Полёт японского журавля. Я русский

– Услышал? – едва слышно спросил он, когда они оказались на вершине одного из небольших ряжей. В то мгновение Михаил думал совсем не об охоте. Видя перед глазами заросшую дорогу, он вспоминал проведенное в лагере время, когда гуртом, в числе других заключённых, зимним морозным днём он ехал на санях и в свете зарождающегося дня восторженно разглядывал кроны уходящих в небо кедров. Вокруг было много больных елей и пихт, затянутых паутиной зелёного лишайника и готовых упасть в любой момент, и только кедры стояли чистыми и здоровыми, словно какая-то сила оберегала их от болезней. Бредя вслед за Тимофеем, Михаил уже не видел тех кедров, лишь кое-где встречались небольшие «подростки», как называл их старик, словно это были живые существа.

– Ну, чего задумался? Слыхал? Вон у тех скалок.

– А кто там? – так же шёпотом спросил Михаил.

– Дед Пихто. – Старик лукаво улыбнулся и пошёл дальше. – Свиньи там купальни устроили, там сыро под навесом камней, вода скопилась в яме, которую они выкопали до этого, теперь они там отдыхают. Жарко. Тебе-то самому не жарко?

Михаил вытер пот с шеи и кивнул.

– Может, подкрадёмся?

– Ишь, какой прыткий. Ветер куда дует? От нас. Считай, что они уже нас учуяли. Всё уж, махни рукой, нет их там. У кабана чутьё хорошее. Ничего, наша добыча впереди поджидает, а пока мы привал поищем, к ночёвке будем готовиться. В тайге-то ночевал хоть раз?

Михаил кивнул.

– Будем место подыскивать, смотри, что приглянется, погляжу, как у тебя выйдет.

Михаил несколько раз останавливал старика, обращая внимание на удобное по его понятиям место, но тот всякий раз махал рукой, увлекая дальше. Наконец, дед Тимофей остановился и скинул свою небольшую котомку. Вдруг он замахал рукой, молча показывая куда-то наверх. Там, в прогалине между деревьями стоял зверь, это был олень. Собака его тоже увидела и готова была сорваться с места, но старик крепко её держал за ошейник, грозя кулаком. Михаил вскинул ружьё и стал целиться. Тимофей знаком приказал опустить ружьё, а потом сложил ладонь в трубочку и резко издал несколько рявкающих звуков, напоминавших крик большого животного. Бык закинул рога за спину и скачками скрылся в зарослях. Они ещё долго смотрели туда, где стоял олень, а потом занялись устройством табора.

– Всё пустой лес, а вот, на тебе, изюбрь, – словно оправдывался старик. – Даже собака не учуяла сразу. А ты молодец, быстро сработал наизготовку. Реакция хорошая. Бык-то хорош, рога что дерево. Сколько прошли, не одного перехода не видел свежего, а тут на тебе, во весь рост. Как поджидал нас.

– А кабаны?

– В скалах-то? Это разве кабаны? Чушка да поросёнок. – Старик взял топор, срубил несколько рогулек, тут же расчистил место под костёр. – Это, паря, не кабаны. Это недобитые хунхузы. – Дед рассмеялся, вопросительно поглядывая на попутчика. – Было так, что идёшь по следу табуна как по дороге, так её свиньи вытаптывали. Табуны такие, что счёта нет. Бахнешь в кучу, это если темно когда, один обязательно задрыгается. А вокруг всё как ураган, гляди сметут, хоть на дерево прыгай. Так вот бывало. Секач коли попрёт буром, того одной пулей не остановить. А ты говоришь кабаны. Ну, давай, располагаться, здесь, кажись, удобно.

Вскоре поляна наполнилась дымом, в котелке закипала вода для похлёбки, а Тимофей босой бродил по табору, стаскивая к середине поляны сухие валежины, пучки сухой травы, упавшую с пихты кору. Михаилу он поручил рубить лапник для мягкости будущей лежанки. Дождя, по его словам, не предвиделось, и лишь одна вещь волновала старика серьёзно – гнус. Но и это обстоятельство было предусмотрено. Поляна оканчивалась пологим спуском в сырой распадок, в другую сторону шёл небольшой подъём. Лёгкий прохладный ветерок должен был всю ночь тянуть с вершины в тёплую сырую низину, и это было основным преимуществом их положения. Место продувалось, и комары не мешали, хотя время от времени приходилось шлёпать рукой по назойливым насекомым.

– Это Миша не комар. Да что мне рассказывать, ты, чтоль, не жил здесь. Вот, когда рот не откроешь, чтобы ложку всунуть, то комар. А это так, ерунда. Изюбрь-то не зря на ветерке стоял, нас поэтому и прозевал, ему тоже не сладко от комара.

Их похлёбка была нехитрой, но вполне съедобной. Мясо жевали сухим, запивая небольшими глотками душистого зелёного бульона. Хоть это была и не уха, старик всё равно называл похлёбку юшкой. Состав её был нехитрым: вода, соль, дикий лук, крапива, немного сушёной моркови и мука. Всё это в сочетании с солониной показалось Михаилу очень вкусным и питательным.

–Ты медленно жуй, не глотай. Мясо, хоть и говорят, что в желудке разварится, только всё это от незнания. Так только у собак. Человек должен жевать, и чем дольше, тем сытнее, – наставлял дед Тимофей. Он давно наелся, и незаметно наблюдал за своим попутчиком. – Гляжу, на шее у тебя висит не то крест, не то медальон какой.

Михаил отставил похлёбку и растерянно посмотрел на старика. Тот прятал глаза, блуждая взглядом среди деревьев, но было понятно, что ему интересно. – Ты ешь, ешь, насыщайся. Будет темно, тогда расскажешь, если есть, что сказать. Ночь-то длинная, в тайге темнеет рано. Наедайся, а я пока прогуляюсь. Сидеть-то мне, паря, долго не в радость. Мясо в теле одряхлело, кости давят его, потому и не сидится. А обутки то скинь, пусть ноги подышат, от земли наберутся, а пока сапоги обветрятся, портянки просуши. Ну а я скоро.

Вернулся старик не с пустыми руками, выкладывая на расчищенное место травы и коренья. – На-ко, угостись, не совсем спелый ещё, но есть можно. Кишмиш это, актинидия по учёному. Когда поспеет, так её и не взять будет, такая вот ягода, а сейчас в самый раз. Сахару в нём много.

Среди неспелых попадались и сладкие ягоды, и Михаил с удовольствием ел их из алюминиевой кружки.

– Пока совсем не стало темно, сходи-ка Миша за водой на ручей. Обуйся тока. Похлёбку-то доел, наверное. Котелок заодно помоешь. Камушками его потри. После еды пить хочется, а водой не напьёшься. Мы сейчас шиповничка заварим, всё веселей время коротать, – предложил Тимофей.

Спускаясь по склону, Михаил продолжал слышать разговоры старика с собакой, которая была привязана сразу, как они пришли на место. Собака всё время жалобно тявкала, порываясь побегать, но хозяин не поддавался на её уговоры. Одиночество старика вызывало необъяснимое чувство печали, словно это он сам состарившийся бродил среди лесов, и не с кем было ему разделить еду и кров. За прожитые сутки Михаил успел привыкнуть к старику, к его спокойной речи, к тому, как делился тот своими открытиями и житейской мудростью. Тимофей давно жил среди леса, понимал его и любил, и было видно, что он хочет поделиться всем своим богатством. Михаил ещё не знал, зачем жизнь свела его с этим человеком, но был ему благодарен, и не только за то, что тот спас его когда-то от смерти, но и за то, что едва ли не насильно заставил идти с собой в тайгу. Это принесло свою пользу, Михаил перестал угнетать себя потерей женщины, которая столько времени жила в его сердце. Лес незаметно растворял в нём душевную боль, которая теперь лишь изредка вспыхивала где-то под грудиной, перекрывая дыхание. В такие мгновения неизвестно почему старик останавливался и хлопал тихонько его по спине, словно видел эту боль.

Стемнело быстро. Михаил едва не заблудился, возвращаясь с ручья. Всюду журчала вода, деревья и кусты стояли так плотно, что он с большим трудом отыскал дорогу обратно. Страха заблудиться, конечно, не было, всегда была возможность крикнуть, но ему хотелось найти дорогу самому, и было удивительно, что он её потерял. Выручили приемы, показанные дедом, когда тот заставлял останавливаться и вдыхать носом воздух. Тимофей объяснял, что для хорошего охотника слух и зрение ни что в сравнении с обонянием, что настоящий охотник обязан чуять не хуже зверя. Для этого он закрывал глаза и медленно поворачивался. При этом втягивать воздух надо было очень медленно, словно не дышать вовсе. Когда Михаил проделал это, стоя среди мрака, в какой-то момент он действительно поймал запах дыма, а потом и услышал голос старика, разговаривавшего с Белкой.

– А я думал, тебя тигр утащил, – не то в шутку, не то в серьёз сказал старик, когда Михаил появился с наполовину разлитым котелком. – Костёр-то успел погаснуть, давай его подкормим. – Он повесил котелок над огнём и засыпал в него шиповника и остатки кишмиша. – Эх, сахарку бы, – посетовал старик. – Мы, старики не обходимся без сладкого, а его в нашей жизни как раз и нет. Ну да ладно. Лишь бы тепло было. Сахар на губах это когда целуешься, а это уж в прошлом. Всё больше горечь. Не грусти казак, чего опять приуныл?

Они сидели друг против друга все время, пока закипала вода в котелке. И когда пили чай, удивительный по вкусу, и немного сладковатый от спелого кишмиша, тоже молчали, поглядывая друг на друга.

– Как не любить лес? – словно спрашивал старик, продолжая оставленный разговор. – Лес душу имеет, в нём тайна. Все мы когда-то вышли из него. Но жить безвылазно в нём не стал бы. Меня все отшельником видят, а это не так. Человеку среди людей быть надо, а лес… Он всё чистит, от всего плохого избавляет. Лес – он щедрый, что попросишь, то и даст, и ничего взамен не потребует. Надо только просить по своим силам. Что сможешь унести, то бери. А коли замахнёшься на то, что тебе не одолеть, тогда жди подвоха. Вот ты сегодня оленя увидал, по-нашему изюбрь будет. Могли бы мы его, конечно, уложить. Может, не с первого выстрела, но вполне. Собака не отпустила бы. Сейчас бы в мясе были по самые уши. Ты, наверное, расстроился, что стрелять не дал?

Михаил отвлечённо махнул рукой.

– Знаю, знаю, по первой на охоте всегда хочется стрельнуть в зверя, и всегда новичкам в этом деле фартит. Это ж надо, в первый день, только на место встали, а он тут как тут. Но посуди сам, от дома мы отмахали, почитай, вёрст пятнадцать, а дорога не прямая, сопки да распадки. И чего бы мы с ним делали? Кое-что, конечно, взяли, а большую часть кому? Грызунам? Воронам? Такого быка воронам? Нет, не дело это. Зимой, тогда самое оно. Развесил мясо на сучьях, ветками закрыл, от ворон, и носи, сколько хочешь. Не пропадёт до весны. И всё равно нет такой нужды, красавца такого убивать. Теперь понял, почему я не дал тебе стрелять?

Михаил удовлетворённо кивнул, испытывая приятное расслабление от осознания дедовой науки.

– Охота не добыча, это поиск добычи. Когда убьёшь зверя, особливо крупного, такое, бывает, равнодушие овладевает, что самому себе стыдно становится. А этот пусть бегает, осенью гон будет, кому маток крыть, как не такому. Не наша это добыча была. А на еду мы ещё настреляем, за это не волнуйся. Погоди, такой азарт захлестнёт, что про всё забудешь.

– Дядя Тимофей, для чего ты позвал меня в тайгу? Не для охоты же. Ведь самому столько ходить по тайге трудно, – долго не решаясь, всё же спросил Михаил.

– Позвал? – Молчание старика было предсказуемым. Он всегда делал паузу перед тем, как ответить, и всякий раз Михаил замечал в глазах не отсутствие ответа, а колебание, делиться или не делиться им. – Зачем, говоришь. Охота не главное, верно. Ждал я тебя, Миша. Все эти годы ждал. И когда ты появился в темноте, я не удивился. Конечно, это было неожиданно, но это другое. Ты не думай, что это от одиночества. Мне уже люди в тягость, хотя, одному тоже не мёд на белом свете. Люди ведь, они как дети, их либо к сердцу подпустить к самому, либо на расстоянии выстрела держать. Ты, гляжу человек особый, в душу не лезешь, и вроде как, тепло в тебе есть, и не скупой ты на это тепло. Недаром тебя Ядвига приметила. Она людей понимала. Горя пережила много, оттого и понимала. Вот и тебя приметила среди заключённых, а такой случай особый. Но не о ней говорю, хотя тебе эта тема дорога. Ждал я тебя с вопросом, но пока задать его не могу, не время. А в тайгу потянул тебя, в том, может быть, мой шкурный интерес, хотя мне уже ничего не надо. В этой жизни у меня было всё. Ты же помнишь, какую микстуру тебе давала Ядвига, когда тебя бревном стукнуло. Одной ногой тогда ты в могиле был, а может и двумя. Я за тем лекарством двое суток шёл. Шибко боялся, что не отыщу. Но нашёл всё же.

– Мы туда идём?

– Туда. Завтра к вечеру придём. Хочу, чтобы у тебя было это… Да и мне оно лишним не будет. Каменным маслом его охотники называют. Когда-нибудь и тебе оно пригодится, как мне тогда.

– Но вы же для меня тогда старались.

– Не только. От меня ждали помощи, а что я мог дать? Кабы не это средство, не помог бы.

– Расскажи про то, как вас в Порт Артуре… – Михаил не нашёл нужных слов, чтобы закончить мысль, но старик его понял.

– Это тебе Ядвига выдала мой секрет? Просил её молчать. Ладно, на неё не сержусь. Ты ведь японец, и сейчас думаешь, что передо мной сидит тоже японец. Ведь так?

– Так, – неуверенно произнёс Михаил. В этот момент вдруг залаяла собака. До этого она чуть поскуливала, поглядывая то на людей, то в густую темноту.

– Кажется, к нам гость, – тихо произнёс старик, поднимаясь. А ну, Миша вон ту валёжину, и всё, что горит, наваливай в костёр, а то он совсем погас. Чую, ночь будет неспокойная, а причиной тому наша Белка.

– Кому же нужна наша собака?

– А ты не догадываешься? С кем век не дружат собаки?

– С кошками.

– Верно. Это тигр, или что-то вроде него. Не дай бог.

– Что же нам делать?

– Время покажет. У тебя кажется, был фонарик. Это хорошо, что он у тебя есть. Давай-ка посветим, глаза у кошек зеленоватым светом горят, не так как у других. Может и высветим.

Михаил блеснул лучом по кустам, и тут же, среди деревьев сверху полыхнули, словно фары, два пучка света.

– Видал? Вон она? На сук забралась бестия.

– Кто это? – едва ли не прокричал Михаил от волнения.

– Не бойся, рысь это. Та ещё воровка, но мы её пугнём сейчас. У меня холостой есть. Давай ружьё. Пусть знает, что это наша территория.

Выстрел пронёсся отголосками эха, собака залаяла, и в ту же секунду послышался шлепок мягких упругих лап о землю и резвое бегство непрошеного гостя.

– Вот так, теперь можно до утра спать спокойно. Но костёр будем поддерживать, пока не рассветёт. Пока ты подежурь, а как сморит на сон, меня толкнёшь. – Старик постелил свою подрубленную шинель на приготовленную для этого лежанку, немного поворочался, и вскоре заснул. Сон его был тихим и спокойным, как у ребёнка. Михаила удивило, как быстро произошла смена настроения старика, как остановился ход его мыслей, словно кто-то умышленно всполошил обитателей поляны, чтобы закрыть ненужную и непростую тему.

Он ещё долго сидел, глядя на огонь, словно растапливая накипевшее в душе. Перед глазами проплывали образы ушедших людей, звучали их забытые слова, он понял, что это уже ему снится. Последним усилием воли он открыл глаза, и осознав, что сон едва не сломил его, вскочил на ноги. Натаскав из глубины поляны сушняка, он соорудил над костром что-то вроде пирамиды и снял с себя сапоги и всю одежду, оставшись в одних штанах. Новое незнакомое чувство заполнило всё его тело: огонь, ночная прохлада и стена тёмного леса вокруг возбудили в нём странное чувство. Особой, даже сказочной картиной выглядела поляна со стороны, когда испытывая волнение и страх, Михаил отходил от костра, надолго задерживая взгляд на этом мизерном пространстве среди тёмной и непроницаемой тайги; всё выглядело сказочной декорацией. Незаметно костёр разгорелся, вызывая в душе ответную реакцию: это был восторг. Он даже испугался, что огонь перекинется на лес; это был уже не просто костёр, а факел, искры которого улетали высоко в небо и там исчезали. Огонь постепенно утихомирился, шипели сырые валёжины, потрескивали сучья, а Михаил всё больше проникался чувством благодарности к человеку, который привел его на эту поляну. Жар костра словно выжег из него накопившуюся боль. Он подумал, что впереди ещё будет много таких костров, и его путешествие только начиналось. Лёжа в отдалении, и глядя на языки угасающего пламени, Михаил успокоился, сон стал заполнять его сознание, сквозь него он видел, как бесшумно поднялся старик, подкладывая в костёр сухих веток, это было сказочное действо, вызвавшее в нём волну удовлетворения и благодарности к старику. Как и всегда, он не заметил как явь превратилась в сновидение, глаза наконец, сомкнулись, и до самого утра он уже видел одни только сны – как он летит среди полей, словно большая птица, а вокруг всё усыпано белыми и розовыми цветами.

Когда он проснулся от толчка в плечо, то почувствовал пронизывающее чувство блаженства во всём теле. За всю жизнь не было у него такого сна, тело словно гудело изнутри, в суставах не чувствовалось усталости, в них была сила и желание идти вперёд и только вперёд.

– Хорошо спишь, однако, не добудишься тебя.

Костер уже потрескивал от новых дров, закипал котелок, скулила собака на привязи в предчувствии дороги, небо было ясным. – Погоди, набегаешься ещё, – разговаривал с Белкой старик. – Наешься за день мышей, не волнуйся. Отпусти тебя сейчас, потом и не докричишься. А к обеду явишься вся в репеях. А на кой ты нам такая красивая.

Они быстро поели остатки копчёного мяса, запивая зелёным бульоном, правда в котелке ещё плавало несколько грибковых ножек и шляпок, поскольку старик успел с утра, как он выразился, пробежать по кустам.

– Вот так, паря. Не ленись в тайге, и никогда не помрёшь с голоду. Идёшь, и смотри, ягоду по дороге собирай, всё, на что глаз упадёт, только не останавливайся надолго, иначе не дойдёшь куда шёл. Ну, в путь, что ли.

Он встал, перекрестился на все четыре стороны, делая неглубокие поклоны, словно благодарил кого-то за ночлег. Когда Михаил уже в пути спросил, к кому он обращался, дед Тимофей лишь странно повел глазом, и приставил к губам указательный палец, давая понять, что о подобных вещах не принято спрашивать. Потом расхохотался и пошёл быстрей. Дед был весёлым и порой непредсказуемым.

Они уходили всё дальше от жилья, поднимаясь в самые отроги хребта. Пушистые макушки кедров россыпями укрывали склоны зелёных сопок, здесь они были в недосягаемости от пил и топоров, гулял ветер, заставляя шуметь верховой лес, а они всё шли и шли. Михаил крепко сжимал в руках ружьё в ожидании добычи. Ею были рябчики и горлицы, перелёты которых вызывали в нём неописуемый восторг и азарт. Трёх он уже успел подстрелить, и теперь в мешке лежал и обед, и ужин. Дед Тимофей довольно поглядывал на своего ученика и всё время подгонял его вперёд. Выйдя на небольшую таёжную речку, они сделали окончательный привал, старик тут же достал снасти и через считанные минуты уже отправился ловить рыбу. Пока закипала вода, он успел наловить хариусов, объясняя Михаилу, как их быстро и правильно приготовить. Оказалось, что их вовсе не надо варить, а лишь присолить, и к утру рыба будет такой, что «за уши не оттянешь», – как выразился Тимофей. Они сварили похлёбку из трёх горлиц и одного рябчика, и оказалось, что вкусней этой еды нет ничего на свете.

– Сильно едой не увлекайся, – предупредил старик, отодвинув котелок. – Сытость мешает всему. Всегда будь немного голодным. Для этого надо включить волю. Всегда оставляй место для желаний тела, а без них жизнь не интересна. Сытый человек уже ничего не желает, он только думает о еде, это рабство.

Слова потрясли своей простотой и суровостью. Михаил неуверенно положил ложку, поглядывая на старика. Тот рассмеялся.

– Напугал я тебя, паря, все мозги запудрил. Правда, вкусно вышло, а я тебя ругаю.

– Я наелся, правда, – словно извинялся Михаил, поймав себя на обжорстве.

– Ладно, ладно, с кем не бывает. Организм требует. Погоди пару часов, опять поешь, еда только вкуснее будет.

Снова была ночь, длинная и звёздная. Они стояли лагерем перед большим хребтом, подковой огибавшим их становище, и весь он сплошным ковром был укрыт кедровыми деревьями. С утра в лесу было прохладно и чисто, мягкий мох делал ходьбу неслышной и упругой. Дед Тимофей медленно поднимался по ряжу, вспоминая путь. В одном из сырых распадков они быстро нашли каменное масло, это был налет действительно маслянистого, немного сероватого вещества, внешне очень похожего на обычную гашеную известь. На камнях, покрытых этим налетом, всюду были следы зубов животных. По словам старика, ими были в основном копытные. Они и грызли и лизали эти камни, и сходились в это место отовсюду. Набрав, как выразился старик, для внуков и правнуков, они снова вернулись к речке, съели всех солёных хариусов, доели вчерашних рябчиков и тронулись в обратный путь. Путь этот не был лёгким для Михаила, ноги его от непривычки болели, мешали ходьбе свежие мозоли, но в душе было легко и радостно. Но чем ближе подходили они к жилью, тем заметней была грусть на лице старика. Он всё больше молчал, лишь изредка указывая новичку места, куда ходить не следует.

– Буреломы, глухие распадки, чистые леса, влекут только дураков, – учил старик. – Выбирай путь между, держись всегда края, границы, и тогда зверь сам выйдет на тебя. В любом деле не лезь в гущу, и не выходи на открытое. В одном случае ты ничего не увидишь, в другом увидят тебя первого, и тогда добычей будешь ты сам.

– Ты воевал? – Спросил Михаил в последнюю ночь их путешествия, когда они сидели у костра. Старик долго не отвечал.

– Война не тема для душевной беседы, парень. Пока ты молод, тебе интересно, потом понимаешь, что всё это только для романов. Я воевал, куда б я делся, коли казаком родился. За белых воевал, и за красных тоже. И везде меня вела чья-то рука. Нас толкают воевать, и любуются тем, как мы умираем. Ты всё это когда-нибудь пройдёшь. Вот, смотри, – старик расстегнул рубаху и повернулся спиной. – Вот, что остаётся от войны.

Шрамы потрясли Михаила, он молча опустил голову.

– Это паря видимая сторона, цена её невысокая. – Старик неожиданно снял с шеи красноватый медный крестик. – Это тоже память о войне, только внутренней, когда она навсегда поселяется в твоём сердце. Был ведь у меня друг когда-то, и война нас захотела сделать врагами. Но она только развела нас по разным дорогам. Давно это было, очень давно. Вот таким был, как ты. Мне не захотелось забывать о нём, и тогда я предложил ему свой крест в обмен на его, перед тем, как разминуться в жизни. Он тогда подался к красным, а я к своим.

От этого рассказа в горле у Михаила пересохло. Он достал свой крест и протянул старику. Глаза старика блестели.

– Думал, когда это случится. Ждал момента, чтобы спросить, откуда у тебя этот крест, но почему-то слов не находил. А ты сам их нашёл. – Старик взял крестик и сжал его в ладони. Глаза его лучились. – Ваня, Ваня… Вот и встретились через столько лет.

– Его звали Ваня? Но мне его дал Ли Вей. Он китаец.

Старик кивнул, разглядывая и поглаживая крестик. – Ли Вей, значит… Имя-то он мог придумать себе любое какое угодно. Ваня его русское имя. Крестили его с ним.

Когда снова встали на ночлег, Михаил рассказывал о Ли Вее. Последний отрезок пути они провели в молчании. Сразу по приходу растопили баню. Спал Михаил крепко и долго. С утра заморосил дождь, и в доме до последнего было сумрачно.

– Погода плачет, – сказал Тимофей, даже не заглядывая в окно. Сидя на небольшой табуретке, ближе к свету, в своих допотопных очках, он чинил сапоги, в которых Михаил ходил в тайгу. – Глянь-ка, кожа-то никудышная, одного раза хватило. Вот что значит, шили зэки. – Он вопросительно глянул на гостя и снова углубился в шитьё, протягивая шилом нить сквозь слои кожи. – Приедешь аль нет в другой раз, они ещё сгодятся. А кому ещё, такой размер.

Михаил сидел напротив и смотрел в светлый проём окна. К русской печке была пристроена небольшая печурка, наподобие буржуйки, сделанная из небольшой железной бочки, на ней уже закипал чугунок.

– Ну что, может, опрокинешь стопочку, на посошок?

Михаил отрицательно покачал головой.

– И то правильно. С дурной головой можно чёрти-куда забрести.

Потом они молча поели. Отодвинув миску, Михаил вопросительно посмотрел на старика, тот догадался, что гостя терзает какая-то мысль.

…– Спрашивай, не держи. В дорогу не должно быть вопросов.

– Как так вышло, что мы встретились? Я думал, что так не бывает. Ли Вей рассказывал о тебе, и это было так давно, что кажется в другой жизни. И вот ты сидишь передо мной живой, но мне кажется, что всё сон. Разве в жизни могут так пересекаться люди?

Молчание старика было долгим, и в какой-то момент Михаилу показалось, что он не хочет отвечать.

– Жизнь это стихия, Миша. Она кружит нас туда, куда хочет, но это на первый взгляд. Если приглядеться к тому, что происходит с человеком в этой жизни, то оказывается, ничего случайного в ней нет. Вот ты попал в Корею на каторгу. Разве это было случайно? Нет. У тебя был друг, одинокий китаец, и это тоже не случайность, потому что у тебя доброе сердце. Многие события ты не в силах осмыслить, но в них есть твоя же воля. Когда буря, или шторм, то надо лишь правильно держать лодку. Так и с нами происходит. Если человек в согласии со своей совестью, сердце своё слушает, жизнь сама выведет его куда надо. А если барахтаешься, гребёшь против течения, паникуешь, врёшь самому себе, только силы потеряешь, будешь стоять на месте или утонешь. Когда-то тебя захватило жизнью, и ты не стал ей перечить, вот она правильно и распорядилась тобой. Она провела тебя сквозь препятствия для того, чтобы закалить, выбить из тебя всё лишнее, ненужное, чтобы ты встретил достойно более сложное испытание. И так будет всегда. Так и было, когда ты повстречал Ядвигу, и она помогла тебе, а ты ей. Потом был я.