Книга желаний

Думаю, дед водил меня к Вячеславу Константиновичу подкормить. Взрослые ели отдельно, с водочкой и своими разговорами. При мне серьезных вещей не обсуждали. По правде говоря, с ними в комнате я был лишь раз. Вячеслав Константинович курил трубку – причем махорку, а не хороший табак. К махорке он привык в лагере. От неё у меня драло глотку, я закашлялся, и братья вышли.

Пока они беседовали, я читал в кресле, а Мария Викентьевна вышивала гладью, – продолжал Андрей Петрович. – Она была вышивальщицей знамён. Мастер точнейших ручных аппликаций. Это сейчас знамёна и флаги делают на высокоточном оборудовании. А в старые времена – профессия вышивальщиц ценилась. Они вышивали вручную на шёлковом знаменном фае по специальному эскизу таких замечательных художников, как Метельков или Колобов.

М-да. После того как дед Петя умер, у его брата я больше не был. Мы хоть и родственники, но очень дальние. В шестьдесят шестом году Вячеслав Константинович умер. Я тогда был в командировке. Позже мы с отцом ездили на Ваганьковское кладбище на могилу Вячеслава Константиновича.

– А дети у него были? – спросил Саша.

– Нет. Из родни по линии Олтаржевских, я слышал, в Москве жила лишь дочь деда Ивана, пропавшего в Гражданскую войну. Наталья Ивановна. Когда она вернулась в Россию, не знаю. Может, никогда не выезжала отсюда. Однажды, до войны, она передала открытку нашему деду Пете от брата Ивана. В открытке было несколько слов для Вячеслава Константиновича. Я знаю об этом, потому что дед Петя носил открытку ему, а перед смертью отдал её мне. Сейчас Наталье Ивановне под девяносто. Наверное, умерла.

– Дед, а почему ты не стал архитектором?

– Бог таланта не дал! Слышал, наверное, что природа отдыхает на потомках гениев? В истории нет двух Сократов, двух да Винчи, двух Пушкиных, двух Эйнштейнов и так далее. Ни до, ни после в роду гениев никогда не бывало других гениев.

– За исключением Штраусов и Дюма, – вставил Вячеслав Андреевич.

– Значит, моя жизнь пройдёт даром? – спросил Саша.

– Не обязательно быть великим, чтобы прожить её достойно!

– Дед, откуда ты столько знаешь?

– Вся мудрость в книгах! А еще старших слушал!

Света спросила, останутся ли гости ночевать. Вячеслав Андреевич вечером собирался в Москву. У Саши с утра были пары.

Кутаясь в платок, Света отправилась чистить картошку.

– Саня, помоги на кухне! Нам с дедом надо поговорить! – сказал отец, и хотя Света крикнула из кухни: «Я сама!», – Олтаржевские, гремя стульями, дружно встали.

– Пошли наверх! – сказал Андрей Петрович.

Вячеслав Андреевич захватил куртку – наверху было прохладно.

Вдвоем они поднялись по грубо сколоченной деревянной лестнице на второй этаж.

8

В тесной мансарде помещалась двуспальная кровать на низкой раме, застеленная лоскутным одеялом, и этажерка с книгами. Отец, кряхтя, уселся на кровать, а сыну подвинул ободранный кошачьими когтями стул. Вячеслав Андреевич бросил на него куртку.

– Что с работой? – спросил Андрей Петрович.

– Хотел посоветоваться, – сын, опустив руки в карманы джинсов, взглянул в окно на пустынный огород и заиненные крыши соседских дач. – Гусь намылился из России. Предложил мне заменить его здесь.

– Какой Гусь? Аркадий, что ли?

Вячеслав Андреевич рассказал о встрече на набережной.

– Теперь ясно, откуда Сашкин товарищ узнал про деда! Тебя проверяют, – сказал отец.

– Возможно.

– И что ты решил?

– Не знаю.

– Ты понимаешь, куда лезешь? Я даже не о том, справишься ты. Правительство и бизнес – это закрытый клуб. Они тебя облапошат, как Ваньку-дурака. Убьют или посадят, как твоего Гуся. Ты же видишь, что в стране творится. Гражданская война! Только без красных и белых.

– Гуся вчера выпустили, – сдержанно сказал сын. – Завтра мы с ним встречаемся.

– Держись подальше от него! – встревожился отец. – Ему нужен попка. А ты ученый. В политике ничего не смыслишь. Ты слишком честен, чтобы слепо повиноваться.

– Ты же знаешь – я давно не ученый. И никогда им не был! Защитился, чтоб доказать себе, что могу. От честности моей тоже ничего не осталось. Для нищего честность – роскошь. Не велика заслуга в сорок пять быть честным и безработным!

– Интеллигентская болтовня! Всем трудно! Но это не повод ввязываться в авантюры.

– Саше и Насте еще учиться и учиться. А я им за полгода ни копейки не дал. И ты на пенсию не проживешь. Других предложений нет. Так что выбирать не приходится.

– Обо мне не беспокойся. Мы со Светой как-нибудь проживём. – Отец замолчал, понимая, что в остальном сын прав. – Я не знаю, зачем ты понадобился Аркадию, – снова осторожно заговорил отец: после ранения сына он привык с ним не спорить. – Но могу повторить лишь то, что сказал Сашке, – наши предки всю жизнь служили своей стране при любой власти и ничем не запятнали себя. Не забывай, что твой дед и прадед были интеллигентами. Не знаю, чем ты будешь заниматься у Гуськова. Но боюсь, что Аркадий или его противники используют нашу фамилию для каких-нибудь мерзостей.

– Вряд ли кто-нибудь из тех, кто сейчас у власти, имеет представление о нашей фамилии.

– Возможно. Но стоит тебе оступиться, как газетчики наврут, что ты пролез наверх благодаря связям, а не способностям, и вываляют тебя в грязи. – Он помолчал. – Я всю жизнь работал в системе. Меня можно упрекнуть в том, что я знал то, чего не знали другие, и все равно служил им. Но я никогда не делал подлости, как не делали подлости ни мой отец, ни дед. Я работал, чтобы люди верили в справедливость. Пусть приукрашенную. Но они верили, что строят великую страну, и в этом видели смысл своей жизни!

– Никто тебя ни в чем не обвиняет, – проговорил Вячеслав Андреевич, опасаясь, что отец снова сядет на своего любимого конька и станет обличать власть. – Я сам не знаю, зачем мне это нужно? Из-за куска хлеба? Рано или поздно пристроюсь куда-нибудь. С вами вот только… – он опять вздохнул. – Живут ведь как-то другие!

За забором сосед в ушанке пробовал приставить лестницу к крыше сарая. Лестницы не хватало.

– Мне тут один знакомый сказал, что каждый человек рано или поздно будет востребован временем. Думаю, пора уже что-то сделать!

– Не нравится мне твой фатализм!

Сосед подложил под лестницу два кирпича. Подергал, проверил устойчивость, и, хватаясь за жерди, опасливо полез наверх.

Вячеслав Андреевич поискал деньги во внутренних карманах куртки. Вынул тетрадь и отложил её на журнальный стол, чтобы не мешала.

– Что это? – спросил отец.

– Так. Ерунда. Купил по случаю.

Отец раскрыл книгу. Подставил её свету из окна и, близоруко щурясь, полистал. Но не обнаружил ничего интересного.

Между тем сын наконец нашёл в куртке пачку денег и половину выложил на столик. Вторую половину запихнул в нагрудный карман рубашки.

– Что ты этим хочешь сказать? Что ты наконец научился организовывать свою жизнь?

– Это аванс от Гуся, – ответил Вячеслав Андреевич. – Купи себе что-нибудь. Найми рабочих. Начни, наконец, строить дом.

– Отдай деньги Сашке и Насте! – Отец перевёл взгляд с пачки на сына.

– Отдам! Если я соглашусь, всем хватит!

– Если ты возьмешь эти деньги, их придётся отрабатывать.

– Ты говоришь так, словно я заключаю сделку с дьяволом, – невесело усмехнулся сын.

– Даром так много не дают!

– Это из моей коммуналки и твоей избушки пятьсот тысяч – деньги.

– Ну, смотри сам! – Отец снова полистал тетрадь. – Слушай, а что это? Иероглифы! Яти и ери! Убери-ка! – Сын лениво затолкал пачку в задний карман джинсов. Дед громко позвал внука. Сашка появился тотчас. – Принеси мои очки, – попросил Андрей Петрович.

Через пару секунд внук протянул деду очки в пластмассовой оправе и облокотился о перила лестницы – здесь было интереснее, чем на кухне. Отец переложил куртку и сел на стул. Дед, лизнув палец, перелистывал страницы. Он долго изучал арабскую вязь и, как букинист накануне, деликатно не обратил внимания на запись о «жене сенатора».

– Любопытная стилизация под старину, – проговорил он и глянул исподлобья на сына. Вячеслав Андреевич молчал. – Может, что-нибудь скажешь? – нетерпеливо спросил отец.

Сын, вздохнув, как о ерунде, рассказал, где взял книгу, показал «автограф Пушкина». Отец скептически осмотрел запись прописью на французском языке.

– Зачем же ты его испоганил? Автограф! – он поскреб ногтем звезду Давида.

Сашка взял книгу. Пощупал кожаный переплёт. Полистал.

– Пап, а кто такой нарком Чернов? Не тот, про кого дед рассказывал? – спросил он.

– Где? – спросил дед. Взрослые склонились над тетрадью. – Смотри-ка, запомнил! Почерк не твой! – то ли спросил, то ли сказал старый журналист.

– Я же говорил – вещь древняя! – ответил Вячеслав Андреевич.

– Саш, будь другом, достань, пожалуйста, из-под этажерки чемодан, – попросил дед.

Парень вынул из-под нижней полки деревянный ящик с потертой холщовой обивкой. С этажерки свалился журнал. Парень положил его на место, поставил чемодан перед дедом и отряхнул ладони.

Андрей Петрович, щелкнув замками, откинул крышку с продольной трещиной. Осторожно вынул альбом с линялой виньеткой на обложке, лежавший среди картонных коробок, и на растопыренной пятерне принялся перекладывать картонные страницы. На каждой уместилось по две черно-белые фотографии стриженных под полубокс, чубатых мужчин в широких штанах довоенного кроя, женщин в плечистых платьях и с взбитыми, как у пуделей, коками, голенастых мальчиков и девочек в шортах и панамах. Все обитатели альбома, одинаково худые, смотрели неулыбчиво и настороженно.

На последней странице дед быстро перебрал пальцем веер старых конвертов. Зацепил карточку без рисунка и почтового штемпеля, отдал альбом внуку и подтянул со стола раскрытую тетрадь.

Какое-то время старый журналист сравнивал записи на открытке и в тетради. Затем пододвинул их к сыну. Тот долго всматривался в выцветшие, словно написанные желтой серой, крючки на карточке, не понимая, что необычного увидел отец. Почерк на открытке и в книге с просьбой наркому похлопотать о брате, а затем – чтобы брата выпустили, показался Вячеславу Андреевичу похожим.

– Что это? – удивился он.

– Открытка Ивана Константиновича. Его дочь Наталья до войны передала её деду Пете для брата. Я рассказывал.

– Не может быть, – пробормотал Вячеслав Андреевич и поднялся.

Получается, книгу на развалы принесла та самая родственница Олтаржевских. Вячеслав Андреевич представил невероятный оборот книги во времени – как бумеранг, она вернулась в семью – и повторил:

– Не может быть!

– Что не может быть? – насторожился отец.

«Чтобы кто-то из семьи пользовался книгой!» – мелькнуло в голове Вячеслава Андреевича. Он потер ожог на руке и занывшее запястье.

– Не может быть, чтобы между тетрадью и прадедом Славой была связь, – произнёс он и рассказал о том, что продавцу книгу принесла старушка.

– Ну и что в этом такого? – удивился отец.

– Если это блокнот деда Ивана, он не мог знать наркома. Ты сам говорил, что он пропал!

– Говорил, – растерялся дед. – Но почерк-то похож!

– Похож, – подтвердил Саша, изучая открытку.

– В твоём возрасте я во всём находил тайны, – проворчал отец.

– Почтовый штамп – это отметка с почты? – спросил парень. – А если штампа нет?

– Значит, открытку прислали в конверте или передали из рук в руки, – ответил дед.

– То есть прадед Иван был далеко или не мог встретиться с братьями?

– Об этом лучше расскажет его дочь, – сказал отец. – Только зачем тебе?

– Чтобы узнать про нашу семью!

– Эк тебя зацепило! – добродушно осклабился дед.

– Дед, а где живёт бабуся, о которой ты говорил? Может, это она и есть?

– Наталья Ивановна? Не помню! Где-то у меня было записано.

– Пошли пить чай. Сань, включи чайник, – сказал Вячеслав Андреевич.

Парень неохотно вернул открытку деду.

– Ты, по-моему, что-то недоговариваешь! – сказал Андрей Петрович, когда внук ушёл.

– Что знал – рассказал. – Вячеслав Андреевич уложил и задвинул чемодан под этажерку. Отдал деньги отцу: – Держи!

На этот раз Андрей Петрович не решился отказаться – в интонации сына послышались властные нотки – и бросил пачку на одеяло.

– Слав, как бы ни сложилось, помни, кто – ты и кто твои предки! А то станешь знаменитым, и все узнают, какая ты сволочь! – хихикнул журналист. Потом добавил помявшись: – Вот еще что, Слав. Я рассказывал про Кривоколенный и дом Веневитиновых. Это памятник истории архитектуры. Но сейчас на закон все плюют. Год назад дом признали аварийным. Жильцов расселили. Сам понимаешь, зачем! Пока ворье Москву не растащит, не уймется. Префектура Центрального округа хочет на месте дома конторы строить. Мне об их художествах сосед по даче Леонид Тарасыч рассказал. Он с жильцами подписи собирает против сноса. О чем я хотел попросить. Если сможешь, похлопочи! А? Все ж Пушкин бывал. И предок твой жил. Снесут дом – считай, пропала Москва – за весь центр возьмутся.

– Я ж не Лужков! Что я могу?

– Ну, не ты, так твой Гусь. И гостиница «Украина»! – не слушал отец. – Её твой прапрадед строил! С дома уже лепнина сыплется. Скоро рухнет. Ты когда там последний раз был?

– Никогда не был.

– Так обновить пора! – Отец, толкаясь на лестнице, принялся запугивать сына ужасами запустения высотки. Для себя попросил агентство печати при какой-нибудь префектуре, чтобы «не сидеть у тебя на шее». – Большую газету не потяну.

Вячеслав Андреевич лишь посмеивался.

…В Москву выехали по темноте. Из приемника лилась негромкая музыка.

– Тот, что про деда спрашивал, считает, что я на бюджет по блату попал, – сказал Саша.

– Чушь! С чего он взял?

– Из-за прапрадеда! Они там все такие – со связями! – парень хмыкнул. – Если бы ты знал, как я их ненавижу! Вечно торжествующее тупьё с тормозной жидкостью в башке, и ту не доливают. Разговоры только про бабло и тачки! Про то, кто куда на зиму поедет! Они на сто лет вперед знают, кем будут и что станут делать! И бабы у них такие же жадные дуры! – В голосе Саши слышалось холодное презрение и зависть.

Олтаржевский покосился на сына.

– Я для тебя не пример. Но удачно прожитую жизнь определяет не старт, а финиш, – сказал он.

На перекрестке у шоссе долго ждали, перед потоком рыжих фар и красных габаритов. Олтаржевский выудил из кармана несколько купюр и протянул сыну.

– Тебе на мороженое. Маме я на днях завезу.

– По-царски! – парень убрал деньги. – Значит, правду дед сказал – буржуем стал?

– Пока не знаю, – отец газанул, вырулил и подмигнул аварийкой водителю сзади.

– Не стошнит? Ты же их ненавидел.

– Тебе-то что? Станешь сыном богатого отца. Будешь летать на каникулы за бугор!

Саша не ответил. Олтаржевский отвёз его и отогнал машину на стоянку.

Подумал и отправился в квартиру на Тверской.

9

В седьмом часу Олтаржевский умылся и позавтракал. Но Бешев позвонил, когда Тверская за окнами безнадежно встала, а Вячеслав Андреевич успел подремать одетым поверх покрывала. Вжав шею в плечи от утреннего озноба, он просеменил к машине, спросонья уже не понимая, куда и зачем едет. Рабочее настроение сменила скука.

Бешев жмурился на клочок белесого неба между крышами и благостно переступал с пяток на носки лакированных штиблет.

Он вежливо осведомился о самочувствии Вячеслава Андреевича. Олтаржевский вяло пожал плечами: «Нормально».

– Далеко ехать? – уныло спросил он.

– Нет.

Включив сирену, лимузин помчался по встречке в сторону Государственной думы.

Прикрыв веки, Олтаржевский попробовал задремать. Он подумал про Гуся, снова ощутил рабочий мандраж, но успокоился: Гусь подбирал исполнительного середнячка присмотреть за делом. Планы изданий, работа с редакторами, авралы, рутина…

Бог даст (или Гусь даст!), ему еще приестся постылая газетная скука.

Он действительно задремал, потому что, когда открыл глаза, не мог понять, в какой части Москвы находится. По сторонам дороги мелькал лес, празднично припорошенный первым снегом. С шоссе свернули на заасфальтированный аппендикс к ресторану в русском стиле с резьбой и коньком на крыше. На парковке дожидались две дорогие машины и два квадратных «катафалка» с охраной Гуся. Машина Олтаржевского встала возле «Майбаха» Гуськова. Четыре охранника покуривали в сторонке. Они поздоровались с Бешевым и осторожно кивнули Олтаржевскому.

Через зал с рогами оленей и лосей, с оскаленными мордами кабанов, волков и лис прошли в уютную гостиную. Здесь Гусь в костюме без галстука расписной деревянной ложкой хлебал овсяные хлопья с молоком. Не поднимаясь со стула, он пихнул приятелю ладонь. Бешев положил перед олигархом флешку и ушел.

Гусь зыркнул на Олтаржевского.

– Чё рожа помятая? Бухал, что ли?

– Болел.

– Есть будешь?

– Нет. Если можно, растворимый кофе.

Гусь салфеткой промокнул губы и велел официанту принести кофе. Он вставил флешку, повозился с пультом и включил телевизор. На экране задвигались черно-белые Евграфов и Олтаржевский, снятые сверху и сбоку. Гусь прибавил звук. Досмотрев, нажал паузу, и двое на экране замерли в шаге от выхода с кухни.

Олтаржевский растерянно молчал.

– Кто этот хрыч? На него ничего нет, – подозрительно покосился Гусь на Олтаржевского.

– Не знаю. Обыкновенный дед! Я его второй раз в жизни вижу.

– Слав, живи там, сколько надо, но не води чужих. Охрана потом жучки по всей хате выковыривает.

– Будешь с ними бодаться?

– А ты как думал! Рога им обломаю! Чтоб зареклись даже дышать на меня! – вдруг взвизгнул Гусь и покраснел. – Они меня, они меня… – Губы Гуся затряслись, он всхлипнул, и, сняв очки, промокнул глаза носовым платком. – Сволочи! Знаешь, как это страшно! Только что ты был тут, и вдруг ты среди урок…

– Что от тебя хотят?

– Чтобы я продал бизнес. Иначе они отберут его даром. Лесин заставил меня подписать договор, по которому холдинг переходит «Газпрому». Но это мы еще поглядим!

– Они тебя дожмут! Самое лучшее для тебя – уехать, пока есть возможность! В Израиль! В Испанию! Куда хочешь! Скажи, что делать. Я попробую помочь.

Гусь высморкался в платок, надел очки, выбрался из-за стола и прошелся по комнате, заложив пальцы за брючный ремень.

– Ты говоришь, как мои адвокаты! – подозрительно зыркнул он на друга и хмыкнул презрительно. – Попробует он! Ты ж еще вчера не хотел со мной связываться! С чего вдруг решился? – Олтаржевский промолчал. Гусь вздохнул. – Без тя есть кому помогать! Если уж меня подвинули, тя подавно к большим деньгам не пустят! Твоя задача – делать, что велят, и не просрать, что есть! С этими, – он презрительно кивнул, – договорились. Они своего попку на моё место пихать не станут. Ты устраиваешь всех.

– Главным редактором?

– Нет. Генеральным директором, Слава! Генеральным директором! – раздраженно повторил Гусь. – Вместо меня! Они согласились сразу. Будто знали, что я предложу именно тебя! – Он покосился на приятеля, словно ждал объяснений.

– Почему сразу не премьер-министром?

– Не остри. В общих чертах я тебе объяснил всё неделю назад.

– Мы говорили о твоем медийном бизнесе.

Гусь не посчитал нужным ответить.

– Сегодня я улетаю… из России, – он не решился сказать – куда, даже другу.

Гусь рассказал, что распорядился оформить на Олтаржевского право подписи финансовых документов, передал ему номер личного счета в банке Лихтенштейна, куда будет перечисляться процент от всех финансовых операций холдинга, и кредитную карту на текущие расходы. Кроме того, сообщил, что выставляет на продажу несколько особняков, и Олтаржевский может выбрать любой в рассрочку – главное, чтобы после опалы вокруг него в России «жили преданные люди». (Олтаржевский подумал, что Гусь никогда не вернется в страну по своей воле!)

Рассказывая, Гусь то и дело настороженно поглядывал на приятеля, словно сверял по нему свои решения. В себе же Вячеслав Андреевич с любопытством наблюдал нечто новое: он был убежден – всё сложится в его пользу, и власть над обстоятельствами возбуждала, хотелось испытать её снова и снова.

– Видишь, Слав, как всё обернулось! Недели не прошло, как мы встретились. А я уже пустое место! – Гусь вдруг глупо захихикал. – Не знаю, Слав, кто тя нанял. Но ловко вы меня обработали! За пару дней! Теперь верю, что их ты тоже скрутишь в бараний рог.

– Гусь, никто меня не нанимал! Вы тут все параноики?

Гусь недобро хмыкнул.

– Все! Видел бы ты свою рожу! Самодовольная! Торжествующая! Как у тех, кто дожимал меня в Бутырке. Щебечут, а у самих из пасти пена капает – скорее хапнуть! Зенки горят: ну чего ты, жид пархатый, тянешь! Всё давно решено! У меня, наверное, такая же рожа была, когда я кого-нибудь о колено ломал. Вот и ты вкус почувствовал! Что будешь делать с бабосами? Бабосы немалые! Голова не закружится?

Олтаржевский пожал плечами:

– Когда пощупаю, тогда узнаю.

Гусь грустно покивал.

– С тех пор как мы встретились, Слава, ты ни разу не спросил про Эллу! Про мою мать и детей! Как они пережили всё это? Не спросил, что дальше с нами будет? Ладно, этим наплевать, что я родился в Москве! Что мой дом здесь! А не среди мартышек, куда меня выталкивают. Но ты-то мой друг! Для тя-то я не дойная корова, которую пора на убой!

Олтаржевский покраснел.

– Прости! Я думал, твои в Испании. Им ничего не угрожает. Я до сих пор не верю в то, что происходит. Мысли путаются. А главное, не знаю, нужно ли мне всё это?

– Поздно оглобли разворачивать! Я рекомендовал тя как опытного управленца. Ты не новичок – руководил людьми. Сейчас один человек подъедет. Он хочет познакомиться с тобой. Бойся, Слава, не тех, кто хочет сожрать тебя в бизнесе, а бойся того, кто жрет тебя изнутри. Как только ты начнёшь перешагивать через людей и решишь, что тебе можно всё, тебе конец! И еще! О таких вещах здесь не говорят. Но ты мой друг. По натуре ты писарчук. Но что бы ты здесь ни увидел и о чем бы ни узнал, держи язык за зубами! Свои мемуары на том свете Всевышнему расскажешь. В междоусобицы не лезь. Пусть грызутся. В холдинге тасуй людей чаще. Помни: они работают на тебя, а ты работаешь на меня! Пока, во всяком случае. Бешева не бойся. Мужик он тёртый. Я его из Росвооружения взял. Что он там делал, точно не знает никто. С ним живут дочь и внучка инвалид. За них любого удавит. Вернее пса не найдешь – только корми его хорошо.

Гусь едва договорил, как в комнату вошёл щуплый лысый человек с ехидным личиком, мефистофелевской бородкой и венчиком волос через затылок. Цепкий взгляд умных насмешливых глаз скользнул мимо Гуськова и Олтаржевского. Он не подал им руки и без приглашения присел в кресло.

– Руководитель Администрации Президента, – Гуськов назвал имя и фамилию, ничего Олтаржевскому не говорившие.

Чиновник жестом пригласил Олтаржевского присаживаться, даже не взглянув на него.

– Вас рекомендовали как опытного медийщика. Надеюсь, вы понимаете, что стране сейчас не нужны потрясения? – спросил чиновник.

– Я не конфликтный человек, – ответил Олтаржевский.

Но в интонации собеседника чиновнику послышалось легкое противодействие или даже неудовольствие. Он посмотрел на него и решил, что у того слишком независимый взгляд и слишком умное лицо. Впрочем, подумал чиновник, живой человек, хорошо знающий свое дело, стоит больше, чем слепой исполнитель. А приручить можно любого.

– У вас есть своя точка зрения по вопросам медиавещания? – спросил чиновник.

– Вы хотите услышать моё откровенное мнение?

– Да. По возможности.

– Я считаю, что люди должны слушать и смотреть то, что они хотят. Они не настолько глупы, чтобы верить всему. Сравнивая, они сами сделают выводы. А для этого им нужен доступ ко всей информации.

– Вы говорите об интеллигенции. Хорошо образованного человека невозможно ввести в заблуждение. Его можно купить, чтобы сделать союзником. Или уничтожить. А что делать с остальными?

– Н-не знаю… – замялся Олтаржевский. Его смутил цинизм собеседника.

– Вы наверняка читали Конфуция, – сказал чиновник. – Он был министром юстиции и начинал как демократ. А закончил стратами. Лао Цзи зашифровывал свои теории, чтобы они не были доступны простому народу. Каббала три тысячи лет оставалась секретным учением, потому что избранные понимали, что значит снять пелену с глаз миллионов и сделать их самодостаточными. Как только простые люди осознают своё «я», манипулировать ими будет невозможно. Как тогда прикажете управлять обществом, где у всех собственное мнение, вовсе не то, что подают обученные правительством аналитики и политологи? Вы же понимаете, что никогда ни в одном обществе не было и не будет независимых средств массовой информации. СМИ помогают управлять людьми. А если человек сможет напрямую участвовать в управлении, мы получим хаос и анархию. Вы согласны?

– В постановке вопроса – да.