Мужчина, которого она полюбила. Реальная сказка

Варя продолжала рассматривать со спины двух мужчин в офицерской форме, которые о чем-то беседовали на берегу. Оба были высокие, но один худой, а другой широкоплечий. Худой сутулился, а широкоплечий держал осанку, как будто действительно всю жизнь носил форму. У сутулого волосы были темно-русые с пеплом, а у статного – светлые. Вдруг оба повернулись, реагируя на голос режиссера. И Варя поняла, что все это время внимательно изучала актера Ермакова-младшего и актера Петра Орлова. От удивления она открыла рот и выронила рук сценарий, но быстро опомнилась и начала гоняться за листами, подхваченными ветром. Со стороны догонялки выглядели весьма забавно.

Варя потянулась за последним листом, но его прижал большая мужская нога в черном армейском сапоге. Через секунду рядом с ногой появилась крупная мужская ладонь.

– Вы обранили, милая барышня? – спросил Орлов, подавая Варваре лист и улыбаясь, как улыбался бы друг старшего брата, глядя на забавную младшую сестру товарища.

– Я не барышня, – недовольно отрезала Иванова, убирая с лица шаль, которую ей в лицо «плюнул» ветер. – Спасибо.

– Петр, – без доли смущения представился Орлов.

В это время к ним как раз подоспел режиссер, и Вари появилась секунда, чтобы перевести дух и прийти в себя после забега. Разобравшись с шарфом, сценарием и приструнив волосы, она увидела, что передней стоят два популярных, уже названных актера, и режиссер Петров.

– Варвара, знакомься. Наши герои Петр Орлов и Егор Ермаков. А это, – показал Никита на Варю, – историк-консультант нашей картины. Ну, что, друзья, разобьем тарелочку? – на этом режиссер снова куда-то побежал, крича «Вася, где наша тарелка?».

– Пойдемте, Варвара, положим начало нашей большой работе, – Орлов сделал шаг в сторону, пропуская Варю вперед.

«Нарцисс» – подумала Варя.

– Что значит бить тарелку? – спросила она вслух.

– Перед началом съемок принято разбивать тарелку с названием картины. Осколки раздают членам группы на память.

– Своеобразная интерпретация русского суеверия, как отличительной черты нашего менталитета. – саркастически заключил Егор. Варя впервые услышала голос Ермакова, который все время молчал.

– Правда, прежде чем разбить тарелку, – продолжал Орлов, – нам надо снять первый кадр. Это тоже традиция. А еще, когда весь материал будет отснят, надо собрать все осколки снова вместе. Если тарелочка соберется, то иметь фильму успех. А если не соберется…

– То будет нам всем п…ц, – снова встрял Ермаков.

Варя смутилась.

– Егор, – с наигранным возмущением сказал Орлов. – С нами дамы.

– Прошу прощения, – спокойно ответил Егор, смотря на Варю, у которой щеки стали красными то ли от ветра, то ли от стеснения. – Но здесь вы и не такие слова услышите.

После первого удачного дубля Петров громко долбанул белую тарелку, исписанную черным маркером, о штатив камеры. И множество незнакомых Варе людей кинулись в рассыпную собирать осколки. Немного опешившая Варвара отошла в сторону.

– Что же Вы, Варя, не берете не сувенир? Вы теперь тоже часть группы, – Орлов появился из неоткуда, протягивая Варе небольшой осколок тарелки. – Держите.

– Спасибо. – поблагодарила удивленная Варя.

Весь длинный съемочный день Орлов «вырастал» около Варвары, принося кофе, показывая киношную еду, рассказывая про «местные порядки». Иванова чувствовала себе неловко. И трудно сказать, что было первопричиной: Орлов-мужчина или Орлов-актер, т.е. компания невероятно красивого мужчины или компания «человека из телевизора». Но закончилось все тем, что поздно вечером, когда рабочий день и следовавшее за ним застолье были окончены, Никита сказал: «Петя, раз уж ты сегодня весь день опека нашего консультанта, то отвези девушку домой. Ты же на своей». «Только не это» – подумала Варя. Орлов, конечно же, согласился.

Теперь, рассматривая Петра за рулем купейной «Мазды», можно о нем и поговорить. Петр Орлов пришел в актерскую профессию, по общим меркам, поздно, когда ему было под 30-ть. Но на то он и Орлов, чтобы ломать стереотипы, не видя преград. До этого Орлов перепробовал разные «роли». В 17 лет поступил в мореходку. Бросил её и напросился на танкер. Через год сошел на берег, поступил на ин. яз. Переехал из родного города, переведясь на третий курс в престижный ВУЗ мегаполиса. Закончив с отличием университет, изучив три языка, уехал за границу работать моделью. Сделал карьеру, которой многие бы позавидовали. Посмотрел мир. Вернулся, получил актерское образование и тут же был принят в труппу драматического театра, а первую роль получил, еще учась в институте.

По отношению к Орлову люди делились на две половины: первую он раздражал, вторую – восхищал. Одни поверхностно считали его самовлюбленным красавчиком, другие – талантом с богатым внутренним миром.

Природа действительно наградила Петра Орлова великолепными внешними данными. Выразительные скулы, волевой подбородок, высокий рост, спортивная фигура, осанка. У него даже уши были идеальной формы, послушно прижатые к черепу. О таких мужчинах вздыхают миллионы девушек у экранов. Орлов, в силу позднего старта, пока не был так знаменит, как Ермаков. Хотя выглядел он его ровесником. Его фамилию знали заядлые театралы и преданные поклонницы. Но к моменту знакомства с Варварой Орлова уже начали узнавать на улице, а до первой славы было рукой подать. Не даром в «Побежденных» ему досталась главная мужская роль – князь Олег Дашков.

– Я музыку включу. Ты не против? А! И давай перейдем на ты. – сказал Орлов, протягивая руку к дисплею.

– Не против и давайте, т.е. давай, – робко ответила Варя.

Ей казалось, что Орлов уже выжал педаль газа в асфальт, проломив кузов. А он, как ни в чем не бывало, болтает тут о музыке. «Интересно, это он выпендривается или всегда так ездит» – размышляла Варя. Даже Марку, который безбожно гонял, относительно зная ПДД, до Орлова было далеко. Из колонок полилась украинская речь:

Стань мені самою,

Саме тою піснею.

Будую світ і розламую

Кожного разу після.

Лишись на першому,

На своєму місці.

Ця подорож вже завершена,

А швидкість ще двісті…

– Кто это? – заинтересовано спросила Варя.

– Это украинская группа. «Бумбокс» называется, – Орлов ткнул пальцем в плейлист на дисплее, где было написано «Дитина – Бумбокс». – Нравится?

– Неплохо, – впервые улыбнулась ему Варя.

Руту не шукай – твоя вона,

Не даруй речей, даруй сина,

Як тобі, не знаю,

Припасти до душі?..

Річ одну ти знати повинна:

Ні на що це зовсім не схоже,

Я немов маленька дитина,

Що без тебе жити не може.

– Барышня, наверно, слушает классику, – сказал Орлов о Варе в третьем лице, ожидая абсолютно конкретной реакции.

Варвара недовольно хмыкнула.

– Решил сделать контрольный выстрел, – усмехнулся Орлов. – А так я с первого раза понимаю. Хотя слово «барышня» абсолютно безобидное.

– Из твоих уст оно звучит как диагноз.

– Да ладно?

– Как будто я сбежавшая психичка или зверек какой-то неведомый.

«Боже, что я несу! – Подумала Варя, договорив последнюю фразу. – Я же его совсем не знаю. Что он об мне подумает? А, пусть думает, что хочет. Бесит». У Вари порозовели щеки. А с лица Орлова по-прежнему не сходила улыбка.

– Интересная, вы, Варвара Николавна.

– А я с Луны.

– Ну и характер.

Стоит ли говорить, что в данную минуту Варвара сама была в шоке от «своего характера». Она отвернула лицо в сторону, чтобы Орлов не видел её растерянности. На обочине мелькали огни фонарей, сливаясь в единую огненную полосу. «Так нельзя, – мучалась Варя. – Надо извиниться. Что я на него взъелась. Будет думать, что я какая-нибудь истеричка, пришибленная на всю голову».

– Прости, – сказала она.

– За что? – искренне удивился Орлов. – Вроде нормально же все. Так что ты слушаешь?

– Я Агутина люблю, – тихо сказала Варя.

– Неплохо.

– Да?

– А что тебя удивляет?

– Просто у нас, кажется, считается немодным слушать «русскую попсу».

– Ну, во-первых, Агутин – не совсем попса. Во-вторых, не каждую «русскую попсу» знают за рубежом. А его знают, можешь мне поверить, как class musicians from Russia. У него свой стиль. И потом, у меня вот, например, есть друг, музыкант, так он просто фанатеет от аранжировок Агутина.

«А ты танцуй, дурочка, танцуй» – звучал «Би-2», создавая шумовой фон их разговору. Варя отвлеклась и начала подпевать.

– Так значит, не только Агутин, – заметил Орлов.

«Щеки горят» – подумала Варя.

– Конечно, не только. У меня плейлист, как советская энциклопедия. Найдется все.

– Историк-меломан.

– До меломана мне далеко. Так, от настроения зависит.

– «В ней что-то чудотворное горит, и на глазах её края гранятся. Она одна со мною говорит, когда другие подойти боятся. Когда последний друг отвел глаза, она была со мной в моей могиле и пела словно первая гроза иль будто все цветы заговорили».

– Это ведь Ахматова? – спросила Варя, и в её голосе прозвучали нотки удивления.

– Да, Анна Андреевна.

Варя впервые увидела лицо Орлова без улыбки. Но это была крошечная доля секунды.

– Кофе хочешь? – спросил Орлов.

– Кофе?

– Скоро будет заправка со сносным кофе. Да? Нет? Не знаю?

– Хочу – выпалила Варя.

На пустой заправке скучала дама-кассир. «Ой, это вы!» – воскликнула она, подняв голову на Орлова, заказывающего кофе. «Это я. А это вы?» – шутливо ответил Орлов. Пока дама осыпала Орлова комплиментами, восхищаясь каким-то сериалом, Варя тихо стоял в сторонке, рассматривая витрину. О сериале она даже не слышала, не то что видела. Оторвалась от витрины Варвара только, когда услышала, что надо насчитаться за кофе. Попыталась дать Орлову денег. Попытка успехом не увенчалась.

– Тебе не надоедает такое внимание? – спросила Варя, садясь в машину.

– Его не так много, как ты думаешь. И, потом, это часть профессии. Знаешь, я не верю актерам, которые говорят, что не мечтают о популярности, славе. Зачем тогда все? Сиди тогда в каком-нибудь Задрыпинске, играй в областном ТЮЗе и радуйся жизни. Мы работаем ради зрителя. Не будет их – не будет наших зарплат, в конце-концов. Есть, конечно, особые кадры, которых хочется послать на… послать куда подальше. Знаешь, такие, которые подходят к тебе: «О, ты ж этот, чувак из телека. Давай сфотаемся». В остальном, это очень приятно. Кому неприятно, когда его хвалят? К тому же, вот кофе нам дополнительный в подарок дали.

– В подарок?! – недовольно спросила Варя.

– Шучу. Она не хотела брать деньги. Я бросил их в коробку на благотворительность. Слушай, как тебе живется такой?

– Какой такой?!

– Такой правильной.

– С переменным успехом, – отрезала Иванова.

– Кстати, запомни, пожалуйста, на будущее, что я способен угостить девушку кофе.

Варя второй раз увидела лицо Орлова без улыбки. «На будущее» резануло ей слух.

Варвара искренне удивилась, когда Орлов объявил «Конечная. Спасибо, что воспользовались услугами наших авиалиний». Удивилась, потому что все пошло против выдуманного её самой «плана». За два часа дороги из пустого Петр превратился в любопытного. Они всю дорогу о чем-то говорили. Вроде не о чем, но, вместе с тем, обо всем. Напоследок, опустив стекло, Орлов цитировал на прощание Злобина: «Спи, моя красавица, спи, моя царица. Не кричит, не мается – спит ночная птица. На покой отправится мыслей вереница. Спи, моя красавица, спи, моя царица».

Взлетев по лестнице, Иванова открыла дверь квартиры. Прокралась по темному дому, и поняла, что никого нет. Улыбнулась. В эту ночь она моментально заснула. Ей снились непонятные, но красивые сны.

На этом предисловие нашей истории заканчивается. Начинается жизнь. У каждого из героев она своя. Длинная или короткая. Как у каждого из нас, наполненная перипетиями, маленькими победами и большими потерями. Главный парадокс: каждый живет свою, но завися от других и задевая их на поворотах.

Часть 2

Глава 1

Иногда очнешься вечером. Подумаешь: «Как быстро прошел день». Только было утро, а вот ты уже в постели и надо спать. И бывает так жаль, что день на исходе. И засыпать жаль, потому что тогда точно все. А за ночь вот это что-то хрупкое и волшебное, рожденное в тебе этим днем, исчезнет. Ты, может, и проснешься в хорошем настроении, но все же уже в другом дне.

Орлов не мог заснуть, что бывало с ним крайне редко. Обычно он приезжал домой за полночь, и, падая в кровать, моментально выключался. Жадный до работы, он был заложником жесткого графика: репетиции в театре, съемки в кино и рекламе, иногда интервью и фотосессии для глянца. Это даже трудоголизмом назвать нельзя – образ жизни. Просыпаясь и засыпая, Орлов думал только о работе: «Сегодня спектакль получился. Вроде бы… Надо попробовать изменить начальную сцену второго акта… Позвонить Асе (агент Орлова) – уточнить время записи на радио…». Орлов не мог себе позволить даже завести домашнего питомца. Хотя очень скучал по коту Д’Артаньяну из детства. А Орлов редко по кому-нибудь или чему-нибудь настальгировал. Скорее никогда.

Пётр открывал и закрывал глаза. Поворачивался на правый бок – смотрел в балконное окно, через которое в комнату пробивался лунный и фонарный свет. Поворачивался на левый бок – упирался взглядом в стену с лунным отсветом. Ложился на спину – наблюдал танец бликов на потолке. При этом на его лице не было ни тени тревоги. Напротив. Внутреннее спокойствие сочеталось с жаждой действия. Экран телефона показывал «2:00», а он чувствовал в себе невероятный прилив энергии и жажду действия. Но играть на барабанах в два часа ночи, когда под тобой и над тобой соседи, было бы слишком даже для Орлова. Общение с милицией и громкие заголовки в Интернете, были бы обеспечены. Он сел в кровати, с грустью посмотрев на барабанную установку, стоящую в углу. В единственной комнате было всего два предмета: двуспальная кровать и барабанная установка. Гардеробной Орлову служил коридор, почти все пространство которого занимал шкаф-купе. Мужчина встал с кровати и пошел на кухню.

Кухня была такая маленькая, что хозяин квартиры мог, сидя за столом, легко открывать холодильник или ставить тарелку в раковину. Орлов достал из холодильника бутылку с негазированной водой и сделал пару больших глотков. Вернул 1,5-литровку воды на место. Пару секунд, выражаясь его сленгом, потупил в открытый холодильник, свет которого падал на обнаженный торс. Не обнаружив ничего интересного на почти пустых полках, закрыл его и сел на табурет, закинув ноги в светло-серых пижамных штанах из хлопка на подоконник, а головой и плечами прислоняясь к стене. На кухонном столе в хаотичном порядке были разбросаны листы распечатанной «Лебединой песни». Орлов посмотрел на бумаги, сбросил ноги с подоконника, нашарил под листами простой карандаш. Затем взял несколько листов, сложив их ровной стопкой, а остальные отодвинул в другую сторону. Стопку Орлов перевернул печатным текстом вниз, и стал писать на чистых оборотах.

«Как хочется верить. Господи, как хочется верить, что все не зря. Мчишься, мчишься. Суета-сует. А потом вдруг «Бац!». Что-то щелкает».

Мы не будем сейчас приводить полный текст записей молодого актера. Им еще предстоит появиться в нашем рассказе. Всему свое время. Скажем лишь только, что в эту ночь Орлов, сам того не зная, начал писать большой судьбоносный для него проект.

Глава 2

Однако, мы неоправданно забыли о Егоре, оставив его в такси с испепеленными сердцем и душой. Хотя, ему самому такой пафос вряд ли бы понравился. Мысль «Какой я дурак» сменялась в его голове другой «Почему?». Рефлексируя, сидя на балконе, за бутылкой виски и сигаретами при свете знаменитой лампы, он пытался найти ответы на бессмысленные вопросы, откатившись на полтора года назад, когда один раз уже переживал расставание с женой. Чем больше Егор пил, тем больше ему казалось, что он не хмелеет. А литровая бутылка 12-летнего «Glemorangie», тем временем, была уже пуста более чем на половину.

Он то ужасно злился на Аню, в голос оскорбляя её, то начинал молчаливо тосковать. А в результате исход был один: пустота. И когда утром, больной от похмелья, Ермаков открыл глаза, то не обнаружил ни в мыслях, ни в чувствах ничего. Человеческий организм так устроен, что в период большого стресса способен полностью блокироваться. «Дырку» внутри человека окружающие легко могут принять за самообладание. А он просто нырнул на глубину, с которой не хочет подниматься. Проблема, как привязанный к утопающему камень. Чтобы всплыть, его надо отвязать. Но утопающий чаще всего идет на дно в одиночестве. А для спасения необходимо желание.

Лучшее, что могло случится с Егором в такой момент, – работа. И тут, «Побежденные», были, как нельзя, кстати. При словах «Камера. Мотор.» в нем переключался невидимый тумблер: любая иная реальность, кроме съемочной площадки переставала существовать. Почти одновременно с экранизацией у Егора запускался еще один проект. И это не считая театра.

Худшее, что могло случится с Егором в день похмелья, – мама, которая безжалостно позвонила в восемь утра. И не по телефону, а в дверь. Поэтому торопящийся на работу сосед лицезрел следующую картину, когда Егор открыл входную дверь. На лестничной площадке стояла высокая стройная женщина средних лет в кремовом пальто чуть ниже колена, расклешенном к низу. Длинную тонкую шею обрамлял огромный лисий воротник. Тем же мехом были оторочены манжеты. Сапоги в тон пальто на высоком каблуке. Вместительная, но не бесформенная, сумка цвета бургунди, перчатки того же цвета. Её черные, как смола волосы, были уложены на затылке в объемную «ракушку». На лице легкий дневной макияж, но с глазами, выделенными smoky eyes. А смотрел на неё из прихожей молодой парень. Босой, в помятых футболке и джинсах с взъерошенными, сальными, от того потемневшими, волосами. Под глазами у Егора виднелись едва заметные серые круги.

– Здравствуй, сын – сказала Елена Анатольевна. – Пустишь?

Егор повернулся боком, приглашая маму войти. Сначала он замешкался, растерялся. Потом увидел, что мама стоит с пальто в руках посреди квартиры. Быстро реабилитировался: повесил пальто, нашел турку, поставил кофе. Елена Анатольевна признавала только сВаринный в турке кофе и только из маленькой кофейной чашки. Пока сын суетился, она забралась на высокий стул, стоящий у кухонного «острова», выполняющего роль стола. Такая мебель, как и лофт Ермакова в целом, абсолютно не сочетались с коричневой двойкой в рубчик аля Коко Шанель и жемчужным гарнитуром – не сочетались с его мамой. На соседний стул Елена Анатольевна положила сумку и перчатки.

– Как поживаешь, сын? – спросила Елена Анатольевна, проводя указательным пальцем по столу.

– Хорошо. Хорошо. – несколько раз повторил Ермаков.

– А что же ты тогда бабушке не звонишь уже семь дней?

– Семь дней? – пробормотал Егор себе под нос, помешивая в турке кофе.

– Да, семь дней. Я понимаю, у тебя много работы. Но ты же знаешь, что она волнуется, что она плохо справляется с мобильным. Хотя, не смотря на это она пыталась тебе дозвониться. Но ты не брал трубку. А я была на гастролях. Сегодня я рано утром прилетаю, а наша бабушка почти что при смерти. Ты можешь повернуться, когда я с тобой говорю?

Весь длинный монолог Елена Анатольевна произнесла в одной интонации, не повышая голоса. Так, как это умеет делать только она. «Как могли пролететь семь дней?» – думал в этот момент Егор. Только сейчас он понял, что неделю не был дома, ночуя у Ани. А его мобильный почти постоянно стоял на беззвучном или был выключен. Он повернулся к матери лицом, и сказал:

– Я виноват. Прости. Я сегодня же позвоню бабуле. Действительно замотался.

– С тобой вся в порядке? – Елена Анатольевна смягчила выражение лица.

– Все нормально, мама. – ответил Егор, наливая кофе в маленькую белую чашку на блюдце и не поднимая на маму глаз.

– Ты уверен? – не уступала она.

– Да. – твердо отрезал Егор.

– Как с работой?

– Готовлюсь к двум новым проектам.

– Фильм?

– Фильм и сериал. – Егор сел на стул напротив матери, и склонил голову на руку. «Какие неудобные стулья», – подумал он, не найдя к чему прислонить спину. На высоких табуретах вместо спинок были едва выступающие планки. А мама при этом сидела перед ним так, будто в подбородок и в затылок ей упираются, привязанные с двух сторон, линейки.

– Где была?

– Возила девочек на международный фестиваль в Париж.

– Как Париж?

– Как всегда прекрасен. Сын, и все же, возможно, тебе нужна моя помощь?

– Мама! – Егор поднял голос, но увидев, как мама тяжело сглотнула ком в горле, взял себя в руки. – Мама, все хорошо. – Он обошел стол, чтобы обнять маму за плечи. – Мамочка, я правда в порядке. Не волнуйся. И бабушке передай, чтобы не волновалась.

– Хорошо. – сдалась Елена Анатольевна, понимая, что ничего не добьется. – Может ты заедешь к нам на днях?

– А ты будешь дома? – ухмыляясь, спросил Егор.

– А ты позвони мне заранее или, лучше, приезжай ко мне, и вместе поедем домой.

– Оk. Созвонимся.

Удовлетворившись ответом, Елена Анатольевна взяла сумку и перчатки и легко поднялась с неудобного стула.

– Я не прощаюсь. – сказала она, целуя сына в щеку.

Егора обдало ароматом, знакомым с детства – духами L'Air du Temps от Nina Ricci. Когда за Еленой Анатольевной закрылась дверь, в коридоре осталась часть её. Как говорила Коко Шанель, духи оповещают о появлении женщины и продолжают напоминать о ней, когда она ушла.

В нашей истории есть две сногсшибательно красивые женщины, от которых захватывает дух. И за это стоит благодарить Алексея Егоровича Ермакова и его великолепный вкус при выборе жен. С одной из которых, читатель имел честь познакомится несколько минут назад.

Заслуженная артистка РФ, Заслуженный деятель искусств РФ, лауреат Государственной премии, профессор кафедры народно-сценического, бытового и современного танца, создатель и художественный руководитель девичьего ансамбля «Ивушка», режиссер-постановщик Елена Анатольевна Смирнитская прежде всего в нашей истории мама известного актера Егора Ермакова. Рассказ о том, как девочка из кубанской станицы стала одним из выдающихся хореографов огромной страны заслуживает отдельной большой истории. Мы же расскажем лишь короткое жизнеописание.

Лену Смирнитскую воспитывала мама. Отец, который был старше жены на 15 лет, рано умер от инфаркта. Лена почти его не помнила. Так они с мамой остались вдвоем в небольшом поселке. Выживать помогали хозяйство и благодарные мамины пациенты, угощающее единственного медика на всю округу то Вариньем, то картошкой. А еще Лидия Тарасовна хорошо шила, чем приучила дочь всегда носить только штучные вещи. Елена Анатольевна всегда, как это раньше говорили, обшивалась у портного. Даже когда «железный занавес» пал и страну заполонили иностранные бренды, она не изменила привычке.

Рано утром маленькая Лена выходила доить корову и кормить кур. В резиновых сапогах, выполняя домашние дела, она постоянно пританцовывала. Лидия Тарасовна отвела шестилетнюю дочь в кружок при местном ДК. Через несколько месяцев руководитель кружка сказала: «Лида, ей надо в специализированную школу. У неё талант». Так маленькая семья собрала вещи и уехала в Краснодар, где Лену приняли в школу-интернат народного искусства для одаренных детей. А Лидия Тарасовна устроилась в больницу. Дом они выменяли на однокомнатную квартиру. Мама будущей артистки пропадала на дежурствах и подрабатывала швеей. Благо, Лена жила в интернате. Платить матери за труды она могла одним – своими успехами. У каждой из них был свой тяжелый труд.

Кто пропадает вечерами в репетиционной? Лена. Кто зубрит учебники после отбоя? Лена. Кто сидит на диете, боясь испортить фигуру? Лена. Кавырялочка, дроби, упадания и припадания, «веревочка», флик-фляк, шпагат и одновременно совсем уж непонятные французские термины… Лена потела, сцепляла зубы от напряжения, усердия и боли, краснела и бледнела, но снова и снова шла в класс. Из интернета она выпускалась солисткой и лауреатом нескольких Всесоюзных фестивалей.

«Дочь, помни! С первого раза получается не все. Но труд и терпение могут победить все», – напутствовала мудрая мама Лену, провожая её поступать в сто лицу. Бойкую «казачку», которая посмела заявить комиссии «Как закончен набор? Вы еще меня не посмотрели», приняли с первого раза. И снова были бесконечные репетиции, исправление южного говора и чтение по ночам, теперь уже классической и современной литературы. Любовь к книгам занимала почетное второе место среди Леночкиных «страстей». А их всего-то было две. Но на пятом курсе появилась третья.

Был май. Теплый, даже жаркий. Стройная Лена в белом платье в мелкие бледно-голубые цветочки репетировала с однокурсницами прямо на бульваре. Они пританцовывали, хохотали, что-то бурно обсуждая. И вдруг Лена обернулась. «Поворачиваюсь назад, а на скамейке напротив, так немного по диагонали, сидит парень. Красивый такой. Высокий. Модный. Сидит, смотрит по сторонам, как-будто ждет кого-то. Для меня в эту минуту, даже секунду, наступила полная тишина. Вот я обернулась, и все исчезло, весь мир вокруг. Белый лист. Я пересекла аллею, подошла к нему и спросила: «Есть ручка?». Зачем ручка? Почему ручка? Вот первое, что взбрело в голову, то и спросила» – так рассказывала Смирнитская эту историю журналистам. Тогда она взяла ручку, и поскольку надо было как-то оправдать вопрос, попросила еще и листок бумаги. Бумаги у парня не нашлось, он дал ей спичечный коробок. На нем Лена написала дату и название ДК, где на днях был запланирован концерт их коллектива. Он пришел.