Пряный аромат угрозы

– Я никогда не позволял ни одной женщине бить себя по лицу.

– Что ж, я рада, что стала первой.

Я схватила сумку и вылетела из номера, как будто подо мной горела земля, а в голове, не переставая, звенели слова: если бы мы не встретились… Лучше бы мы никогда не встретились…

Глава 9

Неделю спустя

– Блин, я папку у него в номере забыла.

После того, как я забрала свою безнадежно испорченную трудовую книжку и выбросила ее в Москву-реку на обратном пути, я поняла, что мне срочно требуется помощь. Но не материальная и не физическая. Чисто дружеская. Я позвонила Кате, которая оказалась свободной (она почти всегда оказывалась свободной, когда я просила ее о чем-то). К счастью, день был солнечный. Мы прошлись по набережной, завернули в Александровский сад и устроились на скамейке под нежными струями ласкового весеннего солнца. Тут я и вспомнила про папку. Конечно, теперь она уже никому не нужна, но там остались документы. В общем, мало ли что…

– Элин, успокойся. Ее наверняка уже выбросили сразу после уборки в номере. Или ты думаешь, что он прихватил ее с собой?

– Вот еще. Зачем она ему? У него и так всего предостаточно.

– Тем более. А кому еще она могла понадобиться? Да успокойся же ты, наконец. Тебя это больше не должно волновать. Ты больше не имеешь к ним ко всем никакого отношения. Забудь о них!

– Забуду, Кать. Другого выхода у меня нет. Только ты знаешь, так быстро не получится. При всем желании.

Свежий ветерок налетел как маленький ураган и взъерошил нам волосы. Пахнуло весной – а в Москве нечасто почувствуешь такое.

– Слушай, милая моя, может, нам куда-нибудь съездить? Можем прямо вдвоем. И никто нам больше не нужен.

Я попыталась выдавить улыбку.

– Неплохая идея…

– Тебе это просто необходимо. А я с удовольствием поеду с тобой. Куда хочешь!

Я улыбнулась: в этом была вся Катя.

– Знаю, что поедешь. Только я пока не знаю, куда хочу. Надо решить, что делать дальше.

– Вот после отдыха и решишь. Пойми, тебе необходимо отвлечься! Иначе ты надорвешься.

– Ладно, я подумаю, куда хочу. Обещаю.

– И долго ты собираешься думать? До завтра нормально?

– Завтра?.. Ладно, договорились.

– Вот и отлично. Пора мне, перерыв закончился. Я и так злоупотребила.

– Да уж, не стоит.

– А ты куда пойдешь? Домой?

– Да. Только сначала все-таки заеду в гостиницу.

– Элина…

– Перестань. Ничего не изменится, если я просто спрошу. Может, они ее нашли и ждут, что за ней придут…

Когда я зашла в гостиницу, меня посетило что-то похожее на дежавю. Но ощущение в целом не было приятным. Мне казалось, что все взгляды обращены на меня, как будто я даже слышу их мысли, прямо как в фильме «Обмани меня». И я знаю, о чем они думают. «Это просто паранойя», – твержу я себе. Но легче не становится.

Я подхожу к портье – никогда не чувствовала себя такой неуверенной и растерянной.

– Здравствуйте. Я…

– Добрый день. Могу я вам чем-нибудь помочь?

– Да… может быть. Я была здесь недавно. Приходила к одному знакомому. Он у вас останавливался… Я… мне кажется, я забыла одну вещь. Возможно.

– Одну секунду, – он наклонился проверить кое-что. – Вы госпожа Эдельман?

– Да. Элина Эдельман.

– О да, для вас кое-что оставили. Просили передать, если вы зайдете.

– Да, верно. Это папка для бумаг. Синяя такая…

– Боюсь, не совсем…

Он снова наклонился и достал то, что я меньше всего ожидала увидеть, особенно сейчас…

С момента, когда я подслушала речь Сладкова, я словно застыла. Мой мозг работал, впитывал, анализировал, тело двигалось, дышало, но чувства как будто омертвели. Где-то в подсознании я понимала, что это пройдет, что скоро я выйду из состояния ступора и начну ощущать боль, страх, унижение. Возможно, я буду рыдать, стенать, ругаться и лезть на стену от отчаяния… Но это будет позже, когда я снова оживу. Возможно, будь я живой с самого начала, я бы не смогла выдержать все это так стойко, с достоинством. И возможно, у меня бы не поднялась рука выбросить в реку трудовую книжку. Если бы я была живой, а не застывшей статуей. Но только сейчас, в этот самый момент, стоя у стойки администратора отеля, не сводя глаз с того, что он – не без труда – держал передо мной, только сейчас я, кажется, почувствовала, впервые за весь этот горький день, как по венам зажурчала кровь.

Это был огромный – самый огромный в моей жизни! – букет огненно-красных роз. Точнее, они все были разных оттенков красного – алые, бордовые, коралловые. Но это было похоже на взрыв, от которого захотелось прикрыть глаза. Я не знаю, сколько их было – только потом я узнала, что в букете была ровно тысяча роз. Вот только, вытащив меня из одного летаргического сна, он словно вверг меня в другой. Какое-то время я просто стояла, молча глядя на это буйство красного цвета.

– Хм… Извините, вам вызвать такси? Или вас кто-нибудь ждет?

– Что, простите?..

– Боюсь, вы одна его не унесете.

Я просто молча кивнула в ответ.

Вечером следующего дня мы втроем сидели в кафе – я, Катя и Ленка. Это они затащили меня, я не настаивала. Весь этот день и конец предыдущего я провела дома, в четырех стенах, тщетно пытаясь хоть на пять минут оторвать взгляд от огромного багрового пятна в своей комнате.

– Ну что, забрала папку?

– Нет. Ее там не было.

– Я же говорила.

– Там было кое-что другое… Он оставил там для меня кое-что…

– Деньги, как шлюхе? – спросила Лена.

– Нет, кое-что другое.

Лена была в своем репертуаре. Мы с Катей привыкли к ее высказываниям – редко, но метко. Хотя, признаться честно, иногда она меня раздражала. В этот раз я не обиделась – хотя словцо было крепкое, а сравнение могло показаться почти уместным. Но я видела, как зыркнула на нее Катя, и других комментариев не последовало. Если честно, Лена почему-то с самого начала скептически относилась к моим отношениям с Лео. Нет, только не подумайте, что она такая правильная, скорее, наоборот: мы с Катькой ей и в подметки не годились в амурных делах. Чем она руководствовалась в этот раз, понятия не имею.

– Розы?! Тоже мне… Да что бы то ни было. То, как он поступил с тобой, ничем не искупить.

– Я не жду от него искуплений. Я просто… не ожидала.

– Не слушай ее. Она всегда такая, – сказала Катя, когда мы шли с ней вместе домой.

– Можешь не напоминать об этом, я не первый год ее знаю.

– Если честно, я думаю, она просто завидует.

Я сделала самую невероятную в этот момент вещь – я засмеялась.

– Да ты что?! Чему же? Тому, что меня уволили по статье или что меня кинули после того, как перестали во мне нуждаться?

– Нет. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

Конечно, знала. Лена завидовала, что у меня был роман с французом. Бред, конечно… Но у нее то такого не было!

Придя домой в тот вечер, я упала на кровать, даже не раздевшись. Я рыдала до самого утра.

Я делала вид, что мне все равно, что ничего не произошло, что все так и должно быть. Но меня попеременно бросало то в жар, то в холод, когда я смотрела на букет из тысячи алых роз. Это было одновременно напоминание и о моем сокрушительном фиаско, и о растоптанных мечтах, и о самой большой (как я тогда думала) ошибке в моей жизни. Я не рыдала день и ночь, оплакивая свою несостоявшуюся карьеру, в которой был почти весь смысл моей жизни, не стенала из-за того, что меня довольно жестоко бросили. Но в душе поселилась такая горечь, которую могли разве что разбавить воспоминания и кое-что еще… Я миллионы раз прокручивала все события, вспоминая все шаг за шагом, в мельчайших подробностях, пытаясь понять, где я совершила первую – роковую – ошибку, после чего все пошло под откос. Где нужно было остановиться и повернуть назад? И было ли это вообще возможно? Или я подсознательно шла к этому разрушению? Ведь нельзя же осознанно взять и разрушить свою мечту, то, к чему ты стремился всю жизнь, чуть ли не со школьной скамьи? Мне казалось, что я всегда знала, чего я хочу в этой жизни, и стремилась именно к этому. И я была почти у самой цели. Да, была…

«Но теперь глупо об этом думать, – повторяла я себе. – Теперь нужно думать, как жить дальше. Нужно поменять мечту. Нужно поменять себя. Если нужно – сломать». Я выглянула в окно: день был пасмурный, дождливый, серый. «Грустно», – пронеслось в голове. А потом, словно откуда-то с периферии, боковое зрение зафиксировало яркую вспышку. Я даже вздрогнула, обернувшись. И поняла, что снова смотрю на проклятый букет. «Ну когда он уже завянет, будь он неладен…» Но он отвлек меня от грустных мыслей о неопределенном будущем. Зачем он подарил его? В знак благодарности. Из чувства вины. Бросить пыль в глаза. Произвести впечатление напоследок. Да что угодно… Но успев немного изучить Лео за этот короткий период времени, я не понимала, зачем он это сделал. Это было совершенно на него не похоже. Я бы, может, и не удивилась, будь в нем капля романтики или хотя бы мягкости, чувствительности или как там еще это называется. Но это был приземленный, жесткий, циничный, иногда саркастичный человек, который, казалось, ни во что не ставит чувства. Лео и цветы – два несовместимых понятия. Так зачем он подарил их мне? Чего он добивался? Если он ничего не делает просто так (а в этом я была абсолютно уверена), значит, он преследовал некую цель. Я пыталась распознать ее, глядя на этот багровый шедевр. Он выглядел как провокация, как вызов, который я могла либо принять, либо проигнорировать. И все же загадка была не разгадана. Как задачка повышенной сложности, которую мог решить, пожалуй, только Леонард Марэ.

Решение пришло неожиданно и в самой невероятной форме, которую можно было представить – в виде внезапного появления самого Лео. Он просто позвонил мне и попросил встретиться – как будто бы и не было этого сумасшедшего месяца одиночества, тоски и отчаяния. Как это было похоже на него!..

Как ни парадоксально, мы встретились в баре той же гостиницы. Полумрак, тихо играет музыка, мягкие кресла, на столике перед нами дорогой французский коньяк. Лео выглядит сногсшибательно (наверно, этот тяжелый месяц притупил мои воспоминания, или я сознательно затерла некоторые черты его привлекательности). Впрочем, я тоже выглядела неплохо. На первый взгляд, атмосфера непринужденности и легкого флирта. А по сути – одна сплошная фальшь.

Я спросила, зачем он вернулся. В моем голосе не звучало ни горечи, ни упреков. Я делала вид, что все так и должно быть. Как будто я каждый день разрываю отношения со своими любовниками, а потом ужинаю с ними при свечах, будучи не против продолжения. Он не был похож на человека, который будет ходить вокруг да около – он сразу перешел к делу.

– Выходи за меня замуж.

Я засмеялась. Я очень захотела ударить его во второй раз – тогда бы я стала единственной женщиной, ударившей его дважды.

– Ты шутишь? Не самый удачный способ продемонстрировать свое чувство юмора.

Он наклонился ко мне и тихо, но четко произнес:

– Я не шучу. Или ты думаешь, я стал бы лететь сюда только ради шутки? Улыбка медленно сошла с моих губ.

– Значит, ты издеваешься надо мной…

– Ради этого я тоже не полетел бы, поверь мне.

– Лео, ты…

– Я серьезен как никогда.

– Почему?

– Что – почему?

– Почему ты это делаешь?

– Нет, ну кто задает такие вопросы! Я делаю тебе предложение, а ты спрашиваешь, почему?! Ты должна либо сказать «да», либо послать меня к… А ты задаешь такой немыслимый вопрос.

– Отчего же немыслимый? По-моему, в данной ситуации – это единственный уместный вопрос. Мы расстались.

– Мы не расставались.

– После того, как наговорили друг другу кучу гадостей.

– Многие говорят друг другу гадости – даже самые близкие люди.

– Да, но мы-то не близкие люди и никогда ими не будем.

– Ты так уверена в этом?

– А есть хоть малейшая вероятность? Лео, мы начали отношения со лжи. С самого начала было ясно, что ничего не выйдет. Так не бывает. Даже если были моменты, когда… Но это ничего не значит. Мы оба это знаем. Почему ты решил сделать мне предложение – еще большая для меня загадка, чем тот проклятый букет. Ума не приложу, что у тебя на уме. Но что бы то ни было, это нереально.

– А что, по-твоему, реально? Элина, что ты называешь реальностью? Свою жизнь? Она тебя устраивает – настолько, что ты боишься ее изменить?

– Да, точнее, устраивала, до того как ты ворвался в нее.

– Хочешь меня обвинить во всем – давай. Я и не отрицаю. Но это уже в прошлом. Прошлого не вернешь. А сейчас мы можем начать заново. Нам ничего не мешает это сделать.

– Ты уверен? Лео, о чем ты говоришь! Боже мой, да мы оба виноваты! Нам вообще нельзя было встречаться, с самого начала все было ясно. Я не могу быть с тобой, не могу быть твоей женой.

– Почему?

– Потому что мы из разных миров. Неужели ты этого не видишь?

– Я вижу только то, что перед моими глазами: мы с тобой обычные люди из плоти и крови. Мы были вместе, нам было хорошо вместе. Мы говорим на одном языке, принадлежим к одному поколению. Что еще тебе нужно? Тест на совместимость?

– Прекрати, я не хочу больше об этом говорить.

– Так это что – «нет»? Ты таким образом говоришь мне «нет»? Даже подумать не хочешь?

– О чем тут думать? Я хочу жить в Москве.

– Чушь! Тебе нечего здесь делать, у тебя даже работы нет.

– Благодаря тебе!

– Отлично – благодаря мне! У тебя проблема, я предлагаю решение. Поехали со мной в Париж. Хочешь – у тебя будет там работа, не хочешь – не будет. Ты сможешь делать почти все, что захочешь. Ты забудешь обо всех своих тупых начальниках и загубленных перспективах. У тебя будет другая жизнь.

– Ах вот значит как… Ты хочешь подарить мне новую жизнь взамен той, которую отобрал?

– Только не надо пафоса, милая, это ни к чему. Ты ведь не знаешь, какая из них была бы лучше.

Я смотрела ему в глаза и впервые за все время нашего знакомства увидела там нечто отдаленно похожее на нежность.

– Зачем? Зачем ты все это делаешь? – спросила я наконец.

И он ответил – с легкостью, как бы невзначай:

– Потому что ты мне нужна.

Потому что ты мне нужна…

Конец первой части

Часть вторая

Чтобы рассеять мглу над миром, стань путеводной звездой и сожги себя до тла.

Хафиз

Глава 10

Леонард Жан-Пьер Феликс Марэ родился 11 ноября 1980 года во Франции, в семье видного политика, отошедшего к тому времени от дел и бросившего силы на управление семейной компанией по производству лекарственных средств. Этот день выдался очень холодным, пасмурным и дождливым – одна из самых мрачных годовщин Дня примирения за последние несколько лет. Может, эти естественные обстоятельства рождения отчасти повлияли на его характер и жизненный уклад. Но не будем забегать вперед…

Он появился на свет в типично буржуазной семье, которых называли «столпами общества»: большие связи, дома, репутация и, конечно, деньги. Все это, а еще и то, что Леонард был единственным ребенком в семье, очень хорошо располагало к становлению типичного избалованного «богатенького сынка». У него было все – когда он был ребенком, когда стал подростком. Самый престижный детский сад в центральном районе Парижа, самая высокооплачиваемая школа, после которой последовала одна из самых престижных школ – высшая школа коммерции[2]. Он был способным, сообразительным, умным, неплохо учился, был в меру озорным и в меру дерзким. Родители позволяли ему все. Ну или почти все. Мать никогда его не ругала и закрывала глаза на его шалости. Со стороны отца он тоже не чувствовал особого прессинга, только едва ощутимый авторитарный налет. Будучи ребенком, он не до конца понимал, что это, но когда делал что-то плохое, то, стоя перед отцом, перед его высокой и властной фигурой, он ощущал, как внутри что-то сжимается – то ли от страха, то ли от слишком сильного уважения, которое давило на него настолько, что было способно раздавить. В подростковом возрасте он делал все возможное, чтобы избежать этого нелепого и уничижительного суда. Перед ним всегда стоял взгляд отца, в котором он читал не угрозу и не наказание, а призыв к унижению и последующему искуплению своих прегрешений. До определенного момента Лео воспринимал это как должное, как неизбежное.

Пока в один прекрасный момент все не изменилось. Это был день, когда он впервые серьезно поругался с отцом, высказав ему все, что накопилось в душе за все семнадцать лет беззаботной жизни. И после этого дня мальчик Лео словно перестал существовать, а его место занял повзрослевший, менее чувствительный, более равнодушный и циничный молодой человек, который поставил себе четкую цель, для достижения которой он решил всю свою оставшуюся жизнь делать все не так, как от него ожидают. Делать все наперекор воле отца. Никто не мог понять причину этого внезапного приступа нигилизма, утешая себя мыслью, что рано или поздно это пройдет. Но это не прошло.

Нежелание повиноваться отцу выросло во что-то сильное и необузданное. Обещание никогда не стоять перед отцом с виновато опущенными глазами, данное самому себе, переросло в маниакальное противоречие, а затем – в противостояние. Быть не похожим на отца было недостаточно, нужно было стать его полной противоположностью. Всегда и во всем.

Вместо того чтобы поступать в высшую школу коммерции, чтобы потом возглавить семейное предприятие и помочь отцу управлять компанией, он выбрал международное право. Получив диплом, вместо того чтобы внять просьбам отца и пойти работать в какую-нибудь большую юридическую фирму, дабы получить опыт и заявить о себе в соответствующих кругах, он записался волонтером в Красный Крест и уехал в Африку. Там он побывал почти во всех неблагополучных местах, где люди сотнями и тысячами умирали от голода и болезней. Эта поездка, которая длилась чуть больше года, многому научила его – от выживания в самых невероятных условиях до оказания первой медицинской помощи и не только. Когда эта эскапада завершилась, ему велели явиться в штаб-квартиру ООН, где наградили за смелость и выносливость и предложили постоянную работу. Так он стал штатным сотрудником Организации Объединенных Наций. После Африки он работал в Южной Америке и в Австралии, а потом пару лет провел на Ближнем Востоке.

Отец не смог простить ему этого неповиновения. Он использовал все, что было в его арсенале – скандалы, оскорбления, угрозы, – все было бесполезно. Лео принял решение раз и навсегда. Тогда Марэ-старший обещал, что лишит его наследства и доли в компании, на что его единственный сын просто ответил: «Наконец-то хоть этот балласт с плеч!» Это была своего рода точка невозврата, которая кардинально поменяла ход его жизни. Работа в ООН стала всем: не знаю, хватало ли ему времени на тусовки с друзьями и свидания с девушками, но жил он в основном в самолетах, летающих по маршруту Париж – Нью-Йорк, Нью-Йорк – Париж.

В 2003-м НАТО ввели войска в Ирак. Каждый год ООН направляла туда миротворческие миссии, в которые входили специально обученные военные, переговорщики, врачи без границ и дипломаты. В одну из таких групп попал и Лео. Что можно сказать о человеке, который сознательно, по своей собственной воле ввергает себя в самое пекло, не заботясь ни о своей жизни, ни о жизни своих близких? Кто знает, о чем он тогда думал и думал ли вообще? Год, проведенный в Ираке, пролетел как один миг, но в то же время стал вечностью. Вернувшись оттуда, едва выжив после мощного взрыва, унесшего жизни многих невинных людей и солдат, он больше не был прежним. Я неоднократно слышала, что рассказывали о людях, вернувшихся из зоны боевых действий, – как они выглядели, что чувствовали. Они больше не принадлежали себе и не принадлежали этому миру. Кто в погоне за славой и деньгами, кто в борьбе со своей беспощадной совестью, а кто, слепо веря в то, что идет воевать за светлое будущее, – все, кто не погиб, вернулись искалеченные, опустошенные, уже не понимающие, почему и как все началось. Именно этим я и объясняла странное поведение Лео, когда он вдруг резко и внезапно превращался в другого человека. Он как будто в один миг замораживался, устремляя свой взгляд в какое-то одному ему ведомое пространство; он словно смотрел сквозь людей, сквозь стены, сквозь время и видел там то, что не дано было видеть никому другому…

Вот в общих чертах все то, что я узнала о его жизни до нашей встречи в Москве. А точнее, то, о чем я догадалась из тех обрывочных фраз, что он ронял время от времени в разговорах. То, почему он выбрал для себя именно такой путь, что им двигало все это время – было для меня совершенной загадкой. Как и то, почему он так внезапно поменял решение и стал работать в компании своего отца. Я понимала, что он не собирался рассказывать мне об этом тогда и вряд ли расскажет потом, но я не переставала возвращаться к этому в мыслях снова и снова. Помимо всего прочего я узнала, что он какое-то время жил в Америке – в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, – очевидно, перед отправкой в Ирак, а также несколько лет скитался по Ближнему Востоку, за что получил прозвище Бедуин.

На этом исчерпывался мой багаж знаний о Лео.

С этим я оставила свою прошлую жизнь и полетела навстречу новой – рейсом 1134 авиакомпании «Эр-Франс».

Он встретил меня в аэропорту. При себе у меня был только один чемодан – немаленький, но не настолько, чтобы вместить все. Я собрала только то, что, как я думала, скорее всего, понадобится в Париже. В высшем свете, как пошутила Катя. Мне понравилось. Но я знала, что это очень далеко от истины: Лео вел очень скромную жизнь. Небедную, конечно, но он ничем не выделялся. Иногда мне казалось, что это жизненно важно для него – не выделяться. Но тогда я особо не задумывалась над тем, что видела между строк. Мне казалось, что у меня столько реальных, явно ощутимых проблем, что мне совсем некогда придумывать что-то еще – эфемерное, ускользающее, нелогичное и абсурдное. Казалось, это все принадлежит другому миру. А поскольку своих проблем я решить не могла, я просто убежала от них. Только не подумала, что убежала как раз в тот самый другой мир, который таил для меня отнюдь не меньше опасностей.

Сложно менять жизнь вот так, как собиралась это сделать я – в одночасье, зачеркнув все, что было, и начав с нуля. До этого я никогда не сжигала мосты – считала, что это глупо: ведь никогда не знаешь, что будет дальше; ведь если что-то не заладится, ты не сможешь даже вернуть то, что было. Я бы и вернула… Только мне было нечего возвращать. Все сгорело еще до того, как я поднесла спичку.

Когда летела сюда, я была полна твердой решимости устроить ему очередной скандал – со слезами, с пощечиной, все как положено, продемонстрировав лишний раз, что вина за все это лежит прежде всего на нем. Но как только самолет коснулся земли, все куда-то ушло. Поселилась неуверенность. И вот я здесь. В аэропорту Шарля де Голля, в зале прилетов. Я стою посреди зала, словно вне времени – как будто зависла где-то меж двух миров. А напротив меня стоит он – человек, который казался таким чужим и одновременно таким близким; человек, с которым, казалось, я столько всего прошла, и с которым еще столько пройду. Тогда я не могла этого знать – наверно, только предчувствовать. Я не в состоянии описать словами, что выражал его взгляд, но я запомнила его на всю жизнь: он словно бросал вызов и одновременно упрашивал. Боялся ли он, что я передумаю? Считаю, у него не было веских оснований: следующий рейс только завтра, а несколько часов ему уж точно хватит, чтобы одержать победу надо мной – очередную победу.

Возможно, именно в тот момент я впервые взглянула на него со стороны.

Сейчас это так странно – пытаться посмотреть на человека, который стал частью твоей жизни, со стороны простого наблюдателя. И так сложно – описать его беспристрастно… Лео не был красавцем в классическом смысле этого слова, но когда дело касалось флирта и откровенных заигрываний со стороны женщин и скрытых угроз во взглядах мужчин, о стереотипах почему-то сразу забывали. По сути, в нем не было ничего экстраординарного – высокий брюнет, смуглая кожа, карие глаза. И тем не менее, его никак нельзя было назвать заурядным: в нем как будто уживался миллион противоречий. Он был высокого роста – за счет очень длинных ног, которые ему всегда было некуда девать; атлетического телосложения, он держался прямо, но походку его прямой назвать никак нельзя – ходил он вальяжно, немного размашисто, иногда даже слегка подпрыгивая. Я бы назвала это лунной походкой. Он был брюнетом, не жгучим, которых называют плейбоями и мачо, но очень эффектным за счет оливкового цвета кожи и темно-каштановых, слегка вьющихся волос, которые далеко не всегда были в полном порядке. Для убойного эффекта ему не хватало ярко-синих или зеленых глаз – тогда его вполне можно было бы назвать героем эротического романа. Но его глаза были обычного для такой внешности цвета – карие, мягкого шоколадного оттенка. Тогда я думала, что будь они ярко-синими или зелеными, это, скорее всего, сражало бы наповал. Но нет. В общем-то, он выглядел как среднестатистический француз (если, конечно, не брать в расчет пару-тройку последних десятилетий, когда лицо французской национальности приобрело гораздо более темный оттенок, а также арабские или негроидные черты). Но все-таки, если абстрагироваться от классических канонов мужской красоты, он вполне мог дать фору любой смазливой суперзвезде. Нет, честно, его можно было бы смело назвать красивым, если бы не слишком большой рот, не слишком длинный нос с горбинкой и не слишком высокие скулы, которые, безусловно, вносили определенный диссонанс, но одновременно делали его гораздо интереснее многих красавчиков-плейбоев. Другие же, кто знал, что он много времени провел на Востоке, говорили, что любой араб мог запросто принять его за своего. Отчасти я была с ними согласна, но все-таки черты лица выдавали в нем умеренно европейский тип… А, ну конечно! Татуировка в виде скорпиона на левом плече, смысл которой он мне так и не объяснил (хотя уверял, что ничего общего со знаком зодиака здесь нет). И веснушки – что было уж совсем непонятно. Обычно этим феноменом страдают рыжие или люди с очень светлой кожей. А у него кожа всегда была одного и того же оттенка – как будто он только что провел недели две на пляже. И тем не менее, я часто замечала их то тут, то там…