Перезагрузка

– На востоке, – буркнул он.

– Угу, а садится на западе. Значит, если на север встать лицом, с правой стороны будет восток, а с левой – запад. Понятно?

– А юг сзади, – пискнула Вега, качнув косичками.

– Значит, когда солнце прямо утром встает, то где север? Леди?

Айгуль, видно, не хотелось глупостями заниматься, но она выдавила из себя.

– Ну… тут. На левую сторону от восхода.

– Правильно! Хорошо соображаешь. А потом солнце у нас описывает круг по небу. В полдень оно – в самой высокой точке. Потом едет на запад. Вот сейчас оно где? Правильно. Так вот, чтобы север найти, надо просто к солнцу левой стороной встать… – они закрутились, и я поспешно добавила, – вставать не обязательно! Можно мысленно представить.

– А можно просто компас взять, – тихо буркнула Чума.

– Можно, – согласилась я, – но компаса сейчас нет. У нас вообще со снаряжением так себе. Привыкайте к тому, что есть. Если солнце высоко, понять стороны света трудно, но есть еще и другие способы.

Я объяснила, как определить стороны света по тени от вертикального предмета – палки, например. Это довольно долго, на случай, если сильно заблудишься: надо подождать минут пятнадцать, отмечая тень, и более короткая при этом будет показывать на север. Потом я рассказала, как определять по часам с циферблатом. Часы у нас иногда бывают старые. Старья вокруг хватает.

Потом погоняла их немного по местности. На горку забежали – Леди и Вега сразу сдохли. А Мерлин и Чума ничего, за мной держатся. Хотя и я уже форму подрастеряла за два-то года.

Я объяснила насчет тактических преимуществ высокого положения, показала немного, как оборону вести с горы. Потом мы еще побегали. Два наших слабых звена отстали, я велела Чуме и Мерлину самостоятельно бежать на базу, а сама пошла подгонять отстающих, чтобы они на шаг не переходили. Периодически приходилось снимать АК с плеча и подталкивать прикладом. Но мы все-таки с грехом пополам добежали. Пока прощались, было у меня стойкое ощущение, что завтра девушки больше не придут.

Но что сделаешь? Слабые быстро гибнут. Не придут – может, так для них и лучше.

Бабу Яру понять мне сложно. Вроде бы она и хороший человек. Мне вот помогает иногда. Не злая. Но что-то мешает, что-то в ней не так. Или я придираюсь?

Свободного времени у нее на работе много, тем более, с моей помощью. Я, когда прихожу – мою, убираю склад, ящики переставляю, как она скажет, все в компьютер заношу. И на раздаче стою, когда особенный наплыв бывает. Большинство цехов, как вот и наш, сборочный, в две смены работает – 12 часов днем, 12 ночью. Ха, это только считается так, на самом деле я вкалывала как минимум по 14, ведь ночью народу меньше, на моем месте вообще никто не стоит, так что пока вагонетки подготовишь на утро, еще 2—3 часа проходит.

После смены вечером особенный наплыв, все хотят продукты взять. Но я к этому времени обычно ухожу.

А днем часто никого и нету. Я убираю-раскладываю спокойно, баб Яра сидит, книжку читает какую-нибудь. Книжек у нее много, названия в основном непонятные.

Но иногда у нее возникает желание со мной поговорить.

Говорит она свысока, оно и понятно – начальница, но дело даже не в этом. Как-то так разговаривает, как будто я к другому виду принадлежу. Вроде бы и жалеет меня, но она – человек, а я, например, кошка говорящая. Но голос ее звучит при этом ласково. Не знаю, может, я слишком чувствительная, капризная? Радоваться надо, что начальница на тебя внимание обращает и не ругается.

– Мария, – она меня всегда почему-то Марией называет, – а ты читать где научилась? В школе?

– Не, я до войны еще, сама. Я маленькая еще была.

Она смотрит непонятно и бормочет.

– Последнее поколение грамотных. Деградация. Впрочем, элита останется. Может быть, так и правильнее будет.

– Думаете, все деградирует, раз из моего поколения мало кто грамотный? – спрашиваю я. Пусть не воображает, что я ее не понимаю. Баба Яра фыркает.

– Ясно одно, – говорит она, – ничто уже не будет по-прежнему. Мировой порядок изменился. Мария, а ты не хочешь со мной как-нибудь в Новоград сходить?

Я чуть не подскакиваю. Вот это новость!

– А вы что – ходите в Новоград?

– Я учитель, – говорит она, – на складе так, подрабатываю. Видишь ли, обеспеченные люди о будущем своих детей, к счастью, задумываются. Я ведь филолог по образованию. Учу русскому, английскому.

Видно, думаю я, платят там не так много, раз тебе все равно на складе приходится впахивать.

– Если хочешь, могу тебя взять как-нибудь, – и улыбается мне приветливо, – если, конечно, ты будешь там вести себя прилично.

– Конечно, – говорю я осторожно, – хотелось бы.

– Образованных людей мало осталось, – говорит она, – хороших педагогов ищут.

Я вспоминаю об Иволге. Она сняла угол у одного куркуля, и работу вроде нашла – но небольшую, тоже на четверть ставки. В лаборатории заводской – анализы какие-то делать. Могла бы, наверное, более серьезное место отыскать, но ведь Иволга всерьез занялась ГСО. Вместо того, чтобы о выживании думать, как все нормальные люди.

– А биолог там не нужен? Профессиональный.

– Спрошу, – Яра глядит с интересом, – А откуда ты знаешь профессиональных биологов?

– А у нас баба одна пришла в ГСО. Военная. Но по образованию была биологом до войны.

– Вот как, – начальница поудобнее устраивает протез на полу, – что же, спрошу. Может быть, и биолог пригодится. А тебе бы, Мария, не стрелять надо учиться, а школьные предметы изучать. Подумай о своем будущем! Война закончилась, это уже очевидно. Дальше будут строить, созидать. Появятся университеты. Богатых родителей у тебя нет, единственный шанс в жизни – получить хорошее образование. Станешь, например, врачом – врачи всегда нужны. Подумай о моих словах, Мария!

Я хмыкаю. Как будто я против – учиться! Если бы время было и возможности… А то ведь, кроме работы и ГСО, практически все время бытом занято, поисками еды. И не будешь крутиться – зиму не переживешь. Достаточно я поголодала, чтобы это как следует запомнить.

Да и где учиться? У Палыча уже я все усвоила, что его школа дает – там по 40, по 50 человек сидит, и все в основном читают с трудом. Не будет же он со мной отдельно заниматься.

Нет, странная она, эта баба Яра. Не знаю, чего ей от меня надо.

– Баб Яр, где мне учиться-то? Школы-то нет.

– Читай книги! Да, электронных приборов не достать, а бумагу давно сожгли на растопку, но если поискать – книги найти еще можно. Я же нахожу. Можно выменять, если знать, где.

Она стряхивает пепел в жестяное ведро-мусорку.

– И не называй меня бабой Ярой. Какая я тебе баба? Мне пятидесяти нет. Меня Ярославой зовут.

Возвращаюсь домой в темноте, но теперь это не так страшно. Ведь идти через город. У самой Комсомольской Площади мне патруль ГСО попался. Все новые – в лицо я ребят знаю, а так – нет. Отсалютовали друг другу и разошлись. Я пошла через темную площадь, асфальт наполовину выкорчеван, дома разрушены с одной стороны – а с другой постамент какой-то большой, там статуя была, а теперь ее снесло. А вот в Ленинском на площади, там один памятник сохранился, кстати. Я размышляла о том, что теперь с печкой делать. Скоро уж октябрь, надо будет топить. Купить буржуйку на барахолке можно, не вопрос, но у меня ни талонов, ни чего-то ценного нет. Прямо отчаяние иногда подступает, как подумаешь, как выживать дальше. И главное, обидно, ведь у нас с матерью уже все было, налаженное хозяйство, и печка была хорошая, каменную собрали за несколько бутылок самогона; мебель была уже, запасы в погребе. Ну хорошо, еды все равно не хватало, но хоть хозяйство собрали. И вот – все, пришли какие-то сволочи, которые ни дня не работали, и отобрали. И теперь как хочешь, так и выживай. Причем соберешь все снова – и придут дружинники, собаку убьют, дверь вышибут, им трудно, что ли, и опять на колу мочало – начинай с начала. Еще скажи спасибо, что в живых оставили. Обидно до ужаса.

Но отчаянию и обидам предаваться нельзя, сдохнешь. Надо думать, как жить. Подходя к дому, я уже в голове решение выстроила. Раз нельзя достать нормальную железную печку, остается что-то самой собрать. Очаг из камня. Маразм это, конечно, но у нас одну зиму был такой очаг, и ничего, пережили. А теперь ведь и зимы вполне сносные, терпеть можно. Надо только знать, как собирать, а я не знаю. В нашем доме печник один живет, берет только дорого. А можно в ГСО поспрашивать, кто-то из стариков вполне может помочь.

С этими мыслями я вошла в подъезд, освещенный полной луной через прореху в крыше и стене. Кара сверху зарычала.

– Ну тихо, тихо! Это я!

Собачий силуэт наверху, в лунном свете, вильнул хвостом и исчез. Я поднялась на свой этаж и тут же рефлекторно прижалась к стене и выхватила «Удав». В следующую секунду поняла, что зря, и пистолет опустила.

Это была очень маленькая фигурка. Ребенок. У нас в доме детей много, в лицо я их, конечно, не узнавала. Этот – не понять даже, девочка или мальчик – сидел, скрючившись, на ступеньке, прижавшись к стене.

– Ты чего тут сидишь? – спросила я. Ответа не было. Ну вот зачем я с ним заговорила? Я домой хочу, хлеба пожрать и отдыхать уже.

Я подошла к малышу, присела на корточки.

– Ну? Чего сидишь-то тут?

– Мама не пришла, – из глазенок полились слезы, – дядя пришел… сказал, что если я домой… то они меня съедят.

Оно всхлипнуло.

– Ну-ка тихо! – велела я, – тебя как зовут?

– Дана, – прошептало оно, и я поняла, что это девочка.

Путем несложного допроса мне удалось выяснить следующее. Дане восемь лет. Она жила тут на третьем этаже с мамой. Вчера мама ушла за червями и велела дочке сидеть дома.

Но вечером она не вернулась. Дана послушно сидела дома всю ночь, хотя ей было очень страшно, и весь сегодняшний день. Мама так и не пришла, а вместо нее явился незнакомый дядя с какой-то девицей, взял Дану за шкирку и пинком выкинул на лестницу. Пообещав убить и съесть, если она вернется.

– Горе мое, – пробормотала я, – ну пошли ко мне, что ли.

Дома я нарезала червей, поделила хлеб на две половинки, которые вышли очень маленькими. Червей пришлось резать больше, чем я планировала. Дана с удовольствием налегла на еду. Я смотрела на нее с некоторым сомнением. Она была рыженькая, большеглазая и очень мелкая, я бы дала ей лет пять-шесть. Впрочем, у них же все поколение такое, мелкое и больное. Совсем другое, чем наше. Это я еще видела довоенную жизнь. Конечно, и тогда особой нежности от матери не было, кроме поджопников. Но я помню блины, помню маленькие шоколадки «Аленка», блики солнца в чистых лужах после дождя, детскую площадку с разноцветными качелями и лесенками. Помню, как мы играли во дворе, пупсиками хвастались. Хотя подробности уже забылись. А эта Дана… странное имя. Она вообще ничего не помнит, для нее вот так, как сейчас, было всегда.

Ну и вот зачем я ее притащила? Что я буду с ней делать? Мне одной-то не выжить зимой. Конечно, может быть, ее мать вернется. Но судя по тому, что пришел «дядя» – видимо, нет. Так бывает. Нужна хата – хозяев выследят, убьют и занимают.

Да и кто так делает вообще? Она мне чужая, никто. Куда я ее теперь дену? В сущности, я ее взяла просто потому, что на лестнице оставить невозможно. Это как – я буду жрать, спать, и знать при этом, что там на лестнице маленькая сипилявка сидит и плачет голодная, и скоро помрет? Нет, конечно, это дело обычное, и я много такого видела, когда дети копыта отбрасывают. Но вот так, когда это прямо на твоей лестнице – как-то не по себе.

Ну а теперь как выгнать? Еще труднее.

– У тебя родные есть, кроме матери? – спросила я, – бабушка? Отец, может? Тетки?

– Я не знаю, – грязное личико с разводами слез уставилось на меня.

– Никого не знаешь? Не видела никогда?

Девочка молча покачала головой. Я вдруг сообразила, кто была ее мать – тихая, маленькая женщина сверху. Такая незаметная, я с ней, кажется, ни разу даже парой слов не перекинулась.

– Ладно, давай спать ложиться. Утро вечера мудренее, – выдала я бабушкину премудрость. Дана заснула сразу же, а я долго ворочалась на тряпках.

Во мне вдруг проснулась мать. Все-таки привыкла я ее слушаться. Не из-за тумаков, я уже четыре года как могла сдачи дать и не боялась. Но привыкла, что мать лучше разбирается в жизни, больше знает, и без нее мы пропадем. Хотя если разобраться – чего она там лучше знала? Огород решила посадить… толку было с того огорода?

И вот теперь мать будто смотрела на меня и говорила укоризненно:

«Ну вот я всегда же говорила, что ты дура, дура набитая! Ходишь в это ГСО… О себе надо думать! Ты девочка! Тебе надо не ружьем махать, а вон замуж могла бы выйти за нормального мужчину. За охранника, например. Вон Люська вышла, и смотри, живет в Новограде, двоих детей родила, все здоровые, питаются хорошо. А ты? Идиотка. И теперь еще притащила девку сюда. Как же, помрет ведь ребенок! Тебе уже пора спуститься с небес на землю и жить в реальном мире, доча! Тебе-то какое дело до этой девки? Почему ты за всех должна отдуваться и обо всех думать? Дура ты, просто дура – и все! Думаешь, ты такая добренькая? А нет! Ты просто идиотка, вот и все, я всегда говорила, что ты идиотка и с этого помрешь. Вот как меня не станет – так и ты сразу помрешь. Давай, давай все раздадим! Все людям раздадим, последнее – и будем сидеть лапу сосать, пока не сдохнем обе!»

И главное, я понимала, что мать права, и я – набитая дура. Отдавать надо, когда у тебя ресурсов много. А мне самой на зиму не хватит, я сама, может, не выживу. Даже вот сейчас хлеб этот несчастный делить так тошно было, так хотелось уже сожрать этот кусок… а ведь так будет всегда теперь. Ну ладно, если надо – то я могу. Я всегда могу, если надо. Но ведь получается, что не надо. Что неправильно это. Только те выживают, кто умеет быть жестким. Мне своего ребенка надо родить еще и вырастить. А я эту девку притащила.

И в то же время я не знала, как ее теперь выставить. Вот как? Надо быть жесткой, да. Надо встать завтра с утра и сказать – ну вот что, дорогая, вон дверь, вон лестница. Иди ищи своих родных, а я тебе никто.

А я не жесткая, я дура какая-то слабая.

Вот Ворон или Иволга – они жесткие. Правильные, настоящие люди.

Но блин, поняла я – они бы не выгнали девчонку на улицу.

Эта мысль так меня удивила, что я широко открыла глаза. Вгляделась в темноту – сегодня была ясная ночь, и редкая гостья – Луна горела в окне.

И так у меня с одной стороны голосила мать – про выживание, про дурость и все такое. А с другой стороны молча стоял Ворон. Даже ничего не говорил, просто так стоял там, с дагестанским кинжалом на ремне, с гауссовкой своей через плечо. А в середине как будто стояла я с Даной, и ручонка у нее была такая маленькая и слабо, вяло держалась в моей ладони. И так, с этой картинкой в голове, я наконец заснула.

Чума и Мерлин делали у меня успехи, Леди отставала по физической подготовке, все же сказывался возраст, а в остальном тоже работала хорошо,. И только Настюха-Вега оказалась слабенькой, ошиблась я, ведь иногда такие вот маленькие юркие девчонки бывают отличными разведчицами или снайпершами. Но Вега и стреляла так себе, из «Удава» средненько, а автомат ей было держать тяжело. И соображала плоховато. Ну ничего, как говорит Ворон – не умеешь – научим, не хочешь – заставим. Вега по крайней мере старалась, ничего не скажешь.

В середине октября мои ребята, кроме Веги, сдали первый зачет. Настюхе придется еще поготовиться. Остальным разрешили ходить в патрули. В первый патруль распределили меня с Чумой и Мерлином, в Ленинский район – тьмутаракань, опасные места.

Я не очень хорошо знаю Ленинский. До ГСО там, почитай, никогда и не бывала. Основные вехи мне знакомы – Площадь, Больница, но по большей части Ленинка состояла раньше из похожих друг на друга микрорайонов, даже теперь еще видна эта планировка; если смотреть сверху (мы как-то с беспилотника снимали) – груды щебня и обломков лежат аккуратно, квадратами. Мы пробирались среди этих гор. Здесь мало кто живет. Лишь впереди высился гигантский остов дома, почему-то он сохранился, единственный. Не дом – целый домище, башня. Если посчитать – этажей точно больше десяти будет, хотя верхние развалены. В сумерках остов выглядел зловеще.

– Это что – дом? – Мерлин остановился, задрав голову и раскрыв рот.

– А ты как думал? Конечно. Здесь все такие дома стояли, квадратами, вот так, – я показала, – И не задерживайся, пошли!

– Как же они наверх-то лазили? – удивился Мерлин, – В мирное время?

– Дурак ты, что ли? – обернулась Чума, – У них лифты были.

– А-а, точно, – Мерлин споткнулся о длинную железную проволоку и выматерился. Я открыла рот, чтобы объяснить ему, что проволока может оказаться и растяжкой, но тут впереди что-то подозрительно шелестнуло. Я замерла, подав ребятам знак стоять тихо.

Вряд ли там что-то опасное, но АК я c предохранителя сняла. Сделала несколько бесшумных шагов вперед, поводя стволом. Прижалась к торчащей вверх бетонной плите, заглянула за нее.

Вроде ничего особенного – копнушка. Многие так живут. В лесу можно землянку выкопать, а в городе делают копнушку в груде обломков, надо только место хорошее найти, иногда части стен внизу сохранились, фундамент, подвалы. Иногда это почти готовая хижина, только вход освободить и укрепить, ну и какое-то подобие двери навесить. Без замков у нас нельзя. Здесь дверь была крепкая, железная и открыта наполовину. И там, внутри, творилось нехорошее. Голоса раздавались – грубые, мужские, а потом женский писк. Гремело что-то.

Можно, конечно, пройти мимо, но для чего мы в патрули-то ходим?

Ползком по стене я протиснулась к окошку – оно было не закрыто ничем, просто для света дырку оставили. Заглянула внутрь осторожно.

Трое. Трое дружинников, как видно, пришли пошарить, расшвыряли всю ломаную мебель. Какие-то обломки, бумажки по всему полу были раскиданы, мужики весело гоготали. Две женщины сидели в углу, на древнем диване, вжавшись в стену, смотрели на происходящее с ужасом. У одной руки были связаны, вторая, совсем старая, до того перепугалась, что чуть ли не в стену вросла.

Картина ясна. Я осмотрела местность вокруг копнушки: дружки, как всегда, идиоты, и охрану не подумали поставить. Впрочем, им здесь бояться некого, так они думают. Пришли кур пощипать.

Я вернулась к своим. Коротко обрисовала ситуацию.

– Чума, ты со мной, Мер, стоишь на дверях в карауле. Всех выпускать, никого не впускать, самому не светиться.

Переключатель АККМ я сдвинула на гранатомет. Мы подкрались к дверям, я заглянула – внутри никаких изменений. Прицелившись в самый дальний угол от женщин, я нажала на спуск. От грохота даже мы слегка присели. И тут же я нырнула в хижину, Чума за мной.

Я все-таки целилась гранатой не в дружков, а так, в белый свет, лишь бы не попасть в женщин. Поэтому один из бандитов еще стоял – вернее, сразу отпрыгнул к стене, поднимая ствол. Пока я переключала АК обратно, Чума успела дать очередь, и в ту же секунду раздалась ответка, и что-то мощно и больно толкнуло меня в грудь, в броню. Пока я падала за ближний угол, под защиту стола, и Чума тоже искала укрытие за мебелью, дружок, видно, в отчаянии, рванулся вперед. Я увидела поднятый ствол Чумы и крикнула:

– Не стреляй!

И вдогонку удирающему дружку:

– Помни ГСО, гад!

Мерлину я велела всех выпускать, так что шансы уйти у дружка были. В этот момент один из лежащих на полу дотянулся-таки до своего карабина, но Чума среагировала быстрее меня – грохот, и раненый бессильно уронил голову с развороченной лобной частью.

Третий дружок был разорван гранатой чуть не в куски. На него даже смотреть было противно.

Я встала. Подошла к женщинам. Вынула нож, и бабы мелко задрожали в ужасе.

– Руки давай! – велела я и разрезала веревку на руках той, что помоложе, и видно, как-то сопротивлялась.

– Мы из ГСО, бояться не надо, – добавила я, – на вашем месте я бы на пару недель ушла из этого дома. Дружки могут снова явиться, а мы охрану поставить не можем.

– С-с-ппа- сибо, – выдавила более молодая из женщин.

– Не за что, – усмехнулась я. Какое тут спасибо… Я повернулась к Чуме. Та была совершенно спокойна, молодец, я так и знала, что из нее толк выйдет. Стояла посреди комнаты, держа в руке какую-то бумагу.

– Глянь, Маус, какая фигня тут у них, – она хотела продолжать, но я мотнула головой.

– Уходим! Нечего здесь торчать.

– Возьмите с собой, – неожиданно заговорила старуха. Я в удивлении уставилась на нее.

– Возьмите листовку с собой, почитайте… и приходите к нам. Это спасение! Вы же хотите спастись?

Она вскочила, подобрала еще одну бумажку и стала совать мне. Я взяла и положила листовку в карман – некогда спорить.

– Уходим, Чума, – повторила я. И тут мой взгляд упал на убитого. Не гранатой, а пулей в лоб. Он лежал, широко раскинув ноги в армейских берцах. И кстати, мужик небольшого ростика, хилый довольно.

– Подожди! – я кинулась к убитому дружку. Да, противно, мерзость. И вообще преступление даже, мародерство. Но сдохнуть зимой без обуви – еще хуже. Вскоре берцы, связанные за шнурки, болтались у меня через шею. Заодно я прихватила оба ствола и несколько рожков к ним, больше ничего интересного у дружков не нашлось.

– Собирайте вещи и уходите как можно скорее. Они могут прийти снова, – кинула я через плечо, и мы вышли. Думаю, бабы и сами догадались бы свалить отсюда.

Я выбрала хорошее укрытие за крупным бетонным блоком, и мы засели там. Может быть, что дружки в ближайшие час или два вернутся, и тогда все пойдет прахом. Конечно, надо бы дальше район патрулировать, но мы сегодня и так сделали что смогли.

Лучше дать возможность спасенным спокойно уйти.

Чума так и была спокойной, как слон. Лицо такое довольное даже, расслабленное. А вот Мерлин вспотел, и глаза его блестели.

– Мы их завалили, – вдруг сказала Чума с заметным удовлетворением. Я кивнула.

– А зачем ты отпустила третьего? Эту сволочь…

Она не договорила, но я ее поняла – эту сволочь надо уничтожать, и чем больше, тем лучше.

– Чтобы сообщил своим, что ГСО действует.

– Но разве он не приведет своих сюда еще раз?

– Дружки бы все равно снова наведались. Может, через несколько часов. Если кто-то пошел – и не вернулся, они бы проверили. Конечно, если путевая дружина, а если так, мелкая банда, то они ни в каком случае больше не придут. А вот насчет того, чтобы про ГСО слухи распространять – это приказ Ворона.

– А-а, – протянула Чума.

– Я хотел того пристрелить, ну которого вы отпустили, – сказал Мерлин, – прям сильно хотел.

– Ну и правильно, приказы надо выполнять, – кивнула я, – правильно, что не стрелял.

Мерлин промолчал и отвернулся. Я взглянула на его лицо, с коротким, слегка вздернутым носом. Вот у меня нос на конце – как картошка, я бы такой вот хотела, маленький, аккуратный. Светлые глаза Мерлина блестели в сумерках.

– У тебя родителей дружинники убили? – спросила я вдруг. Мы на личные темы редко набредаем.

– Не-а. Мамка давно померла, болела. А папку убили охранники.

– Как? – удивилась я.

– Да поругался он. Мне потом рассказывали. Менеджер ему ползарплаты штраф навесил, а бате же еще меня с бабушкой кормить. У нас есть-то нечего было. Даже не знаю, за что штраф, говорят, не по делу совсем. Ну папка с ним поругался. Слово за слово, батя ему в морду и дал. А тут охрана. Мне тогда двенадцать лет было.

– Что эта охрана, что дружинники – в принципе, все одно, – мрачно буркнула Чума. Я задумалась. В общем-то, конечно, разницы никакой. Платят охрам нормально, так что грабить они не грабят. Но вот с завода уходить по вечерам мы, девчонки, старались вместе. Потому что известно – одна пойдешь, а эти еще и нагонят. Некоторые, правда, наоборот специально за охрами бегали, ведь это перспектива – женится, будешь в сытости жить. Да только мало кто такой счастливый билет вытягивает. В основном они ведь поматросят и бросят, еще и с брюхом.

Я повернулась, и в кармане у меня что-то зашуршало. А, это их листовка. Я вытащила бумажку. Уже смеркалось, но буквы все еще были хорошо различимы.

«Церковь Блаженства

Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела.

8Второй Ангел вострубил, и как бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море; и третья часть моря сделалась кровью, 9и умерла третья часть одушевленных тварей, живущих в море, и третья часть судов погибла.

10Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод.

11Имя сей звезде «полынь»; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки.

12Четвертый Ангел вострубил, и поражена была третья часть солнца и третья часть луны и третья часть звезд, так что затмилась третья часть их, и третья часть дня не светла была – так, как и ночи.