На васильковой стороне

Его мечта заключалась в том, чтобы стать следователем-криминалистом в областном управлении и вообще ничего не делать. На любые попытки пожелать ему стать начальником, он отмахивался руками и говорил «Не-не-не-не-не! Ни за что!». В итоге все прогнозы сбылись, включая и изначально непредусмотренные. Постепенно он стал по очереди: криминалистом, начальником отдела, и затем старшим советником юстиции (полковником). Так что на его примере я еще раз убедился, что все желания осязаемы.

Работы у следователей было много. Стабильно раз в три дня появлялся новый криминальный труп, и примерно раз в неделю обнаруживалась новая жертва изнасилования.

Учитывая, что мой город был всего лишь районным центром, с населением около 70 тысяч жителей, такое количество преступлений было просто запредельным. Примерно как во времена Дикого Запада в США, когда любая стычка заканчивалась хорошей разборкой, после которой гробовщики сколачивали себе состояние.

При просмотре ежедневных сводок ОВД можно было также увидеть, что практически каждый день в районе происходило около 3—4 обычных поднятий мертвецов. То есть простых некриминальных смертей, по которым следствие также было обязано проводить первичную проверку. Так что, уже тогда мой город уверенно погряз в трупном запахе.

Особенно печально обстояла ситуация в январе-феврале любого года. Каждый день этого месяца происходило от десяти до пятнадцати человеческих смертей различной этимологии, но неизбежно связанных с чрезмерными праздничными алкогольными возлияниями.

Не скажу, что мое поселение было похоже на фабрику смерти в Аушвице, но что-то их явно роднило. Возможно, тот факт, что оба этих объекта строили немцы. В случае с городом – пленные.

Единственным за всю прокурорскую практику делом, которое не было связано с преступлениями против личности, было превышение должностных полномочий сотрудниками ФСКН при задержании двух мелких наркоторговцев. Что-то в этой истории сразу бросалось в глаза и указывало на ее сомнительность. Несмотря на видеосъемку всех событий и допросы понятых, подтверждающие версию хранения наркотиков, у прокуратуры к задержанию возникли вопросы.

Вопросы, к слову, были справедливые. Отделение ФСБ, состоящее из двух человек, изымало в год примерно около килограмма наркотиков. Два милиционера, закрепленных в отделе МВД за этой линией работы, изымали в год около двух килограммов таких веществ. Отдел же ФСКН, состоящий из пятнадцати человек, изымал в год не более 50 граммов каких-то никому не нужных и редких прекурсоров.

Следователи сначала возбудили темное уголовное дело по превышению должностных полномочий сотрудниками ФСКН. Потом они тихонько предъявили двум оперативникам этой службы обвинения, и дело стало светлым. В конце концов, дело, двигаясь как черепах на черепашьей женщине, уползло в сторону обвинительного заключения, потом на утверждение помощникам прокуроров, а затем и в суд. Оперативников из наркоконтроля осудили вместе с наркоторговцами. Первым дали условный срок, вторым – реальный.

Уже намного позже я узнал, что это дело было камнем преткновения и поводом для непримиримой борьбы трех сил: ФСБ, ФСКН и НОНовцев из местного отдела милиции. Все эти три структуры по очереди задерживали членов подконтрольных друг другу наркокартелей, чем вносили неразбериху в сложившийся уклад наркотрафика.

На каком-то этапе ФСБ оказалось хитрее и объединило в этом деле свои силы с милицией. Как в сказке про Репку, они вместе чуть поднажали на прокурора, и ФСКН оказалось в глубокой заднице, с двумя осужденными операми, снятым с должности начальником отдела и подмоченной репутацией.

В любом случае, на том этапе для меня было очевидно, что прокуратура занимает в правоохранительной системе главенствующую роль, поэтому мои симпатии и устремления были нацелены именно туда. Поэтому я старался отдавать все силы получению необходимых для работы следователем навыков и умений.

Первые два курса на практике приходилось заниматься подсобной работой. Например, таскать орудия убийства в морг. Так что я, как вьючный мул, перевез в обычном рейсовом автобусе немало топоров, молотков и хлебных ножей. Вопреки расхожим мнениям, именно эти предметы являются самым опасным оружием массового уничтожения, а никак не солдаты НАТО.

Также приходилось подшивать дела, развозить запросы и знакомить обвиняемых с материалами уголовных дел. Это мероприятие проходило в грязном, темном и пропахшем куревом ИВС, расположенном в подвале здания, совершенно не располагающем к романтике.

Однажды, мне даже пришлось поучаствовать в совсем экзотическом мероприятии – эксгумации трупа, захороненного на кладбище. Сначала я был копальщиком, как Лара Крофт, а затем и понятым. Так что моя производственная практика была и разнообразной и полезной.

К концу пятого курса меня уже было ничем не удивить и не запугать. Так что я довольно ловко опрашивал людей, оформлял осмотры места происшествия и рассматривал материалы. Иногда Худой подбрасывал мне штук по двадцать таких просроченных материалов и выплачивал за приведение в порядок каждого из них какие-то символические деньги.

Судя по внешнему виду, он ежедневно напивался в сосиску, снимая пережитый стресс. Почти каждый день, ближе к обеду, он, явно страдая от похмельных мук, отправлял меня в ларек за свежей порцией пенной жидкости. Примерно через полчаса после этого, он, уже поправив здоровье и очухавшись, говорил мне довольно странную фразу – Не ссы, Штирлиц! Вот попадешь на службу в ФСБ, сам будешь людей за пивом отправлять. А пока терпи!

Каким образом ему удавалось так далеко и точно заглядывать в будущее, мне неизвестно. Скорее всего, для этого он использовал древнюю магию африканских любителей маисовой водки.

Вообще, его история показательна и встречается довольно часто. Из-за постоянного нахождения в состоянии абстиненции, через некоторое время, Худому пришлось перевестись в самый зачуханный и далекий отдел прокуратуры. Там он умудрился потерять уголовное дело, задремав на лавке у подъезда после тяжелого трудового дня. За такие проделки со службы его выперли, и он пошел в народное хозяйство, где несколько лет трудился разнорабочим, сторожем и дворником. В конце концов, он, как заблудившийся Будулай, снова пришел в прокурорские кадры с повинной головой. Принес справку из наркодиспансера о прохождении лечения от алкоголизма, и был восстановлен в должности. Естественно, при таком режиме труда и отдыха руки до материалов у Худого так и не доходили, так что шабашками я был обеспечен постоянно.

Таким образом, производственная практика явно имела положительный эффект и развивала во мне навыки общения с людьми и работы с документами. Плюс к этому давала возможность познакомиться со значимыми руководителями из профессии и обрасти некоторыми связями. Так что к окончанию университета процентов на 70% я был вполне самостоятельной и боеспособной единицей. Сотрудники ко мне привыкли. Не было и дня, чтобы мне было в тягость идти в отдел. Естественно, после практики в надзорном ведомстве, никакой другой работы для себя я не представлял.

Тщательно изучив ФЗ «О прокуратуре», я с удивлением узнал, что в принципе можно устроиться туда на работу с четвертого курса ВУЗа. На мой вопрос относительно такого порядка вещей, следователи-наставники дружно показали пальцем на два соседних кабинета, в которых трудились две крайне симпатичные девицы – помощник прокурора и следователь. Обе они были студентками 6 курса заочного отделения юрфака и имели классные чины младших юристов, то есть младших лейтенантов.

Я, подумав, что ничем не хуже, тут же составил резюме и встал в кадровый резерв прокуратуры. По самым скромным прикидкам, мне, как особо ценному кадру, должны были позвонить, по крайней мере, до конца рабочего дня. Но, прошел месяц и никто так и не позвонил. Потом прошел еще один месяц, и еще один месяц, и еще куча месяцев – результат был тот же. Энергия тем временем била через край, поэтому я летал между потенциальными работодателями как средиземноморский ветер.

Не помню точно, откуда в моей голове взялась идея попробовать вломиться на том же четвертом курсе в стройные ряды сотрудников ФСБ, но я ее осуществил. Пришел в холл регионального управления и просто спросил у дежурившего там прапорщика о трудоустройстве. Он сказал мне три цифры внутреннего телефона отдела кадров и показал пальцем на сам аппарат. Отойдя на несколько метров от окошка предбанника, я тут же все эти цифры забыл, так что пришлось переспрашивать. Поскольку, прапорщик был таким же тормозом, как и я, он не смутился и снова мне повторил весь порядок действий. Я же, в тот момент, в своих собственных глазах был посрамлен и унижен. Первый разговор с конторой получился короткий.

– Вам нужен студент?

– Нет, мы берем людей с дипломами.

Аплодисменты, занавес.

Плюнув на всю эту бюрократию и решив не торопить события, я продолжил учебу и, наконец, ее закончил. Про ФСБ после первого неудачного крестового похода я даже и не вспоминал.

Получив свой далеко не красный диплом, я первым же делом пошел обновлять сведения резюме в кадровом резерве прокуратуры. Параллельно с этим решил напрямую подойти к районному прокурору, благо, после всех эпизодов ежегодной практики, был уже лично с ним знаком. Даже не заглядывая в диплом, он повертел в руках мой военный билет и сделал неожиданный и крайне неутешительный вывод. Ограниченно годных к несению военной службы (категория «В») в прокуратуру берут очень редко и неохотно. И мой случай был явно не тот, чтобы хоть как-то повлиять на решение об оформлении. Это неудивительно. Среди факультетского выпуска из 150 человек подавляющим большинством были дети действующих сотрудников, которых тоже нужно куда-то трудоустраивать. И, желательно, не дежурным в вытрезвитель. И уж точно не старшим помощником младшего слесаря.

Если честно, я никогда не предавал большого значения наличию у себя военного билета. Ну есть и есть, при чем же здесь работа? Оказалось, что очень даже при чем. Хоть этот военный билет и валяется без дела десятилетиями под стопкой оплаченных квитанций за квартплату, чеков на покупку бытовой техники и всякой прочей сомнительной макулатуры, но он очень важен. В нем стоит категория годности к военной службе, которая является маркером для потенциальных работодателей из силовых ведомств. Человек может быть хоть трижды инвалидом, но по бумагам все должно быть чисто. При всем при этом, дата военно-врачебной комиссии в военном билете может быть насколько угодно древней, а объективные внешние данные совершенно любыми, включая пивное пузо или отсутствие нижних конечностей. Документ в этих случаях будет иметь решающее значение.

Сказать, что после этого разговора я расстроился – это ничего не сказать. Я был просто подавлен. Мечта о синих погонах с зеленым просветом рухнула на землю и разбилась.

Для того, чтобы до конца понять ситуацию с моим военным билетом, необходимо заострить внимание на моменте, когда он у меня появился. Однажды в детстве родители меня привели к дерматологу с расчесами на локтевых сгибах. Врач внимательно меня осмотрел и назначил строгое лечение в виде обильного мазания уязвимых мест детским кремом. Дав на дорогу пачку активированного угля, счастливый пятилистник подорожника и молитву от сглаза, он отправил меня восвояси. Удивительно, но лечение помогло, все тут же сняло как рукой!

Как позже оказалось, он поставил мне, по каким-то странным мотивам, диагноз «нейродермит» и занес в свою, одному ему известную, картотеку. На очередной комиссии по постановке на учет призывников, на которые таскают всех школьников мужского пола, начиная с восьмого класса, врач-дерматолог посмотрел в свои бумаги и сказал «Свободен». С таким диагнозом, как и с бубонной чумой, служить не берут. Далее мне просто выдали военный билет и все. Тогда я воспринял это как должное.

Естественно, что после первой неудачной попытки попасть на госслужбу, я решил устранить все препятствия и заново пройти военно-врачебную комиссию. Самым обычным образом. Я пришел в военкомат и спросил, как это можно сделать. Местные тетки посмеялись надо мной, сказали, что это невозможно, и захлопнули свое дурацкое окошечко прямо перед моим носом.

Поскольку в этой стране нет абсолютно ничего невозможного, я решил пойти другим путем. Черт с ней, с этой прокуратурой, подумал я, буду ломиться в другие двери. В те, которые скромнее.

Первым делом я поговорил со своими наставниками-следователями, и они отвели меня под руки устраиваться на работу в уголовный розыск. Начальник местного УР Таракан был суров и усат. Кабинет его был прокурен и состоял из многочисленных обшарпанных фанерных шкафов. Он посмотрел в мои документы, также повертел в руках военный билет и сказал, что позвонит.

К слову, прошло уже 13 лет, но по поводу работы он мне так и не позвонил. Все просто. Уже через год он утратил возможность кого-либо трудоустраивать в розыск, поскольку сам умудрился загреметь за «взятку» в СИЗО. Причем сначала этого подполковника засунули в общую камеру к его любимым зекам. Задерживали его сотрудники моего будущего отделения, но, несмотря на это, мы с ним позже неплохо сдружились. Наличие у меня фсбэшной ксивы его нисколько не смущало, и по моим представлениям, он точно не был самым плохим человеком в этом мире.

Оказалось, что он обычный заложник ситуации, которому коммерсанты жертвовали офисную бумагу и какие-то копейки на ремонт автопарка. А вышло, как вышло. На видеозаписи, которую до сих пор демонстрируют в ведомственных институтах ФСБ в качестве учебного пособия по борьбе с коррупцией, он в форме подполковника милиции засовывает в задний карман штанов денежные купюры, после чего его в прямом эфире задерживают.

Я нисколько не защищаю человека в погонах, берущего деньги от кого бы то ни было, но дальнейшие события показывают, что и тот человек, который его задерживал тоже не ангел. Да и вообще, профессиональная сторона в этом деле практически не имела значения. В ситуации с задержанием Таракана все решил банальный бытовой спор. На Дне милиции, действуя крайне неумно, поддатый Таракан умудрился ткнуть в курилке приглашенного на праздник оперативника ФСБ, Хомяка, своей должностью, званием и выслугой. Опер это естественно запомнил и, при подвернувшемся случае, отомстил. Так что со службой в уголовном розыске ни у меня, ни у Таракана в итоге не срослось.

После этого уже очередного неудачного опыта, я стал бегать в поисках работы гораздо быстрее. Но, увы, мое движение явно шло на дно болота. Следствие ОВД – отказ, тыл – отказ. Приблизившись к границе человеческого достоинства, я пришел на собеседование в службу судебных приставов. Догадались, что меня там ждало?

Тем временем, лето 2006 года подходило к концу, но вопрос с моим трудоустройством так и не был решен. Хорошо, что в подобных особо сложных ситуациях мозг человека способен искать совершенно безумные выходы. В моей голове зародился еще один план, который, по всем прикидкам, должен был выстрелить. Я проанализировал через вражескую сеть «Интернет» расположение учебных заведений по всей стране и увидел, что примерно в 20 субъектах Федерации, как это неудивительно, отсутствуют высшие учебные заведения с направлением обучения «юриспруденция». Из этого логично вытекало, что и притока свежих кадров в органы прокуратуры там не должно наблюдаться.

Накупив почтовых конвертов, я напихал в них копии характеристик от своих наставников, копии дипломов и прочих документов. Чуть не забыл, для службы в некоторых волостях требовалось заключение медкомиссии о возможности работы в условиях Крайнего Севера. И я ее прошел успешно.

Письма были отправлены, оставалось только ждать.

Примерно в это время начиналась эпопея с ежегодными посланиями сомнамбулического президента по телевизору. Народ завлекали возможностью спросить у него о насущных проблемах, а он делал вид, что эти проблемы решает. Нисколько не стесняясь, я в наивном порыве написал вопрос на его трехкопеечный сайт и спросил: почему молодому специалисту высочайшего класса и с опытом работы, стоящему в кадровом резерве прокуратуры уже целый год, просто не дают возможности устроиться туда на работу?

В аппарате президента это обращение приняли и направили его в генеральную прокуратуру. Там его прочитали и скинули на рассмотрение в прокуратуру моего субъекта Федерации. Местная прокурорская элита была немного удивлена подобными нигилистскими заявлениями, но все же мне ответили – мест нет, и не предвидится. Между строк я прочитал также, что они обескуражены подобным поведением, прямо сейчас рвут на части мое резюме и сжигают его на костре.

Параллельно с этим направлением своей диверсионной работы, я заваливал местный кожный диспансер и управление здравоохранения претензиями с требованием о снятии своего диагноза. Я угрожал им судами и иными страшными карами, но все было безрезультатно. Этот вариант также не выгорал, я получал откровенные посылы и отписки.

Будущая жена, глядя с нескрываемой жалостью на мои мытарства, поговорила со своей матерью, чтобы она подыскала мне хоть какую-нибудь работу. Та, в свою очередь, напрягла свои могучие связи и, наконец, меня пригласили на собеседование.

Удивительно и невероятно, но это был тот же самый местный военкомат, в который требовался помощник военного комиссара по правовой работе с зарплатой в 4 600 рублей в месяц. После зарплаты автосервиса в 12—15 тысяч рублей, предложенное довольствие показалось мне сущими копейками, но все же необходимо было получать юридический стаж, иначе вся учеба была бы бессмысленной.

Далее мне необходимо описать то место, где в моем городе происходят все значимые события. Этакая Дворцовая площадь местного пошиба.

Военкомат, милиция, прокуратура, суд, отделение ФСБ, ИВС и служба судебных приставов располагались в пятиэтажном здании не больше, чем обычный жилой дом хрущевской постройки. Военное ведомство занимало два верхних этажа, третий этаж полностью занимал суд. Районный ОВД со штатом сотрудников более 500 человек ютился на втором и первом этаже. В подвале находился ИВС со своими троллями и орками. Сбоку здания был организован отдельный вход для прокурорских, работников суда, приставов, сотрудников вытрезвителя и шестого отдела УМВД (борьба с оргпреступностью). Отделение ФСБ занимало несколько кабинетов пятого этажа с проходом через ОВД и военкомат.

На собеседование к военному комиссару я попал сразу. У военкомата была своя дежурная часть, в которой за стеклом сидели какие-то старые бабки. Также была предусмотрена железная автоматическая решетчатая дверь на входе. Командир этого крутейшего аналога «Форта Нокс» представлял собой невысокого, плотного и седоватого мужчину лет за 50 с погонами полковника. Его кабинет был оформлен в лучших советских традициях, как и кабинет любого партийца в сериале «Чернобыль». В нем присутствовали многочисленные лакированные шкафы «Под дерево, чтобы богато смотрелось!». К столу, застеленному красной скатертью, перпендикулярно (то есть буквой «Т») примыкал еще один длинный узкий стол с придвинутыми стульями. На стене висел портрет вождя.

– Ты в курсе, что у нас серьезная организация? Здесь не должно быть ни опозданий, ни нарушений трудового распорядка – спросил мой будущий босс.

– Да, товарищ полковник.

– Тогда иди в третье отделение к Веселому, он тебя оформит.

Третье отделение находилось прямо через стену. В нем, для какого-то черта, была еще и оружейная комната с сейфом, в которой бережно хранился цинк патронов для винтовки калибром 5,5 мм. Все остальное то ли было разворовано, то ли отсутствовало за ненадобностью. Наличие такого количества патронов 5,5 мм при отсутствии к ним мелкокалиберной винтовки, к тому же не состоящей на вооружении, заставляли меня всегда дико ржать. Но это было уже потом!

Подполковник Веселый был начальником этого самого третьего отделения и заведовал личными делами офицеров запаса. По совместительству он также был кадровиком. Моложавый, веселый, кристально честный и симпатичный человек с белобрысой головой и откровенно славянской внешностью. Прямо на входе он дружелюбно спросил, какого хрена я забыл в этом болоте со своим образованием? Прямо так и спросил, и я ответил честно, что хочу служить Родине. Теперь это стало делом принципа, а уж где и в каком обличии – другой вопрос. Услышав подобную ересь, он, видя мой нездоровый настрой, начал ухмыляться.

В конце концов, выбирать им не приходилось. Толпы соискателей этой великой должности за воротами явно не наблюдалось, так что я был самым перспективным, энергичным и в то же время единственным кандидатом.

Веселый оформил все необходимые документы, и так начался мой путь «Из варяг в греки». С этого момента я стал приобщаться к государственным тайнам, которые теперь и описываю.

Можно с уверенностью сказать, что первый рабочий день в военном ведомстве фактически ознаменовал всю мою дальнейшую судьбу. Это был день рождения у одной из стареньких женщин – старшего специалиста 4 отделения рядовых и сержантов запаса. Именно эти безжалостные потомки Нестора Махно никому не отдают то, что требуется, выдают насильно всем подряд то, что не нужно, и отращивают бока на казенных харчах.

Для приличия я выпил на этом празднике Хэллоуина немного вина и под благовидным предлогом сбежал. Все-таки праздник живых мертвецов – это явно не то место, где стоит находиться. Хотя мне, дураку, стоило бы и послушать, как за 30 лет тупого перекладывания бумажек можно врасти задницей в кресло и научиться при этом искренне ненавидеть людей. Сам Господь в тот момент обращался ко мне свыше, показывая очевидный пример взаимосвязи госслужбы и мутирования клеток организма и сознания, но я не внял его наставлениям.

На следующий день все нормализовалось, меня посадили за компьютер в приемной военного босса и все. И никакой работы неделями. Нужно было лишь отсидеть с 8 до 17 часов с видом всецелой занятости и хлещущей через край энергии.

За все время работы, я сходил юристом в суд от военкомата два раза и проиграл оба процесса. Немудрено, процессы были 100% проигрышные по делам об отмене решений призывной комиссии. Если какой-нибудь гений юриспруденции посмеет бросить в меня за это камень, предлагаю проверить эту систему на себе.

Через месяц меня посадили в дежурку, чтобы я смотрел в камеру и открывал входную железную дверь только работникам военкомата и только в рабочее время. Было приказано по возможности никогда не открывать дверь посетителям и, по малейшей причине, разворачивать их на выход, угрожая с воинственным видом штык-лопатой. Некоторое количество страждущих, при этом, умирало как Александр Матросов прямо перед решетчатой дверью на лестнице с военными билетами и приписными свидетельствами в руках. Другие умудрялись пересекать контрольно-следовую полосу и рвались к окошкам, где их расстреливали из подготовленных и заранее замаскированных пулеметов безжалостные военкоматовские палачи.

Это был самый настоящий мини-Гулаг в действии, только люди рвутся не наружу, а внутрь. Довольных посетителей за год я так и не увидел.

Сотрудникам отделения ФСБ, которые ползали как каракатицы через нашу дежурку, было приказано открывать дверь в любое удобное для них время. Для этих случаев была также предусмотрена освященная местным ксёндзом тряпочка, которой нужно было протирать свои губы после целования величественных чекистских задниц.

Сразу скажу, я ей не пользовался, ни пока открывал дверь, ни когда уже мне открывали дверь. Да и в одряблые задницы я их не целовал, несмотря на все упорные попытки военного руководства приобщить меня к этому действу.

Есть подозрение, что преимущественно женский коллектив военкомата в тайне желал для чекистов возрождения «Права первой брачной ночи» и регулярного свального греха, но тут уже чекисты были против. Целования старческих геморроидальных шишек им было вполне достаточно.

Самым страшным злом на этой планете было не открыть для этих тамплиеров вовремя решетчатую железную дверь. Иногда для этого приходилось разгонять толпу мужиков и юношей, которые посмели своим холопским отродьем преградить путь рыцарям меча и орала! А рыцари шли, побрякивая железом и пластилиновыми яйцами куда-то выше… Скорее всего, на ежедневный доклад к Богу.

Через некоторое время таких дежурств чекисты стали меня узнавать и здороваться. Работа пошла как по маслу. Самая сложная задача была решена, нужно было выучить график их работы и все. Я бегал курить каждый час, высматривая в камеры наблюдения знакомые силуэты, помогал стелить линолеум, белить стены и проводить мелкий ремонт в этом склепе. Короче, работа – супер! Только зарплата полный отстой, по профессии никакого развития и еще приходится ублажать полководческие амбиции откровенных «генерал-адъютантов Куропаткиных», которыми издревле богата наша земля. С другой стороны, было весело. Коллектив был дружный и отзывчивый, а шанс вылететь за ворота минимальный.

Близился 2007 год (и моя женитьба, как побочный эффект). На праздник Нового года, как водится, собрали стол. Специально для культурного отдыха сотрудников был приобретен громадный музыкальный центр с караоке и микрофоном. Деньги на этот агрегат нашлись самым простым образом. Всем сотрудникам военкомата выдали премию по тысяче рублей с условием их последующего возврата. Так что с призывников никто ничего не тряс, ведь всегда есть более безопасный способ найти то, что в данный момент необходимо. Мы же все-таки не звери.