Цифровое общество в культурно-исторической парадигме

Через неделю на второй встрече испытуемому сообщалось, что архив утрачен и теперь при расследовании ему придется опираться на собственную память. Для каждого из «преступлений» на экран выводилось описание последовательности событий, пробелы в которой испытуемые должны были заполнить выбором фотографии. Для выбора предъявлялись наборы из трех присутствовавших в разных условиях в первой серии стимулов плюс один новый стимул-дистрактор того же типа. Выбор носил принудительный характер и должен был опираться на знакомость стимула, сформированную в установочной серии (например, «Один из этих людей – преступник, выберите кто это»).

После завершения сессии испытуемым сообщались реальные цели эксперимента. Анализ данных проводился в программе SPSS v.24.

Приведем результаты подсчета процента от максимально возможного количества выборов стимула, который в первой серии предъявлялся в каждом условии. После реализации цели «запомнить» испытуемые сделали следующие выборы: выбор фотографий после выполнения команды “save” составил 19%, выбор фотографий после выполнения команды “delete” – 43%, выбор фотографий после нажатия клавиши “пробел” – 33% и выбор новой фотографии – 5%. Отсутствие явной цели относительно предъявленного материала оказалось связанным с выбором стимулов условия команды “save” в 19% случаев, команды “delete” в 39%, команды «пробел» в 31% и выбором новой фотографии в 11%. Наконец, при реализации цели «не запоминать» процент выборов составил соответственно по 29%, при уровне выбора нового стимула в 13%. Данные различия значимы на уровне р < 0.05.

Проведенный по абсолютному числу выборов двухфакторный дисперсионный анализ с повторными измерениями также показал значимость фактора «операции»: F(63, 12) = 14.091, p < 0.001, MSE = 0.635, = 0.409, и значимость взаимодействия факторов «цели» и «операции»: F(63, 12) = 3.583, p = 0.004, MSE = 0.409,

= 0.270.

Таким образом, разнонаправленный мнемический эффект выполнения стандартных компьютерных операций («Google-эффект») был зафиксирован нами в совокупности с реализацией цели намеренного запоминания. Причем эффект проявился при применении чувствительного имплицитного теста интуитивного выбора одного стимула из четырех равновероятных, что свидетельствует в пользу его фундаментального характера. Переживание большей знакомости стимула и, как следствие, более вероятный его выбор следовал за выполнением операции “delete”, в то время как в результате выполнения операции “save” субъективная знакомость стимула оказывалась пониженной, что значимо тормозило выбор. Аналогичные данные, полученные для условия, когда цель действия испытуемого не была явно определена, казалось бы, поддерживают «пессимистическую» версию прогноза деградации способности контроля над выполняемым действием в результате делегирования его операционального состава компьютеру. Другими словами, не важно, намерен ли человек запомнить материал или следует изолированной инструкции, содержание выполняемых операций равно определяет результат. Хотя, следует заметить, что возможно и более мягкое (впрочем, спекулятивное) объяснение: испытуемые могли трактовать контрольное условие как наличие скрытой задачи запомнить, ведь, согласно игровой «легенде», фотографии из этого условия в принципе могли пригодиться в дальнейшем. Однако крайне важным нам представляется обнаруженный факт снятия «Google-эффекта» в случае реализации негативной цели «не запоминать». Следование цели «не запоминать» давало равновероятный выбор всех виденных в первой серии стимулов на фоне значимо более низкого уровня выбора новых стимулов. При этом наблюдался своеобразный анти- «Google-эффект», так как операция “delete” теперь, наоборот, снижала воспроизведение, а операция “save” – повышала. Получается, что испытуемые, во-первых, помнили «старые» стимулы и, во-вторых, поведенчески игнорировали содержание исполненных команд, сравняв уровень воспроизведения с нейтральной командой «пропуск».

Библиографический список

1. Леонтьев А.Н. Лекции по общей психологии / Под ред. Д.А. Леонтьева, Е.Е. Соколовой. М.: Смысл, 2001.

2. Нуркова В.В., Козяр Г.Н. Какие воспоминания мы выбираем? Как цифровой фотоаппарат изменяет нашу память // Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований. 2012. № 4. С. 12–25.

3. Friede E.T. Googling to Forget: The Cognitive Processing of Internet Search. URL: https://scholarship.claremont.edu/cmc_theses (дата обращения: 04.10.2018).

4. Evaluating the replicability of social science experiments in Nature and Science between 2010 and 2015 / Camerer C.F. et. al. // Nature Human Behaviour. 2018. Т. 2. № 9. С. 637–644.

5. Sparrow B., Liu J., Wegner D.M. Google Effects on Memory: Cognitive Consequences of Having Information at Our Fingertips // Science. 2011. Т. 333. № 6043. Р. 776–778.

6. Wegner D.M., Guiliano T., Hertel P.T. Cognitive interdependence in close relationships // Compatible and incompatible relationships. 1985. Р. 253–276.

Mnemonic "Google-effect" in the context of gaming simulation of a detective activityLaskov G.D., Bukinich A.M., Nourkova V.V.,Lomonosov Moscow State University, Moscow

Abstract. The mnemonic "Google-effect", which reduces the reproduction of the material after copying it to electronic media, is important in the discussion about the impact of digital technologies on the Higher Mental Functions. The experiment (N=64) was conducted using a computer interface in the form of a game imitation of a detective activity, where we varied subject’s goals and computer operations with given material. Finally we used an implicit test to provide a choice of equiprobable stimuli. Multidirectional mnemonic effect of computer operations was recorded both in the realization of the mnemonic purpose, and in activity without the mnemonic purpose. At first, such result supports the idea about the decline of control over the action as a result of the delegation of its operational composition to the computer. However, anti-"Google-effect" appears in conditions of negative purpose "do not remember". In general context of the low level of new stimuli choice operation "erase" reduced reproduction, while operation "save" increased it. Thus, subjects demonstrated the ability to behaviorally ignore the content of the executed commands, equalizing the reproduction level to the level of neutral command "skip".

Keywords: Google-effect, mediation, structure of mnemic activity, information technologies and HMF, activity modeling.

Культурно-историческая психология в современном обществе

Олешкевич В.И., Бурлакова Н.С.,Научно-практический центр психического здоровья детей и подростков им. Г.Е. Сухаревой; Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова, г. Москва

Аннотация. В статье обсуждаются вопросы историчности, культурологичности и практического значения культурно-исторической психологии для анализа современного общества и формирования новых психологических практик. Показывается важное прикладное значение культурно-исторической психологии для организации воспроизводства и развития культуры, изучения диалога культур и интеграции инокультурного опыта. Культурно-историческая психология по сути дела рассматривается как средство анализа развития психологии и метод интеграции различных ее направлений в культуре.

Ключевые слова: культурно-историческая психология, общество, культура, диалог, самосознание, интеграция.

Когда говорится о культурно-исторической психологии, то обычно имеется в виду именно историческая психология, т. е. предполагается понимание психики и человека именно в историческом модусе. Соответственно здесь рассматриваются явления, психические факты как включенные в историю и развивающиеся, имеющие некоторую точку своего происхождения, специфическое направление роста и тенденции дальнейшего развития (Выготский, 1983). Достаточно глубокие исследования такого рода обычно предполагают задействование двух аналитических позиций: позиции внешнего наблюдателя (исследование реальных фактов, истории их развития) и внутреннюю позицию исследователя, включенного в данный исторический процесс. Внутренняя позиция опирается на более феноменологическое и экзистенциальное видение развития человека в данной исторической ситуации, проблем, с которыми он сталкивается, способов их разрешения, как в самосознании самого человека, так и в наблюдаемом им изнутри обществе в целом. В этом смысле, когда говорится о культурно-исторической психологии, то неявно это означает, что это психология того общества и той культуры, в которую мы включены уже изначально и которая определенным образом организует наше развитие, в том числе и как психологов.

Когда историчность культурно-исторической психологии понимается таким образом, то это предполагает нашу ориентацию на некоторое целостное понимание развития общества, культуры, в которую исследователь непосредственно включен, а также динамики и тенденций развития этого исторического целого, внутри которого психолог и может выделить значимые для него предметности, требующие их более углубленного понимания. В этом отношении культурно-историческая психология как дисциплина гуманитарная должна прежде всего опираться на детальное понимание тех явлений, того опыта, которые становятся последующими предметами изучения. В этом отношении психология похожа на искусствознание, где, например, по словам М.М. Бахтина (1979), не может быть никакого исследования без понимания художественного произведения, и где глубина понимания является предпосылкой и условием всякого возможного исследования. Максима о необходимости понимания, а затем уже исследования не является банальной для культурно-исторической психологии, еще раз подчеркивая ее историчность и гуманитарность. При таком ракурсе культурно-историческая психология может быть также и настоящей практической психологией. В этом случае можно объединить в единый процесс культурно-историческое понимание психологических, социальных, культурных и пр. явлений, их исследование и все возможное разнообразие психологических практик, ориентированных на прикладные разработки результатов соответствующих исследований.

В этой связи важно отметить, что история постсоветского общества последних десятилетий разработана явно недостаточно. В особенности это касается культурно-исторического аспекта тех социально-психологических трансформаций самосознания людей, которые шаг за шагом можно было бы проследить в процессе более детального изучения скачкообразных изменений, происходивших в это время, например, резкого перехода от дефицита товаров к состоянию «дикого» капитализма, а затем к быстрому росту сетевых супермаркетов с разнообразием ассортимента с непривычной для советского человека проблемой выбора действительно нужных ему вещей. Это также и резкая переориентация в ценностях. Если раньше образование получалось, чтобы затем с интересом для себя работать, то теперь основная ценность заключается в том, чтобы много зарабатывать, а сама ценность труда отходит на второй план. Если в советское время были устойчивые нравственные ценности, то начиная с 1990-х гг. ведущее положение начинают занимать сугубо утилитарные ценности. Внутри психологии тоже ведущее положение начинают занимать преимущественно утилитарные и прагматически ценностно-ориентированные подходы. Ориентация человека, пережившего личный, социальный и общественный кризис в условиях слома СССР, на мифологизируемую западную культуру автоматически предполагала формирование чувства собственной неполноценности и вытеснения или дискредитацию всего традиционного, «советского», устоявшихся социальных практик и норм. Произошел переворот в ценностях, на социальную поверхность выходили часто люди, которые с точки зрения советской культуры авторитета не имели, и считались скорее находящимися вне социальных норм. Эти трансформации самосознания привели к размыванию ценностей и породили некоторый экзистенциальный вакуум в самоопределении человека в этой культурной ситуации.

Чувство собственной неполноценности в этих условиях привело к массовым процессам интроекции западных социальных практик и образцов жизни. Это явление можно до сих пор широко наблюдать в психологии в виде заостренной ориентации на образцы западных практик. По сути, вся современная психотерапия, развивающаяся в стране, со всем многообразием школ и традиций, в сущности, представляет собой нередко механическое перетекание к нам некоторых устоявшихся стандартов западной культуры. И в этом процессе, казалось бы, ничего плохого нет. Это заимствование опыта, ликвидация пробелов в широких областях культуры и пр. Однако проблема состоит в том, что таким образом вместе с техническими процедурами и навыками заимствуется и соответствующие ценности, социальные установки, которые не являются безусловными для отечественной культуры, и которые чаще разрабатываются в достаточно узких либеральных кругах общества. Но самое главное – до сих почти не существует обратного процесса, а именно анализа этих практик, подходов с более широких и фундаментальных методологических позиций. Получилось так, что достижения психологии, имманентной развитию культуры в России, были оттеснены на периферию психологического осознания, не получив дальнейшей разработки. Хотя многие работы и идеи Л.С. Выготского, А.Р. Лурии, П.Я. Гальперина могли бы стать отправной точкой для критического анализа и более глубокой интеграции всего многообразия западных школ и подходов в организацию развития российской психологии. В ответ можно услышать возражение, что современная наука включена в глобальные процессы, и что в эпоху глобализации национальные школы в конечном счете исчезают. На этот вопрос культурно-историческая психология отвечает следующим образом: всякая психология является в сущности рефлексией той социальной и культурной жизни, в которую включен человек. И в этом отношении действительно продуктивная культурно-историческая психология должна рефлектировать то общество, в котором мы живем, которое развивается и в этом движении испытывает определенные проблемы и сложности, а способствовать разрешению этих проблем и могла бы эта психология (Олешкевич, 2011).

Это относится не только к психологии, национальные традиции и культуры мышления присутствуют и в других науках. Но особенно очевидным это является в контексте культурно-исторической психологии. Сказанное не отменяет существование глобальных пространств развития науки, где могут конкурировать не только различные школы, но даже различные понимания того, что, собственно, являет собой наука. Наконец, не нужно забывать, что наука – это часть культуры, в которой присутствует также и психотехническая культура.

Современность характеризуется серьезным ускорением исторического времени. Быстрые изменения технологий и связанного с ними образа жизни создают целый ряд проблем в организации психического развития целых поколений. Человек не успевает за современным прогрессом. Особенно это касается российского общества, где различного рода изменения происходили и происходят еще быстрее и резче, чем это было в западной Европе. Стремительность происходящего в том числе не оставляла времени для свободного и детального осмысления заимствованного зарубежного опыта. Если информационные технологии развивались на западе все-таки гораздо более размеренно и систематично, опирались на естественные тенденции развития западной культуры, то в России они наложились в целом на неприспособленную к этим технологиям культуру, что вызвало целый ряд социальных и психологических последствий. До сих пор это сказывается и в видимом разрыве поколений, в возникновении различных диссонансов в образе жизни человека, в освоении информационной культуры и включении в нее.

Конечно, на сегодняшний день все способны оценить основные достоинства информационного общества, способность информационных технологий облегчить жизнь, их возможности открыть более широкие пути коммуникации, получения услуг, сокращения расстояний и пр. Но сегодня осознается все глубже тот факт, что технологии меняют также и образ жизни, и самосознание человека, причем это может происходить в заранее непредсказуемых направлениях. Оказалось, что с одной стороны, информационное общество от многого освобождает, но оно формирует также и зависимого от технологий человека, зависимого от навязанного этими технологиями услуг, что оно может быть связано с формированием не человека-творца своей жизни, но человека-потребителя. Оказалось, что информационные технологии открывают широкий простор для манипуляций человеческим сознанием и т.д. В этом случае возникает вопрос о том, кто владеет этими технологиями? Кто их может развивать и в каких направлениях? Оказалось, что информационные технологии также связаны с определенной культурой и растут на определенных культурно-исторических основаниях, которые также важно изучать.

Культурно-историческая психология в этом отношении должна быть не только историчной, но и культурологичной. Она способна глубоко и тонко осуществлять понимание и рефлексию основания и особенностей развития российской культуры, анализировать ее диалоги, взаимосвязи с другими культурами, а также образование в ней транскультурных и глобализированных содержаний (Зинченко, Пружинин, Щедрина, 2010). В этом отношении она может заново осознать и изучить те инновации и модернизации, которые осуществлялись в образовании и медицине в России в последнее время. Инновации могли представлять собой как инокультурные процессы, так и быть орудием явной или неявной агрессии против традиционной российской культуры. В этой связи культурно-историческая психология может открывать новые пути заимствований и культурологически значимой переработки опыта, идущего от иных культур. И одна из важнейших задач культурно-исторической психологии состоит в культурологической и культурно-исторической рефлексии влияния информационных технологий на развитие российской культуры и ментальности в образовании, где важно четко различить практики и понятия информации, знания и понимания. Информационная культура ориентирована на генерирование, поиск и обработку именно информации и в ней поэтому затушевываются действительные функции знания и понимания, которые важно особо рефлектировать, проектировать их развитие и контроль.

Культурно-исторический анализ истории российского общества последних десятилетий дает возможность построить и картину его состояния, понять, что мы потеряли и что приобрели, и исторически осознать современное состояние культуры, психологию различных социальных групп, культурно-исторические причины сложившегося состояния (Андреева, 2002). На основе такой целостной культурно-исторической картины развития российского общества есть возможность более глубокого понимания и целого ряда проблем психического здоровья, развития патопсихологических явлений, кризисных явлений в семье, в социальных организациях и пр. Таким образом, обозначенное представление о предметности культурно-исторической психологии позволяет не только выстроить понимание психического развития системно и целостно, но и организовать соответствующие исследования, а также сформировать адекватные психологические практики, ориентированные на развитие культуры и самосознания людей.

Наше культурное состояние достаточно рельефно презентируется теми образцами культуры, которые представлены в СМИ. Уже один анализ этих материалов позволяет получить некоторое представление о кризисных точках в развитии культуры. Но ведь культурно-историческая психология на основе своих исследований может также и проектировать соответствующие образцы для идентификации и таким образом принимать активное участие в развитии российской культуры.

Библиографический список

1. Андреева Г.М. В поисках новой парадигмы: традиции и старты XXI в. // Социальная психология в современном мире / Под ред. Г.М. Андреевой, А.И. Донцова. М.: Аспект Пресс. 2002. С. 9–26.

2. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. 3. Выготский Л.С. Собрание сочинений: В 6 т. Т.

3. Проблемы развития психики. М.: Педагогика, 1983. 368 с.

4. Зинченко В.П., Пружинин Б.И., Щедрина Т.Г. Истоки культурно-исторической психологии: философско-гуманитарный контекст. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. 575 с.

5. Олешкевич В.И. Культурно-исторический анализ в западной «психотерапевтической» психологии и новые формы культурно-исторической психологии // Культурно-историческая психология. 2011. № 1. С. 99–107.

Applied cultural-historical psychology in modern societyBurlakova N.S., Oleshkevich V.I.,Scientific-Practical Children's Mental Health Centre n. a. G. Sukhareva of Moscow City Department of Healthcare; Lomonosov Moscow State University, Moscow

Abstract. The article focuses on historical, culturological and practical importance of cultural-historical psychology for analysis of modern society and shaping of new psychological practices. It demonstrates applied relevance that cultural-historical psychology has for organization of reproduction and development of culture, analysis of cultural dialogue and intergration of cultural experience belonging to a different culture. The authors examine cultural-historical psychology as a tool to analyze development of psychology and as a method to intergrate its different schools iwithin the culture.

Keywords: cultural-historical psychology, society, culture, dialogue, self-awareness, integration

Роль онлайн-игр в социальной адаптации при психических заболеваниях

Бойко О.M.,Научный центр психического здоровья, г. Москва

Аннотация. В статье описаны результаты исследования соотношения использования он-лайн игр и особенностей социальной адаптации у мужчин, страдающих психическими заболеваниями. Было обследовано 82 человека в возрасте от 16 до 31 года, госпитализированных с 2012 по 2015 годы в 4 отделение ФГБНУ НЦПЗ. Применялись калифорнийский опросник социальной сети и опросник к методике «рисунок социальной сети» (О.Ю. Казьмина, 1997), опросник COPE (Carver et al., 1989, адаптация Е.И. Рассказова, Т.О. Гордеева, Е.Н. Осин, 2013). Оценка характера использования онлайн-игр проводилась в ходе полуструктурированного интервью, разработанного для данного исследования. Обработка производилась в статпакете SPSS c использованием U-критерия Манна-Уитни. Выявлены значимые различия в структуре системы межличностных взаимодействий и в ее качестве как генератора социальной поддержки, а также используемых копинг-стратегиях. Полученные результаты демонстрируют, что использование онлайн-игр, в том числе у людей, страдающих психическими заболеваниями, можно расценивать как часть социализирующей активности, которая может существенно влиять на уровень доступной социальной поддержки.

Ключевые слова: социальная поддержка, интернет, онлайн-игры, коммуникативное использование онлайн-игр, психическая болезнь.

Новинки научно-технического прогресса не только облегчают бытовую сторону жизни человека и создают новые сферы занятости, но и вводят в обиход новые способы коммуникации людей между собой и совместного времяпрепровождения. Интернет больше двух десятилетий является частью повседневной жизни большого числа людей, расширив в том числе и профессиональные представления о «нормальных» видах общения и способах обмена социальной поддержкой (I.G. Sarason, B.R. Sarason, 2009). Онлайн-игры, участвовать в которых одновременно может много людей с разных концов света, в психологии больше принято рассматривать в негативном контексте, фокусируясь на таких сторонах, как формирование зависимости и снижение уровня социальной адаптации с нарастающим отчуждением от круга знакомств. Однако эти характеристики свойственны не только для онлайн-игр, но и для любого варианта неадаптивного использования интернет-продукции в целом: будь то бесцельный интернет-сёрфинг, безостановочное использование социальных сетей или что-то аналогичное, да и для практически любого достижения научно-технического прогресса, которое может быть использовано для времяпрепровождения (R.S. Tokunaga, 2014). В то время как еще в 2012 году S. Trepte, L. Reinecke, K. Juechems было продемонстрировано, что участие в онлайн-играх может позитивно отражаться на качестве социальной адаптации человека, если выполняются такие условия, как территориальная близость места проживания участников и наличие в игре коммуникации между ними (S. Trepte, L. Reinecke, K. Juechems, 2012).

Психическое заболевание, отрицательно сказываясь на общей активности человека и его способности поддерживать взаимоотношения с другими людьми, часто социально дезадаптирует страдающего им человека, вымывая из круга общения людей, с которыми человек не связан родственными связями, уменьшая число друзей, снижая общую близость в общении и сокращая взаимообмен социальной поддержкой (Казьмина, 1997). Онлайн-игры, как способ времяпрепровождения, предъявляют меньше требований к работоспособности и толерантности к неопределенности, при этом создавая ситуации, в которых заданы возможности для взаимодействия с другими людьми, создания общих смыслов, общей истории. В связи с этим, учитывая имеющиеся данные о положительном влиянии онлайн-игр на социализацию при условии соблюдения таких факторов, как наличие территориальной близости с другими игроками и поддержание общения с ними, возникает вопрос о связи использования онлайн-игр с качеством социализации у мужчин, страдающих психическими заболеваниями.