Зайтан-Бродяга

– А чего не драпанул, если забор напрочь?

– Дурак, потому и не встал на лыжи. За новый мир ломанулся. За новые правила, законы. Да мне и выбора-то не оставили. Кум и пупкари, все как один агитировали за новую власть. – Сюндель бросил в огонь палку. – Сразу не сделал чух-чух, а поутру поздно было. Оружие в зубы и на передок.

– Зачем брал? Откажись и все дела.

– Ага. – Сюндель кивнул. – Те, кто отказались, в ярочке

лежат. Постреляли их как бешенных собак.

– И кто это сделал?

– Точно не скажу. Слушок прошёл, кум и его пупкори братву положили. Быстро они погоны перекрасили, на подвал перебрались твари. Служба безопасности во как. Бизнес, машины, хаты отжимают. А кто не согласен, на подвал.

– А сам-то ты, чем занимался? – Михалыч плюнул в огонь и криво улыбнулся. – Травку на газонах стриг, грядки пропалывал?

– Грядки я не пропалывал, но и не измарался. Чистый

я. – Сквозь зубы процедил Сюндель. – По мне стреляли, и я стрелял. Может кого и прижмурил. Не знаю, не видел.

– То-то и оно что не знаешь. И я не знаю.

– Ага. – Сюндель скривился. – А пацаны? Те, что у переезда на блок пост вышли.

– Это враги. – Отрезал Михалыч. – Если бы не мы, они нас. Понял?

– А раненых-то зачем? Думаешь, о твоих подвигах рассказать некому?

– Да что ты знаешь? – Прошипел Михалыч. – Не добей их я, на подвале замучили. Твоего кума-пупкаря, часом не Пал Матвеичем величают?

– Нет. Ашот Мигранович. А кто такой Пал Матвеич?

– Мясник. На подвале ордена зарабатывает.

– Не слыхал я о таком. – Сюндель закурил. – Откуда он?

– Оттуда. – Хмурясь брякнул Михалыч. – Прислали к нам, большая шишка из кадровых. В каждом встречном поперечном лазутчика или диверсанта видит. При мне, одного доходягу насмерть забил. Тот, до войны бомжовал, жил в сарайчике неподалёку от моего дома. Встречал я его частенько у мусорных баков.

– Ну ты и загнул. – Похоже Сюндель не поверил. – Бомжа и насмерть? За что? Этих ушлёпков, на передке молотят. Пузырь на троих и вперёд. Ракетный фарш. Зачем халявного бойца в расход пускать? За него копеечку платят.

– Копеечку Пал Матвеич за другое имеет. – Скрипя зубами заметил Михалыч. – Показалось Паше, бомжик засланный казачок. Держал он его на подвале сутки. Допрашивал с пристрастием, а тот возьми и сознайся.

– А может и правду засланный? – Сюндель искоса глянул на дыру в потолке. Скрипнуло там, зашелестело точно кто-то крадётся.

– Тихо. – Прошептал Михалыч и напрягся. Перехватил автомат и посмотрел в мою сторону. – Нельзя этого так оставлять. Ты как?

– Согласен. – Я кивнул и поднялся. Вскочили все кроме Карлухи, спит мелкий, похрапывает. Подошли к пролому. Снова скрипнуло, громче прежнего, с потолка полетела побелка.

– Эй!!! – Выкрикнул Сюндель, передёрнул затворную раму, вскинул автомат. – Прыгай лишенец! Не слезешь, начну стрелять. Гадом буду, сито сделаю. Патронов у нас завались. Слезай!!!

– Цыц. – Михалыч тронул Сюнделя за плечо. – Помолчи, давай послушаем.

Тихо наверху, не скрипят половицы, и побелка на головы больше не сыплется. Потрескивают поленья в костре, чуть слышно шумит ветер в печной трубе, а в дальнем углу поёт сверчок. За дверями ухают ночные птицы, что-то булькает, шелестит в болоте. Но в целом всё тихо и спокойно. Не рычит голодное зверье, не ломится в запертую дверь и не скребётся под стенами.

– Бродяга. – Тихо позвал Гунька, толкнул меня в бок. – Как думаешь, кто там прячется? Зверюга? – Палец приятеля указал на дыру.

– Нет. На зубастого не похоже. Если зверь, то уж больно тихий. В самую пору охотиться. А он с нами в прядки играет. Человек там.

– Я тоже так думаю. – Михалыч полез в свой мешок и высказал догадку. – Затаился сволочь. Выжидает, когда спать ляжем.

– А почему он прячется? – Гунька прижимает к груди автомат, зырит на дыру. – А если ты ошибаешься? Вдруг там тот. – Приятель глянул на запертую дверь и пояснил. – Болотник.

– Не выдумывай. – Отмахнулся я. – Этим тварям вода нужна. Не прячутся они на чердаках.

– Ага. – Не отрывая взгляда от дыры, заговорил Сюндель. – Именно тот случай. Ты их ласты видал? Не залезть ластоногим. Лишенец на чердаке за тырился. Слезай сучара!!! – Выкрикнул здоровяк в черноту.

– Не сотрясай воздух. – Михалыч встал под дырой с жестяной банкой в руках. – Выкурим крысу из норы. Дымка понюхает сам слезет.

– Откуда дымок? – Спросил я, поглядываю на костёр. Где он дым возьмёт? Можно конечно матрац поджечь, только нельзя этого делать. Сами задохнёмся, на чердак забросим, часовню сожжём.

– Щас увидишь. Гляди внимательно и засекай время. Пять минут и крыса вылезет. Не стрелять. Живым возьмём.

Банка изрыгая клубы дыма, улетела на чердак. Мы отступили и разошлись по сторонам.

Ждать довелось не долго. Сюндель не успел выкурить сигарету, как наверху что-то загрохотало. Очень похоже на свалившийся шкаф, гупнуло, да так сильно, что с потолка осыпалась штукатурка. Послышался кашель, и уже через минуту, из дыры вывалился клубок лохмотьев и банка, та что изрыгает дым.

– Вот и крыса. Сейчас поглядим кто тут у нас. – Сюндель схватил банку и отбросил к стене. Ухватил гору тряпья что свалилась и потащил к костру. Тряпьё зашевелилось, Сюндель выругался и стукнул кулаком.

– Кто это? – Спросил Гунька, не решаясь подойти ближе. Гора лохмотьев и рванья лежит неподвижно.

– Ещё одна поделка вашей природы. – Михалыч ловко, брючным ремнём связал пленнику руки. Перевернул на спину, придавил коленом и принялся ощупывать.

На свет костра упали две перламутровые ракушки, клубок разноцветных верёвочек с узелками, кривой, изрядно сточенный нож и деревянная ложка.

– Что за. – Сюндель закашлялся, помахал рукой, разгоняет дым. Банка дымит пуще прежнего, едкое облако доползло к нам. – Двери. – Сдавленным горлом прохрипел Сюндель. – Откройте дверь.

Все рванули к выходу. Огня нет, но дым валит отовсюду. Самым прытким оказался Гунька. Снял засов, отворил дверь. Следом за ним выбежал Михалыч.

Сюндель потерялся в дыму. Выволок Карлуху за шиворот. Мелкий конечно же проснулся, от тряски по ухабам да камням. Коротун хлопает глазами, не сопротивляется, но и мешок не бросил, тащит за собою.

Последним выбрался я, с винтовкой и пленником на плече. Странный он какой-то, этот клубок лохмотьев, размером невелик, и весит всего ничего.

На улице ночь, луна светит, да так ярко, что можно гулять. Не собьешься с пути и в яму не свалишься, редкий случай ясная ночь в наших краях

В горле першит, глаза жжёт, кашель раздирает грудь. Сбросил ношу, упал на колени и свалился в мокрую траву. Дышать тяжело, горло спирает кашель. Глянул на колокольню, кто-то перебирается по крыше. Глаза слезятся, померещилось.

– Лишенец. – Прохрипел Сюндель. Тычет пальцем на дверь. – Там он, там. – Хрипит Сюндель, хватает Гуньку за руку.

– И что? – Гунька плюётся, стоит на четвереньках.

– Пропадёт. – Чихая, кашляя и отплёвываясь, Сюндель пополз к часовне.

– Стой! – Ухватил я его за ногу. – Стой. Здесь он. Здесь.

– Ага. – Кивнул здоровяк и распластался, уткнулся лицом в холодный, сырой песок. Не знаю почему, но именно так дышится легче.

Не пойму я его, хоть убейте не пойму Сюнделя. Только-только стукнул, да так что горемыка и трепыхаться перестал. А сейчас, сам едва шевелится, но ползёт в дым. Переживает, волнуется. С чего вдруг?

Кашляю я, да так что кишки выворачивает. И не я один, все кашляют. Вру, Гунька бодрячком ходит. Любопытно ему откуда столько дыма? А вот мне другое интересно, когда это всё закончится? В горле першит, из глаз слёзы катятся.

Карлуха ползает на карачках, плюётся, плохо ему. Михалыч зашёлся кашлем, отплёвывается. Все трут глаза и только пленник лежит тихо. Может помер?

Глаза печёт, чем больше трёшь, тем сильнее жжёт. Слёзы так и текут и что с этим делать ума не приложу. А тут ещё от болота раздались громкие протяжные рыки и вой. Орёт кто-то не своим голосом. Он орёт, а в ответ рычат, воют. Никак змееголов обходит свои владения? Поймал горемыку, рвёт на куски.

– Бродяга. – Позвал Гунька и тронул за плечо. – Уходить нужно. Прятаться. – Попивает Гунька водичку из фляги и по сторонам озирается.

– Без тебя знаю. – Забрал у Гуньки воду, попил, умылся.

– И куда пойдём? – Приятель вертит головой, ищет где

можно укрыться? Куда не глянь высокая трава, кусты и сухие деревья. Из всех дыр часовни валит дым. – Может, обратно вернёмся?

– Может и вернёмся. – Прохрипел я. Горло уже не дерёт, да и глаза чешутся куда меньше чем прежде. Осмотрелся, но ничего нового не увидел, поднялся и побрёл к двери, заглянул. Дыма чуть меньше, но соваться туда рано. Вот так Михалыч, вот так удружил. И куда теперь бежать, где от змееголова прятаться?

От болота снова раздались вой и рычание. Послышались крики о помощи. Может мне и показалось, но всё вокруг затаилось. Не слышно ночных птиц, не стрекочут свечки. А у воды, неподалёку от нас, кому-то совсем плохо, пропадает. Трещат кусты, что-то хлюпает.

– Так и будем сидеть? – Спросил Сюндель и протянул Михалычу флягу. Тот не взял, показал свою. – Надо бы помочь. – Предложил Сюндель.

– Кому? – Спросил Михалыч набрал в рот воды, пополоскал и выплюнул.

– Самим бы уцелеть. – Гунька стоит на пороге часовни. – Мужики! Наверное, уже можно. Дым почти выветрился.

– Вы, как хотите. – Сюндель отряхнул штаны и пошёл в часовню. Вышел оттуда с автоматом, прокашлялся. – Пойду я.

– Постой. – Не хочу отпускать Сюнделя. Попытался отговорить. – Это змееголов. Страшный зверь, опасный. Он шипаря, давит. От нас и мокрого места не останется. Понимаешь?

– Понимаю. И что? – Здоровяк передёрнул затворную раму, проверил оружие. – Там, живая душа пропадает. А мы как крысы, забились в угол и ждём. Чего ждём?

– А вдруг не успеем? – Пустил в ход последний аргумент. – И ему не поможем и сами пропадём.

– А давай попробуем?

И мы попробовали. Вдвоём, я и Сюндель. Михалыч забрал мою винтовку, отдал свой автомат и два заряженных магазина. Обозвал нас идиотами и запер часовню. Приятели остались по ту сторону двери, а мы с Сюнделем побежали на звуки борьбы и громкое рычание.

Трещат кусты, продираемся через стену колючек. Вышли к зарослям камыша. Не успели мы заприметить змееголова, как услышали хлопок выстрела. Интересный хлопок, необычный, точно кто-то стегнул плёткой. Пуля просвистела над головами, потом вторая, третья. Ещё один хлопок, четвёртая срубила камыш впереди. Пятая, срезала толстый стебель вершатника и шикнула в воду. Я пригнулся и прыгнул в сторону от греха подальше, уж больно близко вжикают пули. Это каким нужно быть идиотом, чтобы ночью стрелять? Не уж-то Михалыч или Гунька взобрались на колокольню оттуда и палят? Куда, по кому?

На возмущения нет времени, впереди послышалось рычание. Закачался камыш, и мы увидели зверя. Здоровенная ящерица с маленькой змеиной головой на длинной шее, выбирается из воды. Сюндель опустил руки и замер с открытым ртом. Таращится он на зверюгу, а та, нюхает воздух, вертит головой, ищет кого бы сожрать. Схватил я Сюнделя за рукав, и дёрнул. Вышел он из ступора, и мы отступили. Тихо, осторожно, крадучись. За спиной опять хлопнуло, следом за первым выстрелом грянул второй, третий четвёртый. Зверюга раззявила пасть, высунула раздвоенный язык и, подминая брюхом и короткими лапами всё на своём пути пошла на нас.

Автоматы плюются огнём, воняет порохом, летят во все стороны стрелянные гильзы. Зверь остановился, раззявил пасть, часто дышит. Не может он понять кто в него бьёт, кто жалит? Пули ударяются в бока, грудь зверюги и улетают прочь. Не шкура, а железо. Не доводилось мне встречаться так близко с змееголовом. Воет он, шипит, клацает зубами.

Опустевший магазин бросил в траву, зарядил полный. Не слышу, стреляет ли кто-то ещё? Куда не глянь кусты, трава. Сердце стучит да так сильно того гляди выскочит. Тяжёлая поступь когтистых лап, шипение и треск ломающихся кустов. Автомат издал прощальный щелчок и замолчал. Пячусь, ищу сменный магазин, а найти не могу. Нога провалилась, треснула ветка и я свалился, упал на спину. Шипит змееголовый убийца, огромный, злой. Раскрывает пасть, ползёт на меня.

Успел ли я испугаться, не знаю. Наверное, не успел, на страх не осталось времени. Да и само время остановилось, мир стал чёрно белым. Хотя он и так не разноцветный, ночь на дворе.

Под тяжёлой лапой размазался колючий куст. Маленькая голова потянулась в мою сторону. Хорошо видны зубы в несколько рядов, раздутые ноздри, чёрные точки глаз. Раздвоенный язык высунулся из пасти, ощупывает, трогает воздух. Зверь нюхает, точно сомневается, а стоит ли меня трогать? Запах шипаря заставляет осторожничать. Загребает зверюга лапами песок, шипит в мою сторону. Поднял змееголов голову, втянул язык, изготовился для стремительной атаки. Вот и всё, пришёл мой смертный час. Бежать некуда, да и как я убегу, нога застряла.

Что-то хлопнуло у воды. Зверь взвыл, резко развернулся, зацепил меня хвостом. Отлетел я, не знаю насколько далеко, но в полёте увидел свои ноги. Брякнулся на спину, затрещали ветки. Не понимаю, как, но я отчётливо разглядел огромную тушу змееголова. Истекает он кровью, пятился, отступал на меня. Ещё мгновение и всё, раздавит. Не сожрал, так растопчет.

Зверь остановился, длинный хвост рассекает воздух над моей головой. Большая, когтистая лапа гребанула, вырвала всё что оказалась под ней и бросила мне в лицо. Я перекатился по колючим веткам и пополз. Во рту песок, трава, глаза запорошило, но я отчаянно работаю руками и ногами. Уползаю из последних сил.

Пахнуло тухлой рыбой. Подхватили меня и потащили. По лицу хлещет жёсткая трава, царапают колючки. Резко заболели спина, рёбра, плечо. Уже издалека слышатся громкие возгласы, рычание, вой, улюлюканье и свист. Что было потом, не помню, провал в памяти, чёрная бездна.

***

Проснулся от шума. Где-то неподалёку слышны громкие голоса, детский смех. Вокруг полумрак, лежу на шкуре, кажется в шалаше из камыша. Воняет затхлой водой, сушёной рыбой и ещё чем-то, но вот чем не могу понять. В башке гудит, точно поселились в ней пчелицы. Не везёт мне что-то на голову, не бьют, так ударяюсь ею. Дышать как-то трудно, тяжело, но не от запахов. Болят рёбра, каждый вздох даётся с большим трудом. Начинаю вспоминать ночную прогулку. Сюндель, камыши, стрельба, зверь. Какой же я всё-таки дурак. Зачем пошёл к воде?

– Уже проснулся? – Как из трубы донёсся незнакомый мне голос. Кажется, женский, а может и нет.

С трудом поднялся на локтях. И что это такое? Лежу совершенно голый, весь измазан чёрной дрянью. Где моя одежда, куда подевались вещи? И кто это там сидит?

– На-ка. Поешь раха. Попей тёплой юшки. – Чёрная плошка легла на вонючую шкуру, какой зверь её раньше носил понять трудно. Шерсть чёрная, как и подшерсток. Сильно затасканная шкура, старая и грязная. – Пей. – У самого уха раздался сиплый голос.

Шарахнулся в сторону. Резкая боль пронзила грудь, и я свалился.

– Зачем расплескал? – Надо мною нависло болотное чудище. Лицо покрыто серым мхом, нос вздёрнут, губы тонкие, глазки маленькие как у рыбы. – Лежи не делай резких движений. Схожу, принесу. – Просипело чудище. – Не вздумай вставать. Подломил тебя швака, потрепал малость.

Щит из камыша выпал наружу. Но от этого не стало светлей. Сиплое, неторопливо вылезло, а я остался. В голове всё перемешалось. Колокольня, змееголов, болотники. Сюндель, Михалыч, Гунька, где они? Куда все подевались?

– Что, оклемался? – Точно прочитав мои мысли в дыре появился Михалыч. Залезать не торопится. – Ну и учудили же вы с Сюнделем. Герои мать вашу.

– Ты не видал мои вещи?

– Видал. – Заглядывая в дыру ответил Михалыч. – Сушатся они.

– Что за место? – Я сделал несмелую попытку подняться. Но и в этот раз не вышло, застонал и свалился. Болят рёбра, сильно болят. А вот голова прошла, не гудит в ней.

– Тебе же сказали, лежи не дёргайся. Герой. – Напомнил Михалыч и протиснулся в щель. – На болоте мы. Колокольня там. – Палец указал в камыш стены. – А мой автоматик-то тю-тю. Спасибо тебе, удружил. – Михалыч присел рядом. – Винтовку я забираю. На время.

– А чего тю-тю? Сломался?

– Какой там. – Михалыч отмахнулся и непонятно по какой причине. Наверное, от досады, что автомат тю-тю. А может от мошек, которых здесь тьма. Как-то странно, раньше я их не замечал. Меня они не трогают, а Михалычу досаждают.

– Так что с оружием? – Напомнил я. – Потерялось?

– Нет. – Михалыч разогнал мошек, поскрёб щеку. – Скорее нашлось.

– Так чего ты мне голову морочишь? Не отдам винтовку. Где твой пистолет? Может и он тю-тю?

– Нет, не тю-тю. – Михалыч прихлопнул на шее букашку, раздавил её и выбросил. Посмотрел на меня с прищуром и пожаловался. – Зверьё в ваших краях уж больно свирепое. С автоматом куда ни шло, а пистолет – это так. По воробьям стрелять.

– По каким ещё воробьям? – Начинаю злится, потому как загадками говорит Михалыч. – Что с автоматом? Потерялся или нашёлся?

– Нашёлся. – Михалыч кивнул и попытался объяснить. – Поначалу он потерялся, потом нашли. Ластоногие в кустах отыскали.

– Не отдам винтовку. Моя она. – Заскрипел зубами, разговор не складывается.

– А кто спорит? Твоя, чья же ещё? – Заверил Михалыч и закурил. Мошек заметно поубавилось, а вот дышать стало трудней.

– Михалыч. – Позвал я. – Ты зачем мне голову морочишь? И без твоих причуд башка раскалывается. То моя винтовка, то не моя. Нашёлся, потерялся. Городишь невесть что.

– Слушай сюда. – Михалыч высунулся наружу выбросил окурок и быстро вернулся. – Эти твари наше оружие забрали. Сказали, потом вернут. Всё вернут и мешки, и консервы и кости что мелкий таскает. Всё, кроме моего автомата. У них, праздник намечается. Вы с Сюнделем вроде как почётные гости. Герои, мать вашу. А мой ствол утопить хотят. Жертвоприношение, врубаешься? Типа ты, из него зверюгу завалил. Вот за эту заслугу и утопят автомат. Радуйся, что не тебя. Там, какой-то полудурок, шаманит над моим стволом. Тиной накрыл, кровью зверя поливает. – Михалыч прихлопнул на скуле мошку, скривился. Посмотрел на неё и раздавил. – Вот дрянь, грызанула. Слышь герой, а тебя что, совсем не кусают?

– Почему я герои?

– Так это они, жабы ластоногие так решили. Вы чудика спасли. Я так и не понял кого именно, вождя, или его сына? Может и обоих. Сам чёрт не разберёт этих упырей, они все на одну рожу. А ещё. – Михалыч ухмыльнулся. – Эти жабы уверены – это вы с Сюнделем зверюгу прижмурили.

– А кто?

– Я. – Ответил Михалыч и часто замахал руками. Мошки слетелись отовсюду. – Что же это твориться? Прямо нашествие какое-то. – Михалыч втянул голову в плечи и поспешил уйти.

– Да ладно врать-то. Как ты мог змееголова прижмурить! – Выкрикнул вдогонку и поймал себя на мысли – начинаю пользоваться чужими словечками.

– А вот так. С колокольни, башку прострелил. – Из-за шалаша пояснил Михалыч.

– Ага. Щас. – Я тихо рассмеялся, но тут же, пожалел об этом. Резкая боль пронзила грудь.

– Чего ржёшь? – Спросил Михалыч и заглянул. – В глаз зверя бить нужно. От него пули как от танка рикошетят. – Мне показалось, а может и правда Михалыч обиделся. Просунул он голову в дыру и прошипел. – Что не веришь? Так ступай, сам посмотри. Ластоногие башку на палке выставили. Живёте здесь с самого рождения, а кого и куда бить не знаете. Ты бы ещё с дубиной на эту тварь бросился. Скажи спасибо Сюнделю, не отвлеки он зверюгу. – Михалыч машет руками, отгоняет мошек. – Видел я, как тебя по кустам кидало. Ничего не скажешь, красиво летал.

– Как? – Я уставился на Михалыча.

– Что как. – Переспросил тот. – Летал?

– Нет. Как ты мог попасть в глаз? Да и не было тебя с нами.

– Я с колокольни всё видел, оттуда и стрелял.

– Врёшь ты всё. – Я улыбнулся. Веселит меня Михалыч за дурака держит. – Ночью темно.

– Ах да. – Михалыч криво улыбнулся. – Вы же тут дикие, потерянные в пространстве и времени. Я в тепловизор за вами приглядывал. Ты ещё скажи, выстрелов не слыхал.

– Слыхал. Над самой головой свистело. А если бы в нас попал?

– Ну, не попал же. – Брякнул Михалыч.

– А что такое тепловизор?

– Вернут ствол, покажу. – Пообещал Михалыч и отошёл в сторону, но быстро вернулся. – Ладно, герой. Отдыхай, позже договорим. К тебе посетители. Пошамкай и выползай.

– Эй! – Позвал я.

– Пардон мадам. – Михалыч низко поклонился, пропустил в шалаш болотное чудище. – Давайте помогу. – Михалыч взял плошку и дождавшись, когда чудище залезет, вернул.

– Спасибо. – Просипели в ответ. – Ему нужно покушать. Слаб ещё.

– Уже ухожу. – Пообещал Михалыч.

– Где наши?

– Здесь они. Гунька с Сюнделем рыбачат. Карлуха ребятню веселит, купаются они.

– У него же нога распухла.

– Это было вчера. Бегает он. Его, как и тебя. – Михалыч брезгливо посмотрел в мою сторону. Подсохшая грязь местами посветлела, растрескалась. Из щелей, проступала чёрная жижа. – Ещё ночью ногу намазали и тиной обмотали. Бегает мелкий как ужаленный, с ребятнёй плещется.

– С ребятнёй?

– Ага. Потешные они, прямо как наши, только зелёные, мхом обросли и с хвостами. Лопочут забавно, не понять о чём. Знаешь Бродяга, а мне начинает у вас нравиться. – Михалыч скрылся из виду, но скоро вернулся. – Вот я чайник. Забыл сказать. То, что на чердаке пряталось, девкой оказалось. – Михалыч помахал рукой сиплому и заверил. – Уже ухожу. Тёрки у местных с пойманной нами барышней. Вражда.

– Не понял.

– Потом. Всё потом. – Михалыч широко улыбнулся. – Поешь, отлежись. Пойду я.

Михалыч ушёл. Сиплое, помогло мне присесть, дало в руку плошку и уселось, напротив. Не знаю, почему я раньше считал болотный люд, чудищами? Нормальные они, если не вдаваться в детали. Почти такие же, как и мы.

– Я – хозяйка Кхну, десятая дочь матери Кхны. – Представилось сиплое и улыбнулось. – Как твоё имя?

– Бродяга. – Ответил тихо и попробовал юшку. Уха, самая настоящая уха, совсем не солёная и пахнет пузырником. – Ты, спас моего сына Тихну. – Сообщила хозяйка Кхну.

– Интересные у вас имена. – Пью уху, кушать совсем не хочется, но и отказать не удобно. – А он кто, вождь?

– Нет. – Кхну завертела головой. – Главный хозяин. В этих местах, всё его.

– Спасибо. – Поблагодарил за еду и вернул плошку. – А что он делал ночью на болоте?

– Как что? – Такой вопрос вызвал у Кхну лёгкое замешательство.

– Извините. – Опустил голову и поспешил внести ясность. – Мы ночью спим.

– Я это знаю. – Кхну прибрала плошку, отставила в сторону. – Ночь лучшее время для размышлений. Тишина, помогает услышать голос Та-а-а. Мы познаём себя. Смотрим на мир, запоминаем.

– А не страшно? Почему не днём? Ночью зверьё охотится.

– Да. – Кхну кивнула. – Охотится.

– А где ваш сын? Что с ним?

– Спит в тёплом иле. Швака руку отгрыз.

– Отгрыз? – У меня по спине побежал холодок. Боюсь даже представить, как это было? То, что швака – это змееголов я понял сразу. Но вот как её сыну удалось выжить – это не понятно. Не мог он без руки от него убежать. Наверное, я размышлял в слух, потому как Кхну тронула меня за плечо и пояснила.

– Швака сторонится большой воды. Вы подняли шум, Тихну сбежал и зарылся в холодный ил.

– Это хорошо. – Я кивнул. – А что теперь? Как он без руки?

– Новая отрастёт. – Как-то обыденно, без горечи и волнения ответила Кхну. – Не сразу, но уже скоро.

– Интересно. – Я позавидовал болотникам. Вот бы и нам научится отращивать руки и ноги. Посмотрел на свои ладони, перевёл взгляд на лодыжки и решил уточнить. – А если ногу оторвёт, тоже вырастет?

– Да. – Кхну зарылась рукой в настил из травы. – Вот. Это тебе от Тихну. Он не может сам прийти, а поблагодарить очень хочет. Велел мне это сделать. – Кхну чуть склонила голову и повесила мне на шею нитку перламутровых ракушек.

– Спасибо. – Только и нашёл что сказать. Да и не знаю я, как ответить на столь щедрый подарок. Такие большие ракушки дорогого стоят. Уж больно редко встречаются. Из них, наши умельцы резницы для бритья изготавливают. Мало кто может себе позволить резницу. У меня её нет, ножом бреюсь.

– Мы не хотим и не будем знаться с ага. – Кхну легонько ткнула меня в грудь худым, тонким пальцем. – Вы злые и жадные. Для тебя и большого ага, сделаем исключение. Вы помогли моему сыну.

– Того большого, Сюнделем звать. Серёга он.

– Запомню. – Хозяйка кивнула. – Наша вода, твоя вода.

Наш дом, твой дом.

– А вот мне, нечего вам подарить. – Потрогал бусы, приподнял за нитку – увесистый подарок. Посмотрел на большие раковины и пообещал. – Если что-то раздобуду, обязательно принесу. Вы только скажите, что вам нужно?

– Спасибо, ничего не нужно. – Кхну улыбнулась. – Откуда ты?

– Из посёлка мусорщиков.

– Это далеко от нашего озера?

– Нет. День пути.

– Скажи Бродяга, а что за лесом?

– Да много чего. Степи, брошенные селения. А ты зачем спрашиваешь?