Грозный. Первый настоящий император Руси

– Она отдавалась его сыну Мубараку еще при жизни Сафы-Гирея! И после смерти, когда великий Сафа еще не был погребен, Мубарак брал ее, когда хотел.

– Послушай, бек! Я не ослышался? Ты это о царице Сююмбике сказал? – переспросил сидящий слева.

– Да, уважаемый! Я знаю распутный характер Сююмбике. Да ее многие… знают! – продолжал Рашид. Вокруг стало тихо. Еще один гость с дальнего конца стола выкрикнул:

– Не страшно тебе порочить царицу, бек! За такие слова ты ответишь!

– Я говорю правду, дорогие гости! – Рашид приподнялся с места, чтобы все его видели. – Мне странно ваше удивление, некоторые, наверное, проспали со времен благословенного Сафы в своих прекрасных деревнях и аулах. Сююмбике отдавалась сыну Сафы, отдавалась арскому князю Епанче, водила к себе стражников одного за другим. Да вся мужская половина дворцовой прислуги обсуждает большие достоинства Сююмбике в сладком деле! – сказал Рашид, слащаво усмехаясь и показывая неприличное движение.

– Врешь, свинья! – поднялся молодой крепкий татарин.

– Вранье! Собачий лай! – раздалось вслед за ним в разных концах стола. Атмосфера уже была накалена.

– Не горячитесь, достойнейшие люди! – поднял руку Рашид. – Я не понимаю, почему всех так интересуют эти липкие подробности. Но если уж интересуют, давайте спросим у самой Сююмбике. А, вот и она, пришла поприветствовать собравшихся на праздник, как вовремя!

И действительно, по ступенькам, ведущим с городской стены прямо на Арсенальный двор, спускалась дама. Посвященные знали, что из особого зала мечети, куда пускали в виде исключения женщин послушать проповедь сеида, можно было пройти на боевой ход, а оттуда спуститься по лестницам в Арсенальный двор или на улицу, чтобы не пересекаться с большими толпами мужского населения. После окончания проповеди по приглашению людей Шах-Али Сююмбике пришла поприветствовать гостей города.

– Я рада пожелать здоровья и благоденствия всем верным людям, которые составляют ум и силу нашего народа, его душу и память о предках, о великих победах… – Глядя на угрюмые лица сидящих за столом, Сююмбике осеклась. Растерянность была заметна на ее лице даже сквозь легкую вуаль-паранджу, оставлявшую полностью открытыми только прекрасные глаза.

– Я вижу, праздник почему-то не весел! Как будто не в день окончания поста, а в день Страшного суда вы собрались тут! – продолжила, собравшись с мыслями, Сююмбике.

– Да, о тебе и судим! – крикнул ей монгол. – Можешь ли ты поклясться, Сююмбике, жизнью сына и волей Всевышнего, что после смерти хана Сафы тебя не познал ни один мужчина?

– А, вот хороший вопрос! – поддержал Рашид. – Вот пусть и даст на него ответ!

– А, тут камаевский прихвостень! Вот кого ты пригрел, Шах-Али! – обратилась Сююмбике нежным, но уверенным голосом к хану. – Если это самый важный вопрос, я отвечу. Не могу и не хочу клясться!

– Вы слышали? Слышали? – одновременно заорали Рашид и монгол. – Она признала свое распутство!

– Шах-Али, ты позвал нас для того, чтобы испортить праздник? Забери свои подачки! – вскочил один из гостей и плеснул содержимым большой пиалы в сторону хана. – А этого мелкого выскочку затоптать до смерти! – замахнулся на Рашида крепкий татарин, но тут же зашатался, держась за пронзенное стрелой горло. Динария и охранник, прикрывая собой царицу, быстро повели ее к выходу. Появившаяся вдруг из арок крепостной стены сотня касимовцев с обнаженными саблями начала рубить гостей так буднично, что даже Шах-Али поначалу ничего не понял. Кровь забрызгала стол и угощения. Немногие смогли защищаться, у девятерых оказались под одеждой длинные кинжалы, какое-то время спина к спине они, окровавленные, противостояли нукерам шаха. Тогда двое лучников, удобно расположившись на крепостной стене, стали протыкать несчастных стрелами, не целясь в голову и грудь, то есть калеча, но не убивая сразу.

За стенами Арсенального двора люди, конечно, слышали крики, ругань и стоны. Достойные старики, возвращавшиеся из мечети, укоризненно качали головами: «Неужели Шигалей даже в такой день напился и устроил непотребное? Ай-яй! И это за забором от площади Соборной мечети! Ах, алла!»

Тут распахнулись ворота и из Арсенального на улицу вывалились несколько еще живых, израненных гостей кровавого пира. Мостовая между Ханским дворцом и Арсенальным двором стала местом последнего акта трагедии. Касимовские головорезы хладнокровно догнали и повалили лицом вниз несчастных, уселись на спины.

– Шигалей – шайтан, никто такой жертвы в Байрам не делал! – успел прокричать один из казнимых, после чего ему, как и всем остальным, оттянули голову назад и медленно перерезали горло. Праздничный народ Казани стоял как пораженный громом. Люди переводили взгляды с удаляющихся не спеша касимовцев на кровавые ручейки, стекавшие в сторону Тайницкой башни.

– Ну все, мурза Камай! Теперь дни Шигалея в Казани сочтены! – сладко улыбаясь, обнимал пиалу Рашид, и сидящий напротив монгол со степными глазками кивал в ответ. – Да и Сююмбике, твоя обидчица, ненадолго его пересидит!

Камай молча слушал и довольно потирал себе щеки, глядя из окна своей белокаменной палаты на уток и маленьких утят в розово-закатной воде вечернего Булака.

Казань недоступна

Мощные носовые ребра парусных судов, которые позже назовут форштевнями, тихо резали утреннюю рябь Свияги.

– Здравствуй, Федечка, друг золотой! – закричал Сергуля еще со струга, на котором он вместе с дедом, сотником Василием и десятком стрельцов подходил к высокому берегу. Сидящего на бочонке послушника Федора в черной рясе и клобучке он заметил еще с середины Свияги. Спутать фигуру товарища, принявшего с ним хоть и неуклюжее, но вполне боевое крещение, мальчик не мог, несмотря на толпившихся рядом людей, в которых по одежде и широкоскулости можно было различить черемис и прочих лесных людей.

– Сергуля, слава Богу, приехал! – замахал рукой Федор. Второй послушник, Петя, с готовностью подбежал и, измочив в воде полы рясы, начал помогать подтаскивать струг к приколу. Поприветствовав Петра, Сергуля побежал к другу. Федор сидел, радушно раскинув руки в стороны.

– Здравия тебе, дружише! – Сергуля обнял по-братски монашка. – Как тут у вас дела? Много ли сыроядцев уже окрестили?

– Дела идут, по сотне, по полторы за день приходят к святому крещению! – отвечал с чистой улыбкой Федор.

– Что значит «крестим»? Ты не спеши, малец, с оговорками! – проворчал старец Макарий, идущий навстречу Александру Ивановичу и Василию, выпрыгивающим из струга на песок. – Мы с послушниками только помогаем сделать прямыми их пути к Господу, а принять его сердцем могут они только сами! Ну, здравствуй, Александр Иванович!

– Поклон тебе, отец Макарий! – поклонился в пояс Молога, а после заключил старца в объятия. – Ишь, как споро у вас тут все идет, без заминок.

– Заминки нам допускать нельзя, коли люди стремятся к истинной вере. Обряд совершаю каждый день, в реке, как в Иордане, принимают они крест на себя, жизнь вечную для души обретают. А послушники мои перепись ведут, записывают имена после как крещение произойдет. Имена дают по дням, по святцам. Сегодня Наум, Фома, Лукьян, Афанасий. А вот фамильные прозвища… У них же не было отродясь фамилий, так, клички, которые и повторить-то – язык сломаешь. А мы делаем строго: который записался у послушника Петра – тот отныне Петров. Кто у послушника Федора – Федоров.

– Да, это даже очень благостно выходит! – встрял в разговор старших Федя. – Вот стоит черемис, пришел каким-то Кочергашей. А идет домой уже – Наум Федоров!

– За благословением мы к тебе, отец Макарий! – сложил лодочкой руки Василий и припал к руке монаха. – На Казань плывем, так благослови на дело трудное, дабы возвратиться в целости.

– Не спеши, воин. Благословлю, истинно. Для какой нужды плывете в змеищное логово?

– Мне как мастеру осмотреть стены крепости князь велел. Как башни стоят, другие рубежи, подходы-подъезды. Дело такое. Гостили в Свияжске-городе казанские беки, вроде как с князем нашим поладили да с царевым ближним – Адашевым. Войти в Казань решено миром. Первыми тремя стругами идем мы, люди маленькие, мастеровые и стрелецкие. С нами татары казанские, и вот эти беки-вельможи. А за нами уж бояре да дети боярские, и Адашев во главе. На многих стругах пойдут, вам видно будет.

– Может, оно миром-то все и сладится, дай-то Бог! – перекрестился Макарий.

– Поживем – увидим! – сказал Молога и глазами поискал место, где тут уместно было бы закурить. Монашеская заимка за несколько недель выросла в небольшую обитель, которую многие в округе уже нарекли Макарьевской пустынью. «Чтобы не гневить Макария, курить придется поодаль», – подумал мастер, нащупывая в кармане верную трубку.

– Ты что же, здоров ли? – спросил Сергуля у Федора, которого ранее непривычно было видеть сидящим на одном месте.

– Да здоров, не пожалуюсь! – ответил жизнерадостно монашек. – Только нога вот левая чешется, как раньше, когда была! Днем-то забудешься бывало, а по ночам спасу нет!

– Куда ж нога твоя подевалась? – изумился Сергуля.

– Так вспомни, как мы с тобой на дворе-то в Бишбалте спасались. Хватил меня старик по ногам лопатой. Одну-то залечил, только не гнется пока. А вторая как на тряпочке болталась. Отец Макарий мне сам ее и отрезал. А вот какую мне ногу столяр сочинил! – Федор приподнял полу рясы и показал аккуратно заправленный штаниной обрубок с пристегнутой к нему кожаными ремешками баклашкой. У Сергули от этого зрелища перехватило дыхание и похолодело где-то в глубине живота.

– Федя… милый друг! – только и смог он промолвить.

– Да ты не пугайся, Сергуля, я уже учусь ходить! Деревянных дел мастеров-то много, кто тросточку сделал, кто вот часть ноги. Все хорошо, слава Богу!

С тяжелым камнем на душе Сергуля помогал грузить в струг икону, которую нужно было внести в Казань при торжественном входе. Совесть болела за то, что сам подбил друга на ту вылазку, а теперь вот так обернулось. Но поделать с этим было уже нечего. Суда, развернув паруса, продолжили нарезать по волнам свой путь и вышли на Волгу. Где-то впереди была Казань.

Темневшие благородным дубом стены и башни большого города стали видны, как только корабли начали сворачивать с фарватера Волги к устью Казанки. Две возвышенности формировали основу широкой панорамы. Одна из них, Зилантова гора, стояла, поросшая корабельными соснами. Вторая, по дальнюю сторону Казанки, была застроена крепостью и главными городскими постройками. Выделялись из общего силуэта, собственно, три главных здания. Мечеть Нур-Али, крупное каменное здание с двускатной крышей, лишенное каких-либо архитектурных излишеств, кроме узких стрельчатых окон на плоских стенах. Всем своим видом мечеть Нур-Али, замыкающая северную бровку крепостного холма, свидетельствовала о готовности служить цитаделью на случай любой осады. Она была бы в точности похожа на средневековый донжон в середине замка европейского рыцаря, если бы не прижатый к ее стене кряжистый минарет, сложенный из камня сужающимся кверху цилиндром. Стоящий рядом ханский дворец, напротив, был украшен настолько, насколько каждый из следующих один за другим его хозяев могли и хотели превзойти предыдущего. С Волги были видны силуэты четырех серых куполов разной высоты, каждый из которых покоился на поясе, прорезанном многочисленными арочными окнами, отчего казались легкими, несмотря на внушительные размеры. Стены главного этажа дворца, где, по-видимому, размещались правители Казанского ханства со своими семьями, выглядели как ряд крупных стрельчатых арок, простенки между которыми были чуть вдавлены внутрь нишами. Первый этаж дворца лишь угадывался по более крупным членениям арок, большинство из которых было скрыто другими строениями. Южнее дворца стояла новая Соборная мечеть – украшенное дорогим камнем кубическое здание с четырьмя минаретами по углам. По бокам к основному кубу примыкали небольшие пристройки, купола которых были закручены тяжелой спиралью на манер чалмы. Главный восьмигранный купол мечети, царивший над городом, был похож на готовый вот-вот раскрыться бутон циклопического цветка и переливался на солнце синими, зеленоватыми и золотыми бликами. При этом купол хоть и был огромным, но казался легким потому, что покоился на барабане из мелких пружинистых арок, пропускающих свет внутрь молельных залов.

Подходящие к берегу струги встречал отряд казанской гвардии и десяток слуг мурзы Чапкына Отучева с запасными оседланными лошадьми.

– Что-то не видно вельмож казанских! Так ли подобает встречать ближних людей русского царя?! – воскликнул Василий невольно. И тут же начал раздавать указания своим стрельцам. – На пристани оставим два десятка под твоим, Илья, началом. К подходящим и выгружающимся князьям-боярам никакому местному людишке подойти не давать! Попрошаек гнать в шею, от них тоже лихо бывает. Остальные со мной. Идем к воротам, встаем по сторонам. Когда проходят царские люди, смотрим тако же, чтобы к ним ни одна мышь не проскочила. За ними входим в крепость, оставляя у ворот еще два десятка. Это будет за тобой, Иван!

– Тебя не удивляет тишина, Вася? – спросил делово Молога. – Ставни у многих домов затворены. Дети чумазые по улицам не снуют, людей мало. Совсем нет людей.

– Иваныч, ты примечай чего тебе князьями-боярами наказано, башенки там свои смотри. И Сергульку ни на шаг не отпускай, будьте со мной, где-то взади.

– Ну-ну, командуй, Василий! – сдвинул брови Александр Иванович, жестом показав Сергуле обойти его назад и встать там за спиной. Две неплотные цепочки стрельцов, как и расставил их Василий, выстроились от пристани до нижних ворот крепости, образуя коридор. С кораблей уже сошли на берег Алексей Адашев и Семен Микулинский в сопровождении стремянных, хлопочущих у привезенных по Волге же коней. Вскакивали в седло и выстраивались в парадный строй дети боярские – крепкие двадцатилетние воины в легких доспехах, называемые «боярскими детьми» только из принадлежности к древним родам. Вперед строящейся колонны поставили двух крещеных черемисов, держащих хоругви с ликами Иисуса и Пресвятой Богородицы, в середине приготовились к шествию крепкие мужики из Медведкова, державшие бережно широкоформатную икону Троицы в тяжелом окладе. Главного во всей этой многочисленной делегации – Алексея Адашева – тоже напрягала пустынность прибрежной Казани и отсутствие всяких признаков встречающей стороны.

– Мурза Аликей! – обратился Адашев к стоящему рядом конному Аликею Нарыкову. – Не сочти за труд узнать, по какой причине Шах-Али не только сам не встречает нас у ворот, но и не выслал хоть каких-то своих людей для приветствия?

– Рад служить, я ждал этой просьбы! – усмехнулся в тонкие усики мурза Нарыков и, отрывисто крикнув что-то по-тюркски своим охранникам, в их сопровождении поскакал в сторону ворот.

– Двинем потихонечку и мы, князь Семен! Трогай! – махнул рукой Адашев, и колонна медленно, с первых рядов, начала ползти в сторону крепости. Когда первому, пешему, ряду оставалось до Тайницких ворот каких-то две сотни метров, навстречу выехал Аликей Нарыков.

– Хан приготовил встречу у Тюменских ворот! Досточтимый Алексей, князь Семен, поворачивайте ход направо, через площадь! – прокричал мурза еще издали и тут же повернул обратно в город. Ход колонны застопорился. Со стороны торговой площади Ташаяк послышался истошный лай и визг собак и глухой шум, как начинает шуметь лес перед бурей. К стрельцам выскочил невесть откуда взявшийся оборванный, с голой грудью и босой человек, заросший скомканными волосами настолько, что черты лица его лишь угадывались.

– Они идут! Они идут! К реке, назад! – кричал человек хриплым голосом и делал руками жесты, будто толкал русскую процессию от себя.

– Это что за юродивый? А ну сюда его! – скомандовал Василий. «Юродивого» хватили с двух сторон за руки и за плечи и повалили к ногам Василия.

– Чего мутишь?! – схватил его Василий за бороду и приподнял к себе.

– Идут! Окрестные на Казань! Громят! – захрипел оборванный.

– А ты кто?

– Я костромской… я Гаврила, полоняник. Четыре года тут, на амбарах, груз ношу. Хозяева утром еще все покидали и в крепость подались. А мы, рабы, разбрелись. Старшой, они заперлись, не пустят вас, назад надо… – прохрипел «юродивый» и, вырвавшись из рук Василия, побежал прихрамывая в сторону Казанки.

– Много их? – крикнул вдогонку Василий, но, обернувшись в сторону площади, понял, что на Казань пришло нашествие. Несколько тысяч вооруженных палками, вилами, а кто и саблями, как разливающаяся в половодье вода, заполняли пространство переулков, текли вдоль рва и стены. У некоторых в руках были факелы.

– Ребятушки, в цепь, встречай гостей! Сомкнись! Сомкнись! – закричал своим Василий, и его стрельцы, сошедшись плотнее, выставили в направлении наступающих бердыши и пики, очень скоро превратившись в небольшой островок среди бушующего людского моря.

– Князь Семен! Командуй отступать! – крикнул Адашев и сам начал разворачивать коня обратно к пристани, так как агрессивное преимущество толпы было просто очевидно.

– Отступать от этих?! Нет! Руби черноту, детушки! – рыкнул Микулинский и с обнаженной саблей ринулся в гущу, за ним в бой пошли и дети боярские. Толпа наседала с ревом и криками. Колонна русских, готовившихся к мирному въезду в Казань и совсем не ожидавших такого поворота, распалась на две части. Первая кучка бойцов, которой в этом гвалте и хаосе пытался еще командовать Василий, жалась к городским воротам, отмахиваясь, как это возможно. Вторая, несмотря на смелость князя Микулинского, который в итоге рухнул в толпу вместе с конем и был с трудом отбит своими, отступала к кораблям. Упавших или отставших ждала гибельная участь. Некоторых стрельцов и боярских детей уже подняли на вилы, иных просто зверски топтали и забивали палками. Только выстроенный заранее у кромки воды отряд стрельцов с пищалями, грянувший несколькими залпами по надвигающейся на берег толпе, приостановил лавину и позволил погрузиться на струги уцелевшим людям Адашева вместе с ним самим и князем Микулинским и отчалить к Волге. Стрельцы же Василия, а с ними мастер Молога, Сергуля, черемисы с хоругвями[3] успели ввалиться в Тайницкие ворота до того, как опустилась крепостная решетка. Городская стража пыталась отгонять мятежников от ворот редкими выстрелами из луков. Толпа, растекаясь все больше по городскому пространству, заполняла посад шумом, треском и криками.

– Выходи, Шигалейка-пес! Урусский приблудок, убирайся в свою Рязань! Касимовских на вилы! – кричали столпившиеся у ворот люди, некоторые метали из кустарных пращей камни по бойницам крепости, однако активного штурма не предпринимали.

– Ну что, Василий! Зря ты мне тогда на Свияжске лошадку не одолжил! Жадный, да? – услышал Василий чей-то голос с тюркским оттенком и поднял глаза. Перед ним на коне сидел мурза Аликей Нарыков со своей неизменной играющей улыбочкой. – Командуй-ка, стрелецкий начальник, своим людям. Пусть бросают оружие, пока вас не выдали туда, за ворота!

– Не нас там хотят, а Шигалея! – угрюмо ответил Василий.

– Там разбирать не будут, народец-то из аулов привалил не робкий. Порвут. Храбрые стрельцы, за ворота забились! – продолжал усмехаться Нарыков. – Не медли, Василий, командуй!

Стоящие вокруг стражники окружили со всех сторон кучку русских бойцов и направили на них копья. Башня и открытая галерея мечети Нур-Али ощетинились стрелами, готовыми сорваться в лицо и тело каждого из побитых стрельцов. Василий махнул рукой и глухо отдал приказ: «Стрельцы! Сабли в горку!»

– Сотника, старика и мальчишку заберу себе я! – заявил оказавшийся вдруг за спиной Нарыкова мурза Камай. Аликей даже вздрогнул от его внезапного появления и невольно взялся за рукоять кинжала. Камай подошел совсем неслышно, позади него стоял ставший в последнее время постоянным спутником Рашид-бек и семь-восемь пеших охранников.

– Сотник, старик и мальчишка пойдут в Тюменскую башню до решения правителя! Остальных тащите к Арсенальным воротам и отдайте Шигалею. Пусть это будет его занозой! – ответил заносчиво Нарыков.

– Ха, то есть правитель это не Шигалей? – с издевкой спросил Рашид.

– Ты это первый сказал, Рашид! – ответил Нарыков.

– Но все так давно думают! Не ссорьтесь, сыны ислама! Наш верховный правитель нам хорошо известен и имя его свято! – воздел руки к небу Камай.

Умелые мускулистые бойцы крепостной стражи тем временем ловко накинули стрельцам на шеи веревки и начали связывать их с руками за спиной. Василия, Мологу и Сергулю толчками оттеснили в сторону и, связав лишь за руки, в одну линию друг за другом повели вверх по улице.

– Ты же приплыл осмотреть Казань, мастер! Смотри, наслаждайся! – крикнул вдогонку довольный Аликей Нарыков, давая возможность лошади погарцевать под ним.

Александр Иванович ничего не ответил молодому наглецу. Он только что заметил, что город, по которому их вели, был заполнен людьми, семьями. В воздухе висел какой-то всеобщий приглушенный стон и тяжелый запах. На мостовой, на парапетах мечетей, на площади возле ханского дворца сидели матери с грудными младенцами, рядом копошились дети постарше. Мужчины, черные от бессилия, тупо переваливали с места на место тюки со скарбом, пытались найти место для коровы или лошади, которых привели с собой как самое дорогое. Кто-то хрипло просил пить. У водоразборного фонтана толпились люди, скрябая ведрами и ковшиками по дну его чаши с такой отчаянностью, что вода не успевала там набираться. Сквозь скопления людей, укрывшихся в крепости с самого утра от нашествия, с грубостью, свойственной недавно наделенным властью вчерашним крестьянам, проталкивались туда и сюда небольшие вооруженные отряды. Картину дополняли мухи и слепни, привлеченные запахом и пометом скотины.

– А народу-то тоже досталось, видел, Василий?! – крикнул Молога идущему впереди сотнику. – Здорово, видно, досталось казанским от деревенских бунтарей. Все тут в куче бы так просто не толпились.

– А нечего было своих ханов менять каждую весну. Нечего было царю нашему перечить – щас бы по домам были! – отвечал Василий.

– Вот ты тоже, Вася! На все у тебя ответ готов. Да кто же народ-то спрашивает? – покачал головой Александр Иванович. – Какого хана дали, под таким и живи как можешь.

– Ниче, небось радовались, когда наших тут порубали год назад, вот теперь не до радости!

– Ты, Василий, судишь как государев человек, который на всем готовом живет. А людям что в Казани, что в Муроме одного надо: чтоб деток накормить, копеечки заработать.

– А что Муром-то?

– Ну к слову Муром пришелся.

– Дедуля, а нас не в темницу? В сказаниях писано, что басурманы православных по ямам да темницам держат! – вступил в разговор Сергуля. – А башня – это же лучше темницы, да?

– Всякие башни бывают и всякие темницы. Сергуля, ты не бойся. Нас не тронут, отпустят! – как бы успокоил мальчика Молога, а у самого защемило сердце от тоски, что внук его, единственный родной в мире человечек, идет и не видит того зловещего оскала, что нависает над ними сейчас.

– Щево кричищь?! Тихо иди! Сюда иди! – незло прикрикнул пожилой стражник в плетеном кожаном доспехе и толчком древка копья придал каждому из троих по очереди направление к Тюменской башне.

А сокровища – где?

Совет дивана в Белой палате ханского дворца в этот раз проходил довольно необычно. Вместо одного трона, предназначенного для маленького Утямыша, стояло два. На втором сидел, вернее ерзал, пытаясь поудобнее пристроить свое куцее тело, Шах-Али, охраняемый десятком касимовцев. Сююмбике, все так же обычно молча, опустив глаза, стояла за троном своего сына. Вельможи, приближенные к верховной власти, стояли обособленной кучкой, а не сидели на топчанах и скамьях, как обычно. Пустовали дальние места, которые обычно занимали лесные князьки и не входящие в ближний круг беки, потому что многие из них перешли на сторону Москвы, некоторые уже приняли православие и за советом ездили совсем в другое место. Не было крымцев и астраханцев, не было ногайского хана Юсуфа, так как дальние подступы к Казани были перекрыты русскими заставами, а сама Казань была окружена бунтующими. Участие в совете не было такой весомой причиной, чтобы ради этого прорываться в Казань с тяжелыми боями. У окна, с показным безразличием подбоченясь, в одиночестве стоял князь Епанча. Как удалось ему прорваться в окруженную Казань, оставалось загадкой, впрочем, это никого не могло удивить. С балкона, выходящего в зал, за происходящим наблюдал сиятельный сеид Кул-Шариф. Первым взял слово мурза Чапкын Отучев.

– Нас, влиятельных и родовитых людей Казанской земли, оскорбляет положение, в котором оказалась наша Северная Мекка – Казань! Наследник Сафа-Гирея младенец Утямыш с сиятельной эни Сююмбике не способен править и защищать страну ни от угрозы внешних врагов, ни от червей измены внутри. Навязанный нам московским царем Иваном хан Шах-Али не выполнил ни единого обещания. Убил много мужчин – благоверных мусульман, обесчестил и позволил обесчестить много женщин, довел беков до разорения, а народ до голода и бунта. Прошу всех внять разуму, чести и учению пророка Мухаммеда и выгнать Шах-Али из Казани!