Серебряная лилия

– Да, да, конечно. Продолжайте. Сколько же можно вас отвлекать, – ответила баронесса.

Склонившись над книгой, Альбер продолжил читать вслух двадцатую песнь Ада:

Тот, со щеками впалыми ужасно,Микеле Скотто, прорицатель он;А вот, провозглашавший столь бесстрастноСудьбу людей, – Бонатти…

Слушая чтение Альбера, баронесса ещё немного постояла у окна, затем, медленным томным шагом, стала подходить к столу. Альбер же, в свою очередь, был полностью погружён в чтение, и, казалось, не замечал всего, что происходит вокруг. Лишь когда к его плечу прикоснулась рука домины, он снова, внезапно для себя, вернулся в реальный мир.

От неожиданности он вздрогнул и перестал читать.

– Ну, что же ты? – видя его замешательство, спросила сеньора. – Я внимательно слушаю. Продолжай.

– Как скажете, мадам, – опомнившись, ответил Альбер.

Тем временем, вторая рука баронессы легла ему на другое плечо. Альбер чувствовал это, и вместе с тем чувствовал, как сердце в его груди колотится всё сильней и сильней. Видя его волнение, она едва слышно захихикала, отстранив одну руку от плеча и прикрыв ею рот. Альбер же как мог, старался побороть волнение. И продолжал читать, делая вид, что ни на что не обращает внимания.

Когда же её пальцы, слегка, едва уловимо, коснулись его щеки, он снова на секунду запнулся, но, совладав с собой, продолжил чтение. Прикоснувшись средним и указательным пальцами к уголку его рта, она, медленно, едва касаясь, повела ими по щеке в сторону уха. Альбер, затаив дыхание, чувствовал это лёгкое, едва уловимое, прикосновение и тонкий, исходивший от её пальцев, аромат.

Проведя пальцами по его щеке, она снова положила руку ему на плечо, а затем и вовсе отстранилась. Причём также внезапно, как и прикоснулась.

Двадцатая песнь подходила к концу и, дочитав последнее тристишие, он хотел было, как и делалось все эти дни, передать чтение следующей песни баронессе. Но та лишь ответила, что на сегодня чтений довольно, и негоже в такой погожий день сидеть в палатах.

На том и было решено. Оставив книгу, они вышли во двор, дабы дальнейшее время провести в летней беседке.

Но, в отличие от блаженного настроения, в коем пребывала в тот день баронесса, Альбера одолевали тревожные и смутные чувства, а из головы не выходили строчки пятой песни «Комедии»:

Та книжка Галеотом* стала нам.И в этот день мы больше не читали.

Глава 4

В ночь на Девственность Марии пошёл первый снег. Причём сталось это так быстро и неожиданно, что ещё накануне вечером такого никто и представить себе не мог. Прошлый день был тёплым как для середины декабря и напоминал, скорее, всю туже затянувшуюся унылую осень, а снега, как казалось, можно было ожидать не ранее чем на Рождество. Когда же дежуривший на вахте часовой очнулся от своего невольного сна, то весь привычный взгляду серый пейзаж оказался укрыт пышной белой периной.

Так уж случилось, что именно на этот день госпожа Анна наметила свой выезд на большую охоту. По заведённой традиции она всегда делала это с любимым супругом, и даже в его отсутствии не желала нарушать добрый обычай.

Сеньор Клод просто обожал псовую охоту на крупную дичь, в особенности на оленя и кабана, и делал это постоянно, не зависимо от времени года и тем более от погоды. Конечно, были в его питомнике и ловчие соколы, охота с которыми была весьма модной среди знати, но они требовали с собой уйму хлопот как в дрессировке, так и в самой охоте, да и добытую ими дичь вряд ли можно было назвать крупной. К тому же, он просто налюбоваться не мог на своих породистых гончих, и проводил целую уйму времени, заботясь о щенках и отбирая из них самых умелых и симпатичных. К тому же, посещая городские рынки и ярмарки, он не жалел никаких денег и отдавал порой всё до последнего гросса, лишь бы заполучить для своей псарни новый, понравившийся ему, экземпляр. И не мудрено, что смотритель псарни, баварский немец, приглашённый по особой рекомендации, был самым уважаемым и высокооплачиваемым служащим в имении.

Морозный утренний воздух пробирал до костей. Кутаясь в тёплые шерстяные кафтаны, сонные обитатели замка потихоньку стали выбираться из своих жилищ.

Это утро, как и всякое другое, началось с утренней мессы и обязательной добавленной к ней проповеди. В этот студёный зимний день фра Ансельмо был особенно красноречив и продержал свою паству чуть ли не до самого завтрака, так что мундшенкам и кухонным служкам пришлось поторапливаться, чтобы успеть накрыть столы вовремя.

В обеденной зале, несмотря даже на топящиеся камины, коих имелось целых три, было немногим теплее, чем на улице. Каменные своды укрылись инеем, и отблески только что разведённого пламени причудливо играли на стенах и потолках. Даже лавки и обеденные столы взялись изморозью, и чтобы присесть, каждому приходилось расчищать и отогревать своё место. А полы и каменные ступеньки, коих в замке было бесчисленное множество, и вовсе покрылись льдом, и каждому, кто не хотел попросту свернуть себе шею, приходилось проявлять немалую ловкость, спускаясь или поднимаясь по ним. Во избежание неприятностей слуги засыпали все лестницы крупным серым песком, но и это не могло наверняка защитить обитателей замка от досадливых падений. Полы комнат, в том числе и обеденной залы, укладывались охапками чистой соломы из только что разобранной скирды. Что же до дневного света, то едва ли он мог пробиться сквозь наглухо законопаченные окна, и сумеречные зимние дни, также освещённые лишь факелами и каминами, мало чем отличались от студёных зимних ночей.

Полутёмная обеденная уже вовсю манила теплом растопленных каминов и ароматами свежеприготовленной снеди. После морозного зимнего утра даже мрачная холодная зала казалось вместилищем уюта и теплоты.

Поданный в этот день завтрак отличался скромностью и состоял лишь из традиционного рыбного супа на первое, да твёрдой фасолевой каши на второе. А запивать эту нехитрую, как по барским меркам, стряпню должно было простым компотом из сухофруктов. Только за главным столом, за которым сидела одна лишь хозяйка, была дополнительно подана копчёная свиная вырезка. Но так как госпожа даже и не притронулась к ней, то сие яство к концу трапезы в целости перекочевало на нижние столы.

Как и всегда, Альбер сидел рядом с Малюткой Софи и, по обыкновению, помогал ей за столом. Её смазливое, укутанное в белый жимпф, личико было усталым и заспанным. Оно всегда было таким после всенощного бдения у кроватки маленькой Жаклин, кое все фрейлины баронессы несли поочерёдно. Сама же домина, на кою Альбер всегда исподволь поглядывал, была на редкость бодра и весела. Наверняка свежесть морозного утра подействовала на неё благотворно, впрочем, как и на многих других. Ещё три дня назад она скомандовала о приготовлениях к охоте и, похоже, ударивший ночью мороз никак не мог помешать ей в её намерениях. Она пила компот, шутила с Бошаном, и всем своим видом выказывала радость по поводу предстоящего. И от неё это настроение невольно передавалось остальным. Ведь если сам господин находит повод для радости, то и всем придворным надлежит радоваться, а если же сам господин печален или же просто не в духе, то и подданным надлежит печалиться с ним.

Ещё не успело положенное время завтрака подойти к концу, как баронесса встала из-за стола и отправилась одеваться. То же самое сделали и все, кто должен был сопровождать её, в том числе и Альбер.

Зная о предстоящем выезде, он уже заблаговременно нарядился нужным образом – в подбитые грубыми подошвами охотничьи сапоги, верховые брюки из воловьей кожи, тёплую, подбитую бобровым мехом, шерстяную робу и круглую зимнюю шапку, также отороченную густым мехом.

В нижнем дворе замка уже вовсю шли приготовления. Все, кто на тот момент не был занят работой, в основном лишь дети и обременённые женщины, сбежались поглазеть на сие зрелище.

Изрыгая из пастей пар, лаяли гончие, уже предчувствуя вкус и азарт предстоящей охоты. Рыли копытами снег ретивые кони, дыша паром и беспокойно дёргая уздцы. Собирались псари и застрельщики, проверяя оснастку и амуницию.

Свежий морозный воздух бодрил, придавая сил и энергии. И, несмотря на серое, по-зимнему хмурое небо, за которым едва ли могло блеснуть солнце, настроение у всех было не хуже, чем в погожий майский денёк.

Кутаясь в тёплую робу и вдыхая обжигающую ноздри прохладу, Альбер вывел из конюшни своего ездового мерина. Сбруя и седло были приготовлены ещё с вечера. Оставалось лишь приторочить к седлу арбалет да сумку со съестными припасами. Ну и, конечно, бурдюк с вином, без которого и охота не охота.

Герр Юрген, тем временем уже полностью подготовил своих питомцев и, подзадоривая крепкими словечками, теребил их за холки. Лесничий Ги, смотрящий за баронскими охотничьими угодьями, прибыл в замок ещё вчера и с запалом беседовал с несколькими охотниками, должными выполнять роль застрельщиков. Как раз накануне он заприметил в лесу хорошего молодого секача, и советовал идти именно на него. Охотники возражали, желая отправиться на лося или же на оленя. Впрочем, последнее слово всегда оставалось за господином, в данном случае за госпожой, малейшим капризам которой обязаны были повиноваться все подданные. Будучи человеком солидного положения и достаточно приближённым к баронской чете, Ги лучше своих оппонентов знал пристрастия баронессы, и был уверен, что та ни в коем случае не разрешит охотиться на оленя, так как имела особую слабость к этим прекрасным животным и даже не любила есть оленину. И когда сам барон выезжал на охоту, на оленей он охотился лишь тогда, когда его не сопровождала супруга. Когда же сиятельная чета была вместе, то оленей тоже разыскивали, но только лишь затем, чтобы ими мило полюбоваться.

Вскоре появилась и сама виновница торжества в сопровождении двух своих фрейлин, которых, впрочем, на охоту она брать с собой не собиралась. А вместо них роль ближайшего слуги выпадала как раз-таки Альберу. К тому же, за отсутствием самого барона, Альбер был вполне «свободен».

Мадам Анна, оставаясь верной себе и своему положению, даже для выезда на охоту одевалась с подобающим шиком и красотой. На ногах её красовались охотничьи сапоги из тонко выделанной телячьей кожи, с высокими ботфортами и тонкими позолоченными шпорами. При этом верховые брюки из грубой телячьей кожи были точно такими же, как и у других охотников. Поверх плотно прилегающего парчового платья был надет узкий безрукавный сюрко, отороченный горностаем и украшенный драгоценными камнями. На плечи поверх всего была наброшена роскошная соболиная шуба, доставшаяся ей в наследство от матери, купленная ещё пол века назад за целое состояние у русских новгородских купцов. На голове была не менее шикарная соболиная шапка. Ладони же согревали тёплые шерстяные рукавицы, отделанные кусочками тонкой замши.

Приветствуемая учтивыми поклонами, ступая широким уверенным шагом, баронесса проследовала к белой скаковой кобыле, которую держал под уздцы Альбер. Задержавшись на полминуты, она приложилась лбом к морде лошади, поглаживая её по шее и теребя гриву. Затем с лёгкостью заправского ездока вскочила в седло.

Лишь на мгновение, вставляя ногу в стремя, она бросила на него взгляд. С лукавым прищуром, который можно было понимать как угодно. Он сразу его уловил, и сердце его бешено заколотилось, а в душу закралась какая-то лёгкая, едва уловимая, тревога.

Всё было готово к выезду.

Напрягая все силы, дюжие привратники завертели массивные шестерни, поднимая воротные решётки и опуская подъёмный мост. Осаживая лошадей, под оголтелый лай гончих, десяток охотников выехали из замка.

Куда только хватало глаз, тянулась белоснежная гладь, уходя за горизонты и сливаясь с хмурым пасмурным небом. Поля, деревья, крыши деревенских домишек – всё было укрыто толстым, слепящим от белизны, покрывалом. Марна укрылась льдом, и деревенские ребятишки, от души веселясь, устроили на ней каток. А от снега, валившего крупными хлопьями, то и дело приходилось укрывать лицо. Необычно снежная и морозная зима, редкая для этих мест, была для всех в диковинку. Даже зрелые и пожилые люди, прожившие в Шампани всю жизнь, едва могли припомнить на своём веку пару или тройку таких зим. Лишь для Альбера, родившегося на самом севере Нормандии, эта зима стала настоящим напоминанием о раннем детстве, проведённом в замке Вальмон, от названия которого он носил фамилию. Не хватало лишь солёного холодного ветра с Ла-Манша.

Дорога, которой следовали охотники, сначала шла на восток, вдоль южного берега Марны, затем постепенно сворачивала на юг, в угрюмо темнеющие вековые дубравы, в коих и находились баронские охотничьи угодья.

Как и предполагал Ги, охотиться решено было на секача. Баронесса любила свинину, да к тому же не испытывала к диким кабанам той нежности, какую испытывала к оленям. Будучи довольно опытным егерем, ведь подобные должности часто передавались от отца к сыну, Ги знал все звериные тропы в своих угодьях, да и обычная охота для господских обедов была для него чуть ли не повседневным занятием.

Дабы как можно скорее напасть на нужный след, он, первым делом, отправился на солонцы – место, где дикие звери обычно грызут землю, богатую солью. Отделившись от основного отряда, он в полном одиночестве углубился в лес, прихватив с собой лишь верную матёрую легавую – английского чёрно-крапчатого сеттера. Следом за ним, чуть поодаль, держа наготове охотничьи копья, поскакали трое застрельщиков. Как и предполагал Ги, на солонцах уже было много следов, оставленных этим утром. Спрыгнув с коня и некоторое время побродив по месту, разбираясь в запутанной мозаике звериных следов, он таки нашёл ниточку, за которую можно было ухватиться. И именно по этому следу он и направил собаку.

Остальные же, во главе с Альбером и госпожой Анной, остановились в поле на окраине дубравы.

Хотя баронесса и была главным действующим лицом всей компании, самой гнаться с копьём за добычей она, конечно же, не собиралась. Свои выезды на охоту она воспринимала скорее как превосходную увеселительную прогулку, возможность хоть на пару дней вырваться из душных полутёмных покоев, где зимой становилось особенно скучно. К тому же, на сей момент, в отсутствие супруга, она особенно радовалась возможности самой всеми командовать.

После небольшой передышки, когда многие спешились, чтобы глотнуть вина из бурдюков, герр Юрген решил позабавить свою госпожу, устроив облаву на зайца.

Для начала он спустил с поводка свою немецкую короткошёрстную легавую, натасканную как раз на этот вид дичи, дабы она привела к лёжке зверя. Затем, направив коня мелкой рысцой, не спеша направился за ней.

Благо, зайцев в этих лесах было хоть отбавляй, и охотиться на них было разрешено даже крестьянам, хотя и только лишь после получения специального разрешения от самого барона. Но большинство других сеньоров не позволяло своим подданным и этого.

Не прошло и четверти часа, как собака напала на след. А после, уже почуяв саму добычу, осторожно подкралась и залегла рядом. Умилительный зайчик беляк, одетый в пушистую белоснежную шубку, навострив уши и, куняя носиком, сидел возле своей норки. Далее настал черёд гончих. По специальной команде герра Юргена охотники спустили всю свору. С истошным заливистым лаем собаки бросились в лес.

Баварец, конечно же, решил гнать зайца в поле, чтобы уже там обложить его и поймать. Лай гончих то слышался где-то рядом, то удалялся, порой и совсем исчезая, то появлялся вновь с ещё большей силой.

Наконец, свора выскочила из леса. Перед ней, петляя и изворачиваясь, как умея, летел заяц. Даже и представить себе было нельзя, как в тот момент колотилось крохотное сердечко этого маленького существа. Но как косой ни старался, уйти ему, а тем более в чистом поле, было не суждено.

Когда заяц был пойман, герр Юрген поднял его за холку и, поглаживая по брюшку, поднёс к баронессе. Та, наклонившись с лошади, взяла его на руки.

– Ой, какая прелесть! Господи, какая прелесть! – с радостью воскликнула мадам Анна. – Лапочка моя, лапочка, – продолжала она приговаривать, теребя его густую белую шёрстку.

Затем с такой же исполненной нежности улыбкой, поднесла его мордочку к своему носу. Дрожащий от страха заяц даже немного притих у неё на руках.

– Какая прелесть! Ты не находишь, Альбер? – спросила баронесса.

– Да, мадам, – своей дежурной фразой ответил оруженосец.

– На, возьми. Погладь его, – сказала госпожа, протягивая зайца своему слуге.

Конь Альбера стоял рядом, и ему стоило лишь протянуть руку, чтобы взять зверюшку себе.

Испытывая не менее нежные чувства, чем его госпожа, он начал гладить его по белоснежной шёрстке.

– Правда, прелесть? – мило улыбаясь, спросила баронесса.

– Вы правы, мадам. Истое чудо, – ответил юноша.

– Прикажите его отпустить? – с сильным немецким акцентом спросил стоявший рядом герр Юрген.

– Да, конечно, – ни секунды не колеблясь, ответила баронесса. – Хотя я с радостью забрала бы его с собой.

– Это можно устроить, – сказал немец.

– Нет, нет, что вы! – всплеснула руками она. – Такая прелесть просто должна остаться на воле. Отпускай его, Альбер.

Повинуясь желанию госпожи, он тут же спустил зайца вниз. Едва почуяв под лапками землю, тот, что есть мочи, бросился наутёк.

От души расхохотавшись, баронесса пришпорила кобылу и поскакала за ним.

– Догоняй, Альбер, – крикнула она оруженосцу, во весь опор удаляясь прочь.

Альберу ничего не оставалось делать, как во всём повиноваться жене своего патрона. Пришпорив своего мерина, он устремился за ней.

Пустив лошадей свободным галопом, они скакали через укрытое белым полотном поле, преследуя удирающего со всех лап беляка. Баронесса и не думала его снова ловить, а помчалась за ним лишь ради забавы. То и дело им приходилось резко поворачивать, дабы успеть по петляющему и извивающемуся заячьему следу.

Время перевалило уже далеко за полдень, и короткий зимний день близился к вечеру. Небо, ещё с утра такое тёмное и унылое, стало потихонечку проясняться. Сквозь разрыв в облаках показалось катящееся к закату красное солнце. Мороз, такой лютый с утра и слегка ослабший к полудню, к вечеру вновь стал крепчать.

Дождавшись, когда заяц таки скроется в небольшой ракитовой рощице, найдя там своё долгожданное спасение, баронесса и оруженосец повернули коней назад. На обратном пути, исполненная непринуждённости, домина продолжала болтать со своим слугой. Альбер же, изо всех сил преодолевая робость, какую он всё ещё испытывал перед госпожой, как мог, старался поддерживать их разговор.

Тем временем успел появиться Ги, знаменуя собой удачное завершение охоты. Следом за ним двое застрельщиков, оставляя на снегу мазанный кровяной след, волочили тушу забитого кабана. Третий застрельщик нёс на плечах добытую вдобавок косулю. Все приветствовали их криками и рукоплесканиями.

Потратив некоторое время, чтобы водрузить трофеи на лошадей, охотники двинулись вдоль дубравы – искать место для ночного постоя.

К этому времени совсем стемнело. Небо стало чёрным, как сажа. Ни звёзд, ни луны – будто всё провалилось куда-то. А к трескучему морозу прибавился ещё и ноющий ледяной ветер, пронизывающий до костей и швыряющий в лицо колючие хлопья снега.

Будучи в лесу как у себя дома и ориентируясь в нём лучше, чем кто-либо иной, Ги повёл отряд к лагерю лесорубов, решив, что стать на ночлег будет лучше всего именно там.

Их путь пролегал через узкую просеку, проложенную сквозь густую дубраву. Темно было хоть глаз выколи. Ги едва смог высечь искру из замёрзшего огнива, чтобы разжечь свой факел. А от него уже зажгли свои факелы Альбер, герр Юрген и двое других охотников. И огни их стали, словно путеводные светочи в бездне непроглядного мрака.

Лишь спустя час езды через зловещий ночной лес, стенающий под ледяным ветром, охотничий отряд добрался до лагеря лесорубов, укрывшегося в самой лесной гуще. Сначала, сквозь непроглядную морозную мглу, показалось мерцающее пламя костра, затем очертания простеньких домишек и находящихся возле них людей. Продрогшие, уставшие, и, самое главное, голодные путники могли вздохнуть с облегчением.

Это было небольшое поселение из семи домиков, где жили лесорубы со своими семьями, и множества подсобных построек – конюшен, сараев, складов и прочего.

Это были единственные люди во всём баронском имении, коим официально разрешалось валить лес. Они не только добывали дрова для топки, в которых ежедневно нуждался баронский замок и сопредельные с ним жилища, но и заготавливали строительный лес, в коем также имелась постоянная нужда. В качестве платы за труд им разрешалось продавать лес крестьянам и мастеровым, но, конечно же, с отчислением львиной доли выручки в казну баронства.

Ги, как и остальные охотники, хорошо знал лесорубов, и даже вёл дружбу с некоторыми из них. Объезжая вверенные ему владения, он часто останавливался у них, а иногда и подолгу жил в их лагере. Все, кто в ту минуту был на улице, с радостью встретили этих нежданных гостей. Закончив свою работу ровно на закате солнца, лесорубы, вместе со своими жёнами и подругами, расселись вокруг костра и с заливным смехом травили байки.

Настоящий фурор произвело появление баронессы. Все, находящиеся вокруг, были её верноподданными, но мало кто из обитателей лагеря до этого видел её живьём. Когда госпожа сошла с лошади, лесорубы приветствовали её нижайшими поклонами, а некоторые даже припадали с поцелуями к подолу её шубы. Возле костра ей отвели самое почётное место, для чего из дома даже вынесли высокий дубовый стул. Мужчины откровенно любовались красотой и роскошью своей госпожи, то и дело рассыпаясь во всяческих комплиментах, а женщины смотрели как с долей восхищения, так и с долей плохо скрываемой зависти.

Воздух в лагере был просто пропитан чарующим ароматом свежесрубленного дерева и застывших на нём капелек древесной смолы. К нему добавлялся запах костра и восходящий из открытых бурдюков дух красного пино-нуар. Вскоре к ним добавился ещё и просто сводящий с ума аромат жареной дичи.

Как опытный охотник, знающий толк в разделке своих трофеев, Ги быстро освежевал кабанью тушу и разрубил её на крупные куски. Другие охотники разрезали эти куски на порционные и, насадив на шомполы, жарили на открытом огне. Следом за кабаном последовала и косуля.

Небольшая устроенная пирушка удалась на славу. Около полуночи, сытые и захмелевшие, охотники стали укладываться на ночлег, с радостью предоставленный им лесорубами.

Баронессе предложили устроиться во вполне добротном домике старосты лагеря, для чего сам староста с преогромной радостью со всей своей семьёй ушёл ночевать к соседям. Сама же баронесса нисколько не была против такого ночлега, и с радостью приняла сие предложение. Во всяком случае, это было лучше, нежели ночевать в шатре, лёжа на медвежьей шкуре, постеленной прямо на голую землю, да к тому же ещё и полностью одетой.

Когда все уже разошлись, Альбер всё ещё продолжал сидеть у костра, аппетитно смакуя жареное кабанье рёбрышко. Выпитый бурдюк вина мог бы уже склонить в сон, но трескучий мороз напрочь выгонял весь хмель.

Покончив с рёбрышком и бросив его лежащим рядом собакам, Альбер тоже хотел было отправиться спать, но тут его окликнул герр Юрген. С трудом говоря по-французски, баварец сообщил, что его зовёт к себе госпожа.

Не зная что и думать, оруженосец направился к дому старосты лагеря. Пройдя мимо нагромождений сложенных брёвен, он открыл скрипучую дубовую дверь и зашёл внутрь.

В доме было темно, лишь огонь растопленной печки разбавлял непроглядную тьму. Сильно пахло дровами и топлёным свечным салом.

Альбер молча стоял, разглядывая скромную обстановку лесного домика. В этой мерцающей полутьме трудно было разглядеть что-то, кроме теней и грубых очертаний предметов.

Но тут его окликнул знакомый голос:

– Альбер.

Голос баронессы доносился из-за ширмы, отгораживающей спальню.

– Да, мадам, – как всегда, ответил оруженосец.

– Как хорошо, что ты ещё не улёгся. Впрочем, я бы всё равно приказала тебя разбудить, – сказала она.

– Да, мадам, – слегка теряясь, продолжал отвечать юноша.

Последовала минутная пауза.

– Я думал, вы уже давно спите, – позволил себе замечание оруженосец. Выпитое вино всё же придавало ему смелости.

– Ещё нет. Я где-то с час проболтала с женой старосты, – ответила баронесса. – Какой замечательный был сегодня день. А дичь! Дичь была просто изумительна! – добавила она.

– Вы абсолютно правы, мадам, – поддержал оруженосец.

Снова последовала пауза.

– Чем могу быть полезен? – наконец спросил он, преодолев не покидающее его волнение.

– Полезен? Мог бы быть полезен, – с ухмылкой двусмысленно ответила баронесса.

У Альбера заколотилось сердце.

– Чем, мадам, – слегка запнувшись, переспросил оруженосец.

– Ладно, не переживай, – засмеялась сеньора. – Я всего лишь хочу, чтобы ты помог мне раздеться.