Грозный. Первый настоящий император Руси

– Садись, князь. Усомниться в твоей верности и отваге может лишь безумный. Говори ты, Рашид-бек! Всех ли благочестивых наших людей мы потеряли на Москве?

– Милостивый сеид, отражение Аллаха на земле! – Рашид вскочил и закланялся быстро и часто. – Из потерянных лишь дервиш Сахиб показал себя верным воином ислама и умер достойно! Но на Москве есть еще люди ханства, и цепь вестей не прервется. Царь Иван повелел следующее. Весь срубленный под Угличем город сплавлять по Идели вниз. Все уже разобрано, помечено и уложено в плоты. И еще… Главной ладьей плывет новый наместник, назначенный царем Иваном на Казань.

– Вот как? – Кул-Шариф приподнял бровь с удивлением. – Кто же из русских осмелился принять на себя начало над великим Казанским ханством?

– Нет, не русский. Татарин. Шах-Али, хан касимовский!

– Аллах услышал мои молитвы! – Сеид воздел руки вверх.

– Верно ли я понял тебя, великий? – развел руками Чапкын Отучев. – Ты благословишь этого жирного шакала на ханство? Помнишь ли ты его прошлое царствование?

– Помню, помню, уважаемый бек! – отвечал Кул-Шариф со спокойной улыбкой. – И мыслю не на одно лето, а на столетия!

– Прости великодушно воина, великий сеид! – поклонился Епанча. – Нет ли у тебя сомнений в нашей силе? Мы не пустили неверных в крепость два года назад, не пустим и теперь. Терпеть русского наместника люди казанские смогут. Стиснут зубы и стерпят. Но чтобы манкурт Шигалей… бунт будет, арские не стерпят точно! Прости, но это так!

– Ты сказал то, о чем я думал годы, достойный Епанча! Ты настоящий сын татарского народа, верный, с горячим сердцем. Люди устали от войны, люди бедны. Многие беки лишились дохода от торговли не только на Идели, но и на Каме. Пустить русского наместника придется все равно, чтобы дать отдых, пополнить амбары и табуны. Если бы пришел русский лис Адаш или Микулин – они сели бы в городе тихо, смотрели бы по сторонам и выжидали. Посылали бы грамоты-доклады Ивану. Кто-то из людей смирится, будет рад худому миру. Но Шах-Али – дело совсем другое! Он мечтает, во сне видит власть над Казанью. Он помнит, как его, как шелудивого пса, выкинул с престола Сафа-Гирей, благословенна память о нем! Он ничтожен, поэтому захочет мстить и доказывать величие свое. Этого народ не стерпит, народ его снесет вместе с русской властью. Когда ставленник Москвы будет врагом, то врагом будет и Москва, на курултае призовут на ханство крымцев или ногайцев. Придут тысячи воинов и вышвырнут Москву обратно, в дремучие леса на Оку. Где ей и положено сидеть.

– Ты велик, сеид Кул-Шариф! Велик не только благочестием и близостью к Всевышнему, но и умом непревзойденным! – с поклоном воскликнул мурза Камай. – Совет дивана примет верное решение, Шигалея примут ханом над собой, верно, бек Отучев?

– Не только наместника требует принять Москва, но и отпустить всех своих рабов, взятых по городам и весям русским! – строго проговорил Отучев.

– Отдать рабов?! – воскликнул с наигранным удивлением Камай. – Но кто работать будет? Как без них строить? Как пахать? Кто будет делать грязную работу за скотом?

– Отдать рабов… – в задумчивости протянул Кул-Шариф и повернулся к окну. Тень с очертаниями его благородного профиля с персидской бородкой легла на мраморный пол. – Работать некому будет… это еще ухудшит положение беков и ускорит бунт. Главное, чтобы все понимали, что плохо стало, когда Шах-Али пришел править. Да, через семь дней после воцарения Шах-Али, когда до каждой стороны ханства доскачет вестник о том – отпустить всех русских рабов. Всех!

После совета у Кул-Шарифа бывший посол Рашид-бек и мурза Камай пересекли двор мечети, обогнули садик медресе, где под сенью огромных лип вокруг каменного стола сидели и писали что-то два десятка мальчиков в тюбетейках, кивками ответили на приветствие знакомого имама в чалме и через арку ворот вышли из крепости. По широким каменным ступеням они спустились с холма к рыночной площади Ташаяк. После аристократичной прохлады Соборной мечети базар выглядел слишком суетно, ярко и многоцветно. В аркадах каменных торговых рядов располагались бухты разноцветных тканей и развалы с орудиями и оружием. На растяжках были развешаны кожи. Сама площадь была занята деревянными лотками с навесами, под которыми торговцы прятались от палящего солнца. Тут были разложены восточные украшения, сладости вперемежку с разноцветной ближневосточной посудой. Далее шли ряды с пряностями, ударял в голову запах жарящегося тут же мяса. Поодаль выстроились возы с сеном и скучающими рядом деревенскими мужиками. Дополняли картину снующие хаотично русые мальчишки с кренделями, баранками, пирожками на прикрепленных к поясу коробах и продавцы кулонов-шамаили, сидящие у входа в небольшую деревянную мечеть. Несколько раз обернувшись, Рашид и Камай преодолели рыночную толчею Ташаяка и вышли к Тайницкой башне.

Перейдя ров по качающемуся цепному мостику, они вновь вошли в крепость через широкий портал под нависающей над головами осадной решеткой. Дюжина бойцов городской охраны сидели прямо на мостовой, рядом со своими, составленными пирамидкой, копьями, кидали в круг какие-то костяные шары и время от времени всплескивали мужским хохотом, не обращая внимания на отдельных прохожих.

– Нам не стоит идти прямо по улице, иначе не было смысла делать крюк! – сказал мурза Камай. – Можно пройти через Нур-Али, оттуда есть вход в ханский двор!

Мрачная громада мечети Нур-Али, выложенная из грубо обработанного камня, с узкими крепостными окнами, стояла слева от Тайницкой башни как свидетель аскетичного боевого прошлого.

– Ты думаешь, там не найдется людей сеида? – усмехнулся Рашид-бек. – Нет, нам нужно как можно меньше глаз. Когда-то мне довелось сопровождать Сафа-Гирея по другому пути. Алла бирса, он сохранился.

Рашид вернулся к Тайнинской башне, раздвинул кусты колючего боярышника и заглянул за выступающий пилон. Потом сделал знак Камаю и зашел за выступ. Низкая дверь после нескольких толчков поддалась настолько, чтобы можно было просунуть руку в щель и сдвинуть засов, после чего оба начали спускаться в узкий проход. К удивлению Камая в подземном коридоре не было кромешной тьмы. Через щели в своде внутрь проливалось ровно столько света, чтобы не споткнуться. «А ведь, идя по улице, и не скажешь, что под тобой кто-то ходит», – подумал Камай, но вслух ничего не сказал.

Скоро подземный ход вильнул вправо, и путники, нагнувшись, чтобы не удариться головой, вошли в просторное помещение с факелами, расставленными по углам. Основную часть этого зала занимал бассейн с водой, в который вливался узкий, но непрерывный поток воды, стекающий с каменной стены. Возле бассейна стояли вооруженные стражи, следившие за работой чудного механизма: вокруг деревянного колеса на скрипучей оси двигалась кожаная лента, к которой на коротких цепях были прикреплены ведра. Окунувшись, наполненные до краев, они поднимались и исчезали в темноте, а пустыми уже возвращались обратно.

– Это тот самый источник, который питает чистейшей водой ханский дворец, бани, кухни военного гарнизона и многое другое! – пояснил с улыбкой Рашид изумленному Камаю. – А ты, мурза, думал, воду в крепость только из Казанки носят?

Подземное пространство оказалось анфиладой примыкающих друг к другу залов. Следующим на пути оказалась комната, по длинным сторонам которой располагались арки с деревянными дверями, некоторые были открыты, тут что-то грузили рабочие под присмотром приказчика. В данном случае пояснений не потребовалось. Было очевидно, что за дверями находились ледники для хранения рыбы, мяса и еще каких-либо припасов.

Следующий зал был меньше предыдущих и имел два проема по бокам. Проход направо, за которым начиналась лестница вниз, был перегорожен опускной решеткой. Проход налево, на винтовую лестницу, ведущую вверх, был открыт. Преодолев несколько десятков ступеней, Рашид и Камай оказались на первом этаже ханского дворца. Проходящих мимо служащих нимало не удивили двое мужчин в дорогой одежде и при оружии, которые без всякого приглашения оказались в резиденции властелинов Казанского края. Только у дверей, ведущих во внутренний двор, навстречу пришедшим устремился пожилой слуга-секретарь.

– Прошу досточтимых беков сообщить имена, титулы и причину, по которой они нарушают покой великого хана!

– Ты что, старый Хафиз, ослеп на старости? – Тут уже вышел вперед мурза Камай. – Не узнаешь правителей ханства?!

– Аллах мне дал единого правителя ханства – хана Утямыша! Других не знаю.

– За незнание пойдешь на скотобойню убирать кишки! Не место тебе во дворце! – кипятился Камай. Рашид же, напротив, не хотел лишнего шума.

– Мурза Камай очень устал от важных дел. Я, посол Казани на Москве, Рашид-бек, пришел вместе с ним доложить великому хану о важных делах. Передай ему нижайшую просьбу принять нас и выслушать!

– Ожидайте здесь! – указал Хафиз и с достоинством удалился, прикрыв за собой украшенную великолепной резьбой дверь.

– Срывать свою злость на прислуге – признак неуверенности, мурза! Ты нервничаешь? – спросил Рашид.

– Я в бешенстве, если мне указывают, что делать, когда я знаю сам!

Наконец обе резные двери отворились, и слуга Хафиз провозгласил: «Великий казанский хан Утямыш и его мать, царица Сююмбике, просят войти!»

Внутренний дворик ханского дворца наполовину был залит полуденным солнечным светом. Воздух был наполнен ароматом теплой хвои и цветов. На искусно устроенных клумбах краснели тюльпаны. Под карликовой сосной бусинами порванного ожерелья раскинулись цветущие ландыши. Райскую картину своим журчанием дополнял небольшой фонтан из светло-серого мрамора с желтоватыми прожилками.

В теневой стороне дворика за несоразмерно большим столом сидел мальчик в желтом китайском халате и белой тюбетейке. Рядом у стола стояли две няни.

– Ханум Сююмбике! Великий хан не хочет доедать ни кашу, ни лапшу! Скажите хану, что у него не будет так никаких сил! – проканючила одна из нянек. Сююмбике подсела рядом с Утямышем.

– Улым! А ты знаешь, что стол стоит на крылышках ангелов? – нежно спросила красивая черноглазая женщина.

– Как это? – округлил глаза Утямыш и полез под скатерть.

– Да, да. Ты их не видишь, но ангелочки держат стол на своих крылышках! И когда ты плохо кушаешь, стол давит им на крылышки. Им больно, и они плачут. Вот сейчас – я слышу – они точно плачут.

– А вот так им полегче? – спросил мальчик, доставая из лапши ложкой кусок курицы и отправляя в рот.

– Конечно, улым. Когда все съешь, им будет легче.

– А тогда пусть Гульнара быстро уберет со стола кувшин и тарелки, и они не будут плакать!

– Вот когда в твоей тарелке не останется ни одной лапшинки, тогда Гульнара все и уберет. И всем будет легче!

– Позволь пожелать тебе добра и света, Сююмбике. Здоровья великому хану Утямышу! – нарушил наконец эту идиллию Рашид. – Прости, что нарушаем ваш покой!

– Мы пришли решить дела! – пробурчал Камай. – Убери ребенка и прислугу!

– По твоей грубости, Камай, вижу, что дела сложны! – напряглась Сююмбике. – Хан Утямыш останется здесь с его людьми, а мы можем пройти в Ковровый зал.

Обезоруживающая нежная улыбка Сююмбике озарила красотой и без того солнечный дворик. Царица грациозно встала из-за стола и прошла в соседнюю комнату. Камай вошел за ней и закрыл дверь.

– А мы пока поиграем с ханом Утямышем, да? – сказал Рашид и стал плескать водой из фонтана. – Вот пчелка села на цветок, а мы ее раз – улетела пчелка. Иди, попробуй так же! Давай вместе!

– Давай! – Утямыш подошел к фонтану и сначала осторожно, потом веселее стал брызгать тоже.

– Сююмбике, ты хочешь, чтобы Утямыш стал настоящим ханом? – спросил отрывисто Камай.

– К чему это? Он и так хан, совсем настоящий! Возрастом скоро окрепнет!

– Ты думаешь, что Шигалей оставит твоего сына на троне?

– При чем здесь этот несчастный изгнанник?

– Этот изгнанник скоро станет казанским ханом и твоим хозяином! Ты и Утямыш будете не царствовать, а выполнять его прихоти. Ты думаешь, он забыл, как твой муж вышвырнул его и подлых касимовцев из Казани?

– Может ли это быть? Нет, не верю! Сеид не будет читать благословенный намаз.

– Кул-Шариф только что согласился впустить Шигалея в Казань и благословить на ханство! – Камай подошел к женщине так близко, что ей пришлось отпрянуть назад. – Этот манкурт может разорить Казань и ее земли, растратить казну и обесчестить людей! Но этого может и не быть, Сююмбике!

– Я превратилась в слух. Ведь ты пришел решить дело? Говори. – Сююмбике отодвигалась все дальше от неприятного ей мужчины. Не то чтобы от мурзы Камая исходил какой-то непотребный запах или он был неопрятен: просто это был чужой запах, неприятные жесты, отталкивающая мимика. Тем не менее он придвигал свое покрасневшее лицо все ближе к Сююмбике, и это тоже ей было противно.

– Есть выход! Стань моей женой!

– В своем ли ты уме, досточтимый Камай?.. – Сююмбике пыталась владеть собой, но улыбка становилась немного натужной. Камай крепко взял ее за руки и притянул к себе.

– Если мы объединим наши силы, мы не пустим никакого Шигалея в город, даже если и сеид будет не против этого жирного борова. Меня уважает знать, я из славного рода Усейнов. Тебя и сына твоего любит народ. Да и отец твой не даст вас в обиду, у хана Юсуфа, говорят, всегда наготове до двадцати тысяч отборных всадников, да?

– Тебе нужна я в жены или мой отец с войском?! – Сююмбике вырвала руки, но бороться хрупкой женщине с крепким зрелым мужчиной было трудно. Камай схватил ее за талию и фактически прижал в угол.

– Мне нужна власть, мне нужно место в первом ряду Совета дивана. И ты… ты нужна… хотел бы я видеть мужчину, у кого не прерывается дыхание от твоей прелести! – Камай уже навалился на Сююмбике, похотливо вдыхая ее запах. Женщина умудрилась вырваться и кинулась к двери. Дверь оказалась заперта или привалена чем-то снаружи – толчки и удары не привели ни к чему.

– Один из славного рода Усейнов точно оказался мерзавцем! – выпалила она, обернувшись.

– Ты думаешь, Рашид-бек зря остался снаружи? Наивная женщина. Два раза побывала замужем и ничему не научилась… сейчас я научу тебя… – Камай сбросил на ковер пояс с саблей и, слащаво усмехаясь, приближался к Сююмбике. – Наивная женщина, оставила ребенка неизвестно с кем! Тебе нужно быть ласковой со мной, тогда с маленьким ханом все будет хорошо, может быть… – Камай схватил царицу за шею и за шелковый пояс, пытаясь повалить, она изо всех сил отбивалась, царапая нападающего куда попало.

– Улым! Улым, беги! – крикнула она в сторону двери. Когда Камай все-таки повалил женщину на пол и навалился сверху, одновременно с треском рвущейся ткани распахнулась дверь в комнату. На пороге стоял стройный князь Епанча, явно не готовый к такой сцене.

– А, ты!.. – прорычал мурза Камай с досадой и с неожиданной быстротой выхватил свою саблю из ножен. – Нннаа!.. – замахнулся мурза на удар, способный разрубить от плеча до пояса. Но Епанча привычным животным прыжком оказался прямо перед Камаем и нанес ему резкий короткий тычок левой рукой в грудь, и в ту же секунду сокрушительный удар в зубы. Обмякший Камай выронил саблю, свалился на колени и начал безуспешно хватать воздух разбитыми в кровь губами. Сююмбике, освободившись от омерзительной тяжести, рванулась из комнаты с возгласом: «Утямыш! Сынок!».

– Не волнуйся, царица! – поклонился стоящий посреди двора седой слуга Хафиз. – Хан Утямыш уже на своей половине, с наставником. А тот бек, который пришел с… другим беком, он ушел.

Во внутренний дворик вбежали десяток бойцов дворцовой охраны с полуобнаженными саблями у поясов. Епанча тем временем помог Камаю подняться, сунул ему в негнущиеся руки пояс с саблей и, поддерживая, вывел во дворик.

– Помогите уважаемому человеку найти выход на улицу! – скомандовал он охранникам. Сююмбике подтверждающе кивнула, и Камай в сопровождении вооруженных людей, сгорбившись, удалился.

– Как ты узнал, что мне нужна помощь? – спросила тихо Сююмбике, осматривая порванный рукав своего платья, когда они остались во дворике одни. – Ведь мы почти незнакомы. Ах, да! Скачки! На сабантуе я тебя видела!

– Царице Сююмбике незачем знать всех скромных князей ее обширной земли, это мы почитаем и любим нашу царицу и ее царственного сына! – с легким поклоном, приложив руку к сердцу, ответил Епанча. – Все просто. Я задержался на совете в мечети у Кул-Шарифа, а когда вышел на улицу, как раз напротив главного входа в твой дворец, увидел, как твой слуга машет руками и что-то втолковывает охране. Я просто оказался немного быстрее их.

– Значит, это Хафиз позвал на помощь? Но откуда он знал..?

– Хороший слуга знает наперед все опасности, подстерегающие хозяина, ну… хозяйку! – засмеялся Епанча.

– Сотник дворцовой стражи сегодня же ответит мне за такую службу! – сдвинула черные брови Сююмбике.

– Не наказывай никого, царица! И не хмурься, ты так красива, когда улыбаешься!

– Тут разучишься улыбаться вовсе! – вздохнула Сююмбике и лучезарно улыбнулась.

– Нет, тебе, прекраснейшая, это не грозит! Как мне не грозит разучиться наживать себе врагов! Береги себя и сына, царица! – Епанча еще раз поклонился, повернулся и уверенно зашагал к выходу.

– Но… но зато ты знаешь, что у тебя сейчас появился друг! – крикнула вдогонку Сююмбике без уверенности, что лучший воин Казанского ханства ее услышал.

Приплыли

Сергуля стоял на носу второго струга, входившего в устье реки Свияги. Была середина мая, и на северных склонах Услонских холмов еще лежал снег, но ветер, смешанный с дымным запахом от пала травы, был уже приятным, даже ласковым. После долгих осенних и зимних месяцев, проведенных на строительстве бревенчатых сооружений под Угличем, почти вслед за ноздревато-серыми льдинами, по большой воде отправились вниз по Волге подмастерья и рабочие Александра Ивановича Мологи. За их судном шли бревенчатые плоты – будущие первые башни и церковь на Круглой горе. На первом струге, шедшем под прямым парусом, силуэтами выделялись статные фигуры князя Серебряного и его верного богатыря Фуфая. С ними, Сергуля точно знал, плывет монах Макарий из Троице-Сергиевой лавры, а с ним два молодых послушника – почти ровесники Сергули, Петя и Федя. На третьем струге, плывшем позади, в полный рост стоял мурза Аликей Нарыков, и весь корабль этот, включая гребцов, был заполнен вооруженными казанскими татарами, состоящими на службе в Москве.

Струги подходили к самому пологому месту Круглой горы, единственному пятачку, где можно было выйти на землю во время половодья.

– Хорошо, деда! – протянул Сергуля, не узнающий и, в то же время, узнающий свияжские места.

– Чего же хорошего? – отвечал Молога, нахмурив брови. – Мужиков на берегу мало! На горе кусты да перелески торчат, бугры не сровнены! Это ж мы не успеем к приходу больших плотов!

– А я не про то, дедуля! Вокруг-то хорошо! Вспомнить, как тут зимой давешней было – жуть же берет! А сейчас – тепло, водица вокруг, гора Круглая – что остров в окияне! Ой, смотри, дядя Вася на Маруське по берегу гарцует!

На берегу и правда стрелецкий сотник Василий, готовый к встрече князя, одной рукой давал указания, другой держал под уздцы свою рыжую кобылу. Рядом прядали ушами и подергивали лоснящимися в закатном солнце спинами два оседланных вороных мерина для князя и для ожидавшегося хана Шах-Али. Первым на берег, вернее, в мелкую воду легкого прибоя, выпрыгнул Стрижок, который стосковался в дальней дороге. Сергуля упросил деда не оставлять пса в Угличе, и теперь Стрижок, тряся висячими ушами, был вполне доволен и вился под ногами.

– Здравия желаю, княже! – воскликнул Василий, вытянувшись в струну у морды своей лошади. Князь Серебряный, спрыгнувший на берег, не ответил на приветствие, а быстро вскочил в седло и, уверенно причмокнув и тронув коня стременами под бока, начал подниматься вверх по склону, давая по ходу указания Фуфаю, оседлавшему второго мерина.

– Здоров, Александр Иваныч! – шагнул навстречу спускающемуся мастеру Василий. – Здорово, Сергулька!

– Здравствуй, Василий! – ответил Молога. – Как добрались?

– Так мы от Нижнего с полком Серебряного шли на Васильсурск, потом прямиком на Медведково. Полк там стоит, с запасом лошадей, с пушкарями и пушками, с фуражом – в общем, как надо. Медведково не узнать! До пяти десятков изб насчитал, курами-гусями, крупным скотом разжились переселенцы-то. Мужиков сюда согнал на работы, землянки тут устроили с запасом и печь для варева, для прибывших тоже. А вы как-то?

– А мы идем по большой воде, да малыми плотами. Где сам командовал, как сбивать, что с чем – то на воду спускать, то с нами идет. Вон там! – Мастер обернулся, показывая на подходящие с заката плоты. – А что без меня пустили, то застряло у Глебова, на мелях. Пока дождались прибавления воды, потеряли три, а то и пяток дней. А ведь спешить надо!

– Спешить надо, это точно, Иваныч! – подтвердил непохожий на себя серьезностью Василий. – Вы, мастера, поспешайте за князем, он суров что-то! А я дождусь третьего струга – и за вами. Это же Шигалей-хан на третьем? Эй, на струге! Где Шигалей? – сложив руки рупором, крикнул Василий. Судно подошло довольно быстро и рядом с двумя предыдущими ткнулось в мелкую гальку.

– Мурза Аликей Нарыков с тремя десятками охраны! – представился молодой татарин с тонкими усиками, переходящими в тонкую же ухоженную бородку.

– А где хана потеряли? – не унимался Василий.

– Добрый воин! Пресветлый хан Шах-Али изволил отбыть пешим путем через Рязань. Старой дорогой на Великий Булгар. На Итиль – на Волгу должен он выйти со своим касимовским войском и полком боярина Микулина возле Тетюшской засеки. Оттуда и пойдет, как подобает хану, вступать на престол!

– Ну ясно! Шигалей пойдет на кресле сидеть, меды распивать, а воевода Семен будет его от ногайцев с тыла прикрывать! – пробурчал Василий под нос.

– Ты что-то сказал, богатырь? – окликнул его мурза Аликей. – Одолжи-ка мне лошадь, храбрый воин!

– Не одолжу! Сам на службе! Сбор на холме, поспешайте! – сказал недовольно стрелецкий сотник и направил свою Маруську в гору.

Длинный майский день уже повернул к закату, а князь Серебряный еще только начал давать указания. В кругу внимающих официальной части приказов стояли и Молога с Сергулей.

– Волею государя Московского, великого князя и царя всея Руси Иоанна! – объявил Серебряный. – Как было указано в году семь тысяч пятьдесят восьмом от сотворения мира, в феврале месяце нашим государем основывается крепость, нарекаемая Ивангород. Первым строением быть церкви во имя Святой Троицы! – Князь перекрестился троекратно. – Зодчему мастеру Мологе церковь сотворить немедля, прихода дьяка Выродкова не дожидаться. Под началом инока Макария… батюшка Петр, иди сюда. И ты подойди, зодчий. Разметить крепостным способом землю от церкви и до бровки под подворье Троице-Сергиевой лавры. Немедля огородить и стенами начать строиться здесь, по длинной стороне. Ворота дубовы ставить здесь… – князь показал рукой, – и здесь запасные. Внутри стен ладить избу для братии да учесть, что иноков и послушников больше прибудет. Для трапезы избу. Для склада зелья и ядер. Кузницу поставить за оградой, там же конюшни с левадами. С тобой, зодчий, пока все. Приступай поутру!

Батюшка Макарий! – обратился князь к святому отцу. – Поскольку грамоте разумеешь ты и два твоих послушника, бери на себя труд переписать приходящие Волгой орудия и припасы. Их будет много. Теперь ты, Фуфай, и ты, сотник, как тебя..?

– Василием кличут! – выпалил Василий.

– Ну вот, Василий. Ты бери к своей сотне еще одну сотню из моих нижегородцев, и всю Круглую гору окружить. Чтобы муха не пролетела ни туда ни сюда. Как сыроядцы заявятся, а куда они денутся – заявятся, с ними так: шаманов без вопросов топить в Волге. Кто креститься не захочет – тако же в Волгу.

– В Свиягу, князь-батюшка! Свияга тут, куда указываешь! – подсказал подобострастно оказавшийся тут лесной князек Муркаш.

– А, ты тут уже, Муркашка! – рявкнул Серебряный. – Того, кто умнее князя себя казать станет, того топить в Свияге!

– А кто милости будет просить, под руку русского царя встать – того как? – бухнулся на колени Муркаш.

– Кто добром придет, того к отцу Макарию. Я же обещал тебе той еще зимой, Муркаш. В Волге… тьфу, да хоть в Свияге покрестят вас, клички лесные свои забудете – именами благообразными нарекут. И работать, как православным заповедано, во славу Божию.

– Истинно так, – закивал головой отец Макарий. – Собери-ка ты, лесной человек, своих хоть вон там, у крутого берега на той стороне. Туда сам своих шаманов-берендеев приводи. Там глубоко должно быть, там все наказы князя Петра и исполним. А чистые душой, принявшие Бога в сердце, оттуда сюда переправятся. Верно, князь Петр?

– Вернее некуда, отец. Тут на Круглой горе уже только православные быть должны! – согласился Серебряный. – Теперь ты, Фуфай. На подготовку один день. Паромы через Волгу для пеших и конных чтобы по Горной стороне у Гремячего ключа стояли. Пощупаем казанских посадников, пока защитнички не подошли, должки раздадим. Ступай, оповести все стрелецкие и конные приборы.