Вести с полей

– Не переживай, Айя, – Нурлан поцеловал её в щеку. Айжан быстро поднялась по ступенькам и села за руль, включила двигатель. Витёк сел на сиденье сбоку и они выехали в открытые ворота, которые сверху смотрелись как игрушечные. Витькина голова ехала сейчас на три мера выше пыльной дороги.

– Ну, с нами Аллах и технический прогресс! – крикнула Айжан. И на очень приличной скорости, чуть ли не под шестьдесят километров в час, желтый как гиганский сказочный цыплёнок, К-700, великий и могучий, рванул в тридцатикилометровый путь. Туда, где ждал вчера снятый плуг.

-Эх…– тихо произнесла Айжан Курумбаева. В кабине была такая звукоизоляция, что слышен был даже шепот.

– Что, Айжаночка? – тронул её за плечо Витёк.

– Да врачи сказали, что мне уже с трактора слезать пора. – Она посмотрела на Витька и засмеялась. – Я с третьим ребёнком по кочкам прыгаю. Три месяца уже. А как работу бросишь? Там только на К-700 и управишься. Да я, простит меня Аллах, и с Олжасом в животе до восьми, считай, месяцев тряслась. Ничего. Здоровенький пока, хвала Аллаху.

– А Данилкин знает, что ты беременная? – Витёк поморщился. Айжанку ему почему-то стало жаль.

– Да ну его, Данилкина, – Айжан Курумбаева усмехнулась иронически. – Сразу снимет с трактора. Буду дома сидеть. Нурлан мой зоотехник хороший. Там, где мы жили, работал, и уважали его. А Данилкин третий год клянется овцеферму построить и овец купить. Нурлану бы работа была. А так, я пока одна зарабатываю .Пенсии у родителей вроде и не маленькие. Но мы у них не берем денег. А они их на смерть копят. Похороните, говорят, а что останется, заберёте.

– А ты разве верующая?– спросил Витёк. – Вроде не  говорила мне раньше.

– Да нет. Это я так. Для солидности говорю про Аллаха, – Айжан сняла шапочку и махнула влево-вправо красивым блестящим, похожим на смолу волосом. – Чтобы верить, надо точно знать, что он есть. Почти все верят просто потому, что их родители верили, ажешки с агашками. А мне всё надо сперва точно знать, потом делать. Вот про то, что он существует и где находится, пока не знаю.

  Да и не видел его никто. Говорят, это он мне помогает. А я думаю, что хороший трактор. Исправный, надёжный. Руки-ноги мои. Голова. А их не Аллах дал. Мама моя Нурия и отец Тлеухан. А вот им Аллах что-то не сильно помогал. Помыкались в нищете с нами, детьми. Четверо нас. Два брата и сестра. В ауле жили под Аркалыком. Жара была в одно лето. Трава погорела в степи, бараны сдохли и три наших лошади-кормилицы. Так они оттуда до Курундая почти полгода добирались. На чём попало. Все болезни в дороге заработали. Так разве они в чем виноваты перед Аллахом? Почему он их так наказал, что мы их лечим, лечим, а вылечим или нет, не уверена я. Потому мне с пашни нельзя уходить. Когда уж совсем прижмёт как с Олжасиком, тогда перерыв сделаю. Но рожать буду четверых. Как мои родители. Им спасибо. Подняли нас. Не Аллах, пусть он простит меня за слова такие.

– Я забыл, – Витёк почесал затылок.– Ты с какого года?

– С сорок третьего. Двадцать шесть мне всего. Ещё успею и попахать, и родить, и вырастить. Родители бы только подольше прожили. Мечта моя. Не богатой стать, а родителей иметь, мужа и детей здоровых. Вот в них и богатство моё. А сам с какого года?

– Я – с сорок девятого, – Витёк засмеялся. – Двадцать лет ещё. Насмотрюсь, набегаюсь. Есть время.

– Так, – Айжан покрутила головой. – Заболтались. Тропку мою проскочили. Налево надо вертеть.

Дальше ехали молча. Витёк думал о том, даст ли редактор написать то, что он сейчас услышал. Такого никто про неё не писал. Только про трудовые победы.

А о чем думала Айжан Курумбаева, по лицу не смог он определить. Может быть, о будущей выработке на пашне. Может о детях, которые едут с отцом и бабушкой в больницу. Или о будущем ребенке думает. Как бы его поаккуратнее по целине повозить. Ну, да. Скорее всего, ничего другого ей бы сейчас в голову не пришло.

  И тут показался вчерашний вспаханный клочок гектара на два. И плуг сразу на вид вынырнул из травы степной. Приехали. Витёк посмотрел вперёд и вправо на живой пласт целины. Работы было – начать, да кончить. Дня за два. Если очень повезёт

    Удивительно выглядит воздух, которому никто и ничто не мешает. Никто его ничем не загораживает. Витёк отошел от трактора и посмотрел налево. Ровная, будто катком приплюснутая земля возле Витька была травой укрыта бледно-зелёной, да серой, цветами мелкими, желтыми и фиолетовыми. Они почти незаметно покачивались на серых твёрдых стволиках и никак не пахли. Чуть дальше широкими полосами клонились к земле гладкие серебристые с розовым отливом космы ковыля. Ветра не было,  но он тоже шевелился. А если смотреть на горизонт, где степь как будто бы и заканчивалась, то сам край земли, да и небо над ним, дрожали мелко и зябко. Как  крепко простывший человек с температурой выше тридцати девяти, которому никакие таблетки не убирали дрожь. И казалось Витьку, что не с неба идет к земле воздух, а, наоборот – из земли к облакам. Потому, что без малейшего ветерка шевелились верхушки трав и седой волос ковыля. А возле горизонта воздух шевелился и размывал линию, соединяющую землю с небом, но тоже снизу. Вверху, под облаками он был похож на хрусталь, сквозь который и дальше не видно ничего, и лучи солнечные меняют углы наклона к степи, меняя при этом оттенки от ярко-синего до розового. А вот если голову повернуть на бесконечную пашню, тоже упертую в горизонт, то воздух над ней вёл себя вообще смешно. Над самой почвой он взмывал  почти такими же кольцами, как  дым над затухающим костром. Чуть выше его крутило, если приглядеться, тонкими прозрачными спиралями и лишь в дальней дали и в высоком небе он успокаивался. Черточка горизонта была как будто дымкой прикрыта, сквозь которую можно было разглядеть мутный провал в бесконечность. Наверное, там и пристроился конец света.

– Витя! – Айжан выдернула из круглой ниши за кабиной домкрат и рычаг от него. Даже издали видно было что весит он вместе с вставной рукояткой килограммов пятнадцать не меньше. Рядом валялся толстый плоский обрезок доски. – Давай плуг поднимем. Прицепим. Вдвоём легче будет. Я трактор задом подгоню прямо к петле. Сантиметров двадцать до неё не доеду.

А ты домкратом поднимешь станину с петлей  чуть выше вон того штыря. Я под него поднырну, а ты домкрат опустишь. Потом две планки угловые я сама надену, закручу и поедем пахать.

– Давай без домкрата. Чего время терять? – Витек снял свитерок тонкий, майку. Рядом бросил.–  Ты подъезжай прямо под петлю. Я её подниму так. Потом сброшу на штырь. А ты замок потом закроешь. Я не знаю – как.

– Точно поднимешь?– Айжан глянула на Витька жалостливо. – Он под семьдесят кило на отрыв от земли тянет.

– Ну, мы на тренировках штангу на плечах таскаем и приседаем с ней. Блинов висит на ней так же – семьдесят-восемьдесят килограммов. Попробуем.

Айжан Курумбаева круто рванула трактор вправо-вперед и тормознула так, что машина огромная присела. Витёк выдохнул, махнул ей рукой и равномерно с приближающимся трактором стал поднимать станину. Через пять секунд штырь точно посередине петли ожидал внизу. Как она с первого раз так ювелирно сработала, Витек не понял. Не видно же ничего толком. Ни в зеркала, ни в окно заднее. Тем более, что Айжанка маленькая была и до окна всё одно бы не дотянулась. Витёк разжал пальцы и убрал руки. Петля с глухим стуком наделась на штырь.

– Во! Здорово. С домкратом раза в три дольше. А без него вообще никак. – трактористка спрыгнула с подножки и стала закрывать замок и прицеплять фиксирующие планки. Крепились они легко. Одним поворотом ручки-защёлки. – Всё, поехали.

С плугом двигались медленнее, но без натуги. Такой могучий был трактор, что плуга, вгрызающегося в целину, просто не чувствовал.

– Я один раз, когда только начинала на К-700 работать, шесть часов мучилась с плугом этим, – Айжан развеселилась. – Нет же никого. Все мужики километров за пять-семь от меня. Рацию тогда мне Данилкин не дал ещё.        Домкрат додумался потом уже муж, Нурлан, приспособить. А в тот раз сама пробовала сперва поднять. Подогнала трактор, спиной в станину уперлась, села на корточки. Начала поднимать – упала. Руки разбила и нос. Утёрлась. Снова подсела. Поднимаю и чувствую – сейчас шея отломится и ноги до колена в землю провалятся. Плакала час целый. Пошла на пашню. Не я её пахала. Думала: найду сейчас проволоку какую-нибудь. Наши мужики когда работают, часто что-то да потеряют. Нашла. Метров пять. Прикрепила за петлю и просунула в дырку между кабиной и баком. Думала, потяну и станина поднимется. Рычаг ведь есть. Тянула, тянула, руки в кровь разодрала, по лицу меня проволока стегнула прилично. На щеке вот тут шрам видишь? От проволоки той остался. Так шесть часов прошло. А я ж настырная. В отца полностью. Все эти часы билась со станиной проклятой.  Я этой проволокой и комбинезон разодрала, живот покарябала крепко, на груди шрам до сих пор так и не сошел, руки чуть не отвалились. Я потом долго, пол-дня, наверное, в кулак их сжать не могла. И тут Нурлан на нашем ГаЗике приехал. Подарил мне район машину за рекордную вспашку зяби. Три нормы в районном соревновании дала на ДТ-54.

  Он меня отругал. Сказал, если ещё раз узнает, что я сама плуг навешиваю или другое что, так заставит дома сидеть и с детьми нянчиться. А работать вообще не разрешит.

  Нурлан мой вот прямо как ты поднял станину, поставил, закрепил. И поехала я пахать наконец. Правда, шесть часов потеряла. Половину дня рабочего. А потом он придумал выход. Нашел мне самый большой домкрат. От БелАЗа. В Рудном, в карьере у кого-то выпросил. Стала сама навесное вешать. Молодец у меня Нурланчик.

– Вот я, Айжанка, про тебя уже третий раз пишу, так? – Витёк развернулся всем корпусом и уперся в неё взглядом. – Так ты мне скажи…Ты всегда мне правду говорила? О себе, о семье, о любви к работе на тракторе?

– Честно? – Айжан остановила машину и тоже в упор стала смотреть на Витька. – Нет, конечно. Но ты на кой чёрт за двести километров сюда  тащишься каждый раз? Чтобы правду написать? Или то, что редактор приказал? Тебе же героиня нужна. Передовик. Не ест, не спит, детей не помнит в лицо. Всё в поле рвётся рекорды устанавливать. Потому, что трактор, социалистическое соревнование и небывалые урожаи для неё главнее самой жизни. Жизнь готова отдать за страну советскую!

– А на самом деле? – отвернулся Витёк. Думал, что закроет она сейчас тему и вообще потом ни слова из неё не выдавишь.

– Ладно, – Айжан Курумбаева  открыла дверь. – Пошли вниз.  Я тебе все расскажу. Как было и есть на самом деле. Сумку возьмем, позавтракаем. И пока будем есть ты про меня всё и узнаешь. Работать сегодня не буду. Да и сусликам лишний денек подарим. Завтра нагоню. Мне это – тьфу три раза! Позавтракаем и домой поедем. Там все. Посидят послушают, поправят – если что перепутаю. Только ты без статьи тогда вернёшься. То, что мы все тебе расскажем, никто публиковать не будет. Я тебе сводки дам за посевную, а ты сам уж из них догадаешься: как про передовика ещё красивее написать, чем раньше. Первые статьи твои нам всем понравились. Мёдом не поливал меня и не врал по-крупному как некоторые.

Они взяли сумку, скатерть из неё достали. Расстелили скатерть возле колеса, в тени, разложили всё что было. Посередине мягкого цветастого стола Айжан поставила большую бутылку с молоком.

– В совхозе же нет коров, – сказал Витёк.

– Зато у Нурлана кобыла есть. Привёз из Кайдуруна. В холодную зиму прошлую она у нас в доме жила. Пока не потеплело. Комната у неё была своя. Нам ведь дом шестикомнатный  Данилкин отгрохал. Нурлан за сеном в «Альбатрос» три раза ездил. Чуть не замерз один раз. Машина на два часа заглохла. Так пока сделал – почти помер там. Полуживой приехал. Месяц лечили. Зато вот у нас всегда кумыс есть. Нурлан без него не может. Да и я уже.

Они начали неспешно завтракать. Еды было много. Потому, видно, и  разговор пошел не скучный. Да и откровенный.

– Я тебе все расскажу как есть, но ты пообещай, что напишешь это только, когда помру я.

– А с чего ты взяла, что помрешь раньше? – Витёк растерянно улыбнулся.

– Ну, так я же на шесть лет старше, – Айжан выпила пиалу кумыса и губы вытерла платочком, который лежал в кармане комбинезона. – А ещё я сегодня уже больная насквозь. Я же на МТЗ-5 начала пахать. Там вибрация – жуть. Все кишки внутри в клубок сворачиваются. Ну, ДТ – тоже не для женщин. Мужики только геморрой там ловят, а женщина… Ну, это я рассказывать не буду. Догадываешься, я вижу. Но я ведь рожаю. И четвертого рожу. Только после каждых родов работать тяжелее становится. И рожать в следующий раз – всё больнее и страшнее.

– Так ты же сама рвалась на трактор! – тихо сказал Витёк. – Данилкин мне  говорил. Да вся область знает.

– Так вы же и врёте, корреспонденты. Сами причем. Я тебе лично хоть раз говорила, что рвалась трактористкой стать, рекорды бить, с пашни не вылезать? Говорила?

– Ну, нет, – улыбнулся корреспондент Витёк. – Но жизнь – не армия. Тут приказом заставить не могут.

Приказать не могут. Но уговорить хором – не такая уж проблема, – Айжан вздохнула и зажала губами травинку. Помолчала. – Меня Нурлан уговорил, Данилкин и инструктор обкома  Тлеубаев. Единственная в области женщина-трактористка. Шестьдесят первый год. Мне восемнадцать лет. Год назад замуж выщла. Комсомолка. Фигура, лицо, волос густой – всё красиво. Олицетворение социалистической передовой труженицы полей.

– Ты красивая, да, – сказал Витёк торжественно. – А Моргуль тебя снимал так, что киноактриса получалась типичная.

– И меня Нурлан заставил на курсы  записаться, где на трактористов учат. Так я и там была как ворона белая. Все парни сбегались на меня посмотреть. Что за дура затесалась в мужское дело? А я в своем селе, пока мы в корчагинский не перебрались из-за мамы, потому что больницы не было, я в своей деревне на элеваторе зерно лопатой кидала. На буртовке. Квалификация натуральной чернорабочей. Тупее работы, наверное, нет больше. Образование – семь классов. Перспектив – ноль. Как в семнадцать лет удалось замуж выйти за такого красавца-мужчину, классного зоотехника – вот убей- до сих пор не пойму. А с двенадцати лет я в пекарне  работала. Мама уже болела тогда. А я ей на лекарства зарабатывала. Короче, всё начало жизни – как плохое кино про несчастную девочку с лопатой в руках и облезлой от ветра кожей. Интересно тебе?

– Правду всегда интересно и слушать, и знать, – Витёк посерьёзнел. – На чём же учиться правильно жить тогда? На брехне?

– Ну, тогда слушай правду про то, как из никчемушки специалисты пропаганды и агитации стали делать  и почти уже сделали пример для подражания всем трудящимся на селе, целинникам и местным. Можно сказать, лепят из меня вторую Пашу Ангелину. Только хотят, чтобы я была и ярче, и знаменитее.

– Получается, ты в трактористки не ломилась как безумная? – Витёк тоже выпил полную пиалу кумыса и прилег на локоть. Он ещё мало чего соображал в приёмах советской пропаганды. Работать в газете год назад начал. Не успел ещё вникнуть в тонкости. – И чего ж ты хотела тогда? Раз села на МТЗ-5, этот травматический тренажер?

– Ты не поверишь! – Айжанка так захохотала, что из норки в пашне вылетели три маленьких перепуганных мышки-полёвки и унеслись в безопасное место. – Самое непатриотичное желание было. Не Родину прославить. Не думала вообще про это. После опыта перебуртовки зерна тяжелой лопатой и не думала я стать знаменитостью всесоюзной. Женщин и до меня было немало на тракторах. Но ушли почти все. Тяжко. Болячки прямо липнут к девчонкам, которые на тракторах гоняют. Сейчас, может, пять-шесть женщин-трактористок осталось в Казахстане. Так что, не патриотизм меня посадил на МТЗ в шестьдесят первом. Каюсь, врала иногда вам, корреспондентам, что мечтала сесть на трактор и показать, кто я есть! Талант механизаторский! Что женщина за Родину готова костьми лечь на пашне в кабине ДТ-54!

  Я просто хотела денег побольше иметь. Да, Витя, денег! Пусть тебя это не коробит. Лично мне они особо не нужны. Мечтала, чтобы мама с отцом выздоровели на дорогих лекарствах. И детей хотела рожать здоровых, получше есть, не думать о том, смогу ли я одеть, обуть, накормить семью свою…. Хотела, чтобы у всех моих родных было всё, что  счастье даёт. Чтобы дети не знали, как я, что значит жить впроголодь и ходить в обносках. И чтобы Нурлан мой  ушел со стройки от этих уголовников и бичей бывших, а на мои деньги ферму построил и овец разводил. Он ведь такой мастер в своем деле. А засыхать стал без любимой работы, водку начал пить с Колуном. Есть тут у нас дурак один приблатненный.

  И я сделала что хотела. Зарабатывать начала так, что мужикам совхозным и не снилось. Перестали ржать надо мной, успокоились.

И маленькую ферму домашнюю мы сами построили, на свои. Овец купили. В лютую зиму ни одна овца не замерзла. Такая ферма у Нурлана. Специальный проект тёплой конструкции в Кустанае нам сделали. Вот. Как тебе патриотка? Хотя против советской власти не имею даже намёка на раздражение или недовольство. Люблю землю свою, советский Казахстан, Советский Союз. Только советская власть дала всем нам уверенность в завтрашнем дне. Надежду на достойную жизнь. Это даже мои старые родители говорят. А они родились вместе с советской властью. А сама я, честно, против того, чтобы девчата с молодости себя гробили на тракторах. Не для нас этот труд. Мужики, и те не все выдерживают.

Витёк сел. Обнял колени руками. Смотрел на Айжан так тепло и уважительно, что она смутилась.

– Вить, да ладно тебе. Поехали лучше домой. Нет у меня настроения сегодня вкалывать. Есть желание выговориться. Поехали?

Оцепили плуг, который их сблизил. Бросили станину. Земля тихо вздрогнула.

– Чего вешали, маялись? – засмеялся Витёк.

– А! Фигня. Домкратом завтра нацеплю – тоже засмеялась Айжан.

Вечером вся семья Курумбаевых собралась под большим навесом на улице. Стол накрыли без спиртного, но с кумысом и всякими вкусностями казахской кухни. Поужинали и как-то незаметно все стали говорить о жизни О своей, конечно. А ещё о большой, уже имевшей приличный стаж, но так до конца и не понятой социалистической действительности. Говорили долго, не спеша.  Нурлан убеждал Витька в том, что лучше Айжанки не будет трактористки в Казахстане, А, может, и в СССР. Она постоянно толкала его в бок. Чтобы не захваливал с перебором.

– Конечно. Была бы у нас техника как за границей, обслуживание, запчасти, – Айжан задумчиво глядела мимо всех, небо темнеющее разглядывала. – А наша власть тоже хочет того же, я уверена. Но почему-то не может ещё сделать так, чтобы у нас всё было не хуже, чем в той же Америке. Так Америка сроду войны настоящей у себя на земле не видала. А у нас! То революция, то гражданская! Только оклемались малость – с Гитлером война ужасная сколько погубила и порушила. Вот как социализм начался, так государство его постоянно латает да штопает. И раны зализывает. А так бы, конечно, и одежда бы своя была не хуже ихней, и техника, и строили бы прекрасно, и лечили… Но люди у нас лучше. Думаю так. Верят в страну и сил не экономят. Помочь стране хотят.

– Вот в восьмидесятом коммунизм придет, тогда и порадуемся, – сказал Тлеухан, отец, который до этого ни слова не произнёс.

– Э! – Нурлан обнял жену. – До коммунизма далеко ещё, а у нас в семидесятом году летом юбилей. Десять лет живем в любви да уважении. Приезжай, Витя, на юбилей. Мы тебе позвоним, когда точно той будет.

– Дети, что ли заплакали? – все притихли, прислушались. – Айжан ушла в дом.

– Хочешь хохму расскажу про Айжанку, – Нурлан подвинулся поближе. -Только не пиши об этом. Она на том МТЗ-5 старом заканчивала клетку пахать. Едет, песни поёт.

– Вот ты, Нурик, болтун! – Айжан стояла прямо за спиной мужа. Тихо подошла. – Не пела я тогда. Какой там петь! Еле дышала. Жара. И ветер как пар в бане. А я на седьмом месяце была. Запоёшь тут! Трактор – развалюха. Весь трещит, аж страшно, что развалится. А я, кстати, именно на нём впервые две нормы дала. Мужских! Для нас, красавиц, скидок не было. Так вот еду, в глазах мутно уже и круги по краям глаз крутятся. Гляжу – один круг отделился и впереди трактора катится. Ну, думаю, всё – с ума потихоньку сдвигаюсь. Потом пригляделась: а это колесо переднее от трактора само бежит впереди. Оторвалось. Болты срезало.

Если бы на бок упали мы с трактором, не сидели бы сегодня тут за столом.

– Ой, бай! Зато сейчас ты одна «кировец» имеешь, – разжевывая мягкий свежий курт, вставил отец. – Кому попало такую машину не дадут. Значит ты, айналайын, не простая трактористка. Ты джигит среди всех. Олжаксы мастер – это раз. И на тебя вся страна смотрит с уважением – это два.

  Сидели и болтали до полуночи. И старики не ушли. И не устал никто. Хорошо было. Уютно и тепло на душе у каждого. Никто не думал больше о прошлом, не вспоминал сегодняшнее и будущего никто не трогал больше. Потому, что будущее – это всегда тайна великая. И трепать её попусту – грех большой.

Утром Витёк уже трясся в автобусе по трасе Кайдурун-Кустанай. Думал, что напишет и как. Жалел заранее о том, о чём точно писать не станет. Не потому, что не хочет. А просто редактор посмотрит на него как на дурачка, живущего за забором великой социалистической стройки и не знающего законов советской пропаганды.

И не знала Айжан, и Нурлан не знал, а корреспондент молодой начинающий

тем более, куда повернёт замечательную женщину Айжан Курумбаеву её добрая судьба. Через несколько лет она станет Героем Социалистического труда, честно заслужит два Ордена Ленина, станет лауреатом Государственной премии своей Республики КазССР, потом будет членом ЦК КПСС огромной страны, депутатом Верховного Совета СССР, членом Президиума Верховного Совета СССР, делегатом двух съездов КПСС и членом Ревизионной комиссии компартии страны, заместителем председателя Совета Национальностей СССР.

Не знал этого наперёд никто.

Она перестанет работать на тракторе и всё свободное от заседаний в верхах время будет тратить не на своё здоровье, плохое к тому времени, а на помощь простым людям, которые, я уверен, всем сердцем благодарны ей и сегодня, когда душа этой замечательной женщины живет вечную жизнь в Божьей любви и милости.

                    Глава двадцать первая

***

Все имена и фамилии действующих лиц, а также названия населенных пунктов кроме г. Кустаная изменены автором по этическим соображениям

***

На весь совхоз Корчагина имелось всего пять, но зато очень замечательных громкоговорителей. Точно таких, какие на каждой центральной улице в Кустанае и в городском парке. Красивые такие серебристые рупоры размером с пятнадцатилитровое ведро. Орали они так при желании радиотехника, что мёртвых, конечно, не могли поднять, но живых, спящих мёртвым сном после трудов на благо или после пьянки  убойной – запросто. Включали их редко, потому народ привычки  к громким звукам не имел. И действовали аккорды бравого марша на каждого как ударная волна от огромной бомбы, безжалостно сносящая ранним утром с кроватей ни в чём не повинных мирных жителей.

  Правда, бомбардировка мощной музыкой случалась только по праздникам крупным, всенародным. Так что в целом население психических травм, считай, и не имело в связи с небольшим числом таких великих дней. Так, наблюдался, конечно, инстинктивный перепуг, но быстро проходил. Ещё до начала торжественной встречи праздника с последующим переходом в питейно-закусочную стадию, когда хоть «Аврора» над ухом стреляй – не заметит никто.

Но первое мая – праздник нежный. Солидарность трудящихся – это ж счастье. А счастье громким не бывает. Оно всегда уютное, спокойное и ласковое. Поэтому первого мая динамики громко, но не травматично  воскликнули знакомое и любимое:

– Утро красит нежным светом

Стены древнего Кремля!

Просыпается с рассветом

Вся Советская земля!

Холодок бежит за ворот,

  Шум на улицах сильней.

  С добрым утром, милый город,

Сердце Родины моей!

  Кипучая, могучая

  Никем непобедимая,

  Страна моя,

  Москва моя,

  Ты самая любимая!

– А-А-а! Началось! – соскочил с дивана Игорёк Артемьев, который по причине досрочной встречи праздника, генеральной, можно сказать, репетиции, не смог уйти в ночь тёмную из дома Толяна Кравчука, где репетировали вшестером. С Олежкой Николаевым, Валечкой Савостьяновым, Серёгой Чалым и Кирюхой Мостовым. Нормально отрепетировали часам к двум ночи. И все, кроме маленького Игорька и Мостового разошлись будить жен с детьми. А Мостовой Кирюха хотел забрать к себе Артемьева, но в связи с нехваткой моральных и физических сил, донёс его только до порога и уронил.