Избранное. Том 2

Николай Яковлевич Петраков

Избранное. Том II

Федеральное государственное бюджетное учреждение науки

Институт проблем рынка Российской академии наук

Издание книги осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда, проект № 12-02-16046

Раздел III

Экономическая политика современной России

И вновь наступая на старые грабли: некоторые мысли по поводу российских реформ (1992 г.)[1]

Будучи убежденным в том, что здесь написано, я все-таки колебался, прежде чем это написать. Источник колебаний не столько во мне, сколько в окружающей атмосфере. А в атмосфере витает: «Надо поддержать молодых ребят – все-таки рыночники», «команду возглавляет Ельцин, нельзя бросать тень на него», «если критиковать нынешних министров, то следующие будут хуже» и т. д. Однако это мы уже проходили. Совсем недавно Горбачёв раздражал общественность тем, что в угоду личностям приносил в жертву интересы дела. К началу 1990 г. стало очевидным, что Рыжков и его обновленная команда неспособны на энергичные и эффективные экономические реформы. Однако Президент СССР с упорством держался за своего соратника по первым шагам перестройки. А сами Рыжков и Абалкин не уставали обижаться на прессу. По их мнению, критика мешала их плодотворной работе. Но если реакция трибун мешает футболисту забивать голы, то кто должен покинуть стадион? Так стоит ли наступать несколько раз на одни и те же грабли?

Реформаторский «самотек»

Сейчас уже, на мой взгляд, очевидно, что начавшиеся реформы не были подготовлены ни методологически, ни организационно. С момента объявления политики либерализации цен стало ясно, что речь идет о государственном повышении цен с предоставлением местным государственным органам и предприятиям больших, чем ранее, прав в определении уровней цен на конкретные товары. Никакого рынка, никакой конкуренции, ибо сами по себе цены бессильны против монополии. Об этом с октября 1991 г. кричат девять из десяти экономистов в стране и мире. Но не эту профессиональную глухоту хочу я сейчас поставить в вину молодым реформаторам. Речь о другом.

Коль скоро на 2 января 1992 г. в стране господствует государственно-колхозная форма собственности, почему руководство государства российского пустило реформу цен на самотек? Где товарные резервы? В ответ слышим объяснения в том духе, что специально заранее объявили о росте цен, чтобы производители попридержали товар и выбросили его по новым ценам. Святая наивность! Да разве можно тут рассчитывать на автоматизм? Какие могут быть запасы, скажем, у швейников, если текстильщики придерживают ткани, а у последних, в свою очередь, откуда ткани, если точно так же поступают поставщики хлопка, шерсти и т. д.?

Далее нам сообщают, что в случае чего будут открыты стратегические резервы продовольствия. Каков их объем и состав? И «в случае чего» они будут открыты? Чего еще надо ждать? И наконец, вопрос в лоб: реформа – самоцель или средство расширить производство и пополнить прилавки и те же пресловутые стратегические запасы? Выметанием всех сусеков уже занимались администраторы, чтобы продержаться у власти под лозунгами преимуществ социализма. Что, опять по кругу, но под другим флагом?

Еще нам говорят о том, что к концу января пойдет гуманитарная помощь с Запада. Во-первых, почему бы тогда не синхронизировать рост цен с этой помощью? Что за зуд такой? Тем более что первоначально объявленный срок введения новых цен – в середине декабря – все равно пропущен, а рынок этими объявлениями все равно уже дезорганизован. Во-вторых, ответственный человек из правительства России сообщает в прямом эфире ТВ, что эту помощь правительство будет продавать по коммерческим ценам. И мотивирует этот шаг заботой о пенсионерах и низкооплачиваемых. Мол, что же мы старушке будем совать банку американской тушенки, а она, может быть, вегетарианка! Мы ей лучше к пенсии десятку-другую подкинем. Она купит чего пожелает (это при пустых-то полках)…

За такого рода экспромтами, увы, просматриваются организационная несостоятельность и пренебрежение к «человеческому материалу», на котором ставится опыт. А чем иначе объяснить, что «вдруг» оказывается, что нет денег (бумажных купюр), чтобы платить зарплату, что нет системы контроля за теми ценами, которые объявлены регулируемыми, что нет антимонопольных механизмов, что мероприятия по приватизации, аграрной реформе, конверсии на месяцы отстают от развязывания ценовой вакханалии, что нет до сих пор никакого четкого, понятного плана социальной защиты малоимущих. А это последнее ох как играет на руку демагогам и бывшим партаппаратчикам, осваивающим Манежную площадь.

Будет все, как в Польше?

Реформаторы успокаивают общественное мнение ссылками на то, что существует мировой опыт выхода из экономического кризиса, в соответствии с которым они и действуют. Однако на самом деле речь идет не об обобщении и трансформации применительно к нашим условиям действительно богатого арсенала методов стабилизации экономики, применявшихся в различных странах мира в разное время и в разных условиях, а, к сожалению, о почти механическом перенесении схемы польских реформ на нашу почву. Но как раз фетишизация польского опыта может обернуться трагедией для российской экономики.

Трудно понять, как можно игнорировать наличие как минимум трех существенных различий между предреформенной Польшей и Россией. Первое. Польша всегда имела частный сектор, охватывающий практически все сельское хозяйство, а также мелкий бизнес и сферу услуг. Либерализация цен явилась мощным стимулом роста деловой активности в этом секторе. Второе. В польской экономике никогда не существовало такого монстра, как ВПК. Военно-промышленный комплекс России не только поглощает огромное количество природных и людских ресурсов, но он требует специальных централизованных усилий и главное – времени для переориентации на рыночные формы хозяйствования. Либерализация цен и предоставление свободы действий предприятиям этого комплекса – заведомый тупик, создающий взрывоопасную ситуацию именно на первых этапах рыночных реформ. Третье. Польша в течение не менее двух десятков лет жила в условиях той самой «долларизации», которой так боятся наши реформаторы. Такому положению способствовало множество факторов, включая и многочисленную польскую диаспору за рубежом, и более либеральный облик польского социализма. Важно, что реформы Бальцеровича по укреплению злотого осуществлялись на фоне довольно широкого и легального обращения параллельной валюты. Похоже, что этот момент совсем игнорируется при решении тактических задач стабилизации потребительского рынка в нашей стране. Чего, в частности, стоят импровизации внешнеэкономического ведомства России, объявляющего то о запрете с 1 июля валютных магазинов, то об организации при каждом из них с 1 февраля (!) обменных пунктов, где каждый гражданин СНГ (?) может без ограничений менять рубли на доллары по рыночному курсу.

Подводя итог сопоставления нашей и польской ситуаций, хочу напомнить, что злотый выступал в качестве платежного средства только на территории Польши (что естественно). Но иррациональность нашей жизни как раз в том, что рублевая зона охватывает не только Россию, не только СНГ, но также Прибалтику и Грузию. Мир такого не знал. Но наши реформаторы знают, а следовательно, не имеют права не учитывать этого факта в своих моделях.

Уроки Павлова

Объективная невозможность осуществить польский вариант реформ при страстном субъективном желании это сделать привела к поразительному, но логичному результату: на деле осуществляется возведенная в куб реформа Валентина Павлова! Вспомним 2 апреля 1991 г. Сейчас все то же самое, но в несколько раз больше (включая цены, налоги, компенсационные выплаты). Да и в формулировке ближайших экономических задач рефреном звучит старый мотив: максимально использовать ценовой и налоговой факторы для снижения бюджетного дефицита. Читателю, который найдет какие-либо принципиальные отличия между этими разделами павловских и нынешних реформ, готов, не торгуясь, переслать весь гонорар за эту статью. Но раз были реформы Павлова, то и был некоторый (пусть небольшой) опыт, изучить который не грех, прежде чем придать им новое ускорение.

А опыт этот говорит о следующем. Прибыль предприятий в результате павловского повышения цен за первые девять месяцев 1991 г. возросла в 1,8 раза, а за вычетом налогов – даже на 86 %. А вот доля расходов на развитие производства в общей сумме расходов предприятий упала с 57,5 % до 35,9 %. Иными словами, цены выросли, прибыль тоже, но не появилось ни малейшего желания расширять производство, выпускать больше товаров. Высокая цена в условиях государственного монополизма угнетает (а не оживляет) инвестиционную активность.

Вот вам первый урок Павлова. Урок второй: за тот же период расходы предприятий из прибыли на прирост потребления, выплаты дивидендов по акциям, а также создание собственных финансовых резервов увеличились с 59,7 миллиардов до 154, 2 миллиардов рублей.

Теперь наложите эти тенденции, этот опыт, приобретенный нами благодаря экспериментам кабинета Павлова, на размах российских реформ, и вы без труда поймете, что нас ожидает в ближайшей перспективе. Какой чудак будет вкладывать средства в развитие производства при бешеном обесценении рубля? Логичнее взвинтить цены и всю разницу пустить на прирост зарплаты. И эта железная логика будет проводиться в жизнь неумолимо. Где же механизмы оживления хозяйственной активности, во имя которой всем предлагают затянуть пояса?

Похоже, в правительстве и парламенте России спохватились. Поговаривают о том, что надо бы снять налог с той части прибыли, которая направляется на инвестиции. Но где же реформаторы были раньше? Ведь этот прием относится к числу азбучных истин! Другое дело, что при надвигающемся крахе денежной системы и эта мера может оказаться уже недостаточной.

Макрорегулирование: о чем речь?

Правительство утверждает, что свою задачу оно видит, прежде всего, в обеспечении экономического макрорегулирования. С этим трудно не согласиться. Но именно в этой области вырисовываются явные черты нарастающей неуправляемости. И дело здесь не только в крайней расхлябанности вертикальных структур управления. Зачастую просто непонятна правительственная концепция. Скажем, денежная политика. Безусловно, это область макрорегулирования. Но политики-то никакой нет. Что собирается укреплять правительство России? Рубль. Рубль где? В Прибалтике и на Украине тоже? А знают ли на Старой площади, как к этим намерениям относятся в этих странах? Ведь беловежская договоренность о едином рублевом пространстве (по крайней мере до конца 1992 г.) открыто саботируется.

Далее. Госбанк СССР ликвидирован. Будет ли межбанковский союз? Как долго Госбанк России будет снабжать деньгами другие независимые государства? И вообще, будет ли правительство России предпринимать усилия по созданию единого экономического пространства СНГ или на этой идее поставлен крест?

Ну и, наконец, структурная политика. Это тоже область макрорегулирования. Ленин, провозгласив нэп, одновременно принял к осуществлению и план

ГОЭЛРО. Политика государственного регулирования инвестиционного процесса на макроуровне осуществлялась всеми крупными капиталистическими странами после Второй мировой войны. И это никак не мешало их рыночной ориентации. Совершенно справедливо ликвидируя отраслевые министерства, нельзя пускать на самотек проблемы энергетики, создания мощного экспортного сектора, конверсии, финансирования фундаментальной науки. Гибкий механизм экономических преференций необходим именно для того, чтобы переориентировать самоедскую коммунистическую экономику на нужды населения.

В свое время наше государство разрушило рынок, теперь его обязанность перед обществом – сделать все для его восстановления. Нельзя говорить ограбленному народу: а теперь живите как хотите, выкручивайтесь сами, а наше дело – бездефицитный государственный бюджет…

Реформа: скачки на верблюде (1992 г.)[2]

В одной из своих работ В. Ленин, цитировать которого ныне избегают, выдвинул тезис: политика есть концентрированное выражение экономики. Большевику номер один следовало бы добавить: только не для нас. Вся история господства коммунистических партий есть история насилия над экономикой.

Наблюдая за развитием событий в посткоммунистических странах, с сожалением можно констатировать, что как во внутренней их жизни, так и в межстрановых отношениях экономика продолжает быть разменной монетой в политических играх.

Экономика – это теория и практика созидания. Вот почему она никогда не была в фаворе у большевиков – генетических разрушителей. Не выправится экономика – будет большевизм, диктатура, будет политика как концентрированное выражение интересов партократии. Вот почему сейчас важен нелицеприятный разговор об экономических реформах, разговор без априорных вопросов типа: «А за кого ты?» К сожалению, уже задолго до VI съезда и особенно после стало очевидным, что любые попытки вести нормальную дискуссию довольно жестко пресекаются путем наклеивания политических ярлыков, обвинений в некомпетентности, а то и просто окриков «Молчать!»; как это было в иных откликах, в которых пытались как-то смазать сильное впечатление и общественный резонанс от анализа группы Г. Явлинского. А одна из крупных фигур демократического движения высказалась в «Независимой газете» вообще в том духе, что несвоевременно говорить «горькую правду» об экономике в «нынешней политической ситуации».

Думаю, что правда не может быть несвоевременной так же, как не может быть «осетрины не первой свежести». Как только появляется соблазн лжи во спасение, правды для избранных или для всех, но в нужное (кому?) время – всё! Мышеловка необольшевизма захлопнулась – и вы в ней, даже если усиленно требуете суда над КПСС. Говорить полуправду или верить в чудеса оказывается себе дороже. И это мы видим по первым шагам экономической реформы.

С самого начала пути и методы ее проведения были мифологизированы. На фоне долгих дискуссий о том, как же с наименьшими потерями перейти крынку, пришли решительные люди и заявили: мы будем лечить от административно-командной системы, будет больно, но терпите. Истомившееся по переменам общество согласилось – давайте. И эта вера во врачей-кудесников так заворожила демократически настроенную часть общественности, что, когда стало действительно нестерпимо больно, она стала обвинять сначала красно-коричневых, потом учителей, врачей, пенсионеров, директоров предприятий, фермеров и предпринимателей в сгущении красок. И никто не задался вопросом: а может быть, не лечат, а насилуют?

Где признаки или хотя бы намек на признаки выздоровления, формирования цивилизованного рынка?

Рассмотреть подоплеку некоторых из мифов нынешней экономической политики представляется сегодня крайне актуальным в связи с тем, что они продолжают сохранять роль несущей конструкции и в обнародованной недавно «среднесрочной программе правительства».

Быстрая ликвидация бюджетного дефицита

Еще Л. Брежнев говаривал: мол, строить, как и жить, надо по средствам. Мы почти всегда и строили, и жили не по средствам. Расходы превышали доходы, что заставляло государство делать долги. И не только на Западе. Залезали и в карман населения… Логика реформаторов проста: сократить расходы, увеличить доходы и начать жить, как завещал Брежнев, по средствам. И все это за три – максимум шесть месяцев.

В этих безукоризненных построениях упущена малость – реальный облик нашей экономики и нашего бюджета. Эти два близнеца уродливы, как двугорбый верблюд. Один горб – гипертрофированно развитый военно-промышленный комплекс; другой – несоответствующие возможностям страны общественные фонды потребления, включая бесплатное здравоохранение, образование, когда-то низкие цены на детскую одежду и т. д. Хирургически срезать эти горбы невозможно.

Можно и нужно сокращать военно-промышленный комплекс, проводить конверсию. Но при самом интенсивном развитии этого процесса счет не может идти на недели и месяцы. И это объективно определяется технологическими и социальными факторами, а не кознями консерваторов. Последним как раз на руку кавалерийские наскоки реформаторов, их легковесность в рецептах решения проблемы. Бюджет будет еще долго обременен расходами на конверсию, на структурную перестройку, на социальную поддержку увольняемых в запас офицеров, на переподготовку рабочей силы и пособия по безработице. Наивно думать, что все эти стартовые расходы по демилитаризации покроет сам военно-промышленный комплекс за счет «внутренних источников».

Примерно так же обстоит дело и с другим горбом – финансированием так называемых бюджетных отраслей и социальной сферы в целом. О проблемах этой сферы пролито много слез и в залах заседаний высших руководящих органов страны, и на страницах газет. Поэтому ограничусь лишь одним фактом. Как бы ни реформировалась эта сфера, еще долгие годы бюджет будет нести весомую нагрузку по финансированию разнообразных социальных программ. Тщетно надеяться, что с помощью страховой медицины, частных пенсионных фондов и т. п. бюджет может легко сбросить этот горб расходов.

Таким образом, наша экономическая система была обречена на то, чтобы на первоначальном этапе реформ (два-три года) жить в условиях бюджетного дефицита, а следовательно, инфляции, поскольку превышение расходов над доходами государство может покрыть либо долговыми обязательствами, либо денежной эмиссией. Речь могла идти лишь о том, чтобы процесс перевести в форму управляемой и по возможности умеренной инфляции. Попытка с помощью «дефляционного шока» превратить верблюда в арабского скакуна или хотя бы в лошадь Пржевальского была изначально авантюристской. Но тут из подсознания всплыло: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» И побыстрее. Но что можно сделать быстро? Ликвидировать «верблюжесть» бюджета быстро нельзя, структурную перестройку народного хозяйства – тоже, приватизация, как видим, оказалась трудным орешком. Единственное, что можно сделать быстро, – это залезть в карман населения. По официальным данным, индекс реальных доходов занятых в материальной сфере составил в июне 1992 г. по отношению кноябрю 1991 г. 56,3 %, а у пенсионеров – 44,6 %. Вот реальный «сухой остаток» после взрыва гремучей смеси под названием «шокотерапия».

Другим результатом явилось ускорение спада производства. И не вообще, а по товарам первой необходимости: продовольствие – 28 %, в том числе мясомолочная продукция – 34 %.

Стремясь сократить всеми силами платежеспособный спрос, правительство ударило по тем, кто формирует предложение, – по производителям товаров. В результате вместо обещанного изобилия, но по очень высоким ценам – следующая картина. Госкомитет России регулярно регистрирует в 132 городах наличие в продаже товаров (наблюдение ведется по 70 товарам). И вот в один из обычных июньских дней зарегистрирована следующая типичная картина: в продаже отсутствовала говядина в 31 городе, рыбные консервы – в 94, пшеничный хлеб из муки высшего сорта – в 62, овсяная крупа – в 110, макароны – в 92, творог – в 59 и т. д. Как говорится, приехали.

Укрепление рубля

«Смотрите-ка, – говорят нам со Старой площади, – раньше рубль никого не интересовал, а сейчас за ним все бегают». Рубль твердеет – подхватывают иные журналисты… Но каким же это волшебным образом в стране с бодро растущими ценами, т. е. падающей покупательной способностью национальной валюты, и печально поникшей кривой производства может повышаться курс рубля?

…При Рыжкове – Павлове денег было много, сделаем, чтобы их было мало, – вот еще одно простое решение реформаторов. Но простота бывает хуже воровства. Так называемый кризис с наличностью создан искусственно. Это не техническая проблема. Если бы она была такой, т. е. десяток способов разрешить ее за месяц, а в распоряжении правительства было время с ноября. Именно тогда руководители Госбанка предупреждали, что если ничего не делать, то весной могут возникнуть денежные бунты… Знали, но не хотели. Ведь это же арифметика. Во всех экономических учебниках от марксистских до кейнсианских и неолиберальных содержится формула количества бумажных денег, необходимых для обращения, для обеспечения бесперебойных платежей, обслуживания товарооборота… Людям не платят заработанные деньги, предприятия лишают оборотных средств и накоплений, – и это выдается за политику укрепления рубля.

В мае задержки зарплаты, пенсий, пособий составили 78,5 миллиардов рублей при общем объеме выплат населению 272,3 миллиардов рублей. В результате де-факто население в мае получило на руки денег меньше, чем в апреле. И это под аккомпанемент заявлений высоких правительственных чиновников об «упреждающем» повышении зарплаты работникам бюджетных организаций и пенсий во втором квартале. На поверку речь идет о самой нецивилизованной, юридически незаконной форме замораживания доходов населения.

В этой ситуации, конечно, все бегают за рублем, но для того, чтобы от него скорее и освободиться. Это никакие не «твердые» деньги, никак не СКВ, которую лелеют и прячут на груди или еще где-нибудь.

Кстати, об СКВ и конвертируемости рубля. Здесь, похоже, правительство заморочило голову не только обывателю и экспертам из МВФ, но и самому себе. Прежде чем с серьезным видом спорить, каким должен быть рыночный курс рубля: 125,26 или 126,25 – единым, плавающим, фиксированным, зададимся вопросом: а был ли мальчик? Т. е. может ли существовать рыночный курс любой валюты без валютного рынка? Нет. А есть ли у нас валютный рынок? Нет. Есть валютный аукцион, который представляет собой разновидность циркового аттракциона. На манеже выступают несколько продавцов и покупателей валюты (так называемых, поскольку, чтобы попасть в ту или иную команду, надо соответствовать целому ряду жестких требований) и Центральный банк России. На продажу выставляется микроскопическая с точки зрения валютного оборота страны сумма (от 10 до 50 млн долл.). Если бы на этот аукцион был допущен западный банкир или промышленник средней руки, но с чувством юмора, он смеха ради мог бы скупить весь этот аттракцион-аукцион или установить путем небольшой валютной интервенции любой на спор задуманный курс рубля в диапазоне от 1:1 до 1:300. Но то же самое, между прочим, при желании могут сделать и г-н Матюхин, и кое-кто из новых российских коммерческих структур. Главное, что каким бы ни установился валютный курс рубля на этих игрушечных торгах, он никак не будет связан с реальной экономической ситуацией в стране, и поэтому он не играет роли одного из барометров, как это имеет место во всем мире.

Непонимание этой очевидности приобретает у правительства прямо-таки комические формы. Мы не можем терпеть, восклицает один из высоких государственных чиновников, чтобы цена на нефть на нашем внутреннем рынке составляла 3 % от мировой! Секрет получения этой цифры прост: мировая цена умножается на 146 или 125,26 и соотносится с действующей рублевой ценой. Помилуйте, а вы можете терпеть вычисленную по той же методе 15—20-долларовую среднемесячную зарплату? А знают ли в правительстве, что свободная рублевая цена на нефтяной бирже в России дает курс доллара 1:30, 1:40?

Аукционный курс ведет свое происхождение от курса черного рынка. Он до сих пор де-факто формируется по экзотической товарной корзине, куда входят персональные компьютеры, видеомагнитофоны, телевизоры, женская косметика. Соотношение мировых и внутренних цен на эти товары и диктует курс рубля к доллару. Проецировать его на всю экономику нелепо теоретически и убийственно практически.

Интенсивное формирование свободного рынка

Вспомним, что расцвет Сухаревки был в период военного коммунизма. Толкучки получили широкое распространение и в годы Великой Отечественной, когда господствовала карточная система. Толкучка – это агония рынка, а не его «буревестник». Отсутствие цивилизованной рыночной инфраструктуры и катастрофическое состояние денежного обращения – питательная среда для «комков», перекупщиков, рэкета.

Правительство демонстративно не желает оказывать реальную поддержку формированию бирж, коммерческих банков, мелкого и среднего бизнеса, фермерства. Наоборот, курс на либерализацию больнее всего ударил по нарождающемуся частному сектору, что особенно просматривается в сельском хозяйстве.

Искусственное ограничение платежных средств убивает рынок. За красивым словом «бартер» скрываются вынужденная натурализация обмена, господство примитивных хозяйственных связей, произвол чиновника, диктат производителя.

Стремление любой ценой к бездефицитному бюджету без оговорок и комментариев выдается за несомненный шаг к рыночной экономике. В этой связи напомню, что во времена Сталина (1948–1953 гг.) и еще некоторое время спустя государственные доходы устойчиво превышали расходы. Но не было ни развитой рыночной экономики, ни демократии. Коммунистический диктатор знал, как обеспечить бездефицитность бюджета: десятки миллионов работали за зэковскую пайку или за «трудодень».