Грозный. Первый настоящий император Руси

– Слушаю, господин. Все будет как наказано! – тихо сказал Фуфай и с легким поклоном удалился.

Все разошлись обустраиваться и на ужин, а Сергуля с дедом пошли на противоположный конец острова. С высокого обрыва, куда только хватает глаз, видны были излучины и плесы реки, залитые водой луга, превратившиеся весной в целый архипелаг маленьких островков.

– Свияга! – протянул Сергуля. – Дед, а Свияга это от того, что вьется и свивается, как большая змейка?

– Может, и так. А может, от названия маленьких уточек, которые наверняка в этих местах гнезда себе строят. Уточки такие, они и у нас в Напрудной водятся, свияги.

– Дедуля! А куда дальше течет эта Свияга?

– Не куда, а откуда. Текут они с Волгой рядом, да с разных концов. А тут встречаются.

– Дедуля, ну ты не сердись! – Подросток заглянул деду в глаза. – Ты мне дорасскажи про мамку с бабулей. Ну посекли их крымцы, да? Обеих разом? А вот на могилках-то годики разные стоят. Значит, не разом? Ну, скажи уже один раз, и отстану!

– Скажу, скажу! Взрослый уже, раз спросил – и ответ сдюжишь. – Молога закурил. – Мамку твою, дочь мою Елену, крымцы не посекли. И меня, вишь, не тронули, хотя я с топором на них один вышел. Приглянулась Елена знатному крымцу, забрали ее. А потом отбили. Полк князя Горбатого осенью того же года под Тулой с крымцами сошелся, разбил их и полон наш забрал, по домам пустил. Елена вернулась в Напрудную с тобой уже, ну то есть ты в животе сидел. Тебя на свет родила, а саму Бог прибрал. Намучилась она. Вот потому и разница в годках на могилках-то.

Сергуля стоял как пораженный молнией.

– То есть, дедуля, ты скажи. Папка мой нехристь, что ли? Басурманин?

– Главное, сынок, ты у меня есть. Хороший, умненький, рукастый. Крещеный как положено. Чего еще надо? Ну пойдем еще посмотрим. Помнишь, царь Иван зимой той указал тут вот ставить обитель в честь Пресвятой Богородицы. Памятлив царь, сказывают, значит, обитель будет стоять. Каменная.

Всю ночь Сергуля не спал. Его душили обида и злость к захватчикам.

– Чего не спишь, братец! – спросил Сергулю шепотом монашек Федя. Они ночевали в одной землянке.

– Федь! А тебе не обидно, что наши полки князь поведет на врагов, а мы с тобой будем тут просиживать. Ты писарем, я подмастерьем. Не обидно, а?

– А чего ты можешь сделать-то? Мы же не воины.

– Ну, а чтобы воином стать, чего нужно, как думаешь? – не унимался Сергуля.

– Хорошо бы пику или саблю иметь. Лучше пику, наверно. А лучше и саблю, – прикидывал вслух Федор. – Да где взять-то?

– Завтра дед меня на кузню посылает, двух рабочих с собой, наверное, даст. Гвозди, петли, переметы железные понесем. Ты с нами давай. Я тебя кликну. Я пока с кузнецами буду говорить, ты тисни там пару копий, а если повезет, и саблю. Они же там оружие правят.

– Что ты, это же воровство!

– Так ты же не себе для наживы, врагов же бить! – уверенно сказал в голос Сергуля.

– Тише ты! – шепнул Федя. – Ладно, завтра зови. Пойдем на кузню, а там посмотрим.

Будущие воины легли спина к спине, укрылись большим куском мешковины и заснули.

Утро было пасмурным. Моросил дождик, и с воды тянуло влажно и тиновато. На Круглой горе шла разметка земли под сооружения Троице-Сергиевского подворья. Несколько рабочих с топорами и ломами корчевали пни и коряги. Место под Троицкую церковь было свободно, и тут Александр Иванович вовсю командовал двумя дюжими подмастерьями, которые наматывали на локти веревки, потом разматывали, ходили с гигантскими треугольниками и выкрикивали понятные только им и Мологе меры длины в локтях и вершках. По склонам холма десятки мужиков устанавливали жерди и брусья, по которым предполагалось потом закатывать наверх бревна, прибывающие плотами. Как поток муравьев по весенней черемухе шли по Свияге лодки разных размеров от Круглой горы к Медведкову и обратно. Чтобы не было мешанины на реке, ближе к середине установили бакен на якоре, и бакенщик на плоскодонке крутился около него, поддерживая огонь в масляной плошке с колпаком. Сергуля, проспавший как положено по такой погоде, крутился возле мастера.

– Дедуля! А давай я с рабочими в Медведково съезжу, а?

– Что ты там забыл? – не оборачиваясь и не отрываясь от работы, спросил Молога.

– А вот гвозди, скобы нам нужны. Я привез бы!

– Гвозди нам не нужны, на деревянных шпонках будем работать. Скобы пока тоже не нужны. Пока разметка идет, потом сваю забьем на пробу, чтобы землицу почувствовать. Не к спеху скобы.

– Ну а я пока там в кузне бы все обговорил на потом! – канючил Сергуля.

– Да не морочь ты мне голову! – обернулся наконец на внука Александр Иванович. – Вот моток веревки, бери. К этому колышку привяжи и мотай вон до того, где Костя стоит. Там привяжи и на угол отматывай, вот сюда. Ну, давай! Эй, Константин! На десницу поправь, натягивай ровно! – продолжил свое дело мастер и на уловки внука не купился. Сергуля понуро, приподняв острые плечи, под холодным дождиком поплелся в дальний угол будущей церкви, разматывая веревку.

– Ну че, не пустил тебя дед? – случился вдруг рядом монашек Федор.

– Не пустил, – буркнул Сергуля. – Не нужны нам гвозди, нужно вот ходить с веревкой по грязи.

– Я вот чего подумал! – Федя заговорщицки наклонился к уху Сергули. – В стрельцы нас не возьмут, точно. Там все на подбор, друг друга знают в строю. Да и кафтана под полковой цвет не подберем. А вот я намедни слышал, как княжеский Фуфай черемисскому князю Муркашу втолковывал, чтобы он проявил если не удаль, то верность. Чтобы согнал с окрестных деревень разный народец, без спросу и разбору. Всем им выдадут оружие, это верно знаю.

– В одном отряде с инородцами? Как-то страшно, признают за русских да прогонят! – Сергуля пожал плечами и сделал на лице маску недоверия.

– Кто там разбирать будет?! Шапку на глаза поглубже надвинь да не вылезай вперед. И вообще, кто первый хотел идти на казанских?

– Я хотел. Хочу. Когда идем-то?

– В ночь сегодня. Сбор на той стороне реки будет, это мне старец сказал. – Хочешь, отпрошу тебя у деда? – осмелел вдруг Федор.

Сергуля задумался.

– Нет, не надо. Не отпустит все равно. Уходить надо по-тихому.

Под вечер, когда мастера и подмастерья уж ополоснули свои миски и ложки после ужина, мастер Молога вместе с бригадиром Костей и двумя старыми плотниками прикидывал что-то у костра. Рассуждали, что срублена церковь «в чашу», хотя велено было по-другому. О длине трапезной, перевязке с восьмериком. Сергуля сказал деду, что, мол, идет к отцу Макарию помогать, что было чистой правдой. Монах вместе с двумя послушниками грузился в лодку со всем необходимым, чтобы через пару дней на противоположном берегу организовать обряд крещения. Туда же были с утра отправлены несколько плотников, чтобы срубили для этих нужд подобие охотничьей заимки и часовенку. Когда Сергуля прыгнул в лодку после погрузки, Макарий, конечно, поинтересовался, куда это он с ними на ночь глядя. Но Сергуля с готовностью схватился за весла, а Федор коротко пояснил, что, мол, отрок добровольно помогать вызвался. «Ну храни тебя Господь», – перекрестил Макарий Сергулю и улегся подремать на носу.

К ночи на поляне между двух отрогов холма собрались сотни две мужчин, разные по возрасту, росту, одежде. Было очевидно, что люди эти не держали в руках более кровопролитного оружия, чем туесок для сбора грибов и ножик для пускания сока у берез. Собравшуюся, гудящую нечленораздельно толпу кольцом окружили стрельцы с пищалями и бердышами. В свете костров были видны две конные фигуры: князек Муркаш и старший дружинник князя Серебряного Фуфай.

– Народ лесной и луговой! Слушай! – обратился к стоящим неровно Фуфай. – Не храбрости, но верности ждет от вас князь! Явите верность Московскому великому государю, и будете пожалованы милостями. Каждому шубу дарует царь, князя вашего Муркаша в Москве привечать будет. Покажите себя в бою с казанцами, и жизнь ваших детей под рукой Москвы будет спокойной и сытной. А вы награждены будете деньгами богато! У паромов получите оружие!

Муркаш кивал в такт короткой речи Фуфая, а по окончании сказал несколько слов по-своему, развернул коня и дал рукой знак всем следовать за ним. Сергуля и Федя, наблюдая за всем этим со стороны, поняли, что если и смешиваться с этим нестройным войском, то только сейчас. Пригнувшись, они пробежали вдоль кустов и там, где круг стрельцов был неплотен, быстро протолкались через двух-трех человек, оказавшись как бы не с самого края толпы. Через короткое время, по началу движения стрельцов, люди тронулись в путь. Им предстояло под бдительной охраной пройти с десяток верст, спуститься к тому месту, где в Волгу ронял свои хрустальные воды Гремячий ключ и на паромах-плотах переплыть на сторону Казани.

Уже светало, когда усталая молчаливая толпа добрела до места. Когда стрелецкие десятники прокричали: «Отдых!», все разошлись, а многие повалились на траву. Сергуля достал из-под душегрейки флягу, вынул пробку и начал набирать ключевую воду. Федор пил воду, зачерпывая из ручья двумя ладонями, а многие из лесных людей просто легли животами на волжский бережок и пили воду из реки, сплевывая попавший в рот песочек.

В течение дня на берег сгоняли еще и еще множество людей диковатого вида. Вечерело. Сергуля и Федор откровенно скучали, играли в ножички: кидали в землю небольшой ножик, стараясь воткнуть его в фигуру, нарисованную товарищем-противником. Ладно хоть нудный дождик перестал докучать. Вдруг раздался шум, в толпе почувствовалось шумное волнение. С криками «Расступись!» в середину поляны закатили четыре огромных котла, от которых исходил пар и запах каши на сале. Следом заехала телега, на которой валом лежали караваи не сегодняшнего черного хлеба. И если кашу бородатые мужики в белых рубахах раздавали в миски, выстраивая какое-то подобие очереди, то к хлебу толпа кинулась, уподобившись зверской стае. Через несколько мгновений толкотни и борьбы телега была пустой, а хлеб разобран и разорван на части. Надо ли упоминать, что привыкшие к степенным трапезам, один в среде плотников, другой – в монастыре, Сергуля и Федя остались без хлеба. С кашей было попроще. Собственные миски и ложки были у парней с собой и главное было аккуратно вылезти из толчеи, не вывалив полученную пищу. Мысли о том, что они находятся не совсем в таком войске, с которым они мечтали громить басурман, посетили мальчиков каждого в отдельности, и от этого противно заныло на душе. Но признаться друг другу в своих мыслях они стеснялись, поэтому ели свою кашу молча, присев подальше на подсохший пригорочек. Еще тоскливее сделалось, когда спустилась ночь. Парни вместе со всеми стояли на ногах, теснясь возле паромов, ожидая своей очереди. Перед самым заходом на плоты оружейники выдавали каждому орудие убийства. Копья кончились быстро, на первых рядах. Сергуле в руки сунули какое-то подобие мотыги на длинном древке с заостренным до блеска передним концом и тупым задом. Федор получил нечто подобное и смотрел на Сергулю круглыми глазами.

– Это что, молоток такой? Как этим воевать?

– Похоже на кирку, какой камни добывают, только тоньше и острее! – сказал Сергуля, пробуя острие оружия пальцем на остроту.

– Это клевец, казачки! – произнес сзади хриплый русский голос. Мальчишки обернулись. Перед ними стоял невысокий жилистый мужичок, из сорта таких, что в драке обычно оказываются сильнее, чем выглядят внешне. – Клевец штука дельная. Пробьет и кольчугу и броньку. Голову вместе со шлемом пробивает, аж с песней! – причмокнул мужик.

– А ты, что ли, пробовал? – осторожно спросил Федя. – Может, тебе туда, к стрельцам да копейщикам русским надо лучше, чем в этой ватаге быть?

– Эх, нельзя мне туда в войско, я ж беглый ушкуйник! Мне даже к татарам нельзя! Татары меня распознают – за ребро подвесят, русские – на колесе изломают.

– За что же? – изумился Федор.

– За то, что погулял в своей жизни и по тому, и по этому бережку, любезные казачки. И еще погуляю! – подбоченился левой рукой собеседник, правой поигрывая длинным, необычно загнутым вперед ножом.

В первых рядах, уже ступивших на левый берег Волги, слышалось оживление. Ночную тишь разрезали одиночные крики, видимо, пытающиеся ободрить разношерстное войско. Залаяли собаки, раздалась татарская брань. Сергуля из толпы мог видеть, что слева от них стояло два больших судна с мачтами и множеством свернутых парусов. Впереди он видел только спины и чувствовал запах немытых тел, сзади его подталкивали. Постепенно становилось просторнее, людская масса растеклась по берегу и вытолкнула Сергулю с Федей на передний край. Перед ними открылась татарская деревня, которую при луне можно было разглядеть в деталях. Рядами, чуть спрятавшись в своих садах за резными палисадниками, стояли бревенчатые избы и сараи, обитые горбылем. По широкому берегу были развешаны рыбацкие сети на подпорках. В небольшом заливе качались несколько длинных, человек на двенадцать, деревянных лодок с веслами. Два больших корабля стояли в лунной дорожке на якорях. Корабельный остов, как скелет древнего чудища, покоился на подставках поодаль.

Против приплывшей вооруженной толпы стояли вразнобой крестьяне и ремесленники, вероятно, хозяева этих мест. Их было не более сотни мужиков и совсем молоденьких ребятишек. Многие держали в руках вилы, топоры и багры. Движение вышедших на берег невольно замедлилось и совсем стало. Когда во дворе назревает большая драка, ей обычно предшествует перепалка, взаимная ругань, переходящая в блажь. То же происходило и теперь. Назревала драка, ничем не похожая на великие сражения старозаветных времен, о которых Сергуля читал и слушал в доме причта Трифоновской церкви. С казанской стороны усиливались выкрики, из толпы приплывших – ответы. Тюркская речь перемешалась с русским матом. В это время по правую руку выстроилась шеренга стрельцов, приготовивших пищали к бою. Две противостоящие массы людей сходились ближе, различимы были черты и выражения лиц и оскорбительные жесты. Сергуля, уже и не пытаясь унять бешеный ритм сердца, сжимал до белизны в пальцах свой клевец и лихорадочно думал, кто из этих, стоящих напротив, сойдется с ним через мгновение в драке. Почему-то взгляд останавливался на седом старике с длинной седой бородой, как на китайских картинках.

Вдруг один из казанских мальчишек со смехом запустил в толпу камень. Потом еще и еще. Круглых, подходящих для ладони камней на берегу было много, и казанцы начали закидывать ими строй незваных гостей. Сергуле угодило в плечо, боли почти не было. И вот один из увесистых голышей прилетел прямо в голову беглому ушкуйнику, стоящему позади ребят. Удар был похож на стук толстой палки по деревянной бочке.

– Ах ты ж..! – заорал ушкуйник, даже не прикасаясь к рассеченному лбу. Он оттолкнул стоящих по сторонам, выскочил из шеренги и с диким взглядом обернулся к своим. В лунном свете его фигура была страшной, в левой руке нож, в правой кистень на цепи. Торчащая клоками в стороны борода и кровь, стекающая по лицу, только дополняли мефистофельскую картину.

– Сарынь на кичку![1] – заорал он в сторону своих и, развернувшись, кинулся на самого по виду крепкого противника – молодого татарина с длинными вилами. Кривым ножом ушкуйник легко прижал вилы к земле, а кистенем привычным ударом разбил парню голову еще до того, как кто-то успел что-то понять.

– Сарынь на кичку! Сарынь на кичку!

Боевой клич ушкуйника был поддержан в разных концах толпы, и несколько таких же лихих молодцев стали пробиваться к противнику, подталкивая тех, кто медлил вступать в бой. Сергуля и Федя инстинктивно держались за своим старшим беглым соратником, который тараном прокладывал себе путь, жестоко круша казанцев одного за другим. Бой размешался на множество драк. Кого-то прижали вилами к стене сарая. Кто-то падал, закрывая руками разбитое лицо. Сергуля пытался уворачиваться от летящих довольно метко камней, но это получалось через раз, и страх в душе уже уступил место ярости. Желание врезать кому-то острой железкой владело не им одним, а стало всеобщим. Особенно, когда падающие камни сменились острыми стрелами. Со стороны старого кладбища, расположенного в дубовой рощице, летели острые оперенные жала, большинством своим втыкаясь в песок, но часто задевая и людей. Кому-то стрела проткнула горло, кому-то впилась в плечо.

– Щас от рощи пойдут! За подмогой послали, черти! Сначала лучники – потом рубка! – крикнул ушкуйник, не обращая внимания на воткнувшуюся в руку ниже локтя стрелу.

– Алга! Алга![2] – прозвучало справа, и в гущу дерущихся устремился поток всадников со стороны Казани. Все это было прекрасно видно наблюдающему за ходом резни князю Серебряному с крутой горы.

– Этак, княже, конец нашим бродягам пришел! – заметил громко также конный Фуфай.

– Конец этим сыроядцам и так один! А татары пусть повылазят да поувязнут. Фуфай, скачи к стрельцам! Чтоб наготове были, чтоб дружно там у меня! – скомандовал князь. Фуфай тронул коня и скрылся вниз по склону.

Между тем смешанной ватаге приходилось уже совсем худо. Почти не вооруженная толпа не могла противостоять конному отряду, мерцавшему в лунном свете чешуйками доспехов и кривыми саблями. Драка превратилась в массовую казнь. Всадники рубили направо и налево, лошади уже скользили по убитым и умирающим, оставшиеся жались к кромке воды и пытались бежать, настигаемые ударами если не сабель, то вил и заступов. Дошла очередь и до мальчишек. Молодой, чуть старше их возраста татарин с конским хвостом на кожаном шлеме развернул к ним своего коня и два раза провернул в руке окровавленный уже клинок. Обернувшись в поисках спасения, Федор увидел открытые ворота во двор крайнего к Волге дома.

– Туда! – крикнул монашек и дернул Сергулю за рукав. Мальчишки шмыгнули за скрипучие створки. Конный двинул за ними. Во дворе стояла изба с распахнутой настежь дверью, внутри отчетливо слышались шум и бабьи визги. Ребята бросились к сараю, вернее к лестнице, ведущей на сеновал. Инстинктивно у обоих мелькнула мысль, что всадник не будет бросать коня и за ними не полезет. Так и вышло. Переводя дух на прошлогоднем сене, мальчишки услышали шорох. В следующее мгновение чьи-то сильные руки вырвали у них из рук клевцы и швырнули в темный угол. В просвете было различимо лицо старика с седой бородой, которого Сергуля приметил еще в строю. Глаза старца были сужены, а лицо искажено дикой злобой. Взяв в сухие руки отточенный заступ с широким лезвием и бормоча непонятные ругательства, он явно примерялся – как ему забить двух русских на сеновале, высота которого не позволяла размахнуться сверху вниз. Как Сергуля вспомнил о заткнутом за пояс под душегрейкой дедовом маленьком топорике – об этом он будет пытаться вспомнить потом. Но сейчас он нащупал единственное свое верное оружие. Не выдержав напряжения, Федя кинулся к просвету наружу, к лестнице. Старик пытался ударить мальчика по спине, но монашек упал и пополз к спасению. Удар пришелся по ногам. Одновременно Сергуля, вложив все силы в свой топорик, ударил старика по голове. Зажав рану, тот еще пытался орудовать заступом, но Сергуля молотил топориком уже куда попало в темноту, мало соображая и чувствуя что-то, пока не понял, что старик выронил орудие и больше не сопротивляется, а только закрывается от ударов, стоя на коленях.

Тогда уже Сергуля обернулся на Федю, который сидел на порожке проема сеновала и улыбался.

– Сергуля, ты помоги-ка мне ногу закинуть, не получается у меня!

Сергуля засунул топорик за пояс, дотронулся до ноги, нелепо вывернутой носком вверх, и понял, что она болтается в окровавленной штанине, как посторонний кусок мяса.

– Ты чего не кричишь! Не больно? – спросил нервно Сергуля, пытаясь тащить Федю, но тот обмяк, как мешок с известью, – самая тяжелая ноша в понимании подмастерья. Сергуля сделал усилие, выволок покалеченного на лестницу и скатился по ней вместе с ним вниз, не обращая внимание на ушибы.

– А, казачки! – услышал Сергуля знакомый голос. Это беглый ушкуйник стоял возле убитого всадника, который загнал мальчишек в этот мрачный двор. Двое таких же шустрых мужичков стаскивали мягкие сапоги с недавно еще живого, а теперь распластанного с перерезанным горлом казанца.

– Нефед! Давай делить че взяли! – вяло предложил один из них.

– Что я с шей, с ушей да с пальцев посрывал, то мое! – похлопал ушкуйник себя по мешочку, висящему на поясе, и начал прилаживаться к стремени коня. – Есть желание порыться в чуланах и сундуках – ступайте в дом. Там бояться некого, никто уж не шевелится! – засмеялся ушкуйник и шагом тронул лошадь из двора.

Тащить Федю, потерявшего уже сознание, было невыносимо тяжело. Сергуля смог привалить его к забору и сел рядом почти без сил, вытащил из фляги пробку и сделал несколько жадных глотков. Вдруг раздался неровный залп, как будто раскат дальнего грома, потом второй – сильнее, громче. Берег, наполненный ржанием коней, криками и стонами, заволакивало облаком белесого дыма. Сидящий спиной к забору Сергуля держал на коленях голову друга и безучастно наблюдал, как мощно, до содрогания земли, врезалась в рассредоточенных по берегу казанцев сверкающая бахтерцами и зерцалами конница князя Серебряного. Ему даже показалось, что мимо пронеслась фигура самого князя на идущей быстрой рысью серой лошади. Он отчетливо видел, как рослый казанец какое-то время умело отбивался двумя саблями от наседавших на него стрельцов, а потом рухнул, подкошенный выстрелом огненного боя. Шеренга пеших стрельцов, через одного с факелами, быстро прошла вдоль берега к устью Казанки, старательно запаливая все стоящие вдоль лодки. Зарево пожара отразилось в редких облаках и окрасило холмы противоположного берега. Помалу занимались огнем стоящие на якоре парусники. Где-то еще слышались ругань и железный стук отдаленных стычек, но скоро и это стихло. Слышался только треск большого пожара. Подтянулось несколько подвод. Слезшие с них мужики с пиками или баграми, их было не больше дюжины, ходили по берегу, осматривая лежащих. Иногда втыкали пики в шевелящиеся или хрипящие обрубки – добивали, чтобы не мучились. Некоторых за руки, за ноги грузили на подводы.

– Живые, что ли? – показал один из мужиков на Сергулю и лежащего пластом Федю.

– Да вроде как! Чего молчите-то? – откликнулся другой мужик, уставившись на мальчишек. – Идти могем?

Сергуля кивнул и стал подниматься и поднимать Федю.

– Не замай, иди уже сам, – сказал Сергуле один из мужиков, сгреб Федю в охапку и потащил, быстро семеня, до телеги.

Обратный путь был скучен и тосклив. Сергуле невыносимо хотелось на Круглую гору, а лучше домой, в Напрудное. Навалилась тоска по деду, стало стыдно за свою блажь, которая таким вот неожиданным образом обратилась в явь. Только с середины Волги стал обозрим масштаб большого пожара. Горела почти вся Бишбалта – казанский рабочий приселок, где жили рыбаки, кормчие, мастера по строительству и починке лодок – в общем, семьи, кормившиеся большой рекой, называемой казанцами Итилью.

– Мы тут с дружиной князя Серебряного прошлись, чтобы не было на чем плавать казанцам, чтоб не мешали большой стройке! – пояснил Сергуле сидевший рядом стрелец с разорванным рукавом кафтана. Он, оказывается, уже некоторое время что-то рассказывал Сергуле, но мальчику было не до того.

Федю, метавшегося в горячке, сгрузили с подводы у избы отца Макария.

– Боже милостивый, Федор! Так кто ж тебя? Изверги! – услышал за спиной причитания монаха Сергуля, спускавшийся к реке. К лодке, на которой приплыли они сюда почти два дня уже назад, так и стоявшей, привязанной к наклоненной к воде толстенной иве. Сергуля опустил в воду руки, немного поболтал ими, потом с удовольствием умылся. Отвязал лодку, толкнул ее в воду и одновременно, широко шагнув, забрался внутрь. Поднял с днища весла, вставил в уключины и повернул к Круглой горе.

– Это сколько же ты там у отца Макария дел-то переделал? Ну, с добрым утром, внучек! – приветствовал Сергулю дед. – Ты чего такой битый, с мальчишками подрался?

– Да, повздорили, – кивнул Сергуля.

– Ну не беда, заживет! Да и помиритесь! Пошли к мысу!

Стрижок тоже был рад возвращению хозяина и, подпрыгивая, сопровождал деда и внука до самого обрыва.

– Красота! Ты посмотри, какая красота! – Сухой обычно на эмоции Молога даже раскинул руки, как будто хотел обнять открывающуюся перед ним картину. С Волги в лучах утреннего солнца к Свияге заходили десятки парусных судов и плоты, плоты до самого горизонта.

– Дьяк Выродков целый город по реке сплавляет, молодец! – восхищенно с глубоким вздохом сказал Александр Иванович. – Ты, Сергуля, быстро в кухню, каши тебе дадут, сбитня там, хлеба утрешнего. Мастеровые уж отобедали. И на стройку, работы невпроворот, а ты все прохлаждаешься!

– Ааа, мастера уже новое место для стройки выглядывают?! Хотят успеть, пока не заняли! – подошел сзади Василий с явным настроем шутить и веселиться. – Куда засмотрелись? А, корабли, плоты. Что ваши корабли? Гляньте, как из-за горы дым стелется, это под Казанью князь Серебряный с дружиной погулял. Вам что, стучи себе по бревну. А мы вот, чтобы казанцы напасть не смогли да подгадить такому зодчеству, посад у них да все струги пожгли. Теперь не сунутся, даже если бы хотели. Не-е, умен да крут наш князь Петр.