Полная версия
Мертвый час
– Вы старше меня, авторитетней, опять же, княгиня. Им, горцам, важно, когда на равных.
– А что означает не убедить? – зацепилась за предыдущую фразу Сашенька. Хоть и ругала себя за предубежденность к Нине, червь сомнений грыз по-прежнему. – Уже бывала в тюрьме?
– Да, – призналась Нина.
– С кем, раз без взрослых не пускают?
– Простите, опять соврала, – так же буднично, будто за пролитое молоко, извинилась барышня. – Смотритель тамошний за полтинник кого хочешь впустит. Я подумала… решила… вас подтолкнуть.
– С какой такой стати?
– Вы – жена адвоката. Хорошего, но начинающего. Вашему Дмитрию Даниловичу нужны клиенты. Разве не так? Значит, сами и уговорите.
Сашеньку в который раз накрыла волна возмущения. Нет, с этой беспардонной девицей дел иметь нельзя. Хоть самые страшные подозрения и не подтвердились, общаться с ней не стоит. Ни Сашеньке, ни ее детям. Какое счастье, что Нина индифферентна к Евгению. Влюбись и она, Сашеньке пришлось бы запрещать им встречи. Какой бы трагедией это стало для романтического Жени.
– Нет уж, уволь. У Дмитрия Даниловича и без твоего Урушадзе дел невпроворот. Мне пора.
– Позволите осудить невинного? – Нина схватила Сашеньку за рукав.
– Знать не знаю, виновен он или нет. Отпусти! Всего…
– Невиновен! Слышите?
Мгновение назад княгиня была готова пожертвовать рукавом, лишь бы вырваться. Однако последние слова Нины прозвучали всерьез. Слишком всерьез! Отмахнуться от них нельзя.
– Имеешь доказательства?
А вдруг-таки любовница?
Нина с прежней серьезностью призналась:
– Доказательств нет. Женская интуиция. Но когда женщина чувствует, значит, знает. Разве не так, Александра Ильинична?
Сашенька снова отмолчалась, хотя на сей раз была абсолютно согласна.
– Простите меня, – сказала вдруг Нина. – Я сдуру наговорила лишнего. Потому что не могу убедить Автандила. Он же погибнет. Понимаете? Погибнет потому, что я не смогла его спасти. Очень прошу…
Сашеньку раздирали сомнения. Уже не понимала, правду ли говорит Нина или снова обманывает? И тут княгиню кольнула мысль. Какие бы цели Нина ни преследовала, права в одном: Урушадзе в беде. И неважно, с кем он провел ту ночь, с Ниной или с другой. Честь не позволяет князю назвать ее. И ради сохранения тайны он готов идти на каторгу. Как это благородно!
– Ладно, пошли. Но об этом никто не должен знать.
– Конечно. Клянусь! Спасибо! Спасибо вам!
Тюрьма, вернее, съезжий дом располагался в обыкновенной избе. Как и обещала Нина, смотритель за полтинник дозволил им свидание с Урушадзе без всякого разрешения следователя.
Дворян держали отдельно от других сословий, потому в камере Урушадзе других арестантов не было. Белье на его постели выглядело чистым, пол был подметен, мыши и тараканы, к радости Сашеньки, не бегали.
– А вы кто? – спросил Урушадзе княгиню, когда смотритель удалился.
– Дачница, соседка Нины. Она упросила меня провести ее сюда.
– Звать как? – князь учтиво склонился к ручке, предварительно наградив посетительницу чарующим взглядом темных глаз.
– Княгиня Александра Тарусова.
– Простите, ваше сиятельство, но сесть только постель.
Князь был взрачен[62] и породист, как орловский рысак, по-русски говорил с небольшими затруднениями и сильным кавказским акцентом, что лишь усиливало его шарм.
– Ничего, я постою.
– Ася? – Урушадзе обернулся к Нине.
– По-прежнему больна, ваше сиятельство.
– Ты сказала, что я не крал?
Нина кивнула:
– Ася знает. Просила передать, что по-прежнему любит вас. Но граф Андрей требует развода…
– Козел его дери…
Первые же слова и взгляды, которыми обменялись князь с Ниной, окончательно убедили Сашеньку в том, что меж ними нет никакого романа.
– На той неделе суд, – напомнила девушка. – Ася умоляет вас нанять адвоката.
– Нет, я не крал и доказывать это не стану. А хоть и крал… Деньги мои.
– Вы правильно говорите, князь. Но в суде нужен адвокат, хороший адвокат. Против вас улики и самовидец, – повторила Сашенькины аргументы Нина.
– Какие улики? Халат – улики? Любой мог надеть.
– Но это ведь ваш халат? – не удержалась и таки встряла княгиня, заметив, что Нина пасует перед упертостью Урушадзе.
– Мой! И что? А если бы вор в Мишина коляска сел? Калеку обвинили?
Какая неожиданная версия. На калеку и вправду никто не думает. А вдруг этот Михаил только изображает немощного? Нет, чушь. А вдруг нет? Предположим, Михаил ограбление задумал, а осуществил его другой, кто-то из слуг? Эту идейку следует обдумать.
– Я правильно поняла вас, князь? – переспросила Сашенька. – Предполагаете, что вор пробрался в вашу комнату, надел халат и отправился в кабинет графа?
– Так и было.
– Хорошо, допустим. А где были вы?
– Гулял. Спал. Погода хороший. Белый ночь, – князь от волнения путал падежи и склонения.
– Свидетели тому есть?
– Стая воробьев. Слушай, Нина, – князь раздраженно повернулся к девушке. – Кого ты привел? Прокурор двадцать раз такой вопрос задает. Где был, кто видел? Везде был. Никто не видел. Воздух дышал. Верхний парк, Нижний парк.
– А «кольт» где нашли? – не унималась Сашенька.
– Княгиня, я вас не звал. С вами не знаком. Вы – не священник, я – не на исповедь. Прошу простить. Прощайте, дамы. Благодарю за визит. Нет, Нина, постой. Ответь как маме. Почему Ася не придет? Я люблю, скучал очень.
С кем же провел Урушадзе ту ночь? Как бы заставить его проболтаться, проговориться?
Эврика! Кавказцы – эмоциональны. Надо вывести его из себя.
И, понимая, что Нина сейчас снова соврет про мнимую Асину болезнь, Сашенька выпалила:
– Асю к вам не пускают.
И добилась своего:
– Кто? – зарычал князь – Кто? Это мой жена!
– Ее отец, – с напускным равнодушием сообщила Тарусова.
– Подлый шакал!
– Я слышала, он готов забрать жалобу. При…
– Так пускай забирает. Пускай не позорит семья!
– Я не договорила. Он готов забрать жалобу при двух условиях: первое – вы возвращаете облигации; второе – разводитесь.
– Я отвечал. Никогда! Ася люблю.
– А облигации? Их готовы вернуть?
– Вы глухой?
Урушадзе от переизбытка эмоций всплеснул руками, и Сашенька отшатнулась, решив, что он хочет ее ударить.
– Русский язык говорю – не крал!
– А кто крал?
– Не знаю, – по-детски пожал плечами Урушадзе и присел в изнеможении на кровать.
Ярость закончилась. Увы, на ее пике он так и не проболтался.
Сашеньке стало жаль князя. По-женски. По-матерински. Почти ребенок! Года двадцать два, не больше. Как же ужасно сложились обстоятельства: отправился к любовнице, а грабитель воспользовался спущенной им веревочной лестницей.
Кто он, грабитель?
Четыркина подозревает мужа. Сашенька тоже. Так-так! Прикинем… Допустим, Четыркин притворился пьяным, чтобы остаться у Волобуевых. Дождавшись, когда все уснут, прокрался в кабинет, сломал ящик, спрятал в карман облигации, достал пистолет, выстрелил в дверь, поднял кресло, выбил им окно… И стал ждать разбуженных шумом обитателей. Никому и в голову не пришло его обыскать. Утром Четыркин отправился на прогулку, выкинул «кольт», а Урушадзе на свою беду его нашел.
Версия хороша. Но не без изъяна. Который умножает ее на ноль. Если бы халат нашли под окном, Четыркину не отвертеться. Но его обнаружили по другую сторону дома в кустах смородины. Значит, грабитель все-таки выпрыгнул из окна, на бегу скинул халат и зашвырнул куда подальше. Четыркин этого сделать не мог, оставался в кабинете.
Как же помочь Урушадзе? После длительной паузы Сашенька произнесла:
– Соглашусь с Ниной и вашей супругой – вам нужен адвокат. Если, конечно, не мечтаете очутиться на каторге.
Урушадзе вскочил с кровати:
– Какой каторга? Я – князь! Мой род, знаешь, какой древний?
– Закон теперь един для всех. А факты против вас.
– А слово? Слово князя? Неужели оно ничто не значит?
– Боюсь, нет. Присяжные вас осудят.
– Хрен с ними. Царь не утвердит приговор[63]! Я потомок древний род! Заслуженный род.
– Вынуждена огорчить. По статистике, в подавляющем числе случаев император утверждает подобные приговоры. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Мой муж – профессор права.
– И очень известный адвокат, – добавила некстати Нина.
– Ах вот что! Дело ищешь? А ну вон…
– Послушайте…
– Уходи…
– Мой муж не нуждается в клиентах. Фанталова знаете?
– Да!
– Мой муж – его поверенный. Сами понимаете…
Князь не ответил. Но и прогонять перестал.
– Я пришла помочь, – зашла на второй круг Сашенька.
– Адвокат не нужен. Взять адвокат – что признаться. Но раз помочь хотите… Передайте записка?
– Кому?
– Тесть.
– Хорошо, я назавтра приглашена к нему.
– Сейчас пишу.
Схватив со стола листок, Урушадзе чиркнул несколько фраз, согнул бумагу пополам, протянул Сашеньке.
– Конверт нет. Прощайте!
– Не грызи ногти, – скомандовала по привычке Александра Ильинична и тут же себя одернула.
Нина ей не дочь, хорошим манерам пусть ее учат мать с Четыркиным. Из уст же чужого человека подобные замечания вызывают одно раздражение. Впрочем, уже вызвали. Ишь насупилась! Думает? О чем? А вдруг это она украла облигации? А что? Интересная версия. Ведь и Нина ночевала у Волобуевых. Проведем реконструкцию – Нина пробралась в кабинет, туда следом за ней зашел ее ненавистный отчим, она в него выстрелила, потом выпрыгнула в окно, сняла халат, зашвырнула в смородину, обежала дом, забралась по веревочной лестнице…
Халат! Нина на две головы ниже Урушадзе. Да и фигуры не перепутаешь. У князя – мужская, соблазнительно мужская: плоский живот, восхитительный треугольник из мощных плеч и боков, длинные мускулистые ноги. У Нины фигура тоже хороша, но, естественно, женская. Мягкие округлые линии, развитый не по годам бюст, округлый зад.
Нет, Четыркин не мог принять ее за Урушадзе.
Почему же Нина уверена в невиновности князя? Интуиция, говоришь? Нет, голубушка. Потому что ты знаешь истинного…
Нет!
Ну, конечно! Как просто! Нина просто знакома с дамой, с которой Урушадзе провел ту ночь.
Сашенька стала прикидывать, как бы вывести Нину на разговор. Но так до самого дома и не придумала. Дойдя до калитки, девушка сухо попрощалась.
Глава пятая
Той ночью никто не мог сомкнуть глаз…
Евгений мучился проблемами нравственными. Еще весной лишь мечтал о любви, настоящей любви, что с первого взгляда и до гробовой доски. И вот однажды, в самом начале лета, в их квартире раздался звонок. Кухарка Клаша куда-то отлучилась, и Женя сам пошел открывать. И сразу понял: ОНА!
– Вы, верно, князь Евгений? Здравствуйте. А я ваша новая гувернантка Наташа. – И смущенно поправилась: – Наталья Ивановна. Почему молчите?
А Евгений не знал, что сказать. Преклонить колено и признаться? Но так не принято – сначала, говорят, надо сватов заслать.
Но кто ему, гимназисту, позволит жениться?
Однако, к ужасу Жени, пронзивший его заряд электричества Наталью Ивановну совершенно не задел. И своего Ромео она разглядела не в нем, а в их семейном докторе – Алексее Прыжове. В душе Евгения закипели шекспировские страсти, чуть было не окончившиеся шекспировской трагедией: Женька даже собирался вызвать Прыжова на дуэль, руку тренировал утюгом…
Как вдруг на обеде у деда был пронзен Амуром вторично. Маленького росточка, с умопомрачительной, как у балерины, талией, насмешливыми серыми глазами на фарфоровом личике и вьющимися пепельными волосами – Анечка Буржинская походила на фею. К тому же оказалась ровесницей и богатой невестой, ее отец – какой-то важный чин в Твери. И главное: Анечка сразу признала его своим Ромео. Не то что какая-то гувернантка. Весь обед строила глазки, а выходя из-за стола, обронила платок, да так, что лишь Евгений смог поднять. Когда подал его, Анечка задержала ладонь юноши в своей.
В тот же миг Наталья Ивановна была отправлена в отставку.
С тех пор Евгений каждый день получал от Буржинской письмо и тут же писал ответ. Пока позавчера не увидел Нину. Снова барабанный бой сердца! Снова разряд электричества! ОНА! Вся из сплошных достоинств!
Но как? Опять ОНА? ОНА ведь уже есть! Анечка Буржинская.
Но что значит есть? Здесь ее нет. И никто не знает, что Анечка в своей Твери вытворяет. Кому еще платки роняет? А вдруг Анечка круглая дура? Очень на то похоже – все ее письма заполнены описаниями нарядов: собственных, сестер, матери и подруг.
А вот Нина! Красива и умна.
А еще…
Еще в ее глазах хочется утонуть!
В размышлениях, сколь избита и пошла сия фраза, Евгений беспокойно заснул.
Обормот лишь притворялся спящим, чтобы таки поймать мышонка. Хитрый серенький разбойник каждую ночь выбирался из норки в поисках еды, а котенок каждую ночь его караулил, да вот беда, набегавшись за день, в самый ответственный момент засыпал.
Крутилась и Татьяна, боясь предстоящей качки. Столько про нее читала и вот завтра, о ужас, придется испытать. А вдруг срыгнет? Да на глазах у всех? Как это неприлично.
Володя тоже был взбудоражен предстоящим плаванием. Глеб Тимофеевич (Четыркины зашли к ним после ужина выпить белого виноградного на веранде) объяснил ему устройство парохода. Оказалось, что это большой самовар на колесиках. Но если в самоваре пар бесполезен и даже опасен, особенно для Обормота, который вечно сует в него нос (а кухарка, чтоб не обжегся, бьет его тряпкой), то у парохода, напротив, пар идет в дело. Именно он вращает колесики, а те своими широкими лопастями гребут воду, как матросы в шлюпках, только много сильнее. На всякий случай у парохода и паруса имеются, но распускают их только при попутном ветре. Вот интересно, какой будет завтра?
Сашенька ворочалась, переживая за Урушадзе. Как ему помочь? Как найти его любовницу, а главное, как заставить ее подтвердить алиби?
Только заснула, как подскочила от ужасной мысли, ранее не посещавшей: даже найдись эта гипотетическая любовница, князя с Асей все равно разведут. В этом случае за измену. Волобуев подобное признание не упустит.
Но почему граф добивается развода?
В пять утра княгиня проснулась от другой мысли. Если Урушадзе столь крепко любит жену, какого черта шлындрает по любовницам?
Из-за этих беспокойных мыслей и проспала. Когда разлепила глаза, дети уже щебетали на улице. Сашенька выглянула в окно. Вчетвером, вместе с Ниной, они стояли у калитки и что-то горячо обсуждали. Вернее, говорили старшие, Володя лишь слушал. Закончив, сложили руки одна на одну и выкрикнули: «Один за всех и все за одного!» Не участвуй в этом мушкетерском рукопожатии Нина, Сашенька только улыбнулась бы. Когда-то и они с братом Коленькой и воспитанником отца Лешей Прыжовым так играли. Однако Нина тот еще мушкетер. Самая настоящая миледи Винтер. Что еще она задумала? В том, что заводила именно Нина, сомнений не было – после рукопожатия, явно в благодарность за предстоящее содействие, поцеловала в щечку своих друзей. Сначала Володю, потом Таню, а под конец и Женьку. Сквозь тюлевую занавеску Сашенька увидела его счастливые глаза. Бедный! Такой же глупенький, каким был д’Артаньян! Не догадывается, как беспардонно и вероломно, играя его чувствами, миледи Нина использует его в гнусных планах.
Знать бы в каких…
Княгиня быстро умылась и оделась, наспех поела. И вместе с ожидавшей ее гувернанткой выпорхнула из домика.
– Здравствуйте, маменька, – сказали дети хором.
Старшие подхватили ее с двух сторон под руки:
– Пора на пристань, – напомнил Евгений.
– Вдруг билетов не хватит? – поддакнула ему Таня.
И заговорщически улыбнулись друг дружке.
– Доброго всем дня, – откуда-то из-за угла вынырнул Глеб Тимофеевич.
Увидев Четыркина, дети почему-то сникли, а Нина снова принялась за ногти.
– Здравствуйте, Глеб Тимофеевич, – поздоровалась Сашенька.
– А не прокатиться ли мне с вами? Чай, не помешаю?
– Ой! – произнес Володя и тут же зажал себе рот двумя руками.
– Что с тобой, Володечка? – испугалась Наталья Ивановна.
Малыш смотрел на нее вытаращенными глазами.
– Наверно, муху проглотил, – предположил Женя.
А Таня подхватила:
– Муху, муху! – И, как показалось Сашеньке, подмигнула младшему брату.
Володя сразу разлепил рот и показал туда указательным пальцем:
– Муха! Ам!
– Приятного аппетита, – улыбнулся Четыркин. – Так не помешаю?
– Конечно, нет, присоединяйтесь, дети будут рады. Вы так интересно рассказываете, – перспектива целый день провести с Глебом Тимофеевичем Сашеньку не радовала, но и отказывать оснований не было. Тем более едут с его падчерицей.
– А что дочка скажет? – спросил Четыркин.
– Я вам не дочка, – грубо ответила Нина.
Все замолчали. Казалось, даже птички перестали чирикать. Сашенька не знала, что и сказать. Да и зачем? Сами пусть разбираются.
Четыркин, чему-то ухмыляясь, смотрел на Нину. Та внимательно разглядывала свои туфли.
– Ну раз дочь брать в вашу компанию не желает, планы менять не буду. Поеду, как и собирался, на уженье[64].
В отличие от охоты, любимого развлечения во все времена, рыбалкой до поры до времени занимались исключительно как промыслом или ради пропитания. Однако с появлением дач она быстро вошла в моду. Особенно у мужчин! Пейзанская идиллия на дачах им быстро надоедала. Потому что в городе от семейного содома – кричащих детей и назойливой жены – можно спрятаться в кабинете. Но на дачах они не предусмотрены. В гости к соседу тоже не отправишься – у того свои жена и дети. Махнуть на охоту? Смеетесь? Здешние леса давно повырублены. А в тех, что чудом уцелели, охотиться можно лишь на дачников, что ищут грибы, лакомятся ягодами и устраивают на полянках пикники. Махнуть куда-нибудь подальше, в глушь, где вовсе нет дач? Но там нет и железных дорог. А трястись по старинке сотню верст в телеге или таратайке – нет уж, увольте!
Да и ружье, в отличие от удочки, не всякому по карману.
Так и пристрастились дачники к рыбалке. Кто в одиночку, кто в узкой, исключительно мужской, компании. Закинул поплавок и сидишь себе, наконец-то отдыхаешь. Тут же в речке и водочка охлаждается. И никто не подсчитывает, сколько рюмочек ты опрокинул. Красота!
– Глеб Тимофеевич! Гав! Глеб Тимофеевич! Гав! Гав! Гав! – раздалось откуда-то из сада.
Через несколько секунд гавкающий голос материализовался в лице кухарки Четыркиных Макриды, которая в одной руке несла удочку, а под мышкой другой прижимала маленькую собачонку:
– Удочку позабыли, Глеб Тимофеевич. И Тузика.
Шавка дополнила ее возмущенным лаем:
– Гав! Гав!
– Да не нужен мне Тузик, – разозлился Четыркин. – Всю рыбу тявканьем распугает.
– Да как же? Юлия Васильевна велели.
– Гав! Гав!
– Скажи, что не догнала. – Глеб Тимофеевич достал из жилетки серебряные часы, взглянул на циферблат и заохал. – Так и опоздать недолго. Извозчик! Извозчик!
Ожидавший в тенечке «ванька» тут же подкатил.
– А удочку?
– Гав! Гав!
– Удочку давай.
– Гав! Гав!
– Как же не догнала, раз удочку взяли?
Попрепиравшись еще немного с Макридой, которая так и норовила впихнуть Тузика, Четыркин уехал в сторону Петергофа.
Четверо детей, как один, вздохнули и снова заулыбались.
Что все это значит?
– Если поторопимся, успеем на пароход, который отплывает в девять, – сказала Татьяна, когда они, наконец, подошли к пристани.
– А по какому времени в девять? По ораниенбаумскому или кронштадтскому? – уточнил Володя.
Век девятнадцатый или век железный, как его называли, взвинтил скорости на порядок. До строительства железной дороги путешествие из Петербурга в Москву занимало неделю, после – лишь сутки. Однако по прибытии в Первопрестольную путники по-прежнему переводили стрелки часов на полчаса вперед, потому что каждый город, как и в старину, жил по солнечному времени. И в расписаниях поездов и пароходов всегда указывалось, по каким часам оно составлено.
– По петербургскому. Здесь время везде одинаковое, – ответила Володе княгиня.
– А почему?
Эти его «почему» Сашеньку выводили из себя. Рано научившийся азбуке, Володя читал все, что попадалось: газеты, расписания, беллетристику, юридические труды из библиотеки отца, учебники брата и сестры. А потом методично выяснял значения незнакомых слов и требовал объяснить то, что не понял. А Сашенька и сама многого не знала, а что и знала, то позабыла, поэтому частенько отправляла младшего сына к старшему. Евгений учился на «отлично», обладал хорошей памятью, к тому же ему нравилось покровительственным тоном давать Володе пояснения.
– Спроси у Жени, – княгиня подтолкнула малыша к брату.
Покупая билеты, она краем уха услышала, как Евгений втолковывает Володе, что теоретически (что такое теоретически?) солнечное время в Кронштадте и Ораниенбауме, конечно же, отличается от петербургского. Но расстояния между всеми этими населенными пунктами (чем-чем?) слишком малы, потому разница в солнечном времени составляет секунды. Потом Евгений ответил еще на кучу вопросов: а с Киевом какая разница, а с Парижем, а с Семипалатинском (где, интересно, такой?). Какая же у него феноменальная память на цифры! Отвечал, не задумываясь.
Как приятно, что дети, твои дети, такие умные!
Но даже самый умный ребенок – все равно ребенок. Страсть к проказам в любой момент может одолеть в нем разум. Глаз да глаз нужен за пятилетним. На миг оставить нельзя.
Пока Сашенька устраивалась с детьми в их семейной каюте, Наталья Ивановна пошла в свою, для слуг, причесаться. Княгиня понадеялась на гувернантку, гувернантка – на княгиню, в итоге Володя исчез.
Сначала искали вместе, потом разделились. Женя отправился на камбуз – вдруг Володя успел проголодаться? Нина вызвалась сходить к сходням. Татьяна осталась на нижней палубе, около каюты, на случай если Володя вернется сам. Наталья Ивановна побежала в носовую часть, к своей каюте, убедиться, что он не отправился туда. Сашенька же поднялась на верхнюю палубу, служившую гульбищем для пассажиров. А их там собралось немало, человек пятьдесят. И все оживленно разговаривали, стремясь перекричать чаек, удары колокола и паровую машину, – пароход отчаливал.
– Володя, Володя! – стала звать Сашенька.
Сразу пять мужских голосов с разных сторон ответили:
– Что угодно, сударыня?
– Спутника ищете? Не подойду? – один из Володей, обтирая платком струившийся пот, попытался жуировать[65].
– Сына ищу. Пять лет, одет в матроску.
– Пардон-с. Не видел-с.
Прокладывая дорогу локтями, Сашенька пробилась к корме.
– Мальчика не видели? – обратилась она к старухе в шелковом кринолине.
– Не видела, – презрительно оглядев Сашеньку в лорнет, ответила та и повернулась к спутнику, мужчине в черном костюме, моложе ее лет на сорок. – Вот поэтому и не хочу ребенка. Выносишь, выродишь в мучениях, а потом какая-то гувернантка его потеряет.
– Совершенно согласен, Лили. Зачем тебе ребенок? У тебя есть я.
– Какой вид! Чисто Швейцария! – восхитился стоявший в двух шагах от них стриженный под гребенку брюнет, одетый в длинный летний шерстяной сюртук, той же материи брюки и жилет, по которому извивалась змейкой цепочка часов.
– Мальчика не видели? – обратилась к нему Сашенька.
– Мальчика? – брюнет внимательно осмотрел Сашенькино простое платье из легкой летней ткани и пришел к тому же выводу, что и старуха, – гувернантка. Потеряв интерес, он ответил с иронией, тонко рассчитанной на соседку: – Видел. На берегу. Калачами торговал.
Старуха громко засмеялась. Но Сашеньке было не до шуток:
– Да нет же, здесь, на пароходе, пяти лет, одет в матроску.
– И такого видел. Аккурат здесь, – чуть картавя, продолжил издевку брюнет. – Минуты три назад. Стоял на вашем месте.
Сашенька оглядела низенькое ограждение, за которым пенилась вода. От ужаса у нее задергался глаз:
– А сейчас где?
– Не могу знать, – прищурился брюнет. – Чайками любовался, не углядел.
– Он… Он не упал?
– Говорю же, не знаю, – отмахнулся брюнет, краем глаза наблюдая за Сашенькиными муками.
– Ох! – схватилась она за сердце и тихо, потому что на громкость не хватало сил, сказала: – Надо остановить пароход. Немедленно. Спустить шлюпку.
Услышали ее лишь ближайшие соседи.
– Вот еще! Не хватало опоздать из-за этой курицы, – словно в тумане донесся до Сашеньки голос старухи в кринолине.
– С какой стати, Лили? – удивился ее моложавый спутник.
– Ты что, не слышал? Ее воспитанник выпал за борт.
Ноги Сашеньку уже не держали, она схватилась за поручень. Старуха невозмутимо продолжала:
– Жорж! Ну что ты стоишь? Стоишь и куришь. Ты должен этого не допустить.
– Чего, Лили?
