Палиндром

Ну а когда в одном помещении так одномоментно собирается столько разноплановых людей, где для каждого на первом плане стоит только его интерес, а все остальные, его не то чтобы не волнуют, а они ещё как волнуют, но только не в том плане, как они волнуют другое заинтересованное своим интересом лицо – они заставляют его нервничать и напрягаться – то тут ничего не поделаешь, а приходится смириться с тем, что всем придётся работать в атмосфере такого должного понимания интересов друг друга. В общем, обстановка была ещё та.

Мистер президент между тем огляделся и вроде как для себя наметил то место, которое будет определяться как с краешку. С чем (с этим своим знанием) он бросает мимолётный взгляд на рядом стоящего Кленси и выдвигается по направлению выбранного для себя места. Что для находящихся в зале людей, уже давно занявших свои места на стульях, большая интрига. Ведь не откажут же президенту они в самом деле, если он попросит их уступить ему место. И даже присутствующие в зале леди, и те заволновались за своё будущее на этом своём стуле, и заодно за своё вообще будущее – они были куда дальновидней некоторых конгрессменов и видели большие перспективы, случись им сделать такую уступку президенту.

Правда не всё так плохо в конгрессменском корпусе, и среди конгрессменов были те, кто быстро сообразил, насколько им будет выгодно это президентское предложение. А как только они это сообразили, то им тут же пересталось сидеться на месте и начало ёрзаться.

Но судя по решительному взгляду Мистера президента, то он для себя уже наметил место и не собирается на полпути менять своего решения, даже если перед ним встало привлекательное предложение в лице майорши Касси. И хотя для Мистера президента это было крайне сложное решение, – на него обязательно посыплются обвинения в том, что он неуступчивый шовинист, – он, тем не менее, не остановился на майорше, а отдав должное её велению сердца, а уж затем верности присяге (он ей подмигнул), выдвинулся дальше по этому ряду, полному недовольных и придирчивых людей. И при этом это всё люди такие привередливые и носомворотящие, что стоит Мистеру президенту к ним приблизится как следует, – лицевой стороной, – а не как мог бы, не деликатно, задом, как они воротят свой нос в сторону и, при этом так покосивши на брюки президента смотрят, как будто они не чисты или вообще, там у него замок расстёгнут.

– Точно, молния! – Мистера президента вдруг окатило озарение, когда он остановился напротив одного такого недовольного лица. – Я видимо за всеми этими волнениями и позабыл её застегнуть. – Догадался Мистер президент. А как догадался об этом, как вторая догадка прямо спешит к нему насчёт себя догадаться. И Мистер президент опять догадался, вдруг обнаружив себя в крайне неудобной и двусмысленной ситуации – он остановился не просто у крайне недовольного лица, неудосужевшего себя поднять с места при приближении к нему президента, а это лицо принадлежало весьма привлекательной особе (её привлекательность была не того привлекательного рода, на котором настаивает природа, а она была в значении умения привлекать к себе внимание, – как правило через скандалы, – что было очень опасно для президента).

И первым президентским позывом было его желание поздороваться с этой привлекательной особой, но он быстро сообразив, что сейчас не самое удобное для этого место и время, остался неприветливым. При этом ситуация, в которой он оказался, требовала немедленного решения – любое его промедление грозило ему огромными проблемами. Он не мог больше здесь оставаться, любая задержка начнёт вызывать вопросы. Но в тоже время, не решив вопрос с молнией, он не мог идти дальше и нарываться на потрясения взглядов дальше по ряду сидящих людей – среди них обязательно найдётся такой, кто не будет держать рот на замке и начнёт обо всём трезвонить.

И Мистер президент принимает решение, как всегда неожиданное и с некоторым вызовом приличиям и общеустановленным правилам. Так он в момент на месте разворачивается спиной к этой даме и, не давая возможности всем вокруг как-то успеть понять, что сейчас такое было и происходит, начинает своё движение вдоль этого ряда спиной к находящимся по ходу его движения людям (а для кого и задом). И теперь, если и возникнут вопросы к президенту, то все они будут касаться только этой его демонстрации неуважения по отношению к лицам оппозиции, которым он в буквальном виде показал их истинное лицо.

– Перед моим лицом так и стоит этот президентский посыл. – Так и не отошёл от бледности один из лидеров оппозиции, конгрессмен Либерманн, кто первым встал на пути этого неожиданного для всех поворота президента. Как выяснилось чуть позже, то мисс Стрит, та привлекательная особа, как бы выступала неким водоразделом между представителями оппозиции и другими представителями оппозиции, но уже к этим представителям оппозиции – что и говорить, а политика неимоверно сложная штука, и подчас не разберёшь, кто к кому оппозиционирует и чего он сам себя позиционирует.

– Я как сейчас вижу… – на этом трагическом моменте замолкал другой видный оппозиционер, конгрессмен Сваровски, теряя самообладание и голос.

– А мне он посмел посоветовать, заткнуться пока он той своей частью дышит. – Закипал от возмущения спикер палаты представителей, конгрессмен Фрайс.

– Что же насчёт его касательств моей личности, а в частности носа, то они имели своё место быть. – Достаточно дипломатично выскажет своё отношение к случившемуся, сотрудник департамента внешних сношений, под именем он просил не называть себя.

– А меня это не касается, – соврал, почёсывая свой орлиный нос, конгрессмен Ролекс.

Ну а что же касается самого президента, то ему, как им и задумывалось, удалось-таки и при этом не замечено, предотвратить всё то, что могло вызвать нездоровые мысли и вслед за ними, спекуляции на счёт его костюма, который был замечен в своём неблагопристойном поведении, со стороны лиц оппозиции.

Между тем Мистер президент добрался до самого крайнего стола в этом фигуральном полукруге, который, как ранее заметил президент, был наполовину пуст, – из двух имеющихся за ним мест, только одно было занято, судя по невразумительной физиономии, то каким-то клерком, – и сейчас он, остановившись рядом с этим столом, размышлял над только что возникшей дилеммой.

– А как всё-таки будет правильно? – задался про себя вопросом Мистер президент, с интересом поглядывая на этого клерка за столом, так глубоко втянувшего свою голову в плечи. – Стол наполовину пуст, или он наполовину полон. – Мистер президент в задумчивости почесал свой подбородок. – Судя по всему, ответ на этот вопрос может дать только один человек. – Решил Мистер президент, своим пристальным взглядом всё больше вдавливая клерка в самого себя. – И этот человек… – Но Мистер президент не успевает дооформить эту свою мысль, как находящийся под его зрительным давлением клерк, подскакивает с места, чтобы его уступить президенту, и тем самым эта президентская мысль уже материально до оформляется.

– Этот человек я. – Занимая освободившийся стул, Мистер президент всё же не смог удержаться от того, чтобы не подчеркнуть важность своей составляющей. – А вот теперь стол почти что полон, а не то, что он раньше из себя полупустой представлял. – Пощупав руками гладкую поверхность стола, Мистер президент разрешил для себя вставшую перед ним дилемму. После чего он начинает с удобством устраиваться на этом своём месте, а как только комфортно вливается в эту новую для себя обстановку, то для внесения ясности для присутствующих в зале людей, которым видно нечем тут заняться, кроме как следить за каждым движением президента, Мистер президент лезет во внутренний карман костюма и начинает оттуда доставать предметы канцелярского толка.

И если по поводу вынутого президентом блокнота, у людей здесь в зале находящихся и наблюдающих за ним, как-то не сложилось единого мнения, – он будет туда записывать людей ему противных, думали одни, тогда как другие считали, что такого рода люди уже там вписаны и президент собрался сопоставлять данные оценки с реальным положением дел, – то вот насчёт вынутой им ручки с золотым пером, то тут все были единодушны. Мистер президент решил их всех взять на перо или точнее, на заметку.

– Что всё это значит? – прошёлся вопросительный гул по рядам наполненных людьми из оппозиции. – Что он этим хочет показать? – в крайней степени возмутился конгрессмен Либерманн, да так сильно, что испытал нервный срыв, который втянул его в глубину своего стула, откуда его теперь и не заметишь.

– А он, таким образом решил нас шантажировать. – Сделал далековедущий вывод из действий президента, конгрессмен Ролекс. – Если мы, мол, будем вести независимую и несогласованную с ним политику, и не примем его предложений, то он нас для начала впишет в чёрный список, а затем этой ручкой подпишет те самые указы, до которых у него всё руки не доходили. – А вот эта мысль Ролекса, прошептанная им своему соседу, конгрессмену Фрайсу, показалось последнему вполне здравой и не такой поспешной.

И надо сказать, что для этих опасений господ конгрессменов, все основания были быть, да и возникли они не на пустом месте. Ведь в чём Мистер президент и был открыто замечен, так это в своей страсти к этим пишущим инструментам своей политики. Где у него на каждую злобу сегодняшнего дня имелся свой яркий ответ в виде той или иной ручки, или в крайнем запущенном случае, карандаша (ну ещё и фломастеры, которые он вроде и собирался сегодня сюда прихватить, да за всеми этими внутри кабинетными делами и позабыл – а эта, с золотым пером ручка, всегда была при нём).

Что, между прочим, и было за ним примечено со стороны специальных аналитических служб, которые на этом деле ни один отчёт сделали, и поставили в известность кого надо из числа информированных и заинтересованных лиц, имеющих наивысший допуск к секретам. Правда в наше время, когда ничего нельзя утаить из того, что спрятано, а что уж говорить о том, что и не прячется, а прямо в лицо, день ото дня и от встречи до встречи показывается, и когда каждый себя считает экспертом и аналитиком в одном лице, то такие секреты насчёт страсти президента к пишущим инструментам, недолго остаются секретами. И вскоре, да прямо сейчас, все вокруг и даже оттуда, откуда казалось невозможно вести наблюдение, уже внимательно следят за тем, какую ручку или не дай бог карандаш, для себя выбрал Мистер президент, идя на сегодняшнюю встречу и, исходя из всего этого, делают выводы.

– Ну что. Какую ручку взял президент на сегодняшний брифинг? Не томи, говори. – Потрясываясь в нервном припадке ожидания, с дрожью в голосе спрашивает своего атташе, а по совместительству контрразведчика и шпиона, раз он действует на вражеской территории, где все вражеские разведчики так и называются, до крайней степени не союзник Мистера президента, какой-нибудь недоделанный полудиктатор Помпо.

– У него… – сбивается и не может сразу выговориться этот атташе полудиктаторского режима (так как он управляется из-за рубежа, а не как хотят это представить его противники, он, мол, недоделанный, то поэтому он так неполноценен), а всё потому, что полудиктатор Помпо пережал ему горло и не даёт, не то что бы сказать, а он и воздуха вздохнуть не может. Тут полудиктатор Помпо замечает, что слишком переусердствовал и, отпустив галстук своего атташе, даёт тому вздохнуть и вслед за этим выговориться.

– У него фломастер. – И только это сказал атташе, как полудиктатор Помпо, покрывшись бледной краской, в один момент теряет над собой контроль и выпускает из рук галстук атташе, который тут же валится на пол. И пока он там лежит, ожидая насчёт себя решения от Помпо, сам Помпо начинает судорожно соображать, перебирая в уме те страны, которые его не выдадут Мистеру президенту, если тот задумает его призвать к ответу. Ну, а судя по тому, что на его руке загнут только один палец, а сам Помпо начинает терять рост прямо на глазах, то дела его катастрофично плохи – единственная страна, которая по его расчётам вроде как не должна его выдать, так эта та, где он как раз и числится полудиктатором; в общем, оптимист каких современный истеблишмент не видел.

Но может не всё так плохо для полудиктатора Помпо, к тому же он если что, то может переклассифицироваться в дикторы – заявит впоследствии, что его не за того приняли из-за этой орфографической ошибки. А он, как человек скромный, не стал поправлять. В общем, пока большой ясности нет, то нужно питать надежды на то, что фломастер в руках президента, это не так плохо для него.

– И что это значит? – с надеждой спрашивает своего атташе полудиктатор Помпо. Ну а атташе, совсем не понимает своего полудиктора (уже и он, на подсознательном уровне начинает ослушиваться – а дальше начнёт оговариваться и т. д. и т. п. пока окончательно не ослушается), которому нужен прямой ответ, а не уходы от него (даже становится удивительно за этого атташе, как он с таким непониманием насущных нужд своего начальства, ещё при должности, а не где-нибудь висит подвешенный в раздумьях) и даёт совсем не устраивающий Помпо ответ:

– Всё зависит от цвета фломастера. – И от такого, практически ничего не проясняющего ответа атташе, Помпо не просто всеми красками радуги на лице обескуражен, а он теперь и не знает, что с ним дальше делать – хоть вешай, хоть расстреливай. Правда Помпо в огромном долгу перед собой, и это его в который уже раз выручает от непродуманных и поспешных решений, которые только к тому и ведут, как только к лишним тратам. И Помпо, налившись кровью в глазах, так сказать, в последний раз, так иносказательно и по делу спрашивает этого неразумного атташе: Как (!) всё зависит от цвета фломастера?

И атташе на этот раз всё отлично понял. И ничего не утаивая, кроме совсем ничего не значащей, пустяковой детали, – он от рождения дальтоник, – даёт ответ Помпо. – В общем, если зелёный, то он не против согласовать, если коричневый, то надо подумать над предложением, синий, то это вопрос неопределённого будущего, заметный или маркий, то ты сумел заинтересовать, а вот если красный, то это самое неприятное что может ждать – все договорённости, и в том числе прежние, перечёркиваются. – И только атташе закончил, как Помпо уже дышит ему в лицо (для чего пришлось нагнуться), требуя конкретного ответа на поставленный перед носом атташе вопрос.

– Мистер президент всегда держит до конца интригу. – Говорит атташе. – И он продемонстрировал только колпачок фломастера. – Что естественно не устраивает Помпо, и он продолжает давить и настаивать на более детальном ответе. – А что докладывает разведка? – уже чуть ли не хрипит Помпо. – Согласно последних поступивших данных, – заговорил атташе, – перед выходом Мистера президента из кабинета, на его столе лежало два фломастера. Где один из них был коричневого цвета, а второй зелёный. – И тут у Помпо как гора сходит с плеч, и он даже готов… Но об этом он вовремя умолчал – ему всё-таки не была присуща щедрость.

Но такие хеппи-энды редко бывают, и, как правило, Мистером президентом до последнего держится интрига насчёт его настроя на предстоящие переговоры (Мистер президент, как и все вокруг, под столами и за стенами, в курсе того, что все в курсе его предвзятого отношения к этим пишущим инструментам – чем он и пользуется). И Мистер президент только через различные косвенные указания, – через тот же выглянувший как бы случайно колпачок фломастера из его кармана или покручивание в руке точилки для карандашей, – даёт крайне дозированную пищу для аналитики и ума. При этом Мистер президент может сыграть и в свою игру, перехитрив своих противников хотя бы тем, что сменил цвет стержня в маркере.

Но сейчас в его руках находилась та самая, ни с какой другой ручкой не перепутаешь ручка, которая была ранее замечена при подписании президентом самых знаковых и зачастую противоречивых указов. Так что вполне становится понятно, почему такой шум поднялся в головах оппозиционно настроенных к президенту конгрессменов, когда они увидели в его руках эту знаковую ручку.

– Если со всеми остальными ручками он нас мог надурить, то с этой ручкой Мистер президент шутить не будет. Она у него как талисман наудачу, который берут с собой в самых важных случаях. – Поделился своим открытием с конгрессменом Ролексом спикер Фрайс.

– Вы это о чём? – тихо спросил Фрайса Ролекс, проницательно глядя ему в глаза.

– А вы подумайте. – Многозначительно сказал Фрайс и, убедившись в том, что конгрессмен Ролекс решил подумать, а так же будучи уверен, что тот сумеет в правильном направлении подумать, повернулся в сторону Мистера президента и принялся за ним приглядывать. Что же касается конгрессмена Ролекса, то если и в чём насчёт него не ошибся Фрайс, так это только в его желании подумать. Насчёт же всего остального, то, как бы это полегче сказать, в общем, спикер Фрайс был слишком насчёт себя высокого мнения, раз убедил себя в том, что он умеет считывать ход мысли других конгрессменов.

А ведь конгрессмены мыслят не как все обычные люди, хотя и не без таких аномалий, и ему, Фрайсу, как конгрессмену об этом не знать и на это бы знание опираться. И если конгрессмен уж замыслил о чём-нибудь помыслить, как в данном случае конгрессмен Ролекс, то на что и можно полагаться, так это на то, что его ход размышления уж точно будет вам вопреки. А всё потому, что он мыслит категориями индивидуального, где нет места принуждению к компромиссам, которым характеризуется всякая общность мышления.

Так что если конгрессмен Ролекс и хотел бы в том самом направлении подумать, в каком его мысленно призывал правильно подумать Фрайс, то ему бы это не дала его природа конгрессмена, который никогда и ни за что не будет, как другие думать, также он не собирается за других думать, передумывать и передумывать так думать, и как вишенка на торте его кредо, он будет заставлять всех думать так, как он думает. И смотрите быстрее думайте, пока я не передумал о вас думать (за этот ход его мысли уже отвечают его должностные обязанности конгрессмена, которому вменятся думать о своём избирателе).

– Что же имел в виду Фрайс, говоря мне всё это? – эта первая вопросительная мысль, которая поколебала сжавшийся в морщинах лоб конгрессмена Ролекса, вполне шла в контексте мыслей Фрайса. С чем конгрессмен Ролекс смотрит вначале на Мистера президента, а затем не находя на нём, за что бы можно зацепиться, переводит свой взгляд на ближайшие к президенту затылки сидящих людей. Что тоже не слишком занимательное зрелище, которое к тому же ни к какому открытию не приводит, и тогда Ролекс начинает перемещать свой взгляд подальше от президента, но уже поближе к себе. Что опять ни к чему не приводит, не считая того, что взгляд Ролекса привёл его к себе. А это только на первый взгляд ничего не значит, тогда как на самом деле, для посмотревшего на себя, что-нибудь да значит.

Ну а конгрессмены, если и на кого и умеют смотреть, и делать из этого дальновидные выводы, так это на себя. – Начинай с себя. – Вдруг осенила мысль Ролекса, как только он упёрся взглядом в себя. Ну а Ролекс, хоть на людях всегда выглядит преуспевающим в мыслях человеком, всё же внутри и про себя, он, пользуясь тем, что себя можно не стесняться, иногда ведёт себя непроходимо глупо, а бывает что и тупо. Что он и в этот раз продемонстрировал самому себе, позволив себе ничего не понять. – Но как начинать? – задался к самому себе вопросом Ролекс. Ну а так как конгрессмен Ролекс сам с собой разговаривает без лишнего стеснения и может себе позволит всякого, в том числе и откровенный разговор, то он и начинает себя подкалывать

– Ну и тупизень ты, конгрессмен Ролекс. И за что тебя избрали в конгрессмены, право я даже не знаю. – Вот прямо так, ничего не боясь, в том числе и конгрессменского гнева, кроет самого себя Ролекс. И видимо на этот раз Ролекс хватил лишнего, раз конгрессмен Ролекс искривился в лице, вместо того чтобы гневно усмехнуться.

– Ты прекрасно знаешь, за что меня избрали. – Набычившись, конгрессмен Ролекс всё же решил дать шанс тому своему я, которому спокойно там, в нём, не сидится, и так и хочется подвести его под монастырь. – Как будто я не знаю, что ты там против меня задумал. Ждёшь, не дождёшься, когда я ослаблю над собой контроль в том же баре, и тогда ты с потрохами меня сдашь. – В своё время, каждый раз не проходя мимо бара или ночного клуба, конгрессмен Ролекс таким образом пытался противостоять своему намерению, одним глазком заглянуть туда и посмотреть что там наливается.

Сейчас же, как впрочем и всегда во все прежние случаи, его не сидящий спокойно на месте антагонист Ролекс, на все эти неумелые намёки конгрессмена Ролекса заткнуть ему рот, многозначительно ухмыляется, – кто уж кто, а я то знаю, что за этой твоей конгрессменской самоуверенностью скрывается, трус и подонок Я, – и с таким, прямо-таки презрением вопрошает. – Я-то знаю. А не хочешь, чтобы и все вокруг узнали? – На что конгрессмен Ролекс ведёт себя в ответ прямо неожиданно. И он вместо того, чтобы прищучить этого наглеца, пообещав себе до конца этого года не пить и вести трезвый образ жизни, – а это отбывает у него напрочь охоту говорить (на сухую слова не проговариваются), – вдруг теряется в лице, и нервно вопрошает:

– Это что, шантаж?

– Эта твоя будущая реальность, если ты не одумаешься и не перестанешь вести разгульный образ жизни. – Каким-то прямо учительским тоном даёт ответ антагонист Ролекс.

– Хорошо, только дай время решиться. – После некоторой умственной задержки говорит конгрессмен Ролекс – всё верно, когда твоим собеседником является такого рода провокатор, только так можно отстраниться от него, чтобы он не смог прочитать твой насчёт него тайный умысел. А начни Ролекс задумываться и размышлять над тем, как обхитрить этого своего, сразу всё узнающего противника, то он скорей самого себя обхитрит, чем его.

И что удивительно, так это то, что ему поверил тот, кто его знал как самого себя, так как им и был, – тебе последнему, кому бы я поверил, кредотовал антагонист Ролекс в отношении конгрессмена Ролекса. И скорей всего, к этому его подтолкнула их слишком единая близость, где истина «я не враг самому себе» на этот раз обошла на повороте другую несомненную истину: «я самый первый враг себе». Ну а на последний выбор уже повлияла слишком большая чувствительность конгрессмена Ролекс, в деле касаемого самого себя.

– Ладно, последний раз поверю. – Следует ответ антагониста Ролекса. – А теперь даю подсказку на твой вопрос: «Как начинать с себя?». Обернись в противоположную от президента сторону и начинай отчёт с себя.

– Вот чёрт! И как я раньше об этом не догадался! – Ролекс чертыхнулся, поражённый простотой решения вопроса, с чем и повернулся, куда ему подсказывалось внутри себя. Где он тут же, даже не начиная счёта, и наткнулся на ответ уже на самый главный свой вопрос. – Мисс Стрит. – Облизнув вдруг пересохшие губы, очень тихо выдохнул из себя это имя Ролекс. – А не скажите мне, почему Мистер президент, именно после встречи с вами лицом к… лицу, вдруг так весь переменился? – мимолётным взглядом вопросил эту мисс Ролекс. Дольше он не посмел задерживать на ней свой взгляд, из-за возможности быть обвинённым в излишней глазастости. Чего, впрочем, хватило мисс Стрит, чтобы взять на заметку этого конгрессмена, которых уж слишком разбрасывается своими взглядами по сторонам. А раз он до рассеянности так неразборчив в своих взглядах, то она, как глава комитета по этике, просто обязана поставить этого конгрессмена на путь истинный.

– Сегодня же надо поставить на вид конгрессмена Ролекса, за его слишком многообещающее поведение. Если он, конечно, посмеет не оправдать возложенных на него надежд. – Твёрдо решила мисс Стрит, многозначительно улыбнувшись такому заглядущему Ролексу.

– Вот чёрт! Попал. – Ролекс не удержался и вздрогнул, стоило ему только заметить, что его взгляд не остался не замеченным. – И что теперь делать? – задался вопросом Ролекс в волнении.

– Ладно, сегодня можешь пропустить рюмку другую. – Вовремя пришёл на выручку конгрессмену Ролексу всё понимающий антагонист Ролекс, чем и успокоил.

Тем временем Мистер президент, разобравшись со всеми своими приготовлениями к слушаниям, ещё раз окинул зал внимательным ко всем взглядом и, убедившись в том, что он по прежнему на первом месте в негласном топе самых интересных людей, – вон как все интересуются им, – приступает ко второму акту своего спектакля одного актёра.

Так Мистер президент всем собой откидывается на спинку своего несколько хлипкого стула, затем складывает на груди крест-накрест руки и о (!), как это объяснить, закрывает глаза. И сказать, что все вокруг до единого и каждый в отдельности человек в этом зале, потрясены происходящим, ничего не сказать. И на каждого из присутствующих в зале людей, теперь вместе с их сомнениями, догадками и неверием во всё происходящее, навалилось столько душещипательных вопросов, что у многих у них, уже и голова пошла кругом от невозможности понять, как так можно открыто бросать вызов всему этому уважаемому собранию.