Энциклопедия наших жизней: семейная сага. Истоки. Книга 4. Детство и юность Ираиды Глава 3

В техникуме у меня, как всегда, дела не плохие. Избрали меня старостой в группе, что это такое, я думаю, ты знаешь хорошо, так как ты был им. По всем предметам у меня можно даже сказать, идёт хорошо. Две четвёрки, и, конечно, без троек не обходится, а по деталям машин с «сигмой», как называют Питкевича, я даже не очень поладил, но мы его уделаем…

В техникуме у нас всё по – прежнему, изменений после тебя никаких не произошло.

Получаю стипендию по материальному положению. Купил гитару. В техникуме мы тут хотим организовать небольшой джаз – оркестр. Не знаю, что получится. К новому году хотим выступить с новой программой. Женька Гуреев, он сейчас на практике в Шатуре, играет на аккордеоне, Слава Полипов – на рояле, я на трубе, да на барабане, и на тромбоне найдём кого-нибудь. Игроки, как ты видишь, Володя, сильные, ну посмотрим… Ты меня спрашиваешь, почему Слава не пишет? Я думаю, что он познал закон. Она и стала пуп земли. Но жди и от него письмо. Он тебе напишет.

Ну, до свидания.

С приветом – Борис.

Сохранилось ещё одно письмо, написанное другом Боречки.

Письмо написано в Шатуру – «Шатура, Московской области. Ул. Советская д.3. кв.2. Степанову Борису» – из г. Арыси, Чимкентской области, от Полипова.

8.06.59 г.

ПРИВЕТ будущему чудотворцу в электротехнической науке, а ныне пока скромному помышляющему о защите дипломного проекта, Бориса Степанова – от раба Божьего, электромеханика 4-го разряда, нескромно помышляющего о повышении разряда, а также, да простит мне Господи, мою неумеренность и жадность об увеличении моей зарплаты, бывшего мученика Шатурского техникума Славки Полипова.

Решил написать тебе письмо. Я, наверное, не успею приехать к твоей защите, а поэтому прошу принять от меня пока письменно мои самые наилучшие пожелания, то есть, как можно лучше защитить дипломный проект. Самое главное – не волнуйся.

Я сейчас не помню, говорил ты мне или не говорил, в какой день ты хочешь идти защищаться, но я тебе советую в первый день, где-ни будь в середине, или в крайнем случае – во второй день. В общем, не бойся.

Я сейчас нахожусь в Арыси. Это ужасно захудалый городок. Народ здесь живёт, словно на необитаемом острове. На меня здесь смотрят, как на какое-то чудо, только лишь из-за того, что я хожу в тренировочном костюме (спортивном) и в клетчатом пиджаке. В общем, ужасное крестьянство, я впервые таких встречаю.

Здесь очень тепло, но загорать негде, так как здесь нет воды, и я ещё ни разу не купался. Я даже в этом отношении очень завидую тебе. Ты, наверное, хоть иногда, но ходишь купаться. Но ничего, я скоро приеду, и тоже искупаюсь в наших озёрах. Жди меня, мы обязательно с тобой отметим день твоего вступления в жизнь.

Я что-то не очень соскучился по дому. На этом пока всё. До свидания. Очень спешу. Сейчас пойдём работать. Числа 22–25 июня, наверное, приеду домой. Жму лапу.

Привет бабушке и всем твоим родным, и нашим знакомым.

Слава.Арысь. 1959 год.

Часть 17

Борис Кожуховский

Борис Кожуховский

ЛЕТО 1957 года

После того, как отцу изменили срок отбывания в заключении с 10 лет на 2 года, его перевели отбывать эти 2 года – в Капотню. Капотня находилась на окраине Москвы. Его определили там на должность библиотекаря. Как всегда, он занялся там организацией художественной самодеятельности, организовав ансамбль. Пригодилось его умение играть на аккордеоне и пианино. В общем, он не скучал. Вероятно, там ему не хватало – женщин, к которым он всегда испытывал слабость. Но два года пролетят быстро. И он упущенное, наверняка наверстает…

А вот нам – мне, Борьке и бабусе было не так весело, как – отцу. Я из своей зарплаты отдавала долги, которые у нас появились после оплаты адвокатов.

То, что оставалось из моих денег, я приносила домой и опускала в ящик комода. Бабуся туда же добавляла свою пенсию, а Борис – стипендию.

Я не помню, чтобы мы планировали расходы. Также не помню – кто и когда покупал продукты для дома. Если нужны были кому-то деньги на расходы, их просто брали из общей «кассы».

Бабуся готовила еду дома, «растягивая» оставшиеся в комоде деньги… И они с Борисом обедали вместе. Исходя из малых сумм, выделяемых на продукты, обеды эти были бедными и не калорийными. А я чаще всего – обедала в столовой для работников ГРЭСС. Хотя мое рабочее время никто не контролировал, и я могла бы тоже приходить на обед домой. Пользуясь предоставленной мне свободой, вероятно я выбирала варианты – где было вкуснее и интересней…

Ну, а в свободное от работы время – у меня развивался новый «роман» – с Борисом Кожуховским. Этот роман был бурным, но быстротечным. Мы вместе ходили в драм – кружок. А летними вечерами – на танцверанду. Она находилась на берегу озера. После танцев, мы брали лодку, и катались, уплывая в тихие, тёплые ночи.

Я не была влюблена. Мне просто рядом с ним было спокойно. Он был не на много старше меня. По специальности – геолог, он периодически уезжал «в поле». Его рассказы дышали романтикой. Он вспоминал, как однажды в тайге, на тропе, он нос к носу встретился с медведицей. Кто из них испугался больше, не известно. Он убегал с такой скоростью, с какой только мог. Убежал. И, когда оглянулся, понял, что и медведица убегала тоже, только в противоположную сторону.

В те недели и месяца, когда он приезжал в Шатуру, и жил дома до следующего отъезда с какой-нибудь партией геологов, он работал на лодочной станции. На пирсе стоял деревянный домик, в котором было всё необходимое для жизни, и топчан, покрытый медвежьей шкурой, и стол, и скамейки, и примус, и посуда. Он коротал там время, когда не было желающих взять лодку на прокат. Я помню, как ребята ловили раков. Мы их ночью варили на костре в котелке. Если была удачная рыбалка, варили уху. В общем, я приобщалась с ним к романтике.

Ну, и, конечно, надо признаться, что в моей жизни он был первым моим мужчиной. Я не помню сейчас – где и как это случилось в первый раз. Мне это не было нужно. Просто у него хватило такта, терпения и нежности, чтобы помочь мне перейти тот рубеж, который я так боялась переступить. Где-то я думала – и чего всех тянет на эти, так называемые близкие отношения? Я не чувствовала ничего. Как – в том избитом анекдоте – «Лежать – то я ещё могу»…

Но, несмотря на мою фригидность (так, кажется, это называется – отсутствие чувственности?), мне нравилось всё остальное, окружающее нас. Он ласкал меня в своём домике на лодочной станции, когда мы лежали на медвежьей шкуре. Или мы вечером катались на лодке, разгоняли её, и, подобрав вёсла, с шуршанием врезались в камыши, и целовались там. А ночью где-нибудь причаливали лодку к пустынному дальнему берегу, где рядом была только ночь. Мы купались в тёплой воде, а потом лежали раздетыми на берегу, глядя в звёздное небо. А иногда мы занимались любовью у него дома, на полузакрытом балконе, на кушетке. Причём, на другой стороне улицы была пожарная охрана. И на высокой башне, которая возвышалась над ней, всегда находился дежурный с биноклем. Мы почти – что были уверены, что иногда он видит нас, и смеялись – пусть завидует.

Мы продолжали ходить вместе в драмкружок, к Вьюшкову Константину Васильевичу. Вместе, со всеми драмкружковцами, ездили со спектаклями по Шатурскому району. Срывали аплодисменты. Но, я всё равно не могла раскрываться на сцене до конца. Меня не покидало чувство скованности. Видимо, путь в артистки мне был «заказан»…

Хотя – желание быть на виду, окруженная поклонниками, не пропадало никогда.

На память о тех пронзительных молодых годах у меня осталась пара интересных фотографий.

Дело было так. В клубе Нариманова для членов фото кружка был объявлен конкурс – на лучший фотопортрет. Ребята волновались, искали «натурщиц». Я была свидетелем этому переполоху, так как всё свободное время болталась в клубе.

Я и предложила сама себя, причём, не в серьёз, а шутя. Ребята согласились. Я придумала «образ». Сняла блузку и закуталась сначала в чёрную кружевную шаль, а потом в нежный голубой шарф. Ребята сделали снимки, которые потом на выставке конкурсных работ заняли первое место. Конечно, я потребовала, чтобы они напечатали мне на память эти фотографии. К сожалению я все почти сразу раздарила. А те единичные снимки, что остались, по истечению времени подпортились.

Тем не менее, я их здесь приведу…

Эта фотография сохранилась, так как была наклеена на страничку альбома.

Поскольку на ней явно были видны какие-то подтёки, я попробовала её осветлить…

Получилось – не понятно что, но, что получилось, то и сохранилось…

А этот снимок почему-то весь растрескался, скорее всего – от клея. Через несколько лет, работая на заводе пластмасс, мне пришлось готовить к выставке планшеты с снимками цехов завода. Тогда-то я и узнала, что фотографии, перед тем, как их приклеивать на какую-то поверхность, нужно замачивать в воде. Тогда, высыхая, они не будут трескаться.

А я, по молодости и не опытности наносила клей жирными ляпами и приклеивала фото к листам альбома…

Но хоть в таком виде – эти фотографии несут в себе воспоминания о юных годах…

Смотрю и не верю… Я в жизни – не фотогеничная. На фотографиях лезет всё вперёд, что нужно по сути своей – скрывать. А на этих снимках, хоть и лохматая (как гнездо перевёрнутое и надетое на голову), а всё же есть какая-то лукавинка… Неужели когда-то я была такой?

Мама Бориса догадывалась о наших отношениях. Она очень хорошо ко мне относилась, и даже мечтала, чтобы мы поженились.

Но у Бориса наступила ностальгическая пора. Его потянула опять уехать куда-нибудь «за запахом тайги». И он уехал, взяв с меня слово, что, как только он устроится, я приеду к нему.

2.08.56 г.

Г. СТАЛИНСК.

ЗДРАВСТВУЙ, КИСКА!!!

С приветом к тебе – твой Бориска.

Ира, вот я и приехал туда, куда не думал попасть. Город сам хорош, думаю, тебе понравится.

Ира, буду объяснять коротко.

Для тебя работы здесь по самое горло. Всюду идут стройки.

Ира, извини, что коротко. У нас свой автобус и возят по городу вроде экскурсии. И вдруг я убежал и написал вам письма – тебе и маме.

Ира, в следующем письме всё опишу подробно. Ира, пиши, как ты себя чувствуешь? (Кто провожает?). Как дела?

Ира, дай адрес маме. «Г. СТАЛИНСК, Кемеровской области, Г/П до востребования – Кожуховскому Борису.

Ира, пиши. Я думаю, ты будешь со мной в Сталинске.

Привет Борьке, бабушке и моей маме. Жду ответа.

Крепко целую – твой Барсик.

Я не ответила ему, так как уже встречалась с другим Борисом, в которого, я, кажется, даже влюбилась, причём, впервые в жизни.

Не получая от меня писем, Борис Кожуховский написал знакомым ребятам, чтобы узнать, в чём дело. Поскольку, Шатура – большая деревня, моё новое увлечение не осталось секретом для других. Борису написали о моей «измене». Он ответил тем же ребятам, наградив меня каким-то понятным эпитетом. Ребята постарались мне об этом письме рассказать. Но меня это уже не волновало…

Часть 18

Моя первая любовь

На фотографии – Борис Белобородов.

Фотография всегда хранилась в пачках вместе со всеми другими фотографиями, которые лежали в нижних ящиках серванта. Однажды мои малыши, в моё отсутствие, залезли в этот ящик и разорвали ряд фотографий, к несчастью, самых для меня дорогих. Пострадали и фотографии, принадлежавшие Виктору, и тоже, для него означавшие сердечную память о прошедшем…

1958 г

Как я познакомилась с другим Борисом? Однажды моя соседка и подружка – Зиночка Шаркова, которая работала кассиром в магазине, пришла вечером домой и рассказывает мне следующее. Выбивает она кому-то чек, а протягивая сдачу, увидела смотрящие на неё через стекло глаза. – «Это были такие глаза! Ира, ты не представляешь, такие глаза!».

В следующий раз, когда она опять увидела эти глаза, она заговорила. Узнала, что в Шатуре сейчас идут отделочные работы во Дворце пионеров. Для выполнения лепных и скульптурных работ приглашена бригада молодых скульпторов из Москвы. Живут они в гостинице. Командировка у них будет до тех пор, пока они не выполнят заказ. Зовут его Борис.

Я тогда ещё работала мастером ремонтных работ ГРЭСС, которая, собственно, и строила дворец пионеров. Под этой маркой, я на следующий день пришла во дворец культуры, якобы для контроля ведущихся там работ.

Когда я пришла во дворец пионеров, где молодые скульпторы вели отделочные работы, я спросила – кто бригадир? Оказалось – тот самый Борис.

Я задавала в основном вопросы, связанные с выполняемыми там отделочными работами. Познакомилась я и с другими ребятами из Москвы, в том числе, кроме Бориса, с его другом – Николаем.

Глаза у Бориса, действительно были огромными, но удивляли они не своей красотой, а взглядом. Казалось, в их бездонной тёмной глубине, можно было утонуть. Через несколько дней мы с Борисом уже начали встречаться.

Однажды я его пригласила домой в гости. Была и Зиночка, которая познакомилась с ним первая. Мы купили бутылку вина, и конфеты. Зина одолжила мне свою зелёную блузку, на которую я прикрепила украшение – присланный мне ко дню рождения Володей Качьян в письме – переливающийся блёстками цветок. Борис пришел с розами. Бабусе он понравился своей галантностью. Встреча прошла на хорошем дипломатическом уровне.

До отъезда Бориса мы виделись каждый день. На танцы не ходили. Просто гуляли по городу. Целовались. Он пробовал намекать на более близкие отношения. Я категорически была против. Мне не хотелось нарушать романтику отношений земными чувствами (если ещё учесть, что я именно этих чувств и не испытывала, поэтому меня к ним и не тянуло). И вот настал день, когда он уехал в Москву. Ещё некоторое время в Шатуре оставался Николай – его товарищ по работе. Мы с ним иногда коротали вечера, болтали о Москве, о Борисе, об их работе.

Конечно, я написала Борису письмо. Он ответил, что ждёт встречи, скучает. Я собралась, и в выходные поехала в Москву. Мы договорились, что вместе пойдём к его друзьям. Когда мы встретились, я сказала ему, что хочу выглядеть прилично, и для этого зайду в парикмахерскую. Зашли. Ну, во первых – очередь. Во – вторых, укладку делать, это не как «два пальца…». В общем, Борис ждал меня час, потом ещё час. И, когда, наконец, я вышла из парикмахерской, его терпение было уже на пределе.

Мы приехали к его друзьям. Это была очень приятная семейная пара. Мы посидели за столом, поужинали. Потом во что-то играли. А когда настало время ложиться спать, они постелили нам в отдельной комнате. И тут я опять взбрыкнула. Я сказала, что, если он не уйдёт из комнаты, я сейчас же уеду домой, даже ночью. Он обиделся, и вышел. Утром я уехала, «кусая локти» от злости на себя. Ну, что я доказала? И кому? Ведь, он мне нравится. И в общем-то я уже перешагнула первый барьер с Кожуховским. Ну, мне не интересно иметь близость с мужчинами, но им-то это зачем-то надо. Ну и пусть…

В общем, я уехала в Шатуру. Писем от него больше не было. Всё взвесив, и не желая обрывать наши отношения, я дала ему телеграмму, состоявшую из двух слов: – «Я согласна». В ответ на следующий же день мне пришла ответная телеграмма – «Жду. Целую. Борис».

И опять в выходные я поехала в Москву. На этот раз мы встретились с ним днём, у его друга – Олега. Всё было так, как бывает, наверное, у многих… Я не испытывала оргазма, а поэтому не получала никакого удовольствия, а что испытывал он? Наверное, удовлетворение от достигнутой победы… Мне было приятно с ним просто быть рядом. Ну, и целоваться я очень любила, получая от этого куда большее удовольствие, чем от всего остального…

Вот и подошел к концу такой длинный, и такой насыщенный событиями год. Мне было в то время всего 22 года. А впереди ещё – вся жизнь.

Я уже говорила, что в Шатуре мне стало «тесно». Мне наскучило возиться с текущими ремонтами. Я перешла на работу в ОКС, на живое дело. Не помню, что мы строили, но что-то строили.

Запись в трудовой книжке…

4. 1958 г. 2.03. ПЕРЕВЕДЕНА МАСТЕРОМ В ОКС

Мы с Борисом продолжали встречаться. Ездить в Москву было трудновато. Поездом – 4,5 часа в один конец. Но, охота пуще неволи. Однажды пришла от него телеграмма.

ТЕЛЕГРАММА ШАТУРА МОСКОВСКОЙ

СОВЕТСКАЯ 3 кв 2

СТЕПАНОВОЙ И. В. ИЗ МОСКВЫ

27.02.58 г. МОСКВЕ ЖДУ ДОМА

БОРИС

Был у них дома какой-то семейный праздник и Борис решил познакомить меня с мамой и братом. Было что-то вроде смотрин. Мама – пожилая, тихая, мне понравилась. Брат пришел со своей женой. Были ещё гости.

После этой поездки наши встречи стали теплее. И письма – откровеннее.

Письмо в Шатуру из Москвы – «Москва, 2-ой Казачий 5, кв.1.».

21.03.58 г.

ЗДРАВСТВУЙ, ДОРОГАЯ ИРИНКА!

Как ни отлынивал я от писанины, всё ж ты меня заставила! Знаешь, каждый день, ложусь спать, делаю себе выговор, и обязуюсь на завтра. А на следующий день вечером стараюсь делать вид, что забыл, и, ложась спать, снова себя ругаю. Хорошая моя, это не потому, что я совсем уж не внимательный и т. д.

Всю эту неделю сильно устаю. Помнишь, может, из нашего разговора с Олегом, что я делаю фонтан, а потом макет. Так после этого фонтана я приходил три дня, как старая кляча, разбитая склерозом.

А с макетом работа физически не тяжелая, не очень напряженная. При том, очень срочная. Опять уважительная причина. Но зато, оправдываясь перед самим собой, я каждый день вспоминаю тебя. Нет худа – без добра. Вот и сегодня, пришел в 8 ч., отлежался, перечитал твоё письмо, растрогался, и решил написать. Спасибо тебе за стихи. Очень понравились. Я, хоть теперь войны не боюсь. Но, всё же – бронь в Москве, это надёжнее, пожалуй.

Но всё же, (опять «всё же»), всё же я по тебе скучаю. Правда, я в последний месяц в каком-то пассивном состоянии. То ли перед весной, то ли старость, но когда ты уезжаешь, как-то пустеет.

Милая моя, непосредственно, с глазу на глаз я не умею говорить нежные слова, выражать свои чувства, А в письме я бы мог столько наговорить, написать, да боюсь, твоя бабушка прочтёт. Или Борька. Но я обязательно поищу билеты на какое-нибудь культмероприятие, и мы провернём это дело. Конечно, если я по рассеянности не спутаю кассы с баром. Всё это шутки, конечно. Приезжай, и что-нибудь придумаем.

Впрочем, знаешь, меня коробит из-за этих поездок. Ведь, ты не отдыхаешь, тащишься в этих поездах по пол – дня, тратишь деньги, и хоть бы было ради кого (или чего). Я не хочу в такой степени быть эгоистом. А что делать?

Между прочим, меня настойчиво уговаривали поехать работать снова в Шатуру, но увы, я отказался. Если это тебе интересно, после расскажу причину.

Ну, отпусти меня, пожалуйста, так отдохнуть хочется. Шлю тебе за письмо бумажку от конфетки. Сама конфетка не уместилась в письме, и я её съел сам.

Поздравляю тебя с наступающим праздником – днём 1 МАЯ.

Привет твоей бабушке и Борису и Зине. Мишка как уехал, так с тех пор и не пишет. Забыл что ли? Подлец (я).

Ну, пока. Ведь, спать, это дело серьёзное, а письма, ведь, сколько их не пиши, всё проку мало. Лаптей из них не сделаешь.

Жду ответа, как соловей лета. (?!)

К. Ц. Т. У. П. Р. С. Т. Ф. Х. Ц. Ч. Ш. Щ. Ь.Борис.ЗДРАВСТВУЙ, МИЛАЯ ИРИНКА!

Спасибо тебе за твою весточку, прочёл с большим интересом, улыбнулся на твои сантименты.

Не разделяю твои взгляды на судьбу, но уж на эту тему диспуты не для письма, в общем, я тебе очень благодарен за письмо.

С приездом в Москву напала «ипохондрия». Извини, что не сразу ответил. Сейчас не работа, и, вероятно, недели две-три и больше буду свободен. Совершенно один. Пробовал работать дома – валится из рук.

Хотел заняться пластической операцией – институт переполнен. Буквально не нахожу себе применения. Даже выпить не с кем.

Сегодня суббота, моя хвалёная книжка (помнишь, 4–5 телефонных номеров?) не оправдала себя. Весь вечер просидел, как паралитик на тахте и тупо созерцал торжественное заседание к 40-ой годовщине армии по телевизору.

Даже соседи удивились и осведомились о моём здоровье – суббота, мама уехала в гости, а я дома, да ещё совершенно один.

Вот за всё то, сейчас мягкая музыка по приёмнику, и кажется, начинаю расписываться. Всё же видно завтра придётся сделать «скидку» (как зайцы) и навестить цыган в «Динамо» (ресторан). Только бы компаньона найти. Хорошая разрядка, но ущерб в денежном выражении.

Вот я ещё раз перечёл твоё письмо, хорошее письмо, читать приятно, но… всё не то, не так. Не хотелось бы тебя огорчать. Оно, конечно, написано в порыве под свежими впечатлениями, потому и сентиментально – наивное.

Как ты можешь, зная меня всего «три вечера», петь дифирамбы о моей прекрасной душе. Возможно, да и точно – мы хотим видеть в человеке то хорошее, прекрасное, что скрывается под грубостью, пошлостью. Ищем его. Но, отнюдь, не стараемся сами скрыть в себе это хорошее и нацепить маску ханжи.

Безусловно, есть оно в большей или меньшей мере в тебе, во мне, в других. Но жизнь с её многообразием так обрастила нас, что мы уже «стараемся казаться» плохими. Может, это сказывается разница в три года, (если только она в три), и ты ещё оботрёшся.

Но мне уже сейчас кажется, что я читаю примерно такие твои мысли о себе: – «Парнишка не дурён! Не далёк, простоват, глуповат. Подберём, на чёрный день пригодится, благо хлопот не много».

Впрочем, может, это и не так – я не хочу тебя обидеть. И мне тоже хочется тебе во всём верить. Именно, хочется. Но, видно крепко я оброс, какая-то выработалась недоверчивость.

Вот сегодня просидел вечер один, выкурил пачку папирос. И, ни разу не почувствовал интереса к чему-либо порядочному. Никуда не тянет, ничто не интересует, даже водка и женщины. Какое-то моральное опустошение скептицизм. Вот разнылся – то.

Что ты мне обещала через две недели? Что у тебя там? Нельзя ли ускорить это дело? Пока у меня куча времени и немного денег. А то скоро опять куда-нибудь уеду. Ведь твоя «судьба» настолько меня придавила, что не до борьбы.

Если ты считаешь, что не можешь приехать из-за пальто или ещё там чего, то я тебе советовал бы плевать на эти шмоточные вопросы. Ты же не собираешься покорять всю Москву. Достаточно тебе меня одного пока.

Смотри, как расписался. Но у вас печка есть, надеюсь, с бабкой справитесь.

Ну, слушай, лапочка, приезжай скорее, чёрт бы тебя побрал. Пока я не свихнулся окончательно.

Не сердись на меня за мою галиматью. Может это под настроение? Спасибо за стихи. Вот когда посвятишь мне целый сборник в 400 страниц, тогда я поверю в твою лояльность. Шучу, для этого мне нужно гораздо меньше. Угадай.

Привет Зине, Борису и бабушке (и спящей Шатуре!).

К.Ц.Т.Т.Р. – Борис.

Жду в Москве. Приедешь, заходи.

Борис присылал мне телеграммы вроде следующей.

ТЕЛЕГРАММА ШАТУРА МОСКОВСКОЙ

СОВЕТСКАЯ 3 кв 2

СТЕПАНОВОЙ ИРИНЕ ИЗ МОСКВЫ

29.03.58 г.

ЖИВ ЗДОРОВ И ДУХОМ БОДР

БОРИС

А вот ещё одна телеграмма.

ТЕЛЕГРАММА ШАТУРА МОСКОВСКОЙ

СОВЕТСКАЯ 3 кв 2

СТЕПАНОВОЙ ИРИНЕ ИЗ МОСКВЫ

12.04.58 г. ВЫСЛАЛ СУББОТУ ПОЧТОЙ

ТРИСТА БОРИСА

ПРИВЕТОМ

БОРИС

Этой телеграмме предшествовала другая.

ТЕЛЕГРАММА ШАТУРА МОСОВСКОЙ

СОВЕТСКАЯ 3 кв 2

СТЕПАНОВОЙ ИЗ МОСКВЫ

8.03.58 г.

ПРОШУ ПОЗВОНИТЬ МНЕ

БЫХОВСКИЙ

Быховский – это первый адвокат отца. Отец отбывал срок в Москве, в Капотне. Из двух лет он отсидел половину. Можно было освободить его досрочно, но за это нужно было заплатить. С папиной пассией – Надеждой, мы не поддерживали связь, поэтому, к ней обращаться не стали. Спасибо Борису, он сразу же откликнулся на мою просьбу и одолжил деньги.

Деньги Быховскому отдала. Теперь можно было скоро ждать возвращение отца.

Если не обманут…

Часть 19

Тэц-22 – Лемита

1958 год

На фотографии – моя койка в общежитии ТЭЦ-22