Зайтан-Бродяга

– Дать бы тебе. – Ворчит Серёга. Мне его не видно, узнал по голосу. – Знаешь, что я тебе скажу.

– Нет, не знаю. – Насупился мелкий, глядит в землю.

– Пришибленный ты. – Из-за куста поведал Серёга. – С мухами в голове.

– С мухами это ещё ничего. – Улыбается Коротун. – Вот у Музрика Куцего, в башке червяк жил, в самый лоб забрался. Егорка травник этого паразита через ухо вытащил. Здоровущий был червь.

– Врёшь ты всё. – Из-за веток показался Рафат, с двумя тесаками в руках. – Нельзя через ухо этого сделать. Лоботомия нужна. – Уселся Рафат на травку, воткнул в песок тесаки, потирает руки. – Через нос тоже можно, но для этого.

– Больно ты умный. – Перебил Карлуха.

– Кто меня вытащил? – Гляжу на Карлуху. – Ты?

– Я не тащил. – Вертит головой мелкий. – Как деревяка трещать начала, я в дверь сиганул. Следом Серёга с девкой выскочили. А этот. – Карлуха перевёл взгляд на Рафата. – Он уже тут был.

– Тогда кто?

– Крукль тебе помог. – Сообщила Кхала.

– Дай сюда. – Показался Серёга, забрал у Рафата тесак. – Отыщу сволоту, порублю на куски.

– Не порубишь! – Прикрикнула Кхала. Гляну на Серёгу, да так, что тот отступил. – Не смей. Я запрещаю! Крукли как и люди, все разные.

– Не он так я это сделаю. – Поднял Карлуха секиру, уложил на плечо. – Люди разные, спорить не стану. А вот нелюди все одинаковые. Отыщу людоеда и изрублю.

– И чем же он тебе не угодил? – С лёгкой издёвкой спросила Кхала. – Столб ты подрубил и сбежал. Бросил Бродягу, забыл о приятеле. Ты позабыл, а он нет. Спас, не дал сгинуть.

– Чем докажешь, что это он? – Переминается Карлуха с ноги на ногу. Чувствует свою вину, но признать не хочет. – А может, Бродяга сам выбрался? Не помнит он. Чего же твой людоед сразу нам не помог? Зачем Сюнделя на крюк подвесил, Бродягу в яму скинул тоже не он?

– Не мог он нам помочь. Не пришло время. – Глядит Кхала строго, вцепилась в Карлуху глазищами. – Драпанул ты вчера ловко, а вот спрятался плохо. Видел он тебя. Сам не пошёл и своему приятелю о тебе не рассказал. От прях утаил. Почему он так поступил, не хочешь узнать?

– Хочу.

– Одной крови ты с ним.

– Ври да не завирайся. – Прошипел мелкий, в глазах блеснул недобрый огонёк. – Попридержи язык. Не погляжу что ты девка. Стукну.

– Умерь пыл. – Вступился Серёга. – Где ты был, когда нас повязали? Что же ты тем мордоворотам не навалял? Теперь-то ты герой, разошёлся не остановишь.

– А я хотел. – Хмурит брови Карлуха, глаза бегаю. – Время выжидал. Спать лягут, в дом проберусь и ножичком.

– Проехали. – Отмахнулся Серёга. – Уходить нужно.

– Поддерживаю. – Заговорил Рафат. – Дом провалился, ушёл под землю. Норы там повсюду, тоннели везде что дыры в сыре. Яма глубокая, дна не видно.

– Не тронете вы его. – Строго объявила Кхала. – Ни сейчас, ни потом. Все меня услышали? – Сказала, смотрит на меня. – Тебя это тоже касается.

– Знать бы ещё какой он. – Ответил и улыбнулся. Глядит не моргает, взгляд суровый. – Да понял я, понял. – Сижу потираю ногу. Плохо ходить босиком и как я теперь без ботинок и куртки?

– Не слышу ответа. – Поднялась, подошла к мелкому. Отступил Карлуха, спрятался за Серёгу.

– Я не трону. – Ответил Рафат и чуть слышно добавил. – Главное, чтобы он меня не тронул.

– Это точно. – Согласился Серёга. – А если он.– Не будет если. – Заверила Кхала. – Обещаю.

– Пусть только сунется. – Осмелел мелкий, но тут же прикусил язык и поспешил пояснить. – Нападёт, дам в зубы. Убивать не стану.

– Вот и договорились. – Улыбнулась, взъерошила мелкому волосы. – Я тебе верю. Снимай рубаху.

– Это ещё зачем? – Спросил Карлуха.

– Обмотки Бродяге сделаем. Ты у нас один при одеждах.

– Так и ты не голышом скачешь. – Сопротивляется Коротун. – Подол до самой земли, по траве волочится.

– Твоя правда. – Отошла Кхала взяла у Рафата тесак. Задрала подол.

– Пошутил я. – Заспешил мелкий к Кхале, придержал за руку. – Бери мою рубаху. Мне для Бродяги ничего не жалко. Хочешь и куртасик забирай.

– Рубахи достаточно.

– Ага. – Закивал Карлуха и скинул куртку, выпала фляга. Снял мелкий рубаху, упали нож и увесистый мешочек.

– Что это с тебя высыпается? – Спросил Серёга, и пошутил. – Снимай штаны. Может пистолет где-то там затерялся?

– Нет у меня пистолета. – Ворчит мелкий собирает своё добро.

– Что за мешочек? – Спросил и поднялся. – Михалыча не его искал?

– Ага. – Закивал Карлуха, лыбится, выставил зубы. – Сбрехал я ему. Уж больно дорожил он этим. – Бросил Коротун мне мешочек. – Стекляшки и колечки там. Вот я и подумал, почему бы не стащить?

– Не хорошо у своих воровать? – Гляжу на Карлуху, сползла улыбка, смотрит понуро, хмурит брови.

– Какой же он мне свой? – Одел мелкий куртку глядит с прищуром. – Свои в своих не стреляют.

– А давайте-ка в другом месте поговорим. – Предложил Серёга. – Мотай обмотки и убираемся подобру-поздорову.

***

Небо тяжёлое, тучи низкие, серые. Идти к тайнику Михалыча или нет, даже не обсуждали. Нет у нас другой дороги, одна она. И знает эту стёжку-дорожку только Кхала. На неё вся надежда.

Обошли провал, спустились по крутому склону. Вокруг только камни, даже трава не растёт. Кхала и Рафат идут впереди, за ними Серёга, а мы с Карлухой плетёмся в хвосте. Растираю руки, болят запястья. Коротун взгромоздил на плечо секиру, жалуется на свою трудную жизнь.

– И на кой я за вами увязался? Нужно было как лопатины добыли, уходить в Серую Башню.

– Так ты и сейчас с нами идёшь. – Уточнил я.

– А куда мне деваться? Завёл ты меня Бродяга в такую глушь, что самому и не выбраться.

– Я укажу дорогу. Возвращайся.

– Ага, щас! Погибели моей хочешь? Да я за эти дни, столько всего увидал, до конца дней хватит. Зверьё разное, ластоногие, какие-то пряхи будь они неладны. С этой поры Бродяга, хочешь ты или нет, куда ты туда и я. Всё друг, мы с тобою одной верёвкой связаны.

– Связаны? – Я резко остановился, Карлуха налетел сзади.

– Ты чего встал как пень по среди дороги?

– Да так. – Смерил Коротуна взглядом с ног до головы. – Думаю я.

– И о чём же ты думаешь? – С тревогой в голосе спросил мелкий.

– Да вот, размышляю. Стоит ли с тобою и дальше носиться? Чуть что, ты сразу в кусты прячешься. Убегаешь.

– Это когда такое было? – Карлуха поставил секиру, опёрся на неё.

– Напомнить?

– А напомни. – Чуть ли не приказал мелкий. Хорошо держится, но меня не обманешь. Глядит строго, да вот только глазки бегают. Растерялся Карлуха, чувствует свою вину.

– Да пожалуйста. – Уселся я на камень, взялся перематывать обмотки. Прошёл всего ничего, а они расползлись. – Первый раз, на холме ты драпанул. Только пятки и сверкали. Нас с Гунькой дружки Михалыча отмутузили, а тебе хоть бы хны, целёхонек. Вчера меня по башке шандарахнули. А ты куда подевался? Сбежал.

– Так я это. – Карлуха уселся напротив, помогает. Я мотаю тряпку, а он придерживает. – Ага, драпанул, спрятался и всех освободил. Там, возле дохлых шипарей я за кустами отсиделся. А кто тебе верёвки на руках срезал? Хочешь знать, кто Рафата поймал?

– Догадываюсь. – Кивнул и потрепал Карлуху за шевелюру. А ведь действительно, оба раза Карлуха меня выручал. Не будь его рядом в нужную минуту, боюсь и представить где бы я сейчас был? Тот же Михалыч мог пристрелить, не пырни мелкий его ножом. Да и не убегал Коротун далеко, всегда был где-то поблизости.

– Я тебя понял. – Карлуха расплылся в улыбке. – Это ты так шутишь. Верно?

– Ну, да. Конечно, шучу. – Обнял Карлуху, хлопаю по плечу. Как ни крути, а он мне друг. Не приятель, не просто знакомый, а именно друг. Вот и рубаху свою единственную не пожалел.

– Эй?! Вы чего там тискаетесь? – Окликнул Серёга. – Догоняйте охламоны!

– Охламоны – это хорошо или плохо? – Как-то зло поглядывая на Серёгу, поинтересовался Карлуха. – Обозвал или похвалил?

– Не знаю. – Пожал я плечами, и мы пошли дальше.

7

Идём не торопимся, часто оглядываюсь, запоминаю дорогу. Раньше я здесь никогда не был, даже не слыхал про эти места. Странное здесь всё, столбы, мосты, автострады. Машины большие с прицепами, стоят и лежат на боках, проржавели сильно, но всё ещё целые, не растащили по частям технари. Нет такого в Тихом и на окраинах тоже я не встречал столько машин. По-иному здесь всё. Серёга с Рафатом разговаривают, я слушаю, запоминаю новые слова.

Автострада – это дорога на насыпи. Как по мне, дорогой это непотребство нельзя называть. Кусты, трава, даже деревья растут, какая же это дорога, по ней и ходить нельзя, а ездить и подавно. Железные столбы, высокие, они в самое небо уходят, Рафат электро-опорами назвал. У нас тоже такие встречаются, только погнутые все и не стоят, а валяются. Поросли наши столбы плющом и вьющимися травами, да и проводов на них давно нет, технари стащили. Здесь же, столбы хоть и ржавые, но целёхонькие, царапают небо и провода на них висят. Плющ и сюда добрался, залез на провода, свисает верёвками. Видел я водонапорную башню, здоровенная штука, высокая, наверху пузатая, из кирпича сложена. Вот бы забраться на самый верх и поглядеть оттуда. Интересно здесь, но и страшновато одновременно. Места дикие, нехоженые.

Привал делали дважды, останавливались неподалёку от железнодорожного переезда, там паровоз стоит и вереница вагонов, большие такие, длинные. Серёга эти штуки товарняком обозвал. Мы, неподалёку от товарняка ягоды собрали. Карлуха хотел было пойти, вблизи поглядеть на паровоз и вагоны, я запретил. Уж больно они хороши для зверья, удобное местечко для зубастых, есть где спрятаться.

Второй раз остановились у родника. На пустой желудок и ключевая вода в радость. Отдыхали долго, вылёживались на травке, передохнули и пошли дальше. В моих обмотках тяжело ходить. Трава высокая, сбиваются обмотки, разматываются.

Пусто вокруг и тихо. Что впереди что позади дорога, мосты, развилки. Ближе к вечеру, перешли через огромную дамбу. Раньше, здесь была широкая река, её-то и делила дамба на две части. А теперь нет реки, высохла. По одну сторону дамбы, глубокая яма на дне лужа. По другую сторону пропасть. Вот так дамба, вот так громадина, лежат в луже красные от ржавчины лодки. Серёга их кораблями назвал. Рафат нам поведал, ходил он на таких вот лоханках, матросом был. Странные названия, корабли, лоханка, матрос, электростанция – это Серёга таким словечком дамбу обозвал.

Не захаживал я так далеко, не знаю здешних тропок. Кхала увела нас от дороги, вниз через лесочек. Нет здесь высоких домов и заброшенных поселений мы не встретили. Куда не глянь степь, яры и овраги. А вот зверья разного хватает. Шастают без страха шумшари, они же роганосые падальщики. В наших краях они всё больше дохлятиной питаются, отсюда и прозвище – падальщики. Большие в этих краях роганосы, толстые, и нерасторопные. Здешние самцы выше колена, да и самки побольше наших будут. Упитанные роганосы, жирные, шерсть лоснится. Стало быть, некому на них охотиться, от того и ходят не боятся, гуляют целыми семьями. Одного мы прибили, молоденького. Остановимся на ночлег, съедим. Шумшарей-роганосов в этих местах много, носами из которых рог торчит землю роют, норы чумрак раскапывают. Они и у нас распахивают что землю что глину, везде роют куда не придут. Зверьки чумраки похожи на ящериц, но вдвое больше и слепые они. Вольные сильно от этих воришек страдают. Мастера чумраки норы и ходы рыть. Заведётся один зверёк в огороде, не успеешь и глазом моргнуть, а их уже десяток, и чем дальше, тем больше. Весь урожай соберут не вылезая наверх. Ботва стоит, сохнет, потому как корешки и клубни воришки утащили. Одна радость не живут они долго, отложили яйца в норе, там же и померли. Для шумшарей что яйца, что чумраки главная еда.

Небо темнеть начало, пора бы и о ночлеге подумать. Сказал я об этом Кхале, а она улыбнулась, поцеловала в щеку и шаг ускорила. Откуда в ней столько сил? С виду маленькая, хрупкая.

– Всё, дальше не пойду. – Сказал и уселся перематывать обмотки. Рядышком плюхнулись Рафат и Карлуха. Серёга прошёл чуть дальше, бросил в траву тушку роганоса, тесак воткнул в землю и завалился в траву.

– Вы чего? – Всполошилась Кхала. – Идти нужно.

– Ночь близко. – Сообщил и спросил. – Куда выйдем по тёмному? Ты почему всё время оглядываешься?

– Идут за нами. – Поведала Кхала.

– Почему раньше молчала? – Вскочил, осмотрелся. Чем хороша степь, видать в ней далеко. Нет позади ни одной живой души и впереди никого. Да и кустов за которыми можно укрыться, тоже нет. Уселся на травку, гляжу на Кхалу и улыбаюсь.

– Там он. – Указала пальцем, присела рядом. Обняла, поцеловала, шепчет на ухо. – Это крукль. Тот что тебя вытащил. Я его позвала, боится.

– И правильно делает. – Прошипел Серёга, взялся за тесак. Как он мог услыхать, не знаю. – Вы ступайте, я его здесь подкараулю.

– Ты же пообещал. – Напомнила Кхала. – Ранен он. Помощи ищет.

– Какой к чёрту помощи? – Вспылил Серёга. – Да я ему башку отрублю. На куски порежу. – Зол Серёга на круклей. Да оно и понятно почему? Славно они его отделали, распухло лицо, синяки почернели.

– А может ну его. – Заговорил Рафат. Встал бородатый на четвереньках, таращится на пройденный путь. – Ноги уносить нужно. Как бы в казан к людоедам не угодить. Пошли мужики. – Попросил Рафат, поднялся и давай отряхиваться. Лупит по тряпкам, пыль летит на Карлуху.

– Ну держись пыльный мешок! – Выкрикнул Коротун и толкнул Рафата ногой. – Я тебя говорил не тряси тряпьём? Предупреждал?

– Ты чего? – Спросил Рафат и отступил. – Драться-то зачем?

– Это я ещё не дрался. – Проворчал коротышка и поднял секиру.

Дважды повторять не пришлось, Рафат отошёл подальше, там и уселся. Стрекочут, шикают, поют в траве сверчки и козявки, они и у нас так делают, когда вечер близок. Небо опустилось ещё ниже, вернулись тяжёлые тучи. Где-то позади гремит гром, а мы сидим и молчим. Я и Серёга силимся разглядеть крукля. Карлуха лежит, таращится в небо. Рафат отвернулся, Кхала закрыла глаза, что-то бормочет, перебирает узелки на верёвках, те что висят у неё на поясе.

– Хорошо сидим. – Брякнул Карлуха и дёрнул меня за руку. – Я бы здесь на ночь остановился. Небо тяжёлое, как бы не прорвалось. – Коротун перевалился на бок, сунул в рот травинку и пожаловался. – Живот свело, кушать хочется. – Взгляд низкорослого остановился на тушке роганоса. – Протухнет чумрак, пропадёт.

– Не пропадёт. – Заверила Кхала. – Уходим.

– Куда? – В один голос спросили я и Серёга.

– Неподалёку, домик моей бабушки. Там и заночуем?

– Это, какой такой бабушки? – Ковыряясь пальцем в ухе спросил Коротун. – Не пойду я к ворожеям. Боюсь я их.

– Тебе-то чего бояться? – Широко улыбнулась и подмигнула мелкому.

– А чего это ты лыбишься? – Хмурится Коротун, злится. – Что я такого смешного сказал?

– Ничего. – Поправила подол балахона глядит на Карлуху, улыбка до ушей. – Не лыбилась я. Нравишься, вот и улыбаюсь.

– Я не слепой. Лыбилась ещё как лыбилась. – Интересно наблюдать за мелким, когда он заводится. Брови собрались у переносицы, глаза сверкают, покусывает нижнюю губу. Голову втянул в плечи, горбится, сжимает и разжимает кулаки, того глядишь в драку полезет. Хорошо хоть за секиру не хватается. Знаю я его, потому и не вмешиваюсь. Пошипит и остынет. Не в его правилах с девицами драться.

– Остынь. – Перед Коротуном вырос Серёга. – Ты чего к ней привязался? Лыбилась, не лыбилась? Заняться больше нечем?

– А ты вообще кто такой? – Карлуха сжался как взведённая пружина. Вот теперь пора и вмешаться. Завела Кхала мелкого, шипит как чайник на огне. Не поздоровится Серёге, на нём выпустит пар.

– Хватит! – Рявкнул и ухватил Карлуху за шиворот. Вывернулся мелкий и заехал мне в бороду.

***

– Это то, о чём я и говорила. – Гулко как из колодца слышится голос Кхалы. Перед глазами расплываются белые и чёрные пятна. Голоса растягиваются, гудят как в трубе. – Раньше сомневалась. Теперь знаю точно. Не человек ты Карлуха, шигжих.

– Не хотел я. – Жалобно оправдывается Коротун.

– Все вы тут пришибленные. – Ропщет Рафат.

– Пошёл отсюда, не путайся под ногами. – Рычит Серёга. – Совсем свихнулся недомерок. Ты что вытворяешь мать твою? За что Бродягу уделал?

– Не ведал, не знаю. – Бормочет Карлуха. – Как-то само всё вышло. Не хотел я.

– Дать бы тебе в рожу. – Грозит Серёга.

– А ты дай. Двинь да посильней. Я не против. Не знаю, как такое могло случиться. Не хотел я.

– Не знает он. – Шипит Серёга. – И что теперь будем делать? Здесь заночуем?

– Понесём. – Ответила Кхала. – Тут не далеко. Там и подлечим.

– Не пойду к ворожеям. – Ворчит Карлуха.

– Тебя и не звали. – Расползаются голоса как старая рубаха по швам. В голове каша, где я, что я, сложно понять. И вообще, я ли это?

8

Пахнет костром, мясным бульоном и сеном. Скорее не сеном, сухими листьями и травами. Знакомые запахи, крючкарь, вершанка, пузырник трава. Много разных ароматов. И только от одного в животе призывно урчит. Мясо варится.

– Бродяга? – Позвал Карлуха. В печи потрескивает огонь, чёрное пятно, тень от мелкого расползается по стене, взбирается на потолок. Накрывает она бревенчатые стены и веники, а они висят повсюду в огромном количестве. – Прости друг, не знаю, как получилось? Извини Бродяга. – Шепчет Коротун в самое ухо.

– Сгинь недоразумение! – Гаркнул Серёга и чёрное пятно отступило. Свет от масляной лампы бьёт по глазам, запах прогорающего масла вытесняет аппетитный аромат мясного бульона. Коптит лампа, сильно коптит. – Кхала, тащи суп. – Позвал Серёга, светит мне в лицо лампой. – Проснулся потерпевший.

– Привет. – Поздоровалась Кхала. Склонилась и поцеловала в губы. – А давай-ка мы покушаем? Ты полежи, сейчас принесу.

– Где я? – Поднял голову и сразу свалился. Бросило из стороны в сторону, в глазах потемнело. Челюсть болит.

– Лежи смирно. – Строго приказал Серёга. – У тебя, сотрясение мозга. Пошамкаешь лёжа. Врубаешься?

– Врубаюсь. – Проскрипел и потрогал челюсть. Распухла она, говорить больно. Желудок пустой, а меня тошнит. Странное состояние, не припомню за собой такого. Было мне плохо и не один раз, но что бы настолько?

Лежу на боку, шамкаю. Правильное слово подобрал Серёга. Не могу я кушать, а вот шамкать получается. Чуть приоткрыл рот, Кхала влила ложку супа. Промокнула тряпицей губы и снова вливает. Поел, в животе урчит ещё больше. Разве водой можно наесться? Принудила Кхала запить ужин какой-то дрянью, горькой и вязкой как смола. И только после того как проглотил последнюю ложку этой смолы, оставила меня в покое. Ушла к печи и давай греметь посудой. Серега тоже ушёл, а вот Карлуха вернулся, присел на край кровати.

– Представляешь. – Шепчет мелкий, искоса поглядывает на Кхалу. – Оказывается, не человек я вовсе.

– Да ладно. – Не поверил я. После супа, а может это вязкая дрянь так подействовала, не тошнит мне больше, да и челюсть совсем не болит. В сон клонит. Только-только проснулся, а спать снова хочется.

– Вот тебе и да ладно. – Карлуха тяжело вздохнул. – Она сказала. – Пухлый палец указал вглубь комнаты, Кхала прибирается со стола. – Говорит шигжих я.

– А это кто?

– Не знаю. – Карлуха пожал плечами. – Думал, ты подскажешь?

– Да как тебя только не дразнили. – Поманил мелкого пальцем, склонился он. – Помнишь нашу первую встречу? – Шепчу ему на ухо.

– Не-а. – Коротун завертел головой. – Не помню.

– Я тебя шибздоном обозвал. Вспомнил?

– Угу. – Карлуха растянул губы в широкой улыбке. – Я тебе за это словечко глаз подбил.

– Какой глаз? – Спросил, гляжу на Карлуху. – Мы в лавке у Гундосого кислую пили.

– А когда же я тебе глаз подбил? – Карлуха поскрёб затылок, призадумался.

– В глаз, ты мне на просеке зарядил. Я тебе непригодные патроны за девицу впарил.

– Точно. – Просиял Коротун. – Я тебе Куньку одноглазую подсунул. Ты кислой перебрал, на пьяную голову всё одно кого тискать. Целовался ты с Кунькой, вот смеху-то было. А в лавке Гундосого, я тебя укусил.

– Не укусил, грызанул. Гляди какой шрам остался. – Показал руку. Раньше, чуть выше кисти был большой шрам после ожога. Нарывал Карлухин укус, прижёг я его в кузне. Нет ожога, исчез.

– И где? – Спросил Карлуха.

– Рассосался. – Пояснил я. – Злой ты Карлуха и ядовитый.

– Маленький я, от того и злой. А ядовитый, потому как каждый обидеть норовит.

– Ага, тебя обидишь. – Потрогал челюсть. Вот так новость, совсем не болит. – Ловко ты мне в рожу заехал. Знать бы ещё за что?

– Ты чего? – Коротун виновато опустил голову. – Не со злая я это сделал. Знаю, виноват. Должок за мною. Так я прощения попросил. А теперь вспомни, когда такое было что бы я и извинялся?

Тут-то я и призадумался. А ведь не врёт Коротун, не припомню я такого случая. Дрался мой дружок часто. На ножах боялись против мелкого выходить, слава про его ножичек далеко впереди бежит. Чуть что затевается, про его умение ножом тыкать оповещают. А вот на кулаках, были охочие силой померяться. Не из местных конечно, всё больше пришлые, торгаши и охотники. Не всегда Карлуха выходил победителем. Бывало, накостыляют ему за воротами Бочки. Лежит кровью харкает, а прощения не попросит.

– Эй?! – Позвал Серёга. – Хорош лясы точить. Сколько раз тебе повторять? Угомонись мелкий. Спать пора.

– Тебе пора, ты и ложись. – Ворчит Коротун.

– Я двери запер. Ведро в углу.

– И что? – Карлуха запустил ладонь в шевелюру пригладил волосы. – По нужде на двор выйду. Не умею я в ведро, не приучен.

– Я тебе выйду. – Серёга пригрозил кулаком. – Спать ложись. Для тебя под лавкой постелено.

– А чего под лавкой?

– Где было место, там и постелила. – С печи сообщила Кхала. – Не кричи. Рафата разбудишь. Ступай под лавку.

– Ладно. – Нехотя, но согласился Коротун. Пожал мне руку и побрёл к лавке, шаркает босыми ногами по деревянному полу.

Серёга погасил лампу, стало темно. Огонь в печи тоже погасили, когда это сделали я не видел. Одинокий сверчок дождался тишины и давай петь. Красиво у него это получается звонко. За запертой дверь шумит дождь. В избе поёт сверчок, тепло, уютно, хорошо. Так и уснул под песню сверчка и стук дождя.

***

Разбудили меня голоса, слышатся они из-за двери. Кхала о чём-то спорит с Серёгой. Странный спор, не понятный. Спросонку я и не заметил, лежу не один. Карлуха присоседился. Залез мелкий под стенку, уткнулся лбом в брёвна, скрутился калачиком и храпит. Как он здесь оказался, когда перебрался из-под лавки, не знаю. Но, судя потому что у меня бок онемел, давно. Отлежал я бок, выжал меня Карлуха на край кровати. Нет подомною мягкой шкуры, голая доска, вот и вся постель.

Уселся на край доски, потираю бок, трогаю челюсть. Болит подбородок, распух. В избушке темно, пахнет травами, а за дверями спорят.

– Я сказала, не трогай. – Злится Кхала.

– Почему? Нас бы он не пожалел.

– Ты-то откуда знаешь? Ясновидящий, в будущее заглянул?

– Это ты у нас ясновидящая. – Ворчит Серёга. – Ты в своём уме? Куда полезла?

– Не кричи. Промыть нужно, вытащить пулю.

– Ты ненормальная. Зачем вытаскивать? Да и не пуля это, осколок.

– Неси воду, умник. Помогай.

– Чокнутая. А если очухается?

– И что ты предлагаешь? В дом его затащим?

– Башку отрубить и все дела. Давай хоть свяжем?

– Тащи воду, рубака.

Чуть скрипнув отворилась дверь, в избе не особо, но посветлело. Полоса света потянулась к столу, накрыла его и рваным куском легла мне на грудь.

– Проснулся? – Спросил Серёга, не глядит в мою сторону. Согнулся над печью, отворил заслонку. – Твоя ведьма умом тронулась.

– Ведьма? – Спросил и прошлёпал к столу. Прибрано на нём, нет тарелок и кувшина с водой тоже нет. Одиноко стоит масляная лампа, стеклянная колба высокая, пузатая. Возле лампы коробок со спичками. Взял его. Странный коробок, из бумаги и совсем не затёртый. – Пить хочется. Где вода?

– Там. – Серёга вытащил из печи большой казан, кивнул головой куда-то в бок и выдохнул. – Воду для чая кипятил. Накрылся наш чаёк медным тазом. – Серёга тяжело вздохнул и потащил казан к выходу.

– Давай помогу? – Предложил и добавил огня в лампе. – Что там у вас?

– Лучше и не спрашивай. – Отмахнулся Серёга. – Ты ботинки надень. Там они. Ведьма где-то отрыла тебе башмаки. – Палец указал под лавку. – С казаном сам справлюсь, а ты присядь. Башка не болит?

– Нет, не болит.

– Ты это. – Замялся Серёга, поставил у двери казан. Глядит на меня точно провинился. – Я всё понимаю. Вы тут местные, свои порядки и правила. Чего сразу не сказал? Я же у тебя спрашивал.

– Что не сказал? О чём спрашивал?

– Про вас. – Присел Серёга к столу, елозит пальцем по доскам. – Нехорошо как-то получилось. Приударил я за ней. Она молчала, и ты как чужой. Сторонился её, вроде, как и не при делах. Слышь Бродяга у Вас так заведено? Такие порядки?