Убийство – дело житейское

Часть 1

В лабиринтах любого разума царит свой Минотавр

1

Был невыносимо душный летний полдень, когда Эвелина Родионовна Пазевская вернулась с рынка домой. К этому времени жгучее азиатское солнце уже успело раскалить город добела, и под его ослепительными лучами восточный базар полыхал всеми оттенками ханатласа. Было почти 42 градуса в тени, однако, женщина этого не замечала: ее знобило, ощущение не проходящей усталости усугублялось тяжелой депрессией. Эвелина открыла дверь своего дома и медленно вошла. Внутри было прохладно и тихо. Старая дореволюционная постройка со стенами толщиной в метр надежно предохраняла помещение от зноя и городского шума. Лина еще не привыкла ни к своему одиночеству, ни к гробовой тишине, царившей в доме, а потому сразу же включила радио. Передавали сводку погоды. Сообщали, что по прогнозам синоптиков первая декада июля 1974 года ожидается самой жаркой за последние двадцать восемь лет. Женщина побрела на кухню, водрузила кошелку с продуктами на стол, поставила чайник на газ и вяло опустилась на табурет.

– Двадцать восемь лет…почти половина моей жизни, – пробормотала Пазевская и принялась разбирать принесенные овощи. Чуть позже, переодевшись и заварив дрожащими руками зеленый чай, она села за стол и глубоко задумалась. Ей припомнилось, как осенью 1941 года их семья попала в этот дом. Тогда им, четырем измученным эвакуацией женщинам – ей, матери и двум сестрам – после ужасов фашистских бомбежек и грязи забитых до отказа вагонов с беженцами, он показался оазисом, в котором их ожидает тишина и надежда. Первой порог переступила Лариса – младшая сестренка. В сорок первом ей было шестнадцать лет. Тогда она была хорошенькой, живой, черноглазой девушкой.

Лина налила в пиалу чай. Тяжелые слезы тяжелыми каплями падали в кипяток: Ларочку Эвелина Родионовна похоронила около двух лет тому назад. Жизнь у сестры не сложилась: ни интересной профессии, ни семьи. Чтобы не чувствовать себя пустоцветом, она посвятила себя воспитанию двух дочерей Эвелины. Когда девочки выросли и разъехались, Лара сразу потеряла интерес к жизни, как-то сникла и вскоре умерла от лимфогранулематоза.

– Похоже, рак, унесший ее так рано – следствие отчаяния и тоски, снедавших ее много лет. Хотя, кто знает, может такова наследственность. Мама тоже скончалась из-за него! Но ей было шестьдесят пять лет, а Ларисе не исполнилось и пятидесяти. Вообще-то, это странный дом… Вроде бы, жили мы в нем не плохо, но смерть уносила отсюда всех в самом расцвете сил!

Воспоминания овладели Эвелиной Родионовной и перед ее внутренним взором встали события 1952 года. Тогда здесь, на этой самой кухне покончил жизнь самоубийством ее муж, Александр Пазевский. Он был хирургом. Все утверждали, что он – врач от Бога. Сашу Лина обожала. Их роман начался еще в Киеве, накануне войны. Они даже успели прожить вместе полгода прежде, чем он ушел на фронт. В сорок четвертом после серьезного ранения Александр приехал к ним, в Среднюю Азию, полный надежд и любви. Вскоре Лина подарила ему дочь – Танечку. В тот же год Пазевского назначили начальником военного госпиталя. Он оперировал, спасая всех, кого было возможно, работал, не щадя себя, до тех пор, пока в 1952 году в разгар антисемитской компании против врачей, им конфиденциально не сообщили, что Александра должны арестовать по сфабрикованному против него уголовному делу о вредительстве. Друзья так же предупредили их, что есть распоряжение, по которому после ареста Пазевского его жену и дочь, как семью репрессированного еврея, предполагают выслать в Сибирь – они были в списках тех, кого НКВД предполагало депортировать. Саша во время войны повидал многое, а потому не имел никаких иллюзий по поводу советского правосудия. К тому же, он был отличным специалистом. Что он принял, Лина не знала. Скончался Пазевский быстро и, как ей показалось, без особых мучений. После его кончины к Эвелине Родионовне – русской, урожденной Хидновой и ее семилетней дочери Тане у советской власти никаких претензий не осталось. В тот момент Эвелина, наверняка, сошла бы с ума, если бы не обнаружила, что ждет ребенка. Через восемь месяцев у нее появилась Леночка – это было самое дорогое, что оставил ей муж после двенадцати лет семейной жизни.

Эвелина подошла к секретеру, вытащила папку с документами и достала из нее потрепанный конверт, это была последняя весточка от мужа. Через месяц после его гибели это письмо вручил ей приехавший в город командир погранотряда Павел Прядин. Александра за неделю до предполагаемого ареста отправили на границу оперировать Павла, получившего там чрезвычайно серьезное ранение.

В записке Саша прощался с Линой и умолял ее записать Танечку при получении паспорта русской, он не хотел, чтобы, став взрослой, она оказалась очередной жертвой в систематически повторяющихся в стране кампаний по спасению коренного населения от засилья инородцев. Таня выполнила его волю. Теперь ей двадцать девять лет, она живет в столице республики с сорокалетним мужем Михаилом Рийденом и его пятнадцатилетней дочерью от первого брака Валентиной.

– Танюша всегда была разумной, мягкой и покладистой девочкой, не то, что Лена. Это же просто смерч! Бунтарка какая-то! – размышляла Эвелина Родионовна. – Скорее всего, на формирование ее характера повлияла та ненависть, что терзала меня во время беременности.

И действительно, Елена сделала то, на что никто из окружающих семью Пазевских не решался. После окончания школы она отправилась в Москву, объявив дома, будто собирается поступать в МГУ. Однако в университет даже не стала подавать документы. Вместо этого в Москве связалась с правозащитниками, и вскоре демонстративно вышла замуж за одного из руководителей этого движения. Через несколько месяцев Лену вместе с мужем выдворили из страны.

Бережно сложив письмо мужа в папку, Эвелина Родионовна сняла с верхней полки стеллажа часть книг и вытащила спрятанную за ними узкую, длинную картонную коробку. Открыв ее, она пробежалась пальцами по плотно уложенным в нее купюрам и расплакалась. Сколько было с ними связано надежд! Эти деньги ее друг Евгений Фаргин выручил, продав свою квартиру. Он продал ее, так как переехал жить к Эвелине, с которой встречался на протяжении последних пятнадцати лет. Перебрался к Лине он уже после того, как эмигрировала Лена, и умерла Лариса.

Пазевская и Фаргин предполагали оформить свои отношения, планировали встретить старость в достатке, любви и спокойствии, но полгода назад, двадцать восьмого декабря Евгений погиб. Его смерть была нелепой, трагической случайностью.

Во дворе дома Женя возился с машиной. Переливая бензин из канистры в бак, он закурил и неловко отбросил горящую спичку. Предполагал, что выкинул ее в снег, а она попала на перепачканные бензином брюки. Рвануло так, что сбежалась вся округа. Новый 1974 год Лина, зареванная и почерневшая от горя, встречала в семье своей старшей сестры Ирины Родионовны Хидновой. Муж Иры, Андрей Гаврилович, и их разведенная двадцати семилетняя дочь Марина, приехавшая из столицы на праздники домой, даже и не пытались Эвелину утешать.

Мысли Пазевской перескакивали с одного факта ее жизни на другой; несмотря на жару, ее прошибал холодный пот.

– Я отлично понимаю, что со мной. У меня та же ситуация, что была у мамы и у Лары. Пока не поздно, надо дом оформить так, чтобы он достался Тане. Леночка в Израиле… Зачем ей развалюха, находящаяся в столице Советской Автономной республики? Надо посоветоваться об этом с Ирой, и не затягивать дело. И о том, что произошло у меня на работе, надо рассказать. Мы давно не говорили по душам. Полагаю, она не в курсе событий. Ириша – врач и очень трезвая женщина, а потому все, что случилось со мной, воспримет без истерики. Думаю, у себя в больнице она повидала такое, что ее уже ничем не выбьешь из колеи.

Поглядывая на часы, Эвелина Родионовна взяла телефонную трубку.

– Без четверти час. У Ирочки обеденный перерыв. Она, наверняка, в своем кабинете, и ее не придется разыскивать по всему отделению.

2

Поздно вечером, за скромно сервированным столом сидели Лина и Ира. Сестры вспоминали свое детство и юность, прошедшие в Киеве, родителей, учителей. Неожиданно Эвелина разоткровенничалась:

– Знаешь, Ириша, я ведь всю жизнь хотела быть похожей на тебя. Ты такая рассудительная, выдержанная. Я тебе никогда не говорила, но с юных лет я только поэтому и высветляла волосы. Мне не нравилось, что я такая чернушка. К сожалению, мы с Ларисой пошли в маму. К чему это я? Да… Думаю, ты как врач заметила, у меня та же хворь, что была у них… И не начальная стадия. Процесс, по-моему, в самом разгаре. Не таращи глаза и не маши руками. Пойми, я давно в курсе того, что со мной происходит. Но я уже ни о чем не жалею…Я всегда старалась жить по душе и по совести. Хотела, чтобы всем, кто со мной рядом, было хорошо. Теперь устала… Все, что было в моих силах сделать в этой жизни, я уже сделала: дочерей пристроила, своих мужчин проводила, за мамой и за Ларой ухаживала до последнего…Сейчас осталось только подумать о том, как оформить этот дом. Хочу, чтобы он достался Тане. Продать его не могу – здесь прошла наша молодость. Да и для Танечки это капитал. Пригодится на черный день. Я понимаю, сделать это не просто – у нее же столичная прописка.

– Я согласна с тобой, у Татьяны жизнь не простая. Мало ли, что может случиться, а у нее – никаких запасов.

– Не гневи Бога, Ириша! У нее все нормально. И на работе, и в семье. Она заведует библиотекой и пользуется там большим авторитетом. Муж у нее – солидный человек. Положительный. Докторскую недавно защитил. Без пяти минут профессор. Конечно, он старше нее на тринадцать лет, но я в этом большого греха не вижу. Саша ведь тоже был намного старше меня. Поначалу, все осуждали наш союз. Потом привыкли. Главное, мы были счастливы. К тому же Танина падчерица уже взрослая. Глядишь, скоро свою семью заведет.

– А сколько лет Валентине?

– Шестнадцатый пошел. Трудный возраст. Пока была маленькой, Таня с ней ладила. Теперь стало сложнее. Ну, ничего! Мать Миши, Ефросинья Павловна, во внучке души не чает. Валя у нее проводит много времени. Похоже, они отлично понимают друг друга.

– Линочка, позволь я тебя прощупаю?

– Попробуй, сама увидишь… У меня лимфоузлы, как сливы! Все так, как было у мамы и у Лары. Только, умоляю, не уговаривай меня делать химиотерапию. Мама не лечилась и быстро ушла. А Лариса… Я не хочу, так как она. Лысая, страшная и так долго мучилась!

Ирина Родионовна осмотрела сестру, потом опустилась на стул и тихо спросила:

– Ответь мне на один вопрос, дорогая! Только честно. Сейчас, конечно, в музыкальном училище каникулы, и ты сидишь дома. Но, что у тебя там произошло? Что с твоей работой, с твоими учениками? Похоже, ты на эту тему даже думать не можешь… Сколько я тебя помню твои мысли всегда были заняты музыкой. А сегодня ничего не говоришь ни о коллегах, ни о своих воспитанниках. Даже в феврале, после сороковин по Жене, ты строила планы относительно своих студентов. А сейчас подводишь итоги всей жизни, а о работе – ни слова.

– В училище у меня вышла премерзкая история. Она меня и добила. После нее я человек конченный. Сейчас расскажу, только коротко. Не могу распространяться на эту тему. Ты, наверняка, помнишь, что после поминок я, чтобы немного взбодриться, поехала в Киев. Остановилась у знакомых и пошла в консерваторию – хотела узнать хоть что-то о тех, с кем училась. Сама понимаешь, выпускников сорок первого года найти почти невозможно. К моей радости, я встретила мою бывшую сокурсницу Майю Гаврилину. Она там процветает. Доцент по кафедре камерного ансамбля. Много гастролирует. Мы провели вместе несколько дней, а на прощанье она сделала мне подарок. Альбом с репродукциями картин Пикассо и аудиокассету с записями известного французского пианиста. Тот играет цикл фортепианных пьес Мессиана под названием «20 взглядов младенца Христа». Все это Майя привезла из Франции… Я вернулась и через несколько дней здесь, дома, собрала свой класс. Ребята послушали кассету, я рассказала им о Мессиане, о Пикассо, о роли кубизма в его творчестве. Потом мы посмотрели альбом. А через неделю меня вызвала к себе Джамиля Азарханова – она уже полгода, как у нас директор, и предложила добровольно покинуть училище. Она мне официально сообщила, что родители моих учеников написали на меня коллективную жалобу, а копии отправили по инстанциям. В ней меня обвинили в навязывании молодежи религиозного мировоззрения, пропаганде буржуазной идеологии и распространении среди студентов контрабандной продукции.

– Это тебе сказала Азарханова? Она же твоя ближайшая подруга! Неужели Миля не смогла замять это дело?

– Понимаешь, она мне доходчиво объяснила, что, выгоняя, спасает меня от более крупных неприятностей. Суть проста, коли я сама не подам заявление об уходе, парторганизация возьмет это дело в свои руки. Она науськает на меня медиков, те признают меня невменяемой и засадят в психушку.

– О, Господи! Линочка, родная! Почему ты мне об этом не сказала? У меня в терапии лечится вся наша верхушка. Я бы помогла тебе выпутаться!

– О чем ты говоришь, Ира! Я еще тебя не подставляла! Я слишком хорошо помню потоки клеветы и грязи вокруг Саши. В глубине души я понадеялась, что Джамиля уничтожит эту кляузу. Мы все-таки близкие подруги. Дружим и работаем вместе четверть века! Да ты помнишь – до того, как стать директором, она отсюда не вылезала… Вечно жевала деликатесы, которые доставал Женя. Но не тут-то было! Миля заявила, что уже рискнула из-за меня головой, припрятав второй донос. Там говорится, будто я враг народа, потому и воспитала младшую дочь в духе оголтелого сионизма. Ну и муж мой Пазевский врач – преступник. Был замешан в убийстве защитников Родины. Потому и отравился! Знал, что виновен, и боялся разоблачения.

– Ну, и?

– Я поблагодарила подругу за заботу и ушла. Потом я заболела. Ты же сама тогда целую неделю ко мне бегала делать уколы! А после… После я подала заявление и в конце апреля, в день моего пятидесяти пятилетия, стала пенсионеркой. Тогда я и подвела черту под своей жизнью. Ужасно захотелось к маме и Ларисе, к Сашеньке и к Жене… С тех пор все и покатилось под гору… Слава Всевышнему, в средствах не нуждаюсь – деньги Фаргин оставил. Есть на что устроить по мне поминки… Полюбуешься, с каким восторгом на них обопьются и обожрутся мои дорогие ученики и их благодарные родители! Этих бумажек хватит даже на стопудовый памятник. Под руководством г-жи Азархановой им меня и придавят. Припечатают так, что если и будет воскресение из мертвых, я все равно останусь в земле! Не смогу выбраться…

– Так ты сутками сидишь дома одна и даже не подходишь к роялю? В нем же была вся твоя жизнь! Ты даже во время войны, после голодных обмороков, занималась. А как ты блистала на выпускных экзаменах из консерватории! Я до сих пор помню овации, которые тебе тогда устроили. Ну, а здесь ты сколько играла?

– Да, занималась. Когда надеялась на признание. Когда полагала, что моя музыка нужна людям. А сейчас… После того, что произошло, кажется, будто душу вырвали и нагадили в нее. Не могу у рояля крышку поднять. Такой спазм начинается… Сердце комком к горлу подкатывает и трясет… За десять минут давление взлетает на тридцать единиц.

Ирина встала из-за стола и усталой походкой направилась во двор. Она не видела ничего вокруг. Она думала о сестре, и о том, что через несколько месяцев навсегда опустеет этот дом.

– Какая Лина у нас стойкая! С каким достоинством держится. Она столько пережила, ухаживая за мамой и за Ларисой. А как мужественно перенесла гибель Жени! Ах, сестренка, как же бесславно закончилась твоя, так блистательно начатая карьера!

Ира хорошо помнила, что в юности Эвелина, как пианистка, подавала большие надежды. Однако, война, раннее замужество и рождение дочери помешали ей, как музыканту реализоваться в полной мере. Между тем, Лина, души не чаявшая в Пазевском, не считала свой отказ от сцены из-за семьи чем-то из ряда вон выходящим. Ради Саши она готова была пожертвовать всем, чем угодно, в том числе и собственными амбициями, а потому чудом уцелела после его самоубийства. Ира подметила, что сестра, пережив эту трагедию, внутренне переродилась. Она охладела к сексу, вся ушла в преподавание и стала ежегодно давать концерты, в общем, с головой погрузилась в свою профессиональную деятельность. Было ли это сублимацией, Ирина утверждать не бралась. Главное, что Эвелина прекратила всерьез воспринимать любые, даже самые назойливые ухаживания мужчин. Она стала относиться к ним, как к игре, которую неизменно затевает любой дееспособный самец, сталкивающийся с приглянувшейся ему самочкой, и за этим не стоит ничего, кроме ритуала, в основе которого лежат природное любопытство и жажда новых ощущений. Именно поэтому в отношения с поклонниками Лина перестала вкладывать душу: она была с ними по-светски любезна и чуточку иронична. Преображалась Эвелина только тогда, когда садилась за рояль. Она молниеносно сбрасывала с себя оковы куртуазности и становилась предельно серьезной, предполагая, что имеет дело с абсолютно материальной, до боли осязаемой реальностью. Ирине Родионовне было ясно: сестра фетишизирует музыку, воспринимая ее, как единственный язык на земле, полученный людьми не от лукавого. Из-за этого общение на нем доставляло ей более глубокую радость, чем эротика, которую после смерти Саши она стала ценить не более чем вкусную еду и полезную для здоровья гимнастику. Ира предполагала, что Эвелина убедила себя, будто после пережитого утратила способность любить по-настоящему. Вероятно, поэтому она и не стремилась оформить свои отношения с Фаргиным. Между тем, это было ее очередным заблуждением: любому, кто с ними сталкивался, было ясно, что они искренне привязаны друг к другу.

– Да… После всех несчастий лишить сестру работы – равносильно ее убийству. Будь наш город культурным центром, у Лины кроме учеников были бы и другие единоверцы. В мегаполисах всегда полно музыкальных фанатов…Они постоянно тусуются, создавая свои святилища вокруг обожаемых исполнителей. В свое время на всю страну прославились «Лемешистки» – поклонницы знаменитого московского тенора. Но у нас такое немыслимо. Здесь культурный вакуум, одним словом, провинция: нет ни симфонического оркестра, ни оперного театра… Нет даже настоящих меломанов. Есть только узкий круг интеллигенции, стремящейся дать своим детям приличное образование. В городе всего три музыкальные семилетки и одно музучилище. Преподают там только местные, те, кто уезжали получать образование в столичный Институт Искусств, а после его окончания вернулись. Среди этой публики Эвелина, блестяще окончившая Киевскую консерваторию, звезда первой величины… Непонятно одно: почему на нее накатали «телегу» именно те, кто больше всего заинтересован в ее дееспособности? Здесь ведь считается очень престижным пристроить свое чадо именно к Пазевской! Самое ужасное, что доносы на Лину – не просто бытовуха… Они с политическим душком… Понавесили на сестру такие ярлыки! С ними, действительно, нет выбора: не уйдешь сама, так сгноят. По всем правилам упекут в дурдом! Что поделаешь, «идеология»… Господи, зачем теперь-то думать на эту тему? Пустое мозгокрутство. Какое сейчас это уже имеет значение?

Ира понимала, сестра на свой счет не заблуждалась: все признаки болезни, унесшие их мать и младшую сестренку, у нее были налицо.

– Что и говорить… Все они одной породы – открытые, впечатлительные, одаренные… Слава Богу, я пошла в отца. Не так привлекательна, как они, зато у меня ясная голова и я крепко стою на ногах! В жизни бы не стала рисковать своим благополучием из-за каких-то там Мессианов или Пикассо! Наверняка, долгожители и сказочно богаты! Это надо же! Сломать себе жизнь из-за любви к просветительству! Романтический бред! Было бы из-за кого так рисковать! У Лины же не класс, а отделение для слаборазвитых! Хотя, что я-то ворчу? Похоже, возиться с убогими и несчастными наше фамильное призвание.

Ирина вернулась в комнату и застала Лину за уборкой посуды. С болью в сердце глядя на сестру, она решила отвлечь ее от тягостных мыслей.

– Скажи, родная, а ученики тебя навещают?

– Нет.

– Ну, хоть изредка звонят?

– Нет.

– Ну, а коллеги, приятели, поклонники твоей игры?

– Нет, Ириша. За полтора месяца ни единого звонка. А если видят в городе, обходят за квартал. Делают вид, что не знакомы. Будто я – пустое место.

От таких ответов у Ирины Радионовны перехватило горло, и она с трудом прохрипела:

– А как дела у Тани? Она звонит?

– Звонит, но только по воскресеньям. К сожалению, ее плохо слышно. Мне кажется, что у нее голос чересчур вялый. Хотя, возможно, это из-за плохой связи. Несколько раз я пыталась с ней переговорить, звонила сама, но никак не могу застать дома. Если она свяжется с тобой, ты не говори ей, что я безработная и больная. У нее своих забот по горло. Еще успеет со мной намучиться.

Ирина сидела молча, уставившись в пол. Тем временем Лина поставила на стол фрукты и конфеты, а потом принесла чай.

– Не убивайся так, Ириша! Я уже спокойна, смирилась с неизбежным, и ни о чем не мечтаю. Жаль только, что мне не суждено увидеть своих внуков. Ну да ладно… Не многие из моего поколения дожили и до моего возраста. Я среди своих погодков просто долгожительница. Столько погибло…

По лицу Лины беззвучно потекли слезы, и она замолчала. В комнате воцарилась гнетущая тишина.

– Мне пора собираться, сестренка. Поедем ко мне, еще не поздно, всего десять часов… Посидим втроем, муж уже дома. Я вас покормлю, – предложила Ира.

– Спасибо, родная, не могу. Сил нет. А ты беги, только не забудь, поговори с друзьями о том, что делать с домом. Я бы его на тебя переписала, это, по-моему, сделать попроще. В общем, все разузнай. Я тебе полностью доверяю. И поцелуй за меня супруга. Андрей у тебя мужик, что надо. В его возрасте быть начальником цеха и за все отвечать… Ему, кажется, скоро шестьдесят лет?

– Да, Линочка, осенью у него юбилей. Ты уж дотяни до него, постарайся!

Тяжело вздыхая, Ирина Родионовна села у зеркала в прихожей, чтобы перед дорогой привести себя в порядок. Резкая трель междугороднего телефонного звонка вывела женщин из оцепенения. Хозяйка взяла трубку в гостиной, но через минуту крикнула сестре, чтобы та немедленно подошла к аппарату, расположенному в прихожей.

– Девушка, пожалуйста, повторите еще раз то, что Вы сказали. Я толком не расслышала, – пролепетала насмерть перепуганная Пазевская.

– Вы Эвелина Родионовна, мать Тани Рийден?

– Да, а что случилось?

– Меня зовут Софа, я подруга Тани. Ваша дочь уже неделю находится в психоневрологическом диспансере в отделении моего мужа Миликова Митрофана Алексеевича. Таня от вас скрыла, она очень серьезно больна. Ее активно лечат, и ей требуется усиленное питание. К сожалению, об этом позаботиться некому. Ее муж занят на работе, а свекровь с падчерицей уехали в дом отдыха. Не скажу точно, но говорят, будто у Ефросиньи Павловны был инфаркт, и сейчас она находится на стадии реабилитации. За Таней по моей просьбе присматривала одна нянечка, но сегодня ночью мы с мужем улетаем на курорт, поэтому я и рискнула вам позвонить. Вместо Мити остается его заместитель – Загорина Анна Петровна. Она отличный специалист, чудесный человек, и все что нужно сделает. Но вот приносить еду Тане не кому.

– Спасибо, Софа, что предупредили. Я – Танина тетя. Обещаю, что уже завтра кто-нибудь из нас к ней приедет, – отозвалась Ирина Родионовна. Миликова, попрощалась и повесила трубку.

– Прекращай реветь, Лина. Я пойду домой, все обдумаю и через пару часов с тобой свяжусь!

В полночь Ирина Родионовна позвонила сестре и сообщила, что утром вылетает в столицу, чтобы забрать Таню. В аэропорту ее встретит Марина и поможет все организовать.

– Тебе не удастся привести Таню… Как ты раздобудешь ее паспорт? Квартира ее заперта, Михаила не сыщешь, а без Таниных документов тебе не продадут для нее билет на самолет.

– Ничего, не найду Мишу, так дозвонюсь его отцу, Алкису Степановичу. Он поможет, все-таки полковник милиции. Не волнуйся, привезу к тебе дочь, а ты не кисни, и сама будь наготове. Немного помилуетесь, а потом я вас заберу к себе в больницу. Вас посмотрит главврач, а после решим, что делать. И не паникуй! Насильно тебе никто химиотерапию делать не станет. Обнадеживать не берусь, но у нас в резерве есть один нетрадиционный вариант лечения.

3

Ирина Родионовна привезла Таню на следующий день ближе к вечеру, поэтому решила оставить ее на ночь у матери. Анна Петровна Загорина снабдила молодую женщину всеми необходимыми лекарствами, так что беспокоиться было не о чем. Ира очень устала, но была удовлетворена результатами своей поездки: ей удалось под расписку забрать из клиники племянницу, вырвать из рук Рийденов ее паспорт, после чего благополучно доставить домой. К тому же Ира полдня провела с дочерью, которая встретила ее в аэропорту.