Убийство – дело житейское

– Нет, слава Богу, Мариночка не похожа на Таню! – рассуждала Ирина, вспоминая события прошедшего дня. – Моя дочь из другого теста! Выгнала своего паршивца – мужа, отсудила квартиру, а теперь завела друга. Он – парень симпатичный, отличный журналист, и к тому же не нищий. Если бы не он, мы бы измотались вконец. А на его машине все провернули за несколько часов. А вот Танечкин Миша, хоть и выглядит интеллигентно, мерзавец, каких мало. Если бы не его отец, в жизни бы паспорт Тани не отдал. Когда приехали к нему домой, даже за порог не пустил! Хорошо, что потом нашли Алкиса…Солидный мужчина, положительный, типичный прибалт. За таким, как за каменной стеной. Повезло этой уродине Ефросинье! Корчит из себя рафинированную дамочку, а на деле – тупая училка с фашистскими замашками. Представляю, как ее ненавидели школьники, у которых она вела математику. А сколько гонора! Вместо Фроськи нарекла себя Евой! Тоже мне, г-жа Браун нашлась! А Алкис вокруг нее скачет, да жужжит: – Евочка, Евочка, дорогая, ты только после санатория, еще не здорова, у тебя мало сил, а нашей невестке нужен уход. Позвони Мише, объясни, что Татьяне будет лучше дома у тети и у матери. Там ей создадут все условия для выздоровления. Нельзя допустить повторения старой истории… Кстати, о какой истории он упоминал? Пожалуй, это был решающий аргумент. Он так подействовал на Фросю, что она сразу же схватилась за телефон. Судя по разговору, Миша очень не хотел отправлять Таню к нам. Только после того, как мать сказала: – Будет гораздо лучше, если на этот раз вся эта канитель закончится не здесь, – тот согласился отдать паспорт жены. Похоже, за спиной у этой семейки уже есть какое-то грязное дело!

Ирина Родионовна переоделась, приняла душ и села в кресло. Андрей Гаврилович накрыл на стол, вытащил бутылку водки и предложил жене отметить успешное завершение операции по похищению племянницы. Ужин прервался телефонным звонком. Ире пришлось, отодвинув недопитую рюмку, взять трубку. Звонил главный врач ее больницы Иван Петрович Сидоренко по чрезвычайно важному для их семьи делу…

А в это время Эвелина Родионовна и Таня – две беззаветно любящие женщины, избегая смотреть друг другу в глаза, обменивались малозначительными фразами. Лина, украдкой поглядывая на дочь, с болью думала:

– Что приключилось с Танечкой? На кого она стала похожа? Какое на нее свалилось несчастье? Еще в феврале она выглядела, как девочка. А сейчас – толстая, старая тетка с лицом олигофрена.

– Что произошло с мамой? – испуганно спрашивала себя Татьяна. – У нее вид такой же, какой был у тети Лары во время болезни…. Неужели, мама следующая? Проклятая наследственность! Жить тошно: кругом только ужас, страдания и смерть.

Часам к одиннадцати ночи жара спала. Таня, расположившись в шезлонге на террасе, молча смотрела на звезды. Эвелина Родионовна, закончив поливать двор, купалась в душе. Вялую тишину дома спугнул резкий звонок в дверь. Таня медленно поднялась и пошла открывать. За порогом она с удивлением обнаружила Ирину Родионовну с мужем.

– Не пугайся, племянница! Мы прогуливались поблизости и не удержались, зашли. Андрей захотел с тобой пообщаться. Ну, а я решила поболтать с сестрой.

Лина вышла из ванны и, увидев гостей, обрадовалась – разговор с дочерью не клеился: обе были переполнены собственной болью, а потому молчали, щадя друг друга. Андрей Гаврилович принялся по мере сил развлекать племянницу, а Ирина, затащив сестру на кухню, приступила прямо к делу.

– Мне звонил Иван Петрович, главврач нашей больницы, он обещал завтра положить к нам Таню в нервное отделение в двухместною палату. Загорина, передавая мне ее под расписку, отменила предписания Миликова. Она назначила совершенно другие препараты. Считает, что Митрофан Алексеевич ошибся, когда ставил ей диагноз. По ее мнению, Таня еще сможет вернуться к нормальной жизни, хотя на это уйдет не мало времени.

– А что с ней произошло?

– Пыталась покончить с собой. Повесилась дома, в гостиной. К счастью, крюк только выглядел, как металлический. На самом деле это была протертая пластмасса! У Танюши, скорее всего, был крупный нервный срыв, но Миша, как я догадываюсь, такое наплел Миликову, что тот решил, будто у нее серьезные отклонения в психике, и поместил в инсулиновую палату…Я полагаю, через какое -то время Танечке у нас будет полегче. Она придет в себя, и все тебе расскажет. Похоже, там грязная семейка, хотя я сомневаюсь, чтобы кому-то удалось с ними разобраться. Теперь насчет тебя. Дело оказалось на редкость пакостным. Кто-то пустил по городу слух, будто ты, когда ездила по тур путевке в Италию, спуталась там с каким-то престарелым черномазым наркоманом из дешевого джаза и подцепила от него иммунодефицит. Об этой заразе здесь слыхом не слышали. Говорят, она хуже проказы. Сидоренко звонил проконсультироваться по этому поводу московским друзьям – коллегам. Они сообщили, что информация об этой мерзости в Союзе промелькнула только в одном популярном журнале. В нем весьма красочно расписали, будто это болезнь проституток и гомосексуалистов. Она имеет летальный исход и ее родина Африка. Одна пикантная подробность: она распространяется исключительно в странах с разложившейся буржуазной моралью – передается только путем неупорядоченных половых контактов. Советские граждане ей не подвластны, от нее их уберегает чистый и праведный образ жизни! Такая вот пропагандистская галиматья… Теперь продолжаю о тебе. Болтают, будто бы Фаргин обнаружил, что заразился от тебя. Но он не посмел в силу своего служебного положения обратиться к врачам, а предпочел поступить так же, как в свое время сделал Александр. Все шушукаются, будто ты ездила в Киев подлечиться. А поскольку родители твоих учеников ужасно боятся за здоровье детей, то написали эту кляузу. Они рассудили, что это единственный способ избавить своих отпрысков от контактов с тобой!

– Ира, дорогая, о чем ты говоришь? Мне тогда было за пятьдесят, мы только похоронили Ларису, и я поехала отдохнуть, так как полгода не отходила от нее! Я была старая, измученная, страшная! Женя с таким трудом пробил мне эту путевку! О каких романах в тот момент можно было говорить?

– Линочка, ты всю жизнь была очень яркой, эффектной дамой! Сама же всегда утверждала, что духовно и физически здоровая женщина должна выглядеть на десять лет моложе своего возраста. И потом, вы с Фаргиным были не расписаны. Ты же знаешь нашу провинцию! Это же азиатская глухомань! Здесь такие отношения осуждаются. В общественном мнении ты для всех была символом свободной женщины, наплевавшей на общепринятые нормы. К тому же никто не говорит, будто у тебя был роман с молодым миллионером из Европы. Тебе приписывают случайную связь со старым наркоманом, неизлечимо больным негром из захудалого ресторанного джаз-банда.

– Ира, что мне делать? Мне даже достойно умереть не дают! Всю мою жизнь изгадили. Да как они смеют болтать, будто я своих мужиков извела, а на старости лет превратилась в заразную шлюху! Так вот почему меня все сторонятся…Ирочка, милая, скажи кому это нужно? Я никому не делала зла, никого не обирала, мужа ни у кого не уводила. Фаргин был вдовец, дочь свою от первого брака обеспечил так, как нам с тобой во сне не приснится. Ученикам я всю душу отдавала – те, кто занимался серьезно, без проблем поступили в столичный Институт Искусств. За всю жизнь я не написала ни одного доноса. Взяток не брала. Скажи, почему ни один человек не сказал, что это клевета? Даже Миля у меня ничего не спросила?

– Слушай меня внимательно. Я потому и пришла на ночь глядя, чтобы заранее с тобой поговорить. Завтра, когда ты привезешь Таню в больницу, тебе предложат обследоваться. Одно твое слово протеста – и ни ты, ни твоя дочь никогда от этой грязи не отмоетесь. Я договорилась с Иваном Петровичем: в одиннадцать утра он собирает консилиум, и тебя на нем осмотрят. Потом сдашь все анализы. Хотя, какие анализы могут доказать, что у тебя не эта пакость? У нас о таких и не слыхали. Скорее всего, тебе придется лечь на полное обследование и сделать биопсию. А, кстати, кому ты рассказывала о поездке в Италию?

– Да всем, Ира! По слайдам, что я привезла, провела две лекции в училище.

– Тебе Лина, надо выжить! Назло всем выжить и докопаться до истины: кто и за что смешал твою жизнь с грязью, и из-за чего наша Танюша полезла в петлю…Я врач, знаю ее с младенчества. Таня не шизофреничка, но она – в Сашу. Она способна на крайность, но только в абсолютно безвыходной ситуации… Скажи, а как у нее с английским? Она ведь до болезни прекрасно знала язык. Сможет ли она дословно перевести не слишком сложный текст? Там не много, всего три странички. Нам этот перевод нужен, как воздух!

– Вряд ли, Ира. Хотя не знаю, спроси у нее сама. Но мне кажется, что после инсулиновой палаты она стала полным инвалидом.

Ирина Родионовна вышла на террасу и застала мужа за рассказом какого-то нелепого анекдота. Казалось, что Таня слушает его с интересом, так как она слабо улыбалась.

– Танюша, послушай меня внимательно. Завтра ты ляжешь ко мне в больницу. Будешь в одной палате с мамой. Она очень больна, ей хуже, чем тебе, и ты должна ей помочь. Мне достали для нее импортное лекарство, аннотация там на английском. Если ты любишь мать, то быстро придешь в такую форму, что переведешь ее.

– Тетя Ира, я ужасно боюсь инсулиновых инъекций! После них валяешься в обмороке… Потом, чтобы не околеть, начинаешь жрать, как голодная свинья.

– Клянусь, Таня, их больше не будет, Загорина отменила. К тому же здесь тебя хорошо знают, ты – абсолютно нормальная. Просто у тебя случилось что-то совершенно из ряда вон выходящее…

– Я постараюсь, тетя, сделать все, чтобы прийти в норму… Мне иногда кажется, что мне легче, когда меня не колют.

– Посмотрим, детка. Пару недель полежишь у моей подруги в нервном отделении, а потом, если тебе станет получше, я заберу тебя к себе в терапию.

На следующее утро Андрей Гаврилович привез Таню и Эвелину Родионовну в больницу, и они поступили в полное распоряжение врачей.

Прошло около двух недель, и обе женщины вернулись домой. Доктора сочли возможным перевести Татьяну на амбулаторное лечение, предписав ей ежедневно являться на процедуры. Эвелина, безропотно выдержав биопсию и пройдя всевозможные обследования, измученная и обозленная на весь мир, вернулась домой умирать. Ее диагноз подтвердился. После этого в городе вспомнили о Пазевской: в ее доме зазвонил телефон, а в дверь стали ломиться ученики и коллеги с цветами и конфетами. Однако теперь их внимание Лине не требовалось. С посетителями общалась Таня. Она всем отвечала, что маме плохо, а потому она ни с кем разговаривать не желает. И, главное, просит никого ничего ей не приносить, так как она ни в чем не нуждается.

Через несколько дней, поздно вечером к дому Пазевской подъехала машина. Из нее вышли Иван Петрович, Ира и молоденький врач, на руках у которого была небольшая, но довольно тяжелая картонная коробка. Гостей приняли любезно. Пока Сидоренко в гостиной осматривал Эвелину Родионовну, а врач на кухне пил чай, Ирина Родионовна, уединившись с Таней на террасе, что-то ей горячо шептала на ухо. Через час доктора покинули дом с пустыми руками.

4

– Что это за коробка? Ее врачи позабыли? – спросила Эвелина Родионова у дочери, появившись в прихожей.

– Нет, мамочка, это нам подарок.

– Неужели ручной пылесос? Не плохо, если так. Мы с тобой такие слабые. Убираемся кое-как, а ковров дома много. Ты только Ирочке деньги за него отдай. Она стала такая заботливая. Этого я от нее не ожидала. Когда болела мама и когда здесь умирала Лара, Ира, конечно, забегала. Лекарства приносила, но так не суетилась.

– Это не пылесос, мамочка! Про эту коробку ходят легенды. Ее привез Иван Петрович из Таиланда. Там он удачно диагностировал одного очень влиятельного священнослужителя. В качестве благодарности тот преподнес ему это.

– А что внутри?

– Здесь фрагменты сетчатого питона, обработанные тайскими монахами. В чем они его выдерживают, что в него добавляют – тайна. Ира узнала только, что эти змеи достигает веса в сто килограмм и десять метров в длину. Такой может заглотнуть даже человека… Да! Внутри коробки находятся рецепты. По нему тетя сделала две настойки. Одна лечит душевные раны и безопасна для жизни. Другая – против злокачественных образований и очень ядовита. Противоядие прилагается. Есть аннотация. Она на английском. Правда я теперь такая бестолковая, что даже не взялась за перевод. Сейчас это выше моих сил. Перевел ее тот парень, что приезжал сюда. Но я ему не очень доверяю. Очень хочу проверить, что он понаписал.

Эвелина молча пожала плечами и ушла к себе, а Таня, вооружившись большим словарем, приступила к работе. Однако ей только казалось, будто она что-то делает. На самом деле мысли ее прыгали с одного слова на другое, смысл ускользал, а руки дрожали от нервного напряжения.

Примерно через час, Лина, сжалившись над дочерью, забрала у нее английский и русский тексты и углубилась в их изучение. Минут через двадцать, Эвелина Родионовна, оторвалась от чтения:

– Если я рискну начать это принимать, то зрелище будет не для слабонервных! Тут написано, что надо провести три курса по семь дней, во время которых будет ужасная токсикация. После каждого цикла необходимо принимать порошки, нейтрализующие действие отравы. Сказано, что яд накапливается в организме, и каждый цикл будет тяжелее предыдущего. Прием яда сопровождается галлюцинациями, высокой температурой и провалами в памяти.

– Мама, там есть странное изречение: «Поглотишь Пифона, станешь Пифией». Что бы это могло значить?

– Насколько я знаю, по-гречески Пифон – это питон, а Пифия, судя по мифам, жрица – прорицательница. Опираясь на здравый смысл, могу сказать, что она была заурядной наркоманкой: вдыхала ядовитые испарения из священной расщелины в скалах, потом несла всякий вздор. Ну а жрецы, воздев руки к небесам, его толковали.

– А тебя не удивило условие приема лекарства – оно в заключение текста? Правда, очень странное! Там сказано: каждый раз, прежде чем начинать принимать отраву, надо помолиться вслух и тридцать три раза поблагодарить Создателя за блага, которые ты получил во время своего земного существования. Если перевод сделан точно, имеется в виду, что надо благодарить за разные вещи… Может это и мудро, но я плохо представляю себе такое… Благодарность ракового больного, страдающего от провалов в памяти и галлюцинаций.

– Деточка, еще до звонка Миликовой я подводила итоги своей жизни, и была склонна к этому. Мне казалось, что я прожила свой век совсем не плохо: у меня две умных симпатичных дочки, которые выросли и нашли свое счастье. Мой Саша не погиб на фронте, а вернулся. Мы прожили вместе много лет в любви и согласии. Да и под конец, он не гнил в тюрьме, не стал объектом издевательств, не умер под пытками. Он ушел быстро и по своей воле. Я думала о маме и о Ларисе. Мы с Ирой до последнего вздоха смогли обеспечить их хорошим уходом, и обезболивающими… Я была благодарна судьбе и за то, что она подарила мне счастье всю жизнь общаться с людьми на языке, который никогда не лжет. Я имею в виду музыку. К тому же я полагала, что мне очень повезло, как женщине: последние пятнадцать лет со мной был рядом Женя – умный, великодушный и преданный мужчина. И это притом, что три четверти моих ровесниц прожили одинокими. Эти мысли пришли ко мне, когда я поняла, что нахожусь на пороге вечности. Я смирилась с тем, что ухожу. Я была почти спокойна…Но сейчас из-за всех этих потоков клеветы просто задыхаюсь от ярости! Я тридцать три года живу здесь на виду, превосходно обучила два десятка подростков, дала образование своим детям, до последнего вздоха нянчилась и с матерью, и с сестрой, и с двумя мужиками. И после этого вся эта грязь: будто я и души детей уродую, и контрабандой промышляю, и пытаюсь болезнью наркоманов и проституток заразить окружающих. Клянусь, обследования я выдержала только ради тебя, Таня. Как я понимаю, ты теперь останешься здесь, и я не хочу, чтобы все вокруг болтали, будто твоя мать – шлюха. Достаточно того, что тебя считают дочерью диссидентки и убийцы-врача, да сестрой воинствующей сионистки.

– Мамочка! Кто тебе сказал эту чушь?

– Эти перлы, разумеется, без упоминания о том, что я бациллоноситель, содержались в доносе, который мне показала Джамиля. И это не анонимка! Под ним стоят подписи родителей всех моих студентов.

– Мамочка, ты попробуешь подлечиться?

– Не знаю, родная. Мне надо об этом подумать. Но ты хоть понимаешь, почему врачи, приехав втроем, ни словом не обмолвились о коробке? Они боятся. Подстраховали себя. Теперь никто не скажет, что главврач нашей больницы берется за лечение рака нетрадиционным способом. Никто не обвинит Ирочку в том, что она отравила меня из-за этого дома. Я же прописала ее сюда под предлогом того, что за мной некому ухаживать. К тому же я полагаю, эту коробку Сидоренко вскоре заберет, скажет – забыл. Мне ведь для лечения достаточно тех флаконов, которые уже приготовила Ира. Если я решусь провести на себе этот чудовищный эксперимент, то их заберу, а не захочу – оставлю на месте. Пойми, дорогая, все рассчитано правильно. Если я уйду раньше срока, то спрашивать за это не с кого. К тебе претензий нет – ты нездорова, а к врачам, которые доставили сюда яд, и подавно. В худшем случае они получат выговор за то, что тебя выписали раньше срока.

– Мама, скажи, ты хочешь жить?

Эвелина Родионовна помолчала, тяжело вздохнула и мрачно усмехнулась.

– Если честно, то уже нет. Я свыклась с мыслью, что нахожусь на пороге покоя. Я смертельно устала страдать и за себя, и за своих близких. Ну, а ты, дочка, ты? Хочешь ли ты жить? Мне ведь сообщили, что ты добровольно пыталась уйти?

– Пыталась, мама… А теперь не знаю. Наверно, хочу. Скорее всего, я тогда была не в себе. Время прошло… Сейчас мне уже трудно поверить, как я на это решилась. Иногда даже появляется надежда на нормальное существование. Но, в принципе, тошно! Все кажется гадким! Отвратительным! Мерзопакостным!

– Грех так говорить, доченька! Тебе нет и тридцати! Если ты хоть немного пошла в меня, то и через четверть века будешь эффектной дамой!

– Мама, ты же знаешь, что я похожа на папу. У меня и волосы светлые, и к полноте я всегда была склонна. Это ты у нас всю жизнь была, что надо!

– Ну и слава Богу, что ты пошла не в мою породу – не будет наших наследственных хвороб!

– Но ты мне нужна, мама! Ты – единственный человек на свете, кто меня любит! Если тебя не станет, что будет со мной? Я превратилась в жирную уродину, потеряла профессию и у меня проблемы с головой!

– Не плачь, детка! Ирочка тебя подлечит. Через годик здесь, наверняка, найдешь работу. Ты молода, у тебя будет этот дом, я оставлю тебе деньги. Со временем глядишь, и хорошего мужа себе подыщешь.

– Я когда здоровая была, вышла замуж за подонка, а теперь и вовсе напорюсь на уголовника! Женится, через месяц засунет меня в психушку, сам сюда шлюх наведет, а расплачиваться с ними станет моими деньгами. Не умирай, мама! Попробуй, подлечись

Пристально глядя на дочь, изуродованную инсулиновыми инъекциями, Эвелина Родионивна подумала:

– Возможно, Таня права, и сам Господь на ее стороне. Выживу – стану ей опорой, а отравлюсь – так наши муки быстрее закончатся. А так, изведу ее. Уж, на что я терпеливая, и то периодически на стену лезла, когда ухаживала за Ларисой. В любом случае, Ира мне угодила. Если будет невмоготу, приму двойную дозу.

Лина долго молчала, потом неожиданно ответила:

– В принципе, лечиться, пожирая питона, я не хочу. Однако обещаю, что подумаю над этим. Но, клянусь, окончательное решение приму только после того, как ты расскажешь обо всем, что с тобой приключилась. Я догадываюсь, тебе это не просто сделать. Но ты пойми и меня! Должны быть веские причины, чтобы я вместо того, чтобы быстро уйти из жизни так, как это сделал твой отец, выбрала себе шесть недель агонии с температурой и бредом в лужах рвоты и экскрементов. Ну, а в придачу к этому, в редкие моменты просветления, еще и бубнила благодарственные молитвы Создателю!

– Я боюсь тебе все рассказывать, мама. Ты решишь, что я действительно не в своем уме.

– То, что ты мне говорила после своего возвращения сюда, куда разумнее всего, что я слышала за последние дни от окружающих. Сейчас уже далеко за полночь, иди, отдыхай, дорогая. Завтра с утра мы спокойно побеседуем.

Таня, так же, как и Эвелина Родионовна в эту ночь не сомкнули глаз, поднялись на рассвете и, наскоро ополоснув измученные лица, отправились на кухню пить кофе.

– Лучше не тянуть, мама. Пойдем в комнату, устроишься поудобнее, и я тебе все расскажу.

Лина прошла в гостиную, села в кресло и вопросительно уставилась на дочь. Татьяна подошла к окну, долго молчала, глядя на яркие блики восходящего солнца, играющие на стеклах соседних домов, потом резко повернулась лицом к матери и начала.

– Понимаешь, в свое время я не поняла главного только из-за того, что недооценила мелочи… Прости, мне трудно говорить. С чего начать, не знаю. Начну, пожалуй, с того, что отношение ко мне со стороны падчерицы и свекрови за последние годы ухудшились. Валя стала подолгу жить у бабушки с дедом. Мишу это устраивало, а я не возражала. Боялась рассориться и с ним. За это время Валентина превратилась в очень видную девушку. Ты сама помнишь, уже к четырнадцати годам она имела вид физически сформировавшейся женщины: роскошные волосы, пышная грудь, тонкая талия, широкие бедра. Черты лица у нее всегда были заурядны, но это уже не имело особого значения. В комплексе она производила впечатление настоящей сексбомбы. Надо мной Валя откровенно надсмехалась. Язвила:

– Тебе под тридцать, а работаешь под старшеклассницу. Ты, конечно, выглядишь не плохо, но это абсолютно бессмысленно. Для нас ты все равно старуха, а для настоящих мужиков – дешевая подделка! Любой, у кого есть голова на плечах, предпочитает таких, как мы.

– Это слишком умно, для девочки пятнадцати лет. Над ее мозгами кто-то основательно поработал. Продолжай, Таня. Такое начало просто захватывает!

– Алкис Степанович подолгу отсутствует, а так как Ефросинья Павловна боится ночевать одна в своей огромной квартире, то она на это время забирает внучку к себе. Но этой весной перед окончанием учебного года обнаружилось, что у Вали проблемы в школе. По двум дисциплинам назревали двойки, и Миша взялся ее подогнать. В это время Алкис уехал в длительную командировку, а Валентина из-за вечерних занятий с отцом, отказалась переехать к бабушке. Вот после этого все и началось…Через неделю после отъезда Алкиса, свекровь заявилась к нам в гости. Это было в субботу днем. Я, как всегда, подала обед, Миша достал водку и начал наполнять рюмки. Вале я не разрешила наливать, и она устроила скандал. Орала, что уже взрослая. Что скоро получит паспорт, выйдет замуж, а меня выгонит из дома. Кричала, что я в их семье приживалка и нищенка, а потому не имею никакого права командовать. Ефросинья попыталась ее утихомирить. Она резко вскочила со стула, а потом неожиданно рухнула на ковер. Валентина хлопнула дверью и убежала в кабинет отца. Михаил кинулся звонить в «Скорую помощь», но мать взмолилась и уговорила его вызвать к ней ее лечащего врача. Миша решил, что это разумное предложение: Фрося, как супруга полковника, прикреплена к правительственной поликлинике, а там работают лучшие в городе специалисты. Он позвонил по номеру, который продиктовала его мать, и уже через двадцать минут ее лечащий врач была у нас. Она сделала Фросе несколько уколов и высказала предположение, что у нее инфаркт. Мы с трудом перенесли свекровь в нашу спальню, и она там осталась. Докторша заехала проведать ее в воскресенье, а в понедельник прислала спец бригаду, которая сделала кардиограмму. В конце рабочего дня Миша съездил в поликлинику за результатом, а когда вернулся сообщил, что у матери инфаркт и ей категорически нельзя вставать месяц с постели, а потому она будет все это время лежать у нас… Все… С тех пор начался кошмар. Не прошло и трех дней, как кабинет, где обосновалась Валя и гостиная – там мы с Мишей были вынуждены спать, провоняли мочой. Старуха твердила ему, что этим занимаюсь я, чтобы выдворить ее из дома. Потом на стенах ванной, туалета и кухни стали появляться пятна от кала. Днем я работала, по вечерам стирала, готовила, таскала за больной судно, а по ночам драила квартиру. К утру дом сверкал, а к тому времени, когда я возвращалась с работы, туда снова невозможно было войти. Кругом вонь. Вся еда, что я наготовила накануне, пересолена.

Через несколько дней Валя сбежала жить к подруге, вместе с которой готовилась к экзаменам. А вскоре Михаил перебрался в родительский дом. Он изредка забегал проведать мать и со мной почти не разговаривал. Считал, что я ее враг… А я? Я ухаживала за этой стервой и не смела никому пожаловаться, так как все знакомые были оповещены: Рийден-старшую, эту интеллигентнейшую даму разбил инфаркт в доме сына. А довела ее до этого невестка, хамка и изверг! В доме был форменный ад. Зловонье, хуже, чем в захудалом общественном сортире. Зато в спальне, где лежала эта ведьма – чистота и свежий воздух.