Костыли за саксофон. Дюжина грустных и весёлых настроений

Когда папа Альбертика вернулся из командировки, он уже всё знал. Вообще это случай сблизил его с женой. Они теперь только и обсуждали, как и куда писать заявления. Вместе пошли на консультацию к юристу, и юрист помог составить письма.

Между тем Альбертика решено было записать на бокс, и худенький нерешительный трусливый их сынок просто преображался на тренировках. Тренер всё знал о зубе, и строго, но спокойно после каждой тренировки проводил с Альбертом воспитательные беседы, а заканчивал всегда так:

– Ничего, Альберт, не только шрамы украшают мужчину, но и вставная челюсть тоже.

И Альбертик вдохновенно кивал в ответ. Он безобразно съехал по учёбе, стал иногда пропускать первый урок, потому что зарядка для Альберта теперь была важнее уроков. А целеустремлённости в любой сфере Альберту было не занимать.

Постепенно история стала забываться. Полиция и прокуратура долго тянули с ответом и прислали совсем невнятную бумагу, из которой выходило, что виноваты были оба, и что уголовное дело возбуждаться не будет. И никто не поставил Костю на учёт, что повергло всех действующих лиц этой невесёлой истории в ярость (кроме Костика с мамой, по понятным причинам.)

– Остаётся идти в суд, – сказал юрист Аиде Германовне.

И Аида Германовна подала заявление в мировой суд. Ей пришлось долго упрашивать маму Васи пойти с ней в суд и поддержать её.

– А скажи Аид: Костя всё так же нагло ведёт себя с Альбертом?

– Что ты! Ты моего сына видела? Он теперь не позволяет оскорблений и насмешек, сразу грозит расквитаться.

Мама Васи подумала: неужели её соседка из-за горя окончательно двинулась. Тётя Аида тем временем продолжала:

– Альберта теперь не узнать. Наш сын становится воинственным. – Впервые она произнесла не «мой сын», а наш сын, потому что её муж и папа Альбертика перестал ездить в командировки. Временно конечно, но всё-таки уже два месяца сидел дома и водил Альбертика на бокс, общался с тренером, отвёл сына и к психологу, и даже к психиатру на всякий случай, чтобы тот тоже дал своё заключение.

– Ещё я попрошу тебя, если вдруг на суде зайдёт разговор о том дне, когда Альберту выбили зуб, чтобы ты подтвердила, что заходила ко мне и видела меня в глубоком стрессе. Что стресс у меня. Мы же и на моральную компенсацию иск подаём.

– Аида! Я тебя вижу в вечном стрессе, но в тот день меня же не было, я с примерки приехала поздно. Я не могу такое сказать именно про тот день, – сопротивлялась мама Васи.

– Ну постарайся, Мил! Ну пожалуйста, – стала канючить Аида Германовна.

– Нет, нет и нет, Аид. Это лжесвидетельство.

– Это святая ложь во имя справедливости!

– А если меня поймают, на какой-нибудь мелочи поймают? Что тогда?

– Господи, Милочка, там поток этих заявлений. Там всё быстро будет. Да и суд может перенестись. Костик с мамой вряд ли придут.

– В суд поеду, но неправды говорить не стану. Не смогу я, Аид.

И тётя Аида ушла ни с чем и как всегда жутко обиженная.

5

На суд Костик и его мама так ни разу и не явились, дело что называется повисло, решение по нему пока не вынесли. Но случилось то, во что по большому счёту никто не верил.

В жаркий майский день, когда светлой незапылённой зеленью мерцает город, навевая надежды и мечты, Альберт избил Костика.

Альберт подкараулил Костю у пруда и напал на него первым. Как это могло произойти, никто не мог понять. По всей видимости, Костя особо не напирал в ответ, не дрался с Альбертом в полную силу, видно, какие-то выводы и он для себя сделал из истории с жёлтой пулькой. Но как у Альбертика смелости хватило? – вот вопрос, который будоражил всех.

Как и предвидела мама Васи, Костика тут же повезли в больницу, хотя ничего, кроме двух гематом на теле и синяка на лбу у Кости врачи не обнаружили, зато сразу взяли анализ крови на наркотики и алкоголь. Потом тёте Аиде пришлось ходить по диспансерам – наркологическому и психиатрическому, брать справки, что Альбертик не стоит у них на учёте. И теперь Альбертика собирались ставить на учёт в ОДН. Но только собирались, пока ещё не поставили – до выяснения дополнительных обстоятельств. И тут вдруг пригодились все заявления, которые писала и высылала тётя Аида под руководством юриста. Всплыло и то, что Костик и его мама ни разу не явились в суд, и заседания из-за них переносились. В итоге дело снова замяли, решив, что опять виноваты оба, и что «уголовное дело не возбуждать». Мама Кости всё шипела, всё жаловалась в полицию на «хулигана Альберта», но это никак ей не помогло.

Учебный год подходил к концу. Папа Альберта снова поехал в командировку проектировать у очередного богача новый супер-фонтан с подсветкой. Он сказал сыну:

– Если что, звони сам. Не надо маму беспокоить. Она у нас и так беспокойная. Её надо беречь, ей столько пришлось вынести за этот год. Помни, что мы с тобой решили во всём помогать маме, а не занимать по отношению к ней тихую оборону как раньше.

Аида Германовна и действительно сильно сдала за год, стала совсем бледной, почти прозрачной, но по-прежнему преподаватель по саксофону вздыхал, когда видел её во дворе музыкальной школы.

Аида Германовна всем жаловалась:

– Три года жизни потеряла, не меньше. А денег-то, денег…

Альберт кивнул отцу: буду, мол, беречь маму, защищать. Отец и сын пожали друг другу руки.

Да-а… Альберт очень изменился, он возмужал, на него стали с уважением поглядывать в классе, и хоть тренер по боксу не одобрил самосуд, который он учинил с обидчиком, но что прикажете делать, если Костю никак не наказали за выбитый Альбертиков зуб. Вот и получилось зуб за зуб, глаз за глаз.

Альбертик серьёзно задумался о том, кем он станет. Он решил выбрать на следующий год для сдачи ОГЭ «обществознание», и вообще всем стал говорить, что хочет заняться юриспруденцией и отстаивать права простых людей. Зуб конечно же не вернуть, но в этот нервный год Альбертик приобрёл опыт борьбы, изменился внутренне, а не только внешне. У Альбертика появился что называется стержень. Он теперь часто гуляет вечером с Васей, когда тот возвращается с тренировок по плаванию. Вася рассказывает ему о бассейне, о соревнованиях, о ребятах на плавании, о сборах и летних лагерях. Альберт же просвещает Васю по части бокса, и улыбается в вечерних сумерках стальными железками-брекетами.

Последний шанс

Фатальное настроение

О том, как важно не раскисать и надеется на лучшее.

Рисунок Маргариты Гарнык

Вообще-то Вася плавал в бассейне. И эта было замечательно. Вася не болел, Вася общался с мальчиками-не-нытиками, Вася соревновался. Занятия в спортшколе были бесплатные.

Но вот незадача: Вася ещё и лепил. Когда Вася был дошкольником, заказчицы, приходящие к маме, хвалили Васины поделки, маленькие фигурки животных с микроскопическими кружками глазниц и зрачков. Заказчицы, дородные немолодые женщины, склонные к педагогической деятельности, рассматривая малюсенькие коготки на пластилиновых лапах поделок удивлялись, хвалили, говорили:

– Ну надо же! Сам поделки делает. И так виртуозно! А мы своих заставить не можем. Даже колбаски раскатать не могут.

«Своих», которые колбаски из пластилина раскатывать не умеют, – это имелось в виду детей из класса или из детсадовской группы.

Заказчицы, не имеющие отношения к педагогической деятельности, жаловались обычно о своих детях и внуках так:

– А мои всё при мультиках – да при мультиках.

– Я тоже при мультиках – говорил Вася. – Я без мультиков жить не могу.

– Да. Но ты же успеваешь лепить!

– Да они сами лепятся, между делом, – отмахивался Вася. В душе-то он своё пластилиновое зверьё любил. Но не показывал этого.

Когда Вася пошёл в школу, пластилиновое увлечение сменилось на глиняное – Вася увидел в учебнике по «окружай-миру» древнегреческие вазы. И потребовал гончарный круг.

Мама со вздохом купила. Игрушечный, на батарейках. И глину мама купила. Пошли по квартире вазочки. Из белой глины, из красной. Скоро эти вазочки заняли все подоконники.

Вася требовал, чтобы мама ставила в вазочки цветы. Мама сказала, что вазочку нужно обжечь, а так – нельзя, глина размокнет. Вася стал просить у мамы духовку напрокат, только на время обжига. Мама духовку берегла. Лариса пекла в ней печенье и торты – на покупные торты мама старалась не тратиться. Но мама не могла сказать Васе, что духовку жалко. Мама сказала:

– Вася! Обжиг проходит при огромной температуре! В духовке таких температур нет.

Вася сказал:

– Хочу туда, где можно поделки обжигать.

И пришлось маме задуматься о кружке по лепке. Мама сказала старшей дочери:

– Ларис! При случае узнай в художке про лепку.

– Да что узнавать, там платно все лепят по воскресеньям. И мы тоже лепим, но по будням и бесплатно. Но мы отлыниваем. Неохота никому лепить, скульпторов среди нас мало.

– Ну узнай, сколько стоит. Запиши его. Квитанцию принеси.

И Лариса всё узнала, квитанцию принесла.

Вася стал ходить на лепку, и подоконники «вздохнули» спокойно: они без вазочек как-то лучше себя чувствовали, эти подоконники, свободнее. Вазочки же к тому времени «переехали» на балкон, многие превратились в черепки – необожженная глина хрупка. Вася не расстраивался:

– Черепки – это всё, что дошло до нас от египтян! – говорил Вася. – Черепки, то есть битая посуда, никому была не нужна.

– Кому это никому? – спросила мама.

– Ну, ворам, которые гробницы грабили.

– И что?

– А вот что. Учёным черепки достались. По черепкам возраст истории Египта определяют.

– Как это?

– Как-то под микроскопом, как-то по звуку «ультро».

– Кто это тебе такой бред сказал?

– Чернявский ему рассказал, – откликнулась Лариса. – Пришёл ко мне на День Рождения. А всё только с Васей болтал.

– Понятно, – вздохнула мама. – Раз Чернявский, значит не бред.

И не стала мама черепки выбрасывать. Черепки доисторические, в смысле до того времени, как Вася на лепку стал ходить.

От лепки ещё плюсы случились. Пол в квартире стал не такой липкий, всё реже и реже попадались цветные пластилиновые кусочки, глазки и ноготки – старые-то постепенно отколупливались, а новых не прибавлялось. Только на старом полированном шкафу, который мама называла то «гробом», то «осколком старой эпохи», фигурки продолжали жить – они замерли на стенке шкафа и любовались своим отражением в полировке. Этим фигуркам, динозаврам и чудищам, было всё нипочём, и то, что они на вертикальной стенке висят, их вполне устраивало.

Оказалось, что занятия по плаванию очень в лепке помогают. Скульптору сила нужна недюжая, богатырская: чтобы глину вымесить, чтобы лепить, руки должны быть сильные. И ноги тоже – Вася лепил стоя.

– Мне так удобнее, больше размах, – объяснял Вася, когда приходил домой после занятия и валился на кровать «без ног», без задних и без передних, по меткому выражению Чернявского.

Шли годы. Лепка дорожала. В два раза подорожала с того момента, как Вася пошёл. Но приходилось платить. Уже Васина работа, касатка в виде вазы, красовалась в стеклянной витрине постоянной экспозиции школы искусств. Другую Васину работу, огромную сову с человеческими глазами, поставили в кабинет большого чиновника, а композицию с подосиновиками и слизнями поставили в витрину перед кабинетом директора – там у секретаря все платники договора заполняли. Композиция «Гриб-мушкетёр» стояла в витрине небольшого музея при входе в зал современного искусства, а огромный индюк на целых десять кило веса поселился в детском саду, к этому индюку всех детей подводили, которые не хотели в садик идти, и после того, как детёныш видел индюка, то сразу капризничать переставал. Ребёнку говорили:

– Смотри: у нас в садике даже индюки живут круглый год, а ты только до обеда останешься.

Все знакомые, друзья и друзья друзей получали в подарок от Васи фантастических существ. Друзья – деньгохранилища с уткой Скруджем, сестра Лариса – страшную хэллоуинскую тыкву, Чернявский – череп, только уменьшенного размера, а тренер Лаврентий Леонидович керамического крокодила Гену в плавках. Соседка тётя Аида не могла налюбоваться на медведей-музыкантов: один на балалайке играет, другой на гармошке, а третий ни на чём не играет, просто сидит на пеньке, грустит.

– Вася! Ты бы мишку с саксофоном вылепил! – просила тётя Аида.

– Нет. Саксофон – не медвежий инструмент, – говорил Вася.

Он был возмущён тем, что ему советуют чушь. Но это же тётя Аида советовала. «Итак, – сопел Вася, – целую тройку ей вылепил, а она всё со своими предложениями вместо». Соседу Альбертику Вася вылепил утконоса. Альбертик утконоса нарисовал. Утконос за партой сидит, одной рукой пишет, а другой нос свой смущённо прикрывает. (Только не спрашивайте, откуда у этого зверя руки, у Альбертика такие утконосы странные выходят).

И вот, когда Вася в пятый класс школы стал ходить, педагог Юлия Константиновна попросила маму зайти.

– Зачем? – испугалась мама, отрываясь от швейной машинки и очередного демисезонного пальто цвета «бисмарк фуриозо», так модного в этом сезоне. – Я же вовремя всё оплачиваю.

– Юлия Константиновна хочет, чтобы я на «бюджет» попробовал поступить.

– Да что ты, Вася. Туда же не пробиться.

– Но Лариса то учится!

– Вася! – убеждённо сказала мама. – Лариса рисовала в детстве постоянно.

– А я в детстве постоянно лепил!

– Лариса в изо-студии сколько занималась!

– А я на лепке столько же занимался!

– Ты понимаешь: Ларису в эту художку единственную взяли из «чужих».

– А я «свой». Я можно сказать четыре года оттарабанил. От звонка до звонка.

Мама вздрогнула. Швеная машинка испуганно загудела, замигала лампочкой.

– Это тебя Чернявский научил?

– Нет. Это учитель по «технологии» так у нас шутит.

– Фу, – почему-то обрадовалась мама. И опять стала строчить.

– Мама! Тебя Юлия Константиновна просит зайти! Ты забыла?

И мама пошла к Юлии Константиновне. Поплелась мама из последних своих мамских сил. Мама представляла Юлию Константиновну мощной, волевой, с орлиным взглядом, как скульптор Вера Мухина на картине Нестерова, где она рабочего с колхозницей ваяет. Оказалось, что педагог – милая девушка, красивая и доброжелательная.

– К вам же не поступить! – с порога сказала мама.

– Но понимаете, – ответила Юлия Константиновна. – Хорошо бы попробовать. Я хочу Васю видеть в бюджетной группе. Он же тогда три часа лепить сможет бесплатно, без всяких квитанций. Лепкой на бюджете многие занимаются принудительно. Не любят лепить, но в программе лепка, значит надо лепить, Вася сможет и не в свои дни ходить, главное, чтобы он стал «бюджетником».

– Но ведь экзамен сдавать по рисунку – Вася не сможет.

– Ну почему же? Сейчас октябрь. А экзамен в апреле-мае. Вполне реально подготовиться, – сказала Юлия Константиновна. – Просто вам надо ещё рисунком заняться. Есть правило: кто лепит, рано или поздно рисовать начнёт. И потом: пять лет бесплатно заниматься будете. У вас же, в смысле у Васи, в этом году – последний шанс на бюджет. Дальше по возрасту не пройдёте.

– Ой, – вздохнула мама. – У нас знакомая, девочка Тася, на четвёртый год к вам поступила.

– Ну бывает, что и так, – после упоминания о Тасе Юлия Константиновна как-то вся сжалась, погрустнела. – Но последний шанс необходимо использовать.

Вася действительно не рисовал. А если оказывался в музее или на выставке какой, сразу бежал на бюсты разные смотреть, на скульптуры – хорошо, что почти всегда в залах с картинами и скульптура выставлена. Вася говорил мечтательно:

– Вот если бы мы в школе лепили.

Но в общеобразовательной школе почти не лепили.

С сентября пятого класса, Васин самый ужасный класс переехал на этаж средней школы, а недобрую, но улыбчивую учительницу Татьяну Викторовну заменили разные учителя, попадались среди них, неулыбчивые, но очень добрые. Как раз урок «изо» стал намного интереснее, и Вася принёс домой приличные работы – дерево на фоне неба. Дерево занимало весь лист.

– А что бумага такая гладкая? Для рисования шершавая нужна, – сказала Лариса.

– Родительский комитет тупит как всегда, – вздохнул Вася.

– Не художники они. Не творцы.

– Ну почему же? – усмехнулась мама. – Там у них декоратор есть по верхнему коржу.

– Вот она бумагу и купила неправильную, ух, – сжал кулаки Вася.

Вторую работу Вася принёс уже на хорошей бумаге, на бумаге из дома, на шершавой. Пейзаж.

– По цвету хорошо. Это самое главное, – сказала Лариса. – С остальным ты пока не справился. Босх какой-то.

Мама тоже удивилась Васиному сложному цвету, загадочной дробности. А может и правда Вася – современный Босх?

Мама теперь жалела, что не хранила старые рисунки Васи. Потому что мама и за рисунки это не считала. Какие-то страшные кружки-лица типа смайлков, всё дробно.

– Какие-то психованные рисунки, – говорила мама и долгие годы клала их в пакет для макулатуры. – Да и что можно нарисовать, когда целый день при телевизоре.

– Я ещё плаваю! – спорил Вася.

– Другие дети занимаются, – заводила мама привычную песнь. – Вон, Ангелина – балетом, и английский учит, и уроки делает. А ты пришёл и при мультиках. Ещё в кинотеатр по десять раз на один и тот же мульт бегаешь. Как зомби.

Мама согласилась с педагогом, что попробовать надо, но всё равно вернулась домой в жутких сомнениях. Ведь если заниматься ещё рисунком, то Вася тренировку будет пропускать. Мама как-то привыкла, что Вася каждый будний день ходит в бассейн, а в выходной – на лепку. Такая привычная размеренная жизнь. «А с другой стороны, – размышляла мама, – ребята в бассейне спортивные, волевые, соперники. Но наглые. Вася жалуется иногда. А тут обстановка конечно в художке поспокойней. Да и мальчиков практически нет. Историю искусств опять же будут проходить – всё-таки не при мультиках страшных сидеть, не при телевизоре».

Спустя два месяца всё было по-старому. Вася так и ходил на тренировки, рисовал только в школе на «изо». Мама так ещё ничего и не решила, не определилась.

После Нового года всё-таки решили мама с Ларисой засадить Васю за рисунок. Вася и сам стал напоминать о пятнадцати работах, которые надо будет принести в мае для допуска к вступительному экзамену. Поставили перед Васей мольберт, прикрепили скотчем лист: рисуй, Вася, новогоднюю ёлку. Вася нахмурился.

Мама сказала:

– В детском саду я обожала рисовать ёлочные лапки и белочек…

– А я, – сказала Лариса. – Любила рисовать сосновые чащи, чтобы сосны напоминали одуванчики – внизу голый ствол, а верхушка – колючий шар…

Это мама с Ларисой так Васю подбадривали для вдохновения. Но Вася не подбадривался, советы не слушал, а через час у него случилась истерика. Вася стал кричать:

– У меня звезда не умещается! У меня игрушки не выходят.

– Ничего страшного, что звезда… – говорила мама.

– Да. Рисуй фрагмент – уговаривала Лариса.

– Сами вы фрагменты. Надоело! – Вася бросил мольберт о пол, вышел из комнаты и так стукнул дверью, что мольберт на полу крякнул: «Кряке!» во всяком случае, маме и Ларисе так показалось. Мама и Лариса испугались, но решили, что это слуховая галлюцинация…

И тут в комнате как фея, буквально из пустоты, из пустого пространства, возникла тётя Аида. «Понятно, – подумала мама. – Вася впустил Аиду, отомстил нам. Хотя мы ж ни в чём не виноваты». Да: Вася был такой, Вася был мстительный и злобный, когда его доводили. Хотя опять же ни мама, ни Лариса его не доводили…

– У вас стук, а у нас стены трясутся?

– Да Вася, – вздохнула Лариса, – обиделся.

– Вася бузит, – подтвердила мама и отвернулась к швейной машинке, стала копошиться в швейной шкатулке, мусолить какую-то тряпочку…

– Вася бузит?! – удивилась тётя Аида. – Не может этого быть! Он же мой спаситель! Помните, как он меня с балкона практически вызволил, спас? Не может Вася просто так двери и стены ломать. А это что?

– Это мольберт, – сказала Лариса.

– И он крякает, – добавила мама.

– Мольберты всегда крякают, когда их роняют. Это общеизвестный факт, – сказала тётя Аида совершенно серьёзно.

Мама развернулась и спросила очень нервно:

– А откуда, Аида, ты знаешь?

Но тётя Аида не ответила. Она уже поднимала мольберт. Потом отошла и оценивающе окинула работу и ёлочную натуру профессиональным прищуром художника.

– Это что? Вася рисует? – улыбнулась тётя Аида впервые за долгие годы. – Ну наконец-то, успокоились, смотрю. За ум взялись. А то всё плаваете-плаваете, кожные болезни цепляете. Вот это я понимаю, вот это молодцы.

– Последний шанс, Аид, – вздохнула мама. – Предложили попробовать.

И мама с Ларисой наперебой стали жаловаться Аиде на Васю и сетовать на то, что это нереально к маю пятнадцать работ формата «а-три» написать.

– Нет! Это что вообще? – говорила Лариса. – Не получилось и сразу голову в песок?

– Надо же работать, надо пахать! – говорила мама. – Надо не сдаваться!

– Это ты, Мила, паши, ты привыкшая. А ребёнка поддержать надо, – сказала вдруг тётя Аида. Тут Аида изменила голос и сюсюкающе, как грудного, позвала Васю:

– Ва-асенька! Ва-а-сенька!

И в комнате появился хмурый и суровый Вася.

– Чего?

– Ты – гений, – ошарашила тётя Аида всю честную компанию тоном не требующим возражений. – Почему не работаешь дальше?

– У меня не получается! – сказал Вася дрожащим голосом и смахнул предательскую слезу. Всхлипнул.

– Ну дорогой, – строго сказала тётя Аида. – Художник всегда не доволен собой. А я вот смотрю на твою работу и вижу руку гения. Ну-ка, садись, покажи мне, как ты рисуешь.

– Нет! – заупрямился Вася. Но не ушёл и дверью хлопать не стал.

– Вася! Художке бездари надоели. По горло они бездарями сыты. Вот Васеньку, гения нашего, нашего Босха, и приметили.

– И вы про этого Бока, – насупился Вася, и вдруг сел за мольберт.

– Босх, Вася! Босх! Он творил не ради денег. Он расписывал столы, стены, ну и картины конечно. Это же необыкновенно. Есть у вас Босх? – последние слова тётя Аида бросила через плечо быстро и сквозь зубы.

– Есть конечно, – кивнула Лариса и достала с полки альбом, который она купила в распродаже на книжной выставке за пятьдесят рублей.

– Господи! Лариса! Это же Брейгель! – воскликнула тётя Аида.

– Сейчас, сейчас, – Лариса стала перебирать альбомы на полке. – Вот он Босх. Нашла.

– Но всё равно давай и Брейгеля. А это кто? Матисс? Давай сюда и Матисса. В хозяйстве всё пригодится.

И тётя Аида, показала Васе альбомы, объяснила про круги ада, которые изображал Босх, страшным голосом поведала и о поэте Данте, и о его возлюбленной Беатриче… Тётя Аида прочитала целую лекцию. О том, что творчество – это такая ужасная вещь. Оно, если в тебе сидит, то рано или поздно прогрызёт все оболочки, всю душу изъест. Творчеству, видишь ли, надо обязательно выплеснуться. И получаются картины, скульптуры, фильмы и спектакли – вопреки всему получаются. Мама и Лариса впервые с благодарностью слушали навязчивую соседку и были рады, что и Вася её слушает, и уже взял в руки кисти. Тётя Аида была прекрасна, красноречива, изыскана. Даже нельзя было предположить, что их соседка – суетливая, въедливая, приставучая – так может говорить об искусстве.

– Нарисует картину художник, – объясняла тётя Аида, – изваяет ваяние и – успокоится. На время. До следующей идеи, которая пронзит творца в самое неподходящее время, как молния, как гром среди ясного неба, как шаровая молния, выжжет мозг. А ещё у творчества такая есть черта. Вот выбрало творчество человека, и оно с ним. А если человек выбирает творчество, мозгами то есть решает, включает сознание, то неизвестно ещё, что из этого получится.

Тётя Аида глубокомысленно посмотрела на ёлку, на маму с Ларисой и красноречиво замолчала.

– Это да, – подтвердил Вася. – Но я, тётя Аида, уже этой елкой проникся. У меня, может, и получится.

Тётя Аида сделала знак маме и Ларисе: мол, убирайтесь из комнаты, а то как крякну на вас, пострашнее, чем упавший мольберт. И мама с Ларисой всё поняли и крадучись прочапали на кухню.

На кухне работал телевизор с уродливыми, выкрикивающими междометия сущностями – Вася телевизор, оказывается, забыл выключить. Лариса и мама сели пить чай. Телевизор не выключили, только звук убрали, чтобы Васю ни в коем случае не расстраивать.

– Чтоб не сглазить, – сказала Лариса. – А то сейчас примчится и будет возмущаться, что его программу выключили. Ты вообще, Мила, не замечаешь, что Вася становится домашним тираном?

– Не знаю, – вздохнула мама. – Помню на районной олимпиаде по труду я провалилась с треском… Тоже потом стала злой и ко всем придиралась. А знаешь, что Лариса?

– Что?

– Аида-то наша – гений педагогики, – прошептала мама. – Они же там рисуют сейчас.