Озорнуха. Роман о воспитанниках детдома

Озорнуха

Роман о воспитанниках детдома

Владимир Аполлонович Владыкин

Редактор Владимир Аполлонович Владыкин

Художник- иллюстратор Надежда Геннадьевна Патшина

Корректор Елена Викторовна Юрасова

© Владимир Аполлонович Владыкин, 2019

ISBN 978-5-4493-8969-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие автора

Эту историю услышал я много лет назад. Но иногда мне кажется, что она произошла совсем недавно, так как с того времени в нравах людей мало что изменилось.

У моего знакомого фотографа была девушка, которая воспитывалась в детдоме. Мне тогда ещё не было известно, что в детские приюты попадают не только круглые сироты, но и те, которые имели родителей, но из-за каких-то аморальных проступков у них отнимали права на воспитание детей. В нашем южном городе было несколько детских домов. Но что происходило за их стенами, мало кто задумывался…

И когда мой друг-фотограф сказал, что в детдоме, как и в армии, «прижилась дедовщина», его сообщение меня немало удивило, так как в то время в это было трудно поверить.

Однажды я пришёл в детский дом и задал директору интересующий меня вопрос. Он выслушал и стал говорить, что меня ввели в заблуждение, все воспитатели любят детей и не допускают, чтобы они страдали из-за каких-то выродков, которых они отправляют куда надо.

Для полной картины я зашёл во второй детдом. Этот директор не только не ответил, но и велел уйти под тем предлогом, что посторонним здесь нельзя находиться. Почти та же история повторилась и в следующих приютах. В дом малютки я не пошёл по известной причине…

Я искал другие пути узнать, верно ли то, что это постыдное явление бытует? Но мне так и не удалось услышать нужный ответ. Все директора почти в один голос твердили, что я уже слышал, то есть дети у них не обижены, имеют всё, что нужно для духовного и физического развития…

Но моему любопытству помог случай, тот же друг-фотограф как-то сказал, что бывшие воспитанники детдома спустя пять лет после выпуска решили встретиться. Он позвал меня за компанию, так как я интересовался не одной дедовщиной, но и вообще темой сирот и потому я могу из первых уст услышать, как им жилось в детдоме.

Та августовская вечеринка запомнилась тем, что в квартире девушки моего друга собралось женское общество. Их было шестеро: две шатенки, три брюнетки и одна блондинка. Все нарядно и модно одетые с причёсками из коротких и длинных крашеных волос.

Когда мы пришли, они уже сидели за столом, уставленным закусками. Среди тарелок высились три бутылки сухого вина и одна шампанского. И мы туда же сбоку водрузили принесённую нами бутылку водки.

Глядя на прелестно одетых девушек, я бы ни за что не сказал, что они воспитывались в детдоме. Лица отражали здоровую физическую красоту. И потому как они сидели чинно, я и решил, что в приюте им удачно привили культуру поведения. И причём тут была «дедовщина», которая так нелепо звучала применительно к детдому.

Мой друг познакомил со всеми девушками; но мне запомнилось одно имя, которое вы скоро узнаете; тихо играла музыка; девушки спокойно переговаривались, и то и дело слегка смеялись, как-то заинтересованно поглядывая на меня. Не мог же я так благотворно влиять на них, что они исключительно перед журналистом вели себя весьма скромно. И если бы меня не было, то давно бы уже раскрепостились и пустились в свои воспоминания и узнавали бы друг о дружке, как сложилась их жизнь после выпуска из детдома. Но тогда я даже не догадывался так подумать…

Наоборот, я решил, что пока они трезвы, пора приступить к тому, зачем пришёл. И начал задавать вопросы, которые касались исключительно «детдомовской дедовщины». Но ни одна не выказала к моим расспросам интереса, они только смущённо переглянулись и продолжали общение. Хотя теперь девушки вели себя не так раскованно, видно, мои вопросы озадачили, и непринуждённый разговор уже не получался.

Они смотрели на хозяйку квартиры и её жениха, и казалось, у них молча спрашивали: что за допрос начал их знакомый журналист и стоило ли вообще ему что-то рассказывать. Понимая неловкую ситуацию, в какую я попал, мне пришлось извиниться и сказать, что я пошутил…

Но начатая беседа у девушек уже не клеилась. И все продолжали произносить тосты, выпивать за встречу…

Так бы этот вечер для меня бесплодно и закончился, если бы минуты через три, видя, что на моём лице обозначилось огорчение, одна девушка с длинными светло-русыми волосами, в светло-голубом платье с короткими рукавами по имени Диана, приятно улыбаясь, наклонилась ко мне, и шепнула: «Я обещаю рассказать о том, что вас интересует, но в статье вы не должны называть моё настоящее имя». Мне пришлось поклясться, что я сдержу данное слово.

Хорошо, что её подруги, занятые разговором, даже не посмотрели в нашу сторону, а то бы стали Диану одёргивать, чтобы она не нарушала то, о чём лучше молчать и не выносить за пределы детского дома. Но мне подумалось, что они даже рады тому, как Диана заговорила со мной и что теперь я отвлекусь от своих странных вопросов.

Диана придвинулась ко мне и прибавила, что поведает только о своей жизни, так как, кроме неё, на полную откровенность не решится ни одна из сидящих здесь её подруг. А если что-то и поведают, то их рассказ выйдет неполным.

Не знаю почему, в следующую минуту она вдруг решила меня проэкзаменовать, став перечислять писателей-классиков. А меня просила назвать их произведения, я охотно включился в её игру и был точен во всех ответах…

Пока она меня опрашивала, мой друг открыл шампанское и разливал по фужерам вино. А мне и себе – столичную водку. Наверное, с час или того больше вместе со мной девушки состязались в остроумии. Диана сверкала глазами в мою сторону и пыталась своей эрудицией произвести на меня впечатление, что она не отстаёт от времени и в курсе всех литературных и театральных событий, чего не скажешь о той части современной молодёжи, которая из глубокого заблуждения считает, что теперь читать немодно…

Мы продолжали выпивать и закусывать; звучала музыка, мой друг со своей подругой выходил танцевать. А я сидел с Дианой и выслушивал её познания, которые касались современной литературы. Из классиков она любила творчество Маяковского, чем меня удивила, так как этот поэт больше публицистичен, чем лиричен. Когда ей наскучил наш разговор, Диана широко, я бы даже сказал, вызывающе улыбнулась, и была готова теперь отвечать на все мои вопросы. Но прежде чем начать рассказывать, стала расспрашивать, почему меня так заинтересовала жизнь детдомовцев? Я без обиняков ответил, что уже написал книгу об одном детдоме и его воспитанниках. Но от них я не слышал, что бы в детдоме бытовала «дедовщина».

Мой ответ Диану не удивил, но она уверилась, что я не кривил душой. Сначала она рассказала, как при живых родителях попала в детдом, а затем и о том, что пришлось ей там пережить. Собственно, то, как это произошло, не могло не поразить, когда узнал, что семья, в которой она росла до девяти лет, была вполне благополучная. Но что же произошло потом?

Диана предложила мне выйти на улицу, в квартире ей мешала музыка. Девушка мне показалась, без преувеличений, очень привлекательной, с хорошей стройной фигурой и сходила даже за настоящую красавицу. Она была рослая, без тени вульгарности или чего-то пошлого. В ней чувствовалась чистота и порядочность. Мы зашли в сквер, сели на скамью. Была тёплая августовская ночь, светили звёзды. Мы просидели до рассвета. И то, что я узнал от бывшей воспитанницы детского приюта, уж извините, я поведаю от себя…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В детдоме для Дианы Крестовой первое время всё было необычным: и общая столовая, и общая для всех девочек спальня, и подчинённые распорядку дня игры и занятия. К тому же все воспитанники находились под присмотром няней и воспитателей, чем с первых дней девочка стала тяготиться. Ведь до того дня как попала в приют, она жила свободно, и потому с трудом привыкала к детдомовской среде.

У неё был младший брат Ваня, с которым, хоть и виделась каждый день, однако и он, и она были размещены в возрастные группы для девочек и мальчиков и определены к разным воспитателям. И ей думалось, будто здесь задались целью сделать их навеки чужими. Хотя поначалу Диана думала: «Ах, как хорошо, что мы, наконец, обрели желанный покой, которого так не хватало нам в родительском доме»! А здесь были окружены шумной ватагой детворы, сплочённой единым духом детдомовского быта. И отныне во сне их не будут пугать пьяные рожи тёток и дядек. И больше никогда-никогда не придётся вместе с пьяной матерью таскаться по улицам в поисках куска хлеба.

К семи годам она натерпелась столько лиха, что иному взрослому хватило бы на всю жизнь, и очень редко видела конфеты, печенье, пряники. Правда, иногда детей угощали собутыльники матери то леденцами, то кислыми яблоками. А бывали дни, когда им приносила гостинцы сердобольная соседка тётка Фаня. Вот, пожалуй, и все её скудные радости, которые остались навсегда где-то в таком мрачном, пугающем пьяным оскалом прошлом, что теперь даже боялась думать о пережитом.

А теперь Диана с ретивостью, свойственной её живой натуре, пускалась в игры с девочками, быстро осваивалась и знакомилась с их повадками, что даже норовила брать верх над соседками по спальне Шурой Брыкиной и Луизой Дубининой. Но замашки новенькой им не понравились, они с ней спорили, отстаивали свои права, и чуть ли не кидались на неё с кулаками. И когда поднимался визг и плач, в это время в комнату вбегал Ипполит Ивашечкин (по детдомовски просто Поль). Это он был поставлен директором следить за порядком. У больших девочек была своя старшая, но которой они не подчинялись, признавая на это права одного Поля. Но Брыкина и Дубинина твердили наперебой:

– Поль, эта Былка такая выскочка! Вот ещё не успела попасть в детдом, как тут же стала навязывать нам свою волю, ведёт себя нагло и самоуверенно!

– Всё, больше мне не базарьте, а то обоим врежу по мягкому месту! – выкрикнул Поль, и девочки было замолкали. Но Дубинина вспыхнула, увидев, как Поль повернулся к Диане.

– Ты мне говори, если что, – спокойно сказал он.

– Поль, она наглая и командует, отбирает игрушки у маленьких и своему брату суёт. А ты ещё за эту нахалку заступаешься? Смотри, тебя не будем слушаться, а только нашу…

– Чего? Мою тёзку Польку Полину? – он рассмеялся, откидывая голову назад. – Так вы же вдвоём над Дианой крылья распустили. Я видел, – важно прибавил тот.

И только девочки стали опять рассказывать, что вытворяла Диана, Поль поднял над головой руки и резко выкрикнул:

– Всё! Больше мне ни звука, а то сейчас Котова примчится, а может, и директор…

– А ты требуй от неё вести скромно и быть послушной, – с обидой в голосе советовала Дубинина. – Она должна знать, что с нами лучше не ссориться.

– Луизка, да ты сама кого хочешь перекричишь, – и, окинув всех презрительным взглядом, Поль спросил: – Вы всегда бываете паиньками? Тоже мне нашлись идеалки… – он скривил на сторону рот и помахал всем кулаком.

– Ну, смотри, если не заставишь её нам подчиняться, мы сейчас пойдём к директору, – вырвалось у Дубининой.

– Ябедничать? Ты тут будешь сидеть и без моего слова никуда не вылезешь! Ты поняла, что я имею в виду? И больше мне не пикай…

Дубинина враз присмирела, закивала головой, искательно глядя на Поля. Сейчас из-за Дианы она совсем забыла то, в каких отношениях была с Ивашечкиным. Да и Брыкина её дёргала за подол платья, чтобы больше с ним не спорила. Лично она боялась Поля, который их старшую Полину прибрал к рукам. Но и они ему в этом тоже помогали. Полина бегала к нему и на них жаловалась, за что они её ненавидели.

Но стоило Ивашечкину с Дианой о чём-то пошушукаться, как Дубинина опрометью убежала, а за ней и Брыкина.

Однако не прошло и дня, как подружки снова сцепились с Дианой. На этот раз они сами стали к ней приставать, чтобы их слушалась как старожилок детдома, а если не будет, они не дадут ей спокойно тут жить. А поскольку новенькая не хотела подчиняться установленным правилам и выказывала неуёмную строптивость, они пожаловались на неё старшим девочкам. Пришла Полина и стала её дёргать за косы. Но Диана резко шлёпнула ту по рукам.

– Думаешь, я тебя испугалась? И вот этих, как бы ни так, ха-ха! – и стала всех высмеивать и кривляться. – А ты Полька, с Полем не целуйся, я всё вижу! – она опять засмеялась. Эти слова вывели из себя Луизу и Шуру, которые ревновали её к Полю и на неё жаловались Кротовой, будто Полина сама пристаёт к Полю. Но тут вот выискалась ещё похлеще Полины, перед которой Диана высмеивала подружек…

– Если ты будешь ещё так выкомариваться, мы всё расскажем Полю. Уж он тебя быстро скрутит в бараний рог, – сказала Полина в девичьей спальне.

– Это меня-то? – засмеялась Диана.

– Да, тебя, и ещё выпорет розгами! У нас все его слушаются. Вот тогда не так запоёшь…

– А кто он такой? Я с ним буду дружить, я слово ему дала! И он меня и пальцем не тронет! А вас будет гонять как сидоровых коз! – Диана рассмеялась во весь свой широкий рот.

– Да ты его не знаешь! Он помощник директора. Вот тогда запоёшь…

– А ты, Пышка, кто? Я видела, как ты от директора выходила, – выкрикнула Диана.

За этой перепалкой наблюдали не только сверстницы Дианы, но и большие, бывалые детдомовцы, которые уже несколько дней присматривались к поведению новенькой. И ждали, скоро ли проказница поймёт, что надо уважать порядки их большой семьи.

Но такое натаскиванье претило её свободолюбивой натуре, и после очередных выговоров больших девочек, всякий раз она восставала. К тому же они действовали вероломно, таскали за волосы и по-мальчишески пускали в ход кулаки. А если надо, то не скупились и на унизительные для неё пинки и подзатыльники. Но Диане, весьма рослой и крепкой на вид девочке, которая повидала ещё и не такое, эти хулиганские выходки ярых забияк, были не в диковинку. Она вырывалась, хватала Полину за волосы, не хуже её отбивалась кулаками и даже посылала обидчиц на три буквы…

Однажды её отборную ругань удостоилось услышать самому директору детдома Александру Александровичу Марусьеву, который шагал как раз по коридору. Впрочем, ему Полина пожаловалась на новенькую, которая никого не слушается. Но он и сам регулярно проводил осмотр спален, комнат игр и занятий, а также и столовой. Правда, на неделю он уезжал в областной центр на всеобуч директоров детдомов. И вот решил посмотреть, что делалось в его отсутствие в вверенном ему сиротском заведении. Он не преминул с ходу заглянуть в комнату для игр и занятий. И тут его взору предстала следующая картина: на подоконнике во весь рост стояла новенькая, а перед ней выстроились старшие девочки. И та, что стояла на окне, исторгала из своего большого рта в их адрес непотребную брань, от которой опухли бы уши даже у взрослых, и вот Полина, как самая старшая, заставляла её слезть с окна.

– Пошли вы все на х… б… такие…

– Ты, Жирафа с длинной шеей, что ругаешься.

– Будылка длинноногая, вот ты кто! Тебя ребята быстро скрутят, как дуру набитую. А если не слезешь, позовём директора…

– А я уже здесь! Ах, какие поганки! – услышали они. – Это от кого я тут слышу заборную грязь? – резко выкрикнул Марусьев, и все моментально в паническом испуге оглянулись на голос директора. И по очереди зачинщицы перебранки опрометью стали проскакивать мимо него.

И вот в застывшей позе на подоконнике осталась стоять Диана, словно на постаменте статуя, уставилась, не моргая, на солидную в новом сером костюме фигуру Марусьева, который подошёл к девочке решительной поступью и вскинул с ходу к ней обе руки, чтобы снять проказницу с подоконника.

– Отойдите, я сама спрыгну! – быстро выкрикнула Диана, смело отступая в сторону от директора.

– Вот я тебе задам порку, чтобы на мою голову ногу сломала, а мне потом за тебя отвечать? – и он, проявив твёрдость, поймал девочку, взял под мышки и затем опустил на паркетный пол, натёртый до блеска. Но из рук её пока не выпускал, словно ожидая того момента, когда она станет вырываться.

– Ты где успела нахвататься гадких слов? – сурово насупив лохматые брови, спросил Марусьев, взяв Диану за косу.

– Меня там уже давно нет! – отчеканила воспитанница, и глядела на него, нисколько не смущаясь, почти дерзко.

– Это ты с кем таким тоном разговариваешь? – возмутился директор, больно дёрнув девочку за косу, став затем накручивать на свою пухлую руку, и с каждым витком тыкал в затылок воспитанницу кулаком, приговаривая менторским тоном: – Чтобы я больше мата не слышал, тебе всё понятно? Это детское учреждение, а не тот притон, из которого тебя вытащили добрые люди, чтобы из тебя воспитать достойного для общества человека!

– Ой, что вы делаете, я так без косы останусь! – заверещала Диана, пытаясь высвободиться из крепких рук директора, вертясь, как шар вокруг своей оси.

– Вот и отлично, мы так и сделаем, чтоб из тебя заразу вытравить, пострижём. И почему до сих пор этого не сделали?

– А мне разрешили не стричься, разве вы не знаете? – и уставилась с кротким видом, с изумлением в глазах девочка.

– Кто позволил отменять устав детдома, я мигом выясню! – менторским тоном процедил он, всё ещё не выпуская её русоволосой косы.

В этот же вечер Диану постригли наголо. И девочка долго не могла успокоиться, захлёбываясь в умывальнике слезами, пока за ней не пришёл сам Марусьев в сопровождении старшей воспитательницы Розы Викторовны Кротовой. А позади них стоял Ивашечкин, который тяжело дышал.

В то время, когда Марусьев занимался Дианой, он был в углу двора, где росли высокие яблони, а около высокого кирпичного забора – клёны, под которыми большие пацаны собирались играть в карты. За Полем прибежал юркий паренёк по фамилии Болтнев, который из-за неё получил кличку Болта, и вот он должен был находиться на атасе в коридоре детдома, когда пацаны играли в карты и в случае появления директора ему надлежало бежать за ним…

– А там эту новенькую обстригли, – выпалил худощавый, и лихо засмеялся.

– Это кто? Маруся? А чего сразу не сказал! – вскочил с земли Поль, бросая карты, скомандовав тут же собрать их. А сам опрометью помчался в детдом…

И вот он стоял позади директора и воспитательницы и слушал:

– Ну, будет тебе Крестова слёзы лить! Ещё вырастут погуще прежних, что будешь сама диву даваться, – сказал он приподнято, и миролюбиво взял её за плечи.

Диана резко вырвалась, отступила от Марусьева, порывисто вытерла слёзы, и посмотрела исподлобья на пухлое лицо директора, голова которого сидела на плечах так низко, что даже было не видно толстой шеи. А плечи раздавались на аршин, мясистые щёки несколько колыхались при разговоре, а под щёлками плутоватых глаз набрякли веки. Он казался квадратным и от этого вызывал у девочки отвращение, что поневоле она надулась.

– Не упрямься, Крестова, нам с тобой, учти, тут некогда нянчиться! – сказала Кротова. – Ты у нас здесь не одна…

– А где Ивашечкин? – спросил директор.

– Да я здеся, Сан Саныч!

Директор окинул его взглядом и сурово сказал:

– Ослабилась дисциплина. Девочки стали драться, смотри мне, Ивашечкин. А ну давайте все на ужин, глянул он на ручные часы на своей толстой припухлой руке.

В столовой, куда он её привёл, звенели многочисленные голоса разновозрастной детворы. Но как только все увидели вошедшего в зал директора, так тотчас установилась такая тишина, что было слышно жужжание на окне мухи, которая билась о стекло. Взоры детдомовцев, полные немого любопытства, ощупывали Диану, строя на бесстрастных, жёстких лицах то наглые ухмылки, то безжалостные усмешки, что наконец-то для новенькой кончилась лафа, распрощалась Будылка со своими длинными патлами…

Усадив Диану за стол, Марусьев пошёл на кухню, чтобы ему подали в кабинет ужин. После этого распоряжения он ушёл восвояси, а в столовой после его ухода понемногу поднимался звенящий, рокочущий гомон детворы.

– Ура! Маруська слинял! – шёпотом передавали ребята друг другу свежую весть.

И вот зашлёпали катушки хлеба кому-то в чашку, а кому-то и в лицо. Один шарик отскочил от большого пацана Ивашечкина Ипполита и срикошетил прямо в Диану. Она невозмутимо подняла глаза на пацанов, которые были старше его года на два, а то и три и вели озорную перестрелку. Находились смельчаки, которые его не боялись, но с Полем не хотели связываться потому, что директор из всех его выделил за умение любому дать сдачи. И потому над всеми, кто был старше его, Поль держал верх. И с ним никто не хотел связываться, так как за ним стоял директор. Это Диана слышала от девочек, и сейчас несколько обиженный взгляд столкнулся с нацеленным на неё цепким взглядом Ипполита, который весело подмигнул Диане, словно говорил, дескать, не робей, подруга, тут через корнанье проходят все.

– А ну мне утихните! И хлебом не кидаться, али хотите пол вымыть и двор подмести?! – вскрикнул Поль, махая всем кулаком.

И мигом в столовой установилась тишина.

С этого вечера в столовой Поль стал Диане оказывать покровительство, никому не давать девочку в обиду. Впрочем, всюду, где ей приходилось бывать на территории детдома…

– Хочешь, я тебя буду звать сестрицей? – предложил однажды Поль. – В тот раз ты мне не понравилась. Учти, я наглых не люблю, хотя сам бываю не дай боже. А тут иначе и нельзя.

– А что у тебя совсем никого нет? – поинтересовалась она.

– Да, больше отец не успел – в тюрягу сел!

– Ну, в таком разе я могу быть только двоюродной. Это всем разрешается. Ведь родной брат у меня уже есть! Разве ты его не знаешь?

– Это от меня не укрылось, в первый день вычислил. Так надо, ты не обижайся. Он уже в моей кодле, Диана. Да и тебя мне сдавали наши чувихи, но я не торопился взять тебя на абордаж… Только, помнишь, говорил, чтобы не наглела. А ты не послушалась, слыхала, что директор провякнул? Так что учти…

– А что же так, пожалел? И ты бы розгами меня бил? – улыбнулась лукаво она, прищуривая натянуто глаза.

– Ты на виду воспитателей веди себя хорошо, а со мной не пропадёшь. Про розги это я сам слух пустил, чтобы слушались. Но однажды стебанул Луизку. У неё язык длинный. Имей в виду. Тут надо хитрить, а не лезть на рожон. Меня Маруська за своего… держит, а ты про это никому не базарь. Усекла?

– Как не базарь, когда Луизка и Полина, которую ты любишь, мне и сказала, что ты…

– Заглохни, и чтоб мне про неё ни слова, поняла?..

– Ох-ох, она невеста твоя, что ли? – весело спросила не без ехидства Диана.

– Хочешь и ты будешь, но не сейчас, а когда подрастёшь…

– А разве сёстры могут быть невестами?

– Но ладно, ладно, я пошутил…

* * *

…С какого-то времени Диане начала сниться мать, и такими картинами, как это бывало порой в жизни, она брала её на руки и куда-то несла по улице. А вечером приходили в свою квартиру, в которой царил беспорядок: кругом пыль, грязь, и вот она принималась за уборку. Но у матери почему-то всё вываливалось из трясущихся рук: и посуда, и веник. Видя ужасающую немощь матери, Диана поспешала ей на помощь, брала веник и пока подметала, мать, как под шапкой-невидимкой, куда-то исчезала, отчего на девочку нападала небывалая тоска, и, засыпая, всхлипывала во сне. И она, охваченная страхом от одиночества, дрожа всем тельцем, просыпалась…

А потом, словно по призыву Всевышнего, Таисия появлялась в детдоме, чтобы проведать своих забытых детей. И каждое такое её посещение оканчивалось для детей слезами и неизбывной грустью. В следующий раз мать пришла через несколько месяцев (после лечения от алкоголизма) показаться, какой теперь стала свежей и бодрой. И, преисполнившись верой, что теперь ей вернут детей, с ходу пошла к Марусьеву. Однако переговоры с директором к желаемому не привели, она ушла донельзя обиженной и морально подавленной.

А Диане и брату Ване после посещений матери в памяти оставались лишь одни гостинцы. Сначала при виде несколько посвежевшей и даже помолодевшей матери у Дианы проснулась в душе радость и желание больше не расставаться с дорогим ей человеком. И так хотелось верить, что отныне мать будет жить по-другому, поскольку сознание возвращало хорошее прошлое, когда её запои сменялись неделей-другой отрезвления. И по тому времени девочку охватывала безотчётная грусть. Мать опять приходила и обещала дочери вернуть свои родительские права. Но дочь почувствовала исходивший от матери несвежий запах спиртного. Диана в отчаянии оторвалась от неё и закричала:

– Ты опять пила? Зачем ты меня обманываешь? Такой тебе нас больше не вернут!

– Ой, доченька, да разве я виновата, что они не отдают вас?! – взмолилась мать, подавшись к Диане. – Это директор мне не верит. А ты должна, должна, кто же, кроме тебя, проникнется ко мне жалостью, что я стала слабой и пью опять от горя, что вас не возвращают, как обещали когда-то…