Взращивание масс

Чиновники Наркомата социального обеспечения отнеслись с особым вниманием к инвалидам войны и, чтобы разработать политику заботы о них, рассмотрели программы других европейских стран. В 1918 году один из представителей наркомата, доктор Бродский, изучил опыт помощи инвалидам войны в Австрии и Германии. На основе его доклада чиновники наркомата сделали вывод: «Дело помощи инвалидам мировой войны представляет собою предмет исключительной важности для государств… Все они в той или другой форме пытаются разрешить задачу, как вернуть в ряды трудовых классов населения… массы искалеченных людей». В докладе отмечалось, что австрийское Министерство социальной помощи обеспечило материальное благополучие ветеранов войны, а Министерство труда нашло для них работу, в том числе создав систему обучения инвалидов ремеслам[165]. Советское правительство тоже стремилось не только оказать помощь инвалидам войны, но и найти для них какую-нибудь посильную работу. На съезде комиссаров социального обеспечения, состоявшемся в июле 1918 года, делегаты подчеркивали всю важность «восстановления работоспособности увечных воинов». Участники съезда пеклись не только о восстановлении продуктивной способности раненых, но и, в соответствии с советской идеологией, об их самореализации посредством общественно полезного труда. Съезд постановил создать специальные дома для инвалидов войны и ремесленные школы, где они могли бы обучаться[166].

Голод, болезни, массовые перемещения и другие бедствия, вызванные Гражданской войной, еще увеличили число нуждающихся в помощи, а советское руководство испытывало особое чувство долга по отношению к ветеранам-красноармейцам. В августе 1918 года был издан декрет «Об пенсионном обеспечении солдат Рабоче-Крестьянской Красной Армии и их семейств», даровавший пенсии солдатам, частично или полностью вышедшим из строя, а также семьям и сиротам всех солдат, погибших на службе[167]. С 1920 по 1922 год Наркомат социального обеспечения посвятил огромное количество времени и ресурсов оказанию помощи инвалидам-красноармейцам и семьям солдат, находившихся на службе в Красной армии[168]. Кроме того, советское правительство старалось позаботиться о нонкомбатантах, пострадавших от войны. На II съезде комиссаров социального обеспечения, состоявшемся в апреле 1921 года, делегаты приняли резолюцию о том, что государственная помощь должна быть предоставлена всем «жертвам контрреволюции». В резолюции отмечалось, что многим не хватает пропитания и крыши над головой, а также указывалось, что помощь будет иметь «огромное политическое значение», «привлекая на сторону Советской власти даже самые отсталые элементы населения»[169].

При том что советское правительство с самого своего возникновения стремилось к созданию всеобъемлющей системы социальной помощи и в теории таковую создало, в первое десятилетие существования советской власти ресурсов на практическое воплощение этой системы недоставало. Ужасающее разорение и экономический коллапс, наступившие в результате Гражданской войны, говорили о том, что у советского руководства практически нет доходов, которые позволили бы удовлетворить растущую нужду миллионов искалеченных, перемещенных, безработных и умирающих от голода граждан страны. С 1917 по 1921 год социальное обеспечение существовало в основном на бумаге. Национализация промышленности означала, что правительство стало единственным работодателем для промышленных рабочих и, как следствие, взяло на себя ответственность за фонды социального страхования, используемые для выплат при потере трудоспособности или в случае безработицы. Но многие заводы закрылись из-за нехватки материалов и горючего, поэтому в кассу социального страхования поступило мало денег. Предприятия, продолжавшие работать, были обязаны платить до 28 % от зарплат в государственный фонд социального страхования, и даже этих денег хватало лишь на малую долю нуждающихся безработных и нетрудоспособных рабочих[170]. На III Всероссийском съезде профессиональных союзов нарком труда Василий Шмидт признал, что принцип всеобъемлющего социального страхования не имеет никакой основы в реальности, и пообещал, что социальные обязательства государства будут выполнены, но лишь после того, как улучшится экономическое положение страны[171].

Введение новой экономической политики означало отступление не только на экономическом фронте, но и в сфере государственной социальной помощи. Чиновники Наркомата социального обеспечения признали, что им недостает ресурсов, чтобы обеспечить помощь всем нуждающимся гражданам. Доклад наркомата, изданный в 1921 году, гласил, что страна находится в переходном периоде и гарантировать социальное благополучие всего народа невозможно, поэтому следует выделять в первую очередь либо «ударные группы населения (рабочих, красноармейцев), либо наиболее социально ослабленные элементы (в случае смерти, мобилизации или полной инвалидности кормильца)». В докладе вновь подчеркивалось, что в будущем социальное обеспечение получат «новые группы населения в соответствии с государственными ресурсами»[172]. Советскому правительству недоставало денег даже на ведущих промышленных рабочих, поэтому – в нарушение принципа, что советские граждане имеют право на социальные пособия и их нельзя считать благотворительностью, – в пенсии часто отказывали инвалидам-рабочим, у которых были сбережения или иной источник дохода. Если выплаты и делались, то они равнялись не полному жалованью рабочих, как было предусмотрено правилами, а лишь некоторой доле от их регулярного заработка[173].

В 1923 году Наркомат социального обеспечения вновь заявил, что его расходы необходимо сократить и советское правительство будет гарантированно снабжать только тех, кто утратил здоровье, «защищая государство, – инвалидов войны и семьи красноармейцев». Он констатировал, что нуждающимся крестьянам придется рассчитывать на взаимопомощь, а инвалиды, не получающие пособия от правительства, должны будут работать в независимых производственных артелях. В заключение было сказано, что «в результате шестилетней войны… мы имеем около 6 миллионов пострадавших. Ясно, что эта колоссальная масса… не может быть целиком взята на государственное обеспечение»[174]. По мере того как производство восстанавливалось, а доходы бюджета росли, советское правительство повышало расходы на социальное обеспечение. С 1924 по 1927 год выплаты социального страхования выросли примерно вдвое. В 1927 году правительство подтвердило принцип, что полная компенсация инвалидности должна равняться полной зарплате, хотя и с оговоркой, что подобные выплаты будут невозможны в случае острой нехватки страховых средств. Многочисленные письма и жалобы, написанные в 1920-е и даже 1930-е годы, свидетельствуют о том, что многие из тех, кто должен был получать пенсию по инвалидности, не получали ее[175].

Безработица, не перестававшая расти в 1920-е годы, вызвала дополнительное напряжение советской системы социального обеспечения. Хотя в теории все безработные рабочие должны были получать пособия по безработице, равные их полному жалованью, на практике советское правительство не имело денег на подобные выплаты. Уже в октябре 1921 года правительственный декрет ограничил предоставление пособия по безработице: теперь оно полагалось лишь рабочим на государственных фабриках, проработавшим как минимум три года. Тот же декрет уточнял, что выплаты квалифицированным рабочим будут зафиксированы на уровне минимальной зарплаты в данной местности, а неквалифицированные будут получать от трети до половины этой суммы. Любой безработный, отказавшийся от предложения работы, потеряет свое пособие[176]. На практике советское правительство не могло себе позволить выплачивать даже сниженную сумму пособия, поскольку число безработных продолжало расти. В 1924 году в советских городах было зарегистрировано 1,3 миллиона безработных. К 1927 году эта цифра достигла 2 миллионов человек[177].

Прошло десять лет после Октябрьской революции, а масштабная программа советской власти по социальному обеспечению так и оставалась по большей части не осуществленной. Принцип всеобъемлющего страхования для рабочих на деньги работодателя и под управлением государства по-прежнему сохранялся, но не был реализован, поскольку высокий спрос на государственную помощь сочетался с нехваткой ресурсов. Советский Союз в 1920-е годы оставался бедной аграрной страной. Лишь в ходе советской индустриализации 1930-х годов экономические ресурсы, оказавшиеся под контролем правительства и приумноженные, позволили создать функционирующую систему социального обеспечения. Контекст советской индустриализации – уничтожение капитализма и создание государственной плановой экономики – оказал огромное воздействие на масштабы и форму советского социального государства.

Первый пятилетний план был попыткой сталинского руководства мобилизовать все существующие людские и природные ресурсы страны и использовать их для ее экономической и социальной трансформации, что считалось жизненно необходимым для обороны и важным шагом на пути к социализму. План требовал кардинального увеличения промышленных мощностей, особенно в сталелитейной и другой тяжелой промышленности. Более того, это была попытка рационализировать экономическую жизнь в соответствии с марксистскими принципами, требовавшими уничтожения рыночных отношений и частной собственности на средства производства. Плановая экономика в сочетании с коллективизацией означала замену мелких (считавшихся неэффективными) производителей и хаоса свободного рынка крупномасштабной государственной промышленностью и подобным же сельским хозяйством. Таким образом, советская плановая экономика была связана с социальным обеспечением в широком смысле этого слова: речь шла о рационализации каждодневной жизни, что должно было позволить добиться максимальной производительности труда каждого человека и максимального вклада в благосостояние общества[178].

Первый пятилетний план действительно мобилизовал огромные трудовые резервы Советского Союза и фактически полностью уничтожил безработицу. Кампания по индустриализации создала огромный спрос на рабочие руки: директора заводов и руководители строительных площадок нанимали столько рабочих, сколько было возможно, чтобы достичь потолка огромных квот. Численность трудовых ресурсов в промышленности с 1928 по 1932 год выросла вдвое, а в одной лишь Москве – со 186,5 тысячи до 433,9 тысячи человек[179]. К 1930 году безработица исчезла полностью, что устранило необходимость выплачивать пособия по безработице. Советские чиновники отменили эти пособия как ненужные в экономике, при которой все взрослые люди имеют работу и, более того, обязаны заниматься «общественно полезным трудом»[180]. Полная занятость не была частью «сетки безопасности» социального государства в современном смысле слова, а полностью соответствовала духу периода между двумя мировыми войнами, когда государственные деятели стремились сохранить производственную мощность своего населения и найти ей применение. Плановая экономика, казалось, обеспечивает более эффективное использование рабочей силы. Вдобавок полная занятость уничтожила ряд социальных проблем, связанных с высокой безработицей в СССР в 1920-е годы[181].

Во время первой пятилетки советское правительство значительно расширило социальное обеспечение для промышленных рабочих. До этого момента в СССР не было пенсий по возрасту; старые рабочие могли начать получать пенсию, только если оказывались нетрудоспособными. В конце 1920-х годов рабочие стали получать пенсии по возрасту (в возрасте пятидесяти пяти лет для женщин и шестидесяти – для мужчин, при условии что они отработали полных двадцать пять лет)[182]. Вдобавок советские власти увеличили социальный фонд страхования для рабочих, а после того как в 1931 году Сталин выступил против уравниловки в заработной плате, советское руководство начало предлагать еще бóльшие страховые выплаты ударникам и рабочим, отработавшим долгий срок на своем месте[183]. В то же время из-за продолжавшейся нехватки рабочих рук власти лишили пособий тех рабочих, которые лишь частично потеряли трудоспособность, – чтобы заставить их оставаться на рабочем месте[184].

В годы первой пятилетки советское руководство начало внедрять социальное страхование при помощи государственных профсоюзов. Этот процесс достиг кульминации в 1933 году, когда Наркомат труда был упразднен и все ресурсы социального страхования были переданы Всесоюзному центральному совету профессиональных союзов (ВЦСПС). С этого момента рабочие получали пособия по нетрудоспособности в профсоюзном бюро своего завода[185]. Профсоюзы начали предоставлять и другие виды социальной помощи, в том числе пособие по материнству, путевки на курорты, стипендии на обучение и чрезвычайную выплату рабочим, не имеющим возможности заплатить за похороны члена семьи[186]. Находившиеся под контролем государства, советские профсоюзы не вели переговоров о зарплате и условиях труда от лица рабочих, но в 1930-е годы получили новую функцию – управление социальной помощью[187].

Переход социальных ресурсов и ответственности за их распределение к профсоюзам имел двойной смысл. Во-первых, нужды рабочих ставились выше потребностей других социальных групп. Во-вторых, снижалась роль либеральных специалистов в распределении социальной помощи. После «Великого перелома» в конце 1920-х годов положение немарксистских ученых в советской системе стало куда более шатким: они начали подвергаться нападкам в самых разных сферах. А между тем индустриализация и коллективизация означали попытку модернизировать советское общество, пойти по тому пути, за который уже давно агитировали либеральные ученые. Многие из них, протестуя против классового подхода и государственного насилия, вместе с тем приветствовали замену старого и отсталого общества современным, индустриальным. Роль беспартийных ученых в построении нового мира оказалась велика – среди них были инженеры, архитекторы, городские планировщики (и врачи, и демографы, и учителя, как мы увидим в последующих главах). Они продолжали работать над обеспечением социального благополучия, стремясь к тому, чтобы жизнь становилась эффективной и рациональной.

Такие советские городские планировщики, как Леонид Сабсович и Константин Мельников, создавали проекты хорошо освещенных и упорядоченных улиц, широких площадей и бульваров, удобных для горожан парков и жилых комплексов. Они стремились устранить хаос и давку больших городов, стараясь повысить эффективность последних и вместе с тем вернуть в человеческую жизнь гармонию и чувство сопричастности[188]. Под воздействием ученых составляли свои проекты деятели ВКП(б), уделяя особое внимание реконструкции Москвы. По рекомендации московского партийного лидера Лазаря Кагановича ЦК приказал создать план реконструкции города, и сам Сталин, как рассказывают, держал под личным контролем работу архитекторов и городских планировщиков. В рамках плана реконструкции (законченного в 1935 году) власти начали стирать с лица земли лабиринт рыночных рядов и старинной деревянной застройки к северу от Кремля, чтобы воздвигнуть на этом месте обширные площади, широкие улицы и многоэтажные бетонные дома[189]. Беспартийные ученые выступали в роли жилищных инспекторов, критикуя здания, не соответствовавшие, по их мнению, необходимым стандартам по части гигиены и планировки[190]. Хотя советские городские администраторы, приветствуя реконструкцию, видели в ней уникальный социалистический проект, призванный ликвидировать зловонные трущобы, порожденные капитализмом, их коллеги в капиталистических странах осуществляли весьма сходные программы городской реконструкции, уничтожая скопления лачуг и заменяя их просторным жильем, парками и публичными банями[191].

На реализацию детально разработанных планов советских архитекторов и городских планировщиков часто не хватало средств. Плановая экономика обеспечила партийным лидерам контроль практически над всеми экономическими ресурсами страны, но они приказывали вложить бóльшую часть этих ресурсов в тяжелую промышленность, в то время как людям очень недоставало жилья. Усложнял проблему тот факт, что Госплан, главное планирующее ведомство, сильно недооценил размах урбанизации, связанной с грядущей индустриализацией, и городские Советы не получили достаточно денег для широкомасштабного жилищного строительства[192]. За 1930-е годы население Москвы удвоилось (с 2 до 4 миллионов), а построено в городе было всего лишь 4 миллиона квадратных метров жилья и, по оценке, недоставало еще 46 миллионов квадратных метров[193]. Из-за серьезной нехватки жилых помещений промышленные комиссариаты и фабричные руководители взяли на себя ответственность за размещение своих рабочих. Директора заводов тяжелой промышленности, имевшие в своем распоряжении больше ресурсов, чем городские Советы, начали тратить миллионы рублей в год на жилищное строительство. По всей стране руководители заводов возвели тысячи домов для рабочих, чтобы дать крышу над головой своей быстрорастущей рабочей силе[194].

Директора заводов начали обеспечивать своим рабочим продовольствие и одежду. Несмотря на карточную систему, в 1930-е годы в советских магазинах часто недоставало самых базовых продуктов питания. В августе 1930 года пятьдесят московских заводов создали систему закрытого распределения: они обеспечивали продовольствием и одеждой магазины, открытые только для рабочих этих заводов. К концу года система «закрытых рабочих кооперативов» распространилась и на промышленные предприятия в других частях страны[195]. На Пленуме ЦК в декабре 1930 года партийные лидеры поддержали эту систему распределения продовольствия и назвали ее образцовой, после чего руководители заводов по всей стране организовали «отделы рабочего снабжения», добывавшие и распределявшие различные товары[196]. Из-за недостатков сети снабжения директора предприятий даже заводили собственные сельскохозяйственные угодья и выращивали скот, чтобы обеспечить стабильные поставки продовольствия своим рабочим[197]. Так государственные предприятия брали на себя обязанность по разрешению самых базовых вопросов благополучия своих работников.

Это привело к дальнейшему расширению государственного снабжения, которое теперь далеко не сводилось к таким типичным социальным функциям, как выплата пенсий и пособий по безработице. Хотя рабочие по-прежнему должны были платить за еду и кров, они получали гарантированный паек и субсидируемое государством жилье. Возросшая роль государства в обеспечении граждан пропитанием и крышей над головой была прямым следствием решения партийных лидеров запретить свободную торговлю и создать плановую экономику. Государственный контроль над всеми экономическими ресурсами позволил им финансировать в первую очередь промышленные предприятия и их рабочих. Распределение финансирования осуществлялось Госпланом при помощи промышленных комиссариатов, а затем при посредстве государственных заводов. Тот факт, что государственные предприятия начали снабжать своих работников едой и жильем, в конечном счете привязал людей к месту работы[198]. Ответственность государства за благополучие рабочих, осуществляемая при помощи государственных предприятий и государственных же профсоюзов, стала постоянной чертой советской системы.

Несмотря на все усилия директоров заводов обеспечить своих работников пропитанием и жильем, в годы первой пятилетки уровень жизни резко снизился и лишь понемногу начал выправляться во время второй пятилетки. Миллионы новых рабочих из сельской местности теснились в коммунальных квартирах или наскоро сколоченных бараках, где не было ни сантехники, ни нормального отопления[199]. Хотя от голода рабочие, в отличие от крестьян в 1932–1933 годах, не умирали, их рацион ухудшился из-за почти полного исчезновения из него мяса и овощей[200]. Тяжелое положение рабочих было проявлением основополагающего противоречия советского проекта: считалось, что благополучие рабочих является приоритетом, но при этом советские лидеры, торопившие индустриализацию страны, создали для них совершенно кошмарные условия жизни и работы. Хотя рабочие были обеспечены едой благодаря закрытым магазинам своих фабрик, их жизненный уровень сильно упал. С 1928 по 1937 год размер реальной заработной платы московского рабочего уменьшился более чем на треть[201]. Партийные лидеры направляли практически все средства в строительство сталелитейных заводов, и от этого страдали условия жизни людей, причем по всей стране, даже в Москве[202].

Тем не менее для многих промышленных рабочих падение жизненного уровня было приемлемо, потому что по сравнению со всеми другими социальными группами они все равно являлись привилегированным сословием. В первой половине 1930-х годов социальное обеспечение в СССР было сильнейшим образом дифференцировано на классовой основе. В условиях острейшего дефицита продовольствия, жилья и материальных товаров партийные лидеры увеличивали государственное довольствие одних граждан и еще больше сокращали его для других. «Чуждые классовые элементы», уже лишенные выплат социального страхования, теперь не имели права работать на государственных предприятиях, вступать в профсоюзы или жить в государственных домах. Когда же в 1929 году были введены карточки на еду, эти люди не получили и карточек[203]. А вот промышленные рабочие получали еду, жилье и другие преимущества (в том числе страхование по нетрудоспособности и здравоохранение) в самую первую очередь[204].

До 1936 года советская система социального обеспечения не распространялась на тех, кого относили к буржуазии. Но новая Конституция, принятая в 1936 году, распространила все права, в том числе на труд и на пенсию по возрасту и нетрудоспособности, на всех советских граждан[205]. Это изменение было не жестом великодушия со стороны партийных лидеров, а отражением их уверенности, что они уничтожили буржуазию. С их точки зрения, отмена частной собственности и капитализма означала конец буржуазии. Насильственная экспроприация имущества нэпманов и кулаков, в сочетании с лагерными сроками для многих из них, либо исправила «классово чуждые элементы», либо устранила их из общества. Член политбюро Вячеслав Молотов, выступая на VIII Всесоюзном съезде Советов, объяснил расширение прав, заложенное в Конституции, тем, что социальное происхождение уже не мешает людям верно служить советскому правительству[206]. Таким образом, советская социальная политика эволюционировала в полном соответствии с идеологическими представлениями партийных лидеров об историческом прогрессе. Уничтожив капитализм и его агентов, они могли перейти от дискриминации по классовому признаку к универсальной системе социального обеспечения.

Советское правительство не только распространило действие этой системы на все население в целом, но и продолжило ее расширение. Конституция 1936 года гарантировала всем советским гражданам право на пенсионное обеспечение, и служащие, подобно рабочим, начали получать пенсии после отхода от дел[207]. Хотя в середине 1930-х годов Наркомату социального обеспечения по-прежнему недоставало средств, он платил пенсии лицам пожилого возраста и инвалидам. Кроме того, он содержал обширную сеть инвалидных приютов и обучающих центров для инвалидов, и эта сеть продолжала расти на протяжении всего десятилетия[208]. В годы второй пятилетки партийные деятели озаботились также продовольствием и жильем. В сентябре 1935 года ЦК объявил об отмене карточной системы[209]. Руководители предприятий сохранили специальные магазины для своих рабочих, хотя талоны на получение пайка уже не требовались. А директора заводов продолжили строить дома, что слегка снизило жилищный дефицит[210].

Ко второй половине 1930-х годов советская система стала социальным государством в его авторитарной и всеохватной версии – правительство взяло на себя все функции по обеспечению населения. Оно гарантировало рабочее место, пенсию по возрасту, страхование от болезни и потери трудоспособности, бесплатное здравоохранение и субсидируемые пропитание и жилье. И хотя никакого генерального плана по строительству советской социальной системы не существовало, нельзя сказать, чтобы ее возникновение было случайным. Партийные деятели придерживались широкой концепции социального обеспечения, согласно которой правительство должно было гарантировать благополучие рабочего класса. Они стремились к современной индустриальной экономике под управлением советского государства, чтобы создать рациональное и продуктивное общество, – цель, которую разделяли и многие беспартийные ученые[211]. Сталин и его сторонники в партийном руководстве поддерживали насильственную экспроприацию «буржуазных элементов» и создание плановой экономики ради достижения этой цели, а также с тем, чтобы выкорчевать капитализм и мобилизовать ресурсы для обороны государства.

Поскольку расширение советского социального обеспечения строилось на государственном контроле над экономикой, стоит изучить советскую плановую систему в более широком контексте международной экономической мысли периода между мировыми войнами. Тот факт, что советская система социального обеспечения сформировалась в некапиталистической государственной экономике, превратил ее в исключительный случай как с точки зрения масштаба государственного вмешательства, так и с точки зрения откровенно идеологической политики. Но важная роль государства в экономике отнюдь не была исключительной особенностью Советского Союза. Партийные лидеры многое заимствовали из экономической модели Германии времен Первой мировой войны. Тогда все главные воюющие страны расширили государственный контроль над своей экономикой, а немецкое правительство в конце 1916 года дошло до введения обязательной трудовой повинности[212]. Будущий энтузиаст большевистского планирования Юрий Ларин горячо восхищался немецкой экономикой военного времени, видя в ней пример того, как государство может мобилизовать социальные ресурсы, и написал целую серию статей, в которых восхвалял «централизованное руководство» и планирование немецкой экономики[213]. Этим статьям было суждено сыграть большую роль. Дело в том, что оказавшиеся у власти партийные лидеры почти не имели теоретических наработок построения социалистической экономики, ведь Маркс лишь в самых общих чертах рассказал, как организовать экономическую жизнь после успешной пролетарской революции. Ленин, вдохновленный статьями Ларина, сознательно основал свой подход к государственному планированию на немецкой модели военного времени[214]. Троцкий еще более энергично выступал за экономическое планирование, добиваясь создания советских планирующих органов – Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) и Госплана[215].