты думал, когда тебя поднимали с крестом?

Розенберг: Возможно, это не мое дело, но мне кажется, что господин пастор опять богохульствует.

Пастор: А ты, наверное, думал, что я буду окуривать тебя благовоньями и мазать елеем, чертов Розенберг!.. Да, я богохульствую, и притом к большому удовольствию нашего Создателя, надеясь, что Он вспомнит про нас и немного посмеется вместе с нами, грешными, которые не заслужили даже того, чтобы им позволили добраться до подмостков Страшного суда!.. (Качаясь). Только не думайте, что это сойдет вам с рук, маловеры. Потому что мы все тут великие грешники, которые не убивали, не грабили, ни насиловали, а только читали газеты, писали друг другу рождественские открытки и думали, что стоит нам пару раз прочитать "Отче наш", как Небеса впустят нас в свое сердце… И ты, Розенберг, и ты, Брут, и наш столичный господин следователь, между прочим, тоже!

Николсен: Браво. Браво, господин пастор.

Следователь: Я все-таки хочу напомнить некоторым присутствующим, что нахожусь здесь, некоторым образом, при исполнении.

Пастор (спускаясь со стула, тяжело): Значит, ты грешник при исполнении, сын мой… Не думай только, что ты кого-нибудь здесь этим удивишь. (Медленно идет и останавливается на авансцене, издалека). Потому что, мы все тут грешники, которые находятся при исполнении своих грехов… (Зевает, опускаясь на пол). Своих мелких, скучных, унылых, вонючих грехов… (Ложится, подогнув ноги и сразу засыпает).

Короткая пауза.

Николсен (подойдя ближе к сидящему пастору, шепотом): Он, кажется, уснул.

Брут: Пошли, Господи, ему долгий и глубокий сон. (Достав из-за стойки плед, швыряет его Николсену).

Розенберг: Аминь.

Небольшая пауза. Николсен накрывает спящего, затем опускается на свободный стул, достает блокнот и начинает записывать.

Вербицкий: Вот, послушайте. (Читает). Удивительной способностью обладает филиппинский маг и кудесник Мазармук из деревушки Мальпаро. После соития с ним, любая женщина становится моложе как минимум на десять лет… Хочешь быть магом, Брут?

Брут: Да.

Вербицкий: И я почему-то тоже.

Осип (рассматривая карты): А вот у меня неприятная новость для господина Розенберга.

Розенберг: Опять?..

Осип: Увы.

Розенберг: Я ведь сказал тебе, чтобы ты выбросил эти карты в помойное ведро.

Осип: Боюсь, что это не поможет, господин Розенберг. Если карты говорят, что ваш сын умрет молодым, значит, так оно и будет.

Розенберг: Но у меня нет никакого сына.

Осип: Карты не обманывают.

Розенберг: Ну, разумеется, нет. Они только немного водят нас за нос, но ведь на это можно не обращать внимания, правда?

Осип молча пожимает плечами. Небольшая пауза, в завершение которой на верхней площадке винтовой лестницы появляется Тереза. Медленно спускается вниз.

Эпизод 17

Тереза: Господи, кто же это тут у нас так храпит?.. Господин пастор?

Брут: Тише дочка… Пусть немного отдохнет.

Тереза: Могли бы положить ему что-нибудь под голову. (Подходя к столу, за которым сидит Осип). Ну, что? Узнал что-нибудь интересное?

Осип: Ничего.

Тереза: Совсем?

Осип: Если тебе интересно, то у Розенберга должен помереть молодой сын.

Тереза: Какой ужас. (Оглядывается на Розенберга). Но у него нет сына.

Осип: Раз карты сказали, значит, так оно и будет.

Тереза: Какой ты смешной… Думаешь, тебе помогут эти разрисованные кусочки картона?

Осип: А ты думаешь, старик, который сидит на облаках и повелевает идти дождю, поможет лучше?

Тереза: Не говори так.

Осип: В конце концов, в помощи всегда главное сама помощь, а не тот, кто тебе ее предлагает.

Тереза: Я этого не понимаю. (Отойдя, делает несколько шагов по сцене, затем подходит к висящей на стене шарманке). Мне кажется, что помощь, это когда тебе дают быть самим собой. (Дотрагивается до шарманки). Как, например, наша шарманка. Когда я на ней играю, то помогаю ей извлечь звуки, потому что сама она без меня этого не может. Но играет ведь она, а не я.

Осип молчит. Короткая пауза.

Ты слышишь, что я сказала?

Осип: Слышу.

Тереза (поглаживая шарманку): Знаешь, если бы это было возможно, то я пошла бы вместе с ней по какой-нибудь дороге, которая ведет неизвестно куда, и шла бы себе так по лесам, по лугам, по виноградникам, и играла бы всем, кто встречался мне на пути, потому что, мне кажется, трудно встретить человека, который не захотел бы послушать такую прекрасную музыку. (Осторожно поворачивает ручку шарманки).

Шарманка играет первые такты мелодии.

Брут (громким шепотом): Тереза!

Тереза: Ой!

Вербицкий: Вы разбудите господина пастора, мадемуазель.

Тереза: Я совсем забыла…

Пастор (просыпаясь): Что такое? (Сев и озираясь по сторонам). Я, кажется, немного вздремнул.

Вербицкий (тихо): А, черт!

Тереза: Ничего страшного, господин пастор.

Розенберг (в сторону): Кошмар с улицы Вязов возвращается.

Пастор (приходя в себя): О-о… Кажется, мне даже что-то приснилось… Какой-то сон, в котором мы все любим друг друга и живем одной большой и дружной семьей. А потом я подумал, что такие сны нам любит посылать враг рода человеческого. Он делает это для того, чтобы наше пробуждение было еще ужаснее. И когда я об этом подумал, то проснулся… (Взглянув на часы). А время-то, Господи! (Поднимаясь с пола). Думал поработать сегодня вечером над воскресной проповедью, а вместо этого взял и заснул, как последний пропойца… Ах, Господи! Как же все-таки мы слабы даже в самом малом!.. Не правда ли, господин Брут?

Брут: И не говорите, святой отец.

Пастор (подходя к стойке): Однако не будем и отчаиваться, сын мой… Посмотри, – если бы я не заснул, то у меня не было бы и повода чувствовать угрызения совести, а значит, я был бы лишен возможности лишний раз угодить небесам своим раскаяньем, так что еще неизвестно – не послало ли мне этот сон само Небо, желая, чтобы я раскаялся и твердо встал на путь исправления… Разве редко мы сталкиваемся с тем, что Небеса сами ввергают нас в пучину беззакония, чтобы потом протянуть нам руку помощи и вывести к свету? (Бруту, понизив голос). Вот почему, если ты нальешь мне немного виски, сын мой, то сможешь в какой-то мере считать себя исполнителем Божьей воли.

Брут: А может, будет лучше, если я сразу протяну вам руку помощи, святой отец?

Пастор: Нет, нет, сын мой. Все должно быть по правилам. Нельзя в таких важных вещах полагаться на собственное разумение… Давай, милый. Наливай и помни, что тот, кто не погиб, тот и не спасся.

Брут: В таком случае, позвольте пожелать вам удачной погибели, господин пастор. (Наливает).

Пастор: Аминь. (Быстро опрокидывает стаканчик, и какое-то время стоит, зажмурившись от удовольствия).

Небольшая пауза.

Брут (осторожно): Надеюсь, раскаянье уже близко?

Пастор: Да, сын мой… Я уже чувствую, как Небеса открывают мне свои объятия, так что я могу сказать самому себе с полным правом – изыди с миром!.. (Обернувшись ко всем присутствующим). Прощайте, господа.

Брут: Будьте здоровы, господин пастор.

Тереза: Я провожу вас, святой отец.

Пастор: Это лишнее, дочь моя. Слава Богу, я еще чувствую себя в силах потягаться с любым призраком, которого пошлет нам адская бездна. (Обернувшись, всем присутствующим). Господа.… Славьте Господа и будьте счастливы. (С поклоном уходит).

Звонит закрывшаяся за ушедшим дверь. Короткая пауза.

Эпизод 18

Вербицкий (из-за газеты). Не знаю, как вы, господа, но лично я чувствую себя с уходом нашего штатного святого гораздо лучше.

Тереза: Вы всегда были несправедливы к нашему бедному пастору, господин Вербицкий… Смотрите, Бог вас накажет.

Вербицкий: Боюсь, что не одного только меня, мадемуазель Тереза.

Тереза: Но вас в первую очередь. (Бруту). Не хочешь, наконец, немного передохнуть, папа?

Брут: Хочешь, чтобы я пошел и надрал задницу нашему Бандересу?

Тереза: Вот именно.

Брут: Ну, что ж. Это хорошая мысль. (Бандересу): Эй, Бандерес! Пойдем, мошенник, я намну тебе бока, чтобы ты не очень гордился своими липовыми победами.

Бандерес: Хотите со мной сыграть, господин Брут?

Брут: Просто мечтаю, разбойник. (Снимая фартук, Терезе). Присмотри тут.

Тереза: Да, папа.