Второй станет первым. Рассказы из бассейна

− Там машина родительницы из моей группы, − объяснил тренер Пономарёв. – Не выпускайте её с территории спорткомплекса до послезавтрашнего утра. Арестуйте эту машину.

Охранник кивнул.

После того, как мама-Дамира устроила бучу ещё и в соцсети, и тренеру Пономарёву пришлось писать, что, мол, «товарищи родители мест-то в лагерь кот наплакал, просили сто двадцать путёвок, а выделили сорок, поэтому берём лучших, а так, в общем и целом, вы все мне дороги», мама-Дамира успокоилась, почувствовала себя отомщённой и решила машину свою со стоянки бассейна забрать. Она пошла к спортивному центру, и была безмерно удивлена, что машина тренера исчезла. И очень обрадовалась, что хотя бы её машина на месте. Несколько настороженная она села за руль и поехала к выходу. Но охранник не поднял шлагбаум:

− До послезавтрашнего утра хулиганов не выпускаю!

− Это почему же?

− Порядок такой.

− Ерунда. Не выдумывайте! Открывайте шлагбаум!

− Нет! Вы нарушаете порядок. Ваше хулиганство на электронный носитель зафиксировано.

− Ах «нет», − сказала мама-Дамира. – Значит, хулиганов?! Значит, порядок?! Значит, зафиксировано? Ну вы сейчас пожалеете! Я вам такой порядок устрою! Фиксируйте дальше на ваши носители!

Она пошла к дворникам, взяла бензопилу и отпилила шлагбаум – охранник ничего не мог сделать, не смог защитить от воинственной мамы полосатую деревяшку, потому что мама-Дамира пригрозила, что она и охранника напополам распилит вместе с его электронным носителем. Охранник вспомнил своё детство, вспомнил цирк и то, как фокусник на арене распиливал на глазах у изумлённой публику женщину. Как когда-то в детстве голова у охранника закружилась, и он шлёпнулся на асфальт около свой охранной будки без сознания. Мама-Дамира испугалась, позвала на помощь дворников, отдала им пилу, побыстрее села в машину и укатила.

На следующий день маму-Дамиру вызвал грозный директор спортивного комплекса к себе в кабинет. Что за разговор проходил у директора с мамой-Дамирой, неизвестно, но все вечером увидели как директор уходит с работы с пакетом, от которого разит рыбой; особо любопытные, например уборщица, различили, что через прозрачную плёнку мешка просвечиваются банки с икрой. Не баночки, а огромные банищи – Дамира такие всем в бассейне продавала.

Шлагбаум сделали в тот же день, новый толстый, лучше старого и полосочки блестящие, искрятся на солнце. Дети Дамиры, Тима и Яна, отправились на всё лето в лагерь с борцами – ведь в спорткомплексе, кроме пловцов, ещё самбисты с дзюдоистами тренировались. Осенью Тима пришёл в бассейн крупным здоровяком, а уезжал то маленьким и дохлым червяком, и осенью же он выполнил второй взрослый – ведь каждый сантиметр роста сокращает результат в плавании в среднем на две десятых.

Яна ушла из бассейна в соседний корпус и стала тренироваться в самбо. Когда маме-Дамире говорили, что самбо – очень опасный вид, она отвечала:

− Я сама вся ломаная-переломаная. У меня все хирурги знакомые, из фрагментов и частей соберут. Зато психику ребёнку больше никто не ломает.

И опять в буфете начались рыбные посиделки. И с ещё большим нетерпением все ждали маму-Дамиру, её рыбу, крабовые палки и лососевую икру. А дедушка Насти Мазловой, хоть рыбу у мамы-Дамиры никогда не брал, стал ждать её вдвое нетерпеливее. Ведь теперь словоохотливая мама приоткрывала завесу борцовских сплетен и интриг. Плавание уже всем поднадоело, даже буфетчице Майе. Про плавание все всё давно знали. То ли дело самбо или дзюдо. Родители борцов, всё папы хмурые, неразговорчивые, молчат как партизаны и шашлыки с харчо заказывают. Но теперь мама-Дамира всю подноготную обнародует: сколько кимоно стоит, какие соревнования, как там судейство в поединках, какие дети, какие родители, кто сколько получает и где работает, и сколько чемпионов. А про лагерь все уже поняли: в лагеря борцы едут полным составом, и льготных мест им дают намного больше, чем пловцам.

Самая дорогая медаль

Иногда на соревнованиях может повезти, даже если соперники на два года тебя старше. Жаль, что так везёт всего раз в жизни.

Вася пришёл в бассейн, когда ему и шести лет не исполнилось. Тренер абонементной группы сначала и не догадывалась о том, что Вася – плавучий. Вася испугался на первой тренировке, всё висел на бортике и пытался разговаривать с другими мальчиками. Вася не знал, что на тренировке по плаванию никто ни с кем не разговаривает, надо только слушать задание и плавать. Тренер вышла к маме, сказал, что Вася – неуправляемый, возбудимый и расторможенный и сказала, что он сможет плавать только в нарукавниках. И Вася ещё два месяца барахтался в нарукавниках, несмотря на то, что плавать по-собачьи давно умел. Он уже в три года с вышки на пляже прыгал, так и научился на воде держаться, а в четыре года на кругу речку переплывал рядом со взрослыми. А потом тренер ушла в отпуск рожать ребёнка. И Васю стал тренировать другой тренер. Он с Васи нарукавники тут же снял и всему научил. На первых соревнованиях Вася еле осилил 25 метров, три раза на дистанции за шест хватался. Он бы и не осилил, но шест вёл его тренер, и Васе стыдно было потонуть. На вторых соревнованиях Вася уже проплыл 25 метров уверенно, а на третьих – стал первым в заплыве. Дальше пошли призовые места.

В общем, Вася тренировался с удовольствием, иногда на тренировку идти не хотел, но такое случалось редко.

Прошло три года. Весной, на итоговых соревнованиях, Вася надеялся что-нибудь занять, какое-нибудь место. Но оказалось, что в бассейн приезжают дети из других бассейнов. И – главное!—нет на этих соревнованиях никаких возрастных групп. Просто мальчики 10 лет и младше. Нет, группа тех, кому 6 лет и младше тоже была. Но Васю-то интересовала возрастная группа 7-8 лет. А такой группы не было. Хоть тебе семь, хоть тебе восемь, хоть девять – будь добр, соревнуйся с десятилетними.

И Вася соревновался. Куда ж деваться. На пятьдесят-спине стал пятый, на сто-комплексе – тридцатый, а на сто-кроле − шестьдесят четвёртый. Вася пригорюнился. Особенно спина его расстраивала – всего два места до медали не хватило и совсем мало десятых секунд. Оставался ещё третий день. Вася шёл на соревнования, точнее ехал на самокате, без всякого настроения. Старайся – не старайся – место взять нереально. В третий день народу в раздевалке было немного, не то что в предыдущие дни, когда в один шкафчик три человека свои вещи запихивали. На соревнованиях можно было плыть только четыре дистанции. Многие отплавали свои заплывы в первые два дня, а Вася – нет. И в третий день он был заявлен на сто-спину.

− Эй, чувачок! У тебя очков нет запасных? Резинка порвалась, − услышал Вася в раздевалке.

У Васи всегда всё запасное с собой было: и очки, и шапочка, и плавки. Но он так испугался мальчишку, который у него это спросил, что потерял дар речи.

Вася этого мальчишку ещё в первый день заметил. Он его сразу прозвал «мальчик с лицом киллера». Такой этот парень был волевой, железобетонный и грозный. Он везде первые места брал. А когда проиграл на пятьдесят-кроле какую-то несчастную сотую и уже на бортике узнал об этом, то бросил свою шапочку на кафель с такой силой, что шапочка, шмякнувшись, разорвалась. Вася всё это видел, он рядом на лавке сидел и так был поражён, обескуражен этой злостью, что встал с лавки и перешёл подальше. Кто его знает, этого пацана, у него было такое лицо… казалось он любому сейчас двинет, а не только шапочке.

И тут вдруг этот «киллер» к Васе обращается.

− Запасные очки есть? – повторил.

− А-аа… Даааа, − Вася поспешно полез во внутренний карман своего рюкзачища, там запасные вещи были припрятаны.

− Ты не волнуйся, я верну после заплыва. Я сто-спину сегодня плыву. А ты?

− И я, − вздохнул Вася.

− А чего такой кис?

− ???

− Кислый чё такой?

Мальчишка примерял очки, снимал-надевал, регулировал резинку, то подтягивая, то расслабляя, и уже не казался таким страшным.

Вася пожаловался, что это несправедливо, что ему, восьмилетнему, приходится с десятилетними соревноваться. А мальчишка сказал:

− Да нормально. Мне тоже восемь лет.

− Тебе? – уставился на мальчишку Вася и опять потерял дар речи.

− Ну ладно. Почти девять.

Вася хлопал глазами.

− Да всё норм, – успокоил мальчишка и сделал знак ребром ладони, вроде как махнул утвердительно. – Просто у меня мама мастер спорта международного класса по плаванию, ещё папа лыжник. Но лыжи к делу не относятся. Меня Петя зовут. Аминов моя фамилия.

− Меня Вася.

− Так вот, Васёк. Ты не реви.

− А я и не реву.

− Ты вот что слушай. На сто-спине у тебя все шансы есть. Народу мало заявлено. Кроме меня только один сильный, а остальные все слаба… − Лёня замялся. – Те, кто помедленнее гребут. Так что не дрейфь. Я видел, как ты «спину» плыл в первый день. Норм, даже отл. Ещё на пьедестале встретимся, если поработаешь на результат.

И Петя Аминов ушёл. Вася как-то приободрился после разговора. Ну надо же какой поцак! Настоящий чемпион! И не зазнаётся. А то у них в бассейне все такие важные, а слабаки исподтишка лягнуть норовят на дорожке, а в душевых драться лезут.

В бассейне, на разминке, Аминов подплыл к Васе и сказал:

− Всё норм, как и договаривались. Я ещё раз протокол стартовый посмотрел – я ж всех сильных знаю. Все шансы у тебя есть. Главное – скорость.

И Вася совсем поверил в себя, почувствовал прилив сил. И вот старт на сто-спину. Аминов-то проплыл уже в предыдущем заплыве. Предыдущий заплыв был сильнее. Дорожек − пять, значит пятеро, по идее, сильнее Васи10. Да и в Васином втором заплыве сильные соперники. Вася только на третьем бассейне вперёд вырвался. Финишировал первым. И занял в итоге третье место, обогнал четвёртое место на секунду.

Вася стоял на одном пьедестале с замечательным пловцом Аминовым. И пусть Аминов проплыл быстрее на десять секунд, пусть: он же самый сильный. Главное, что Вася тоже проплыл для себя неплохо. И тренер рад, он не ожидал. Он так Васе и сказал:

− Вася! Я не ожидал. Только зачем, когда плыл, головой по сторонам крутил?

А Вася и действительно смотрел, как другие плывут, не догоняют ли…

− Никогда больше не оборачивайся. Всего секунду у четвёртого места выиграл.

В раздевалке Аминов отдал Васе очки и сказал:

− Ну поздравляю, Васёк. Я ж говорил… Ну пока. Может, встретимся ещё на соревах.

− Где?

− На соревнованиях.

И Вася, действительно, ещё года два встречался с Аминовым на соревнованиях, но конечно никакие места больше Вася не занимал. Да и Аминов не везде уже был первым, ему роста для спринта не хватало – так он Васе объяснял. Он всегда с Васей здоровался за руку, хлопал по плечу, вообще не зазнавался, хотя у него уже был второй взрослый, а у Васи всего-то первый юношеский. Много соревнований прошло у Васи, Вася вырос. Но ярче всего он запомнил, тот день, когда занял третье место на спине. Когда Васе было тяжело, грустно, обидно, он вспоминал, как в тот далёкий день он катил на самокате с соревнований, подпрыгивая иногда колёсиками для форсу. Было солнечно, небо глубоким бесконечным бассейном разлилось по миру, светло-зеленые листья чирикали, переговаривались, шушукались с белыми цветами фруктовых деревьев, каштаны махали Васе свечками, сирень высокомерно поджимала лиловые губы… Руки Васи после сорев, соревнований, всё тряслись и отнимались, поэтому Вася старался крепче держаться за руль. На груди, поверх ветровки, подпрыгивала в унисон самокату медаль с витиеватой цифрой «3» и с завитушками по ободку.

Реакция Манту

Реакция Манту – это отличный повод не плавать в бассейне. Ведь «пуговку» нельзя мочить три дня…

В бассейне плавали по абонементу для здоровья, а в спортшколе – для спорта. Абонементники опасались спортсменов. Да что там опасались – боялись как огня, точнее бури, десятибалльного шторма. В общем, картина Айвазовского девятый вал – это спортсмены, а зритель, стоящий в Русском музее в огромном зале перед картиной, прижатый, вжатый, втоптанный в пол гением художника – это абонементник. А как ещё прикажете себя ощущать среди плечистых мальчишек, если ты – вовсе не плечист, худ, тщедушен? Или, наоборот, толстоват, жирноват и упитан?.. В раздевалке, в душевых, да и в самом бассейне, никого не волнует, какой ты суперумный и сколько выигранных олимпиад у тебя по матемке, да и сколько сертификатов по сдаче английского на кембриджский уровень всем наплевать.

Ефрем как-то пришёл на занятия, а в бассейне – соревнования. Закрыт бассейн для абнементников. Ефрем обрадовался страшно, что занятий не будет. А тут как раз входит мальчик, видно торопится, быстро переобувается, вставляет свои ноги в яркие шлёпки с пупырышками, хочет дальше идти, в раздевалки, но родительницы, те, которым всегда всё знать надо, говорят:

− Уже сто-кроль началось. Беги, Платоша. Опоздал.

− У меня олимпиада была городская по математике, − гордо говорит этот белобрысый мальчик. Он тщедушный как и Ефрем, Ефрем его раньше и не видел в бассейне. Может, просто не замечал.

− Ой! Олимпиада у него, − презрительно фыркают бабушки и дедушки. – Беги уже, не задерживайся, математик.

Ефрему захотелось крикнуть: «Да математик! Не то что ваши тупоголовые пловцы! Он как раз бежал, торопился, не задерживался. Задерживали его как раз вы!»

Но Ефрем ничего не сказал, и молча вышел на свежий воздух, пошёл домой…

Из всех инструкторов абонементных групп чаще всего родители выбирали Зою Евгеньевну Харлашину, не считая тренера Ленивцевой конечно же. Тренер Ленивцева была вне конкуренции среди детей.

Харлашина не просто занятия проводила, она пыталась своих подопечных переделать: из ботаников очкастых и тщедушных, из толстяков рыхленьких пыталась воспитывать, как она говорила, настоящих мужчин. Под командованием Харлашиной и соревнования в конце года для абонементников проводились, и в лагерь со спортсменами Харлашина свои группы вывозила. В общем, болела за своих «крючков –окорочков», как она называла своих ребят: маленьких и больших, девочек и мальчиков, которые пришли в бассейн исправлять свои позвоночники, или избавляться от ожирения, да и просто двигаться.

Ефрем как раз у Харлашиной в группе и был. Зоя Евгеньевна очень переживала по поводу Ефрема. Она говорила Ефрему на бортике, во время разминки:

− Ефремчик! Ну, пожалуйста, присядь ещё пяток раз, та-ак, и ещё десять. Пятки, пятки не отрывать! Ни в коем случае не отрывать.

Ефрем качался, ноги его тряслись, дрожали, Ефрем из последних сил выбивался, старался ради тренера. А Харлашина кричала:

− Ты посмотри на себя! Ты же мужчина! Ты будущий воин. Ты защитник женщин. Ты, когда вырастешь, должен женщин от агрессивных граждан защищать!

− Да женщины самые агрессивные создания и есть! Они кого хочешь достанут, − бубнил толстяк Внуков, победитель и призёр общероссийских литературных викторин. – Вот например у Льва Николаевича в романе…

− Мне дела нет ни до каких Николаичей, − перебила Харлашина. – Мне дело есть до Ефрема и до его физически недоразвитой системы мускулов, бицепсов, трицепсов трехглавой и четырёхглавой мышц бедра. Всё! – Зоя Евгеньевна посмотрела на табло. – Время сеанса пошло. Взяли досочки! Попрыгали в воду. На счёт раз-два-три.

Раз – все побежали за досками.

Два – все уложили досочки на бортик.

Три – попрыгали на дорожку.

Все – в воде, а Ефрем стоит, замер в позе рыбки, что называется − завис.

− Эй! Йо-хо! − кричит толстяк Внуков. – Ефремыч, фас! – Внуков любил модные словечки и смешные междометия, у себя в школе он был их законодателем…

Но Ефрем замер: стоп-кадр. Замер как актёр-мим на площади в ожидании когда ему монетку кинут…

Харлашина хищно в свисток свистнула – Ефрем не двигается.

Зоя Евгеньевна порозовела, и снова − трель свистка. Ефрем − всё то же, всё так же: памятник несчастному абонементнику, которого родители заставили в бассейн ходить под дулом пистолета…

А на дорожках уже многие остановились: и спортсмены, и пузатые дяденьки со своей пенсонерской льготной дорожки кричать стали:

− Хватит свистеть.

А бабушки со своей женской пенсионерской дорожки верещать стали:

− Хватит мучить наше верхнее артериальное давление. Не пугайте! Не свистите, товарищ тренер.

Зоя Евгеньевна скосила взгляд на пенсионерскую дорожку, стала бордовой – потому что бабушки не унимались, и свистнула так что все пузатые дедушки нырнули под воду а бабушки поспешили к специальному спуску для инвалидов − они по нему вверх подниматься стали очень резво, казалось будто это не бабушки а девочки-плавчихи. И только Ефрем по-прежнему не шелохнулся.

Харлашина подошла к Ефрему и спросила:

− Ты заболел? Тебя обидели?

− У меня Манту! – сказал Ефрем, глотая слёзы.

− Ну так бы и сказал, а то замер как золотой жук.

Почему жук и почему золотой – Ефрем не понял. Но он решил потом об этом жуке обязательно у толстяка Внукова спросить. Зоя Евгеньевна грешила разными сравнениями, и никогда Ефрем угадать не мог, то ли хвалит она, то ли таким витиеватым образом ругается.

Ефрем продолжил разминку на бортике. А в это время Вася из спортивной групп уже пришёл на тренировку, заранее пришёл и тоже стал разминаться рядом с Ефремом. Вася с Ефремом в одной школе учились, только Ефрем двумя классами старше. А до школы Ефрем с Васей часто гуляли вместе, потому что были почти ровесники и оба любили улиток с острой травы снимать и в ведерко складывать, ещё головастиков по весне в пруду разглядывать мальчишки любили– как они из рыбок в лягушат превращаются.

Вася сказал:

− Ты чего это, Ефрем, не в воде?

− У меня Манту. Видишь: пуговка на руке. Три дня мочить нельзя. А я только сейчас вспомнил. Зря только пришёл.

− Я этого Манту не делаю, три дня ж пропадут без воды, − сказал Вася. – Мама подписывает бумагу, и мне не делают.

− А я бы, – вздохнул Ефрем, − каждый месяц себе Манту делал, даже раз в две недели. Нет! Раз в неделю. Но сплошная, Васёк, невезуха – раз в год Манту положена…

И вот закончился учебный год. Настало лето. Пора безделья ничегонеделания и сочной черешни. Но только не для Васи с Ефремом. Они ехали в лагерь. Ефрем – с Харлашиной, а Вася – со спортшколой. Но ехали в один лагерь. Ефрем до последнего упирался, умолял родителей не отдавать его в лагерь, не платить за путёвку. Но родители почему-то не послушались, не вняли мольбам. Мама сунула в чемодан Ефрему книжку «Занимательная математика», папа вручил «Энциклопедию выживания для мальчиков». Ефрем проплакал всю ночь и утром, не позавтракав, поплёлся к месту сбора. Мама катила рядом чемодан. А папа ушёл на работу, он не мог физически перенести прощание – ему это напоминало армейские проводы.

− Как хорошо, − радовалась мама Ефрема, – что мы реакцию Манту сделали. Вчера на собрании предупредили: без Манту в лагерь не пускают.

− Чёрт! – подумал Ефрем. – Чёртова бабушка с чёртовым дедушкой! − Если бы я знал, если бы я только мог знать, никогда бы на Манту не согласился.

На пункте сбора у медпункта стояла толпа. Допущенные до поездки дети выходили с чернильными печатями на руках – по этим печатям водитель пропускал в автобус.

− Как негигиенично, − возмущались родители из группы Харлашиной, – не дети, а уголовники какие-то.

Бабушки абонементников заикнулись даже перед врачом об этом, но врач устало посмотрела и сказала:

− Переживут ваши дети чернила. Вечером смоют. А нам здоровых от подозрительных отличать надо.

− А ещё спортшкола называется, спортсмены, а ведёте себя как кисейные барышни,− ворчала медсестра.

− Как вы смеете нас к спортшколе относить ! Мы группа Зои Евгеньевны.

− Понятно тогда, − пугалась медсестра. − Вопросов больше не имеем.

− А штампик отличительный как ставили, так и будем ставить – положено, − отчеканила врач в спину обиженным и оскорблённым.

Васе печать на руку не поставили – в его справке о Манту ничего сказано не было. Его с мамой отправили к самой главной начальнице на другой этаж.

Начальница сказала:

− Почему без Манту?

− Потому что плаваем каждый день.

− Ничего не знаю. Без Манту нельзя.

− Нам что домой возвращаться? – обрадовалась мама. Она тоже очень переживала: как там её Вася в лагере будет? Поселят его с какими-нибудь хулиганами и те смеяться над Васей начнут. Ещё Вася не помнит, что где лежит, что когда надо надевать, что куда раскладывать. Потому что Вася всегда торопится, всегда ему везде первым надо быть…

Но начальница вдруг сказала:

− Пишите заявление, что у вас аллергия на Манту. Но это в первый и в последний раз.

И продиктовала заявление. И Васе печать на руку тоже шлёпнули.

В автобусе Ефрем сел рядом с Васей. Как-никак вместе до школы улиток собирали, а старый друг, он лучше новых двух, тем более, что толстяк Внуков позорно расплакался, прощаясь с бабушкой и обиженно сопел на первом сидении – потому что его, видишь ли, укачивало.

− Какой ты умный, − сказал Вася Ефрему, − ты Манту сделал. Но я и в следующем году делать не буду – это ж плавать нельзя.

− Слушай, − предложил Ефрем. – Давай так. Когда «пуговку» в школе делать будут, ты меня позови. Я дам другую руку мне пуговку вместо тебя и вколют. Никто и не поймёт, что я – это не ты. То есть, наоборот, ты не я. В общем, тьфу, запутался.

− Ага: не поймут, − сказала Вася. − Ещё как поймут. У нас в классе мои враги сразу тебя заложат.

− А я приду – вкрадчиво продолжал Ефрем. – После уроков. Аккуратно так, ты мне свой пиджак напрокат дашь.

− Замётано, − подхватил Вася. – Пиджак мой наденешь, и тогда точно никто не узнает.

На том и порешили.

Автобус выезжал из города, приближался к скоростному шоссе, счастливо гудел: можно будет сейчас порезвиться, разогнаться на всю катушку. Толстяк Внуков всё всхлипывал, вспоминал родной дом, подъезд, комнату, книжную полку. Он проклинал всех и вся, как какая-нибудь ведьма из какой-нибудь скандинавской сказки. Внуков решил про себя на следующий год ни одну прививку не делать, не только Манту, и справку из школы не брать, и за справкой о контактах за день до выезда в поликлинику не ходить – без справок точно ни в один лагерь ни один врач, ни одна медсестра не примут.

«А если бабушка справку за меня возьмёт, так там всё равно прививок не будет, − толку от такой справки – нуль», − толстяк Внуков успокоился: выход же найден. Главное в любой ситуации – найти выход. Внуков перестал всхлипывать, обернулся назад и погрозил Ефрему кулаком: мол, я тебе покажу, вот ещё позор: с тупым пловцом скорешился.

А Зоя Евгеньевна сидела расслаблено, развалившись на сидении, она уже была мечтами в лагере, грезила лесом, открытым бассейном, раздумывала над планом тренировок. Она была в прекрасном настроении: в её группе – дисциплина, все документы на месте, все справки в наличии, и никому из её родителей не пришлось писать бредовые заявления о несуществующей аллергии на реакцию Манту. Родной свисток подскакивал на цепочке, ударялся о молнию олимпийки… Харлашина вспомнила, как она бешено рассвистелась, когда Ефрем не хотел прыгать в воду. «Какой умный мальчик, какой дисциплинированный, − думала Харлашина. – Другой бы испугался – на него ж весь бассейн смотрел, а этот нет: нельзя мочить место укола − вспомнил, и не прыгнул. Смелый. Настоящий мужчина». О том, что на Ефрема тогда в бассейне никто вообще не смотрел, а все смотрели на неё, на Зою Евгеньевну, безумную свистунью, тренер как-то не подумала.

Мамы, папы и бараны

Новые сленговые глаголы бассейна − производные вполне себе общеупотребительных существительных

С некоторых пор бассейн стали накрывать то одни, то другие изменения.

− Волнообразно. Следуя вселенским законам, − вздыхали дедушки в фойе.

− Как это? – переспрашивали бабушки, ноги которых при ходьбе всё никак не поспевали за животом.

− Жюля Верна читать надо с детьми, − загадочно отвечали мамы и смотрели на бабушек снисходительно, сверху вниз: бабушки всегда лавки занимали, те которые для детей полагались, а мамы в фойе всегда стояли, мамы были все как на подбор сильные, пружинистые.

− А так это, − пояснил один активный папа неповоротливым бабушкам. − Накрывают бассейн изменения по вселенскому закону прилива-отлива.

Папа был молодой, спортивный, в модной шапочке с символикой олимпиады на помпончике. Папа был ещё неопытный, у него восьмилетний сын пока везде побеждал. Но папа не знал, что это «пока», он как и все родители был уверен, что его сын станет большим чемпионом. Папа был доброжелателен, открыт, справедлив. Но бабушки от его пояснения отмахнулись:

− Да ну вас. Что за приливы, какие отливы? В бассейне – сплошной дурдом.

Ну бабушки на то и бабушки: в детали не влезают, оценивают картину так сказать в общем. А детали приключились следующие. Сначала бассейн объединили с другим бассейном. Дальше – больше: оба бассейна подчинили школе по борьбе. И, наконец, девятым валом в это объединение влились лыжи, лёгкая атлетика, спортивное ориентирование и даже городошный спорт, о котором никто никогда до этого момента не слыхивал, только в мультике «Ну, погоди» смотрели. Там Бегемот этим спортом городошным занимался, а Волк ему всё рушил.