Дорогу осилит идущий…

***

Как и предполагалось, девочка выросла редкой красавицей и лишь в сильные морозы, когда до синевы замерзало лицо, на верхней губе проступал тонюсенький серповидный шрам, там где собака вырвала вместе с губой изо рта карамельку, которой ее дразнила девочка. Военврач до войны была пластическим хирургом.

Есть люди копирки, а есть ксероксы. Копирки относятся к более зрелому поколению, оно и понятно, тогда ксероксов не было. А более молодые – те уж точно ксероксы. И если копирка может проявить свою индивидуальность там, где рука дрогнула и линия пошла немного в сторону, то у ксерокса даже при всем желании – шаг вправо, влево, прыжок на месте – катастрофа!

СРАВНЕНИЕ…

Копирка.

Наша соседка тетя Ната приехала из глухой украинской деревни. Она говорила свое «гхэ…» и была вполне счастлива и своей косой до попы, и удачным замужеством за молодым прапорщиком. Пока не увидела наших гарнизонных дам. У них было сразу все, о чем ей мечталось, и выглядели они все так, как она видела «и в журналах, и в кино». Внешность, манеры, образование, вкус и элегантность. Конечно же, ей больше нравились жены офицеров из второго подъезда. А степенная соседка из квартиры напротив, мать троих детей и отличная хозяйка, посадившая грядку лука на клумбе и тоже жена прапорщика – почему-то нравилась не очень.

И началось… копирование, подражание, а порой обезьяничанье и просто пародия. Тетя Ната проявила артистический талант, копируя понравившиеся ей жесты, позы, походку, фразы и интонации. Окружающие подсмеивались над ней, но она, казалось, действовала по намеченному плану. Коса была обрезана и волосы были выкрашены в модный цвет «каштан», широкие ступни вбиты в туфли на «платформе», попа упакована в мини-юбку. Мы, дети, ее называли тетей Натой, которая всех копирует. Сегодня она была т. Любой с четвертого этажа, завтра т. Люсей с первого, а потом вообще становилась один в один т. Аллой, командиршей. Со временем ее имя стало именем нарицательным. И каждый раз, когда кто-то из нас наряжался как-то уж очень неудачно, мы говорили: « Ну, ты уж совсем, как тетя Ната!» Нынче я иногда вижу т. Нату в Одноклассниках, читаю восторженные комментарии к ее статусам и узнаю в каждой новой фотографии изящно стареющей леди свою мать, соседок с первого и четвертого этажа и даже т. Аллу, командиршу. Интересно, счастливо ли прошла ее жизнь?

Ксерокс.

Она напоминает мне мопса. Живые, черные глаза чуть на выкате, ничем не примечательное бледное личико. Тщедушное тельце на кривоватых толстеньких ножках. Ступни и кисти рук крупноваты для ее роста, и поэтому лишают ее манеры и наряды изящности. Про таких обычно говорят: « Маленькая собачка – до старости щенок». И неподдельный, всепоглощающий интерес к собеседнику, если он ей нужен, конечно….Она может быть навязчивой и даже непредсказуемой, если ей хочется встретиться с интересным ей человеком.

НО… в этой тщательно причесанной, неврачной головке живут огромные амбиции и претензии к окружающему ее миру. Есть такие люди, которые всю жизнь считают себя обделенными судьбой. Нет, не деньгами или везением, а происхождением. Классика жанра, вроде « Принц и нищий». Они живут с чувством, что их подменили, отдали не в ту семью. С одной стороны они поражают своим упорством, стремясь добиться более высокого положения и попасть в определенные круги. С другой стороны вызывают жалость и некоторую брезгливость, пытаясь скрыть свою ординарность и стыдясь своей семьи. Но при этом они паразитируют, питаясь чужими знаниями, эмоциями, впечатлениями, копируя в свои жизни целые куски чужих жизней, перенимая традиции и милые привычки. То же происходит и с моей Мопсихой. Она копирует меню чужих праздников, примеряет дизайны чужих жилищ, пробует на вкус чужие радости и пользуется чужими решениями в решении своих проблем. В общем, снобизм и изысканность в ее интерпретации выглядят довольно комично. Интересно, счастливо проходит ли ее жизнь?

Куртка…

Так вот, о куртке…. Никогда бы не решилась покупать ее сыну сама. Это дело такое, не угадаешь. Да и не хотелось лишать его удовольствия выбрать самому. Сбил меня с толку этот дурацкий плакат в мой рост о скидке в 50%. Название магазина что-то вроде «Дэнди» или еще как-то. В общем гламур, только для мужчин. И в этом магазине были одни парни штук шесть, не считая томного продавца с невероятной челкой и в белоснежном свитере с красными финтифлюшками. Реакция на мое появление там почему-то была примерно такая, как если бы я зашла в мужской туалет. Но на улице уже установилось – 14,мой крошка сын не обзавелся курткой, хотя вру, конечно, в мозгах крутился плакат с цифрой 50%. Когда я взглянула на ценники, то поняла, что даже со скидкой это будет для меня дорого. Продавец откинул челку, многозначительно переглянулся с одним из покупателей и детально рассмотрел меня – от стриженой макушки до кончиков припорошенных пылью сапог. Ценник на моей прическе, ценник на моей куртке…. Да, я совершенно не вписывалась в обстановку магазина… Но я продолжала рассматривать куртки из вредности. Парнишка рядом вздыхал совсем как в рекламе: « А у вас нет такой же, только в горошек!» – «Ну что же ты раньше молчал, что тебе нужна куртка! Все самое классное практически раскупили сразу!» – отвечал ему красавец-продавец. « Ага, ври больше!» -думала я про себя. « Ваш магазин сдулся! Этот район города больше не центр и магазины тут все закрываются или переезжают. Иначе, зачем делать скидку в 50% на сезонный товар!» « Вам помочь?» – кинулся он к паре молодых мужчин, ворошащих стопку джемперов как раз над стойкой с куртками. Наверное, я им мешала, но отходить не собиралась. Слегка подвинулась. Я же подошла первая. Продавец косился на меня, как на лишний элемент в общей картинке. Как потенциальный покупатель я для него уже не существовала. И тут, выдернув одну из курток, я увидела ценник, который устроил бы меня даже без скидки. « Да, ладно!» – подумалось мне, – « В чем подвох?» Повертела, покрутила, рассмотрела и спросила, действительно ли она зимняя. « Жееенщинаааа!» – закатил глаза Томный – « Сейчас не бывает толстых зимних курток! Новые технологии! Вы что не видите, что это….» И, не договорив, помчался к предыдущей паре молодых мужчин. Я еще раз взглянула на ценник, сиротливо повисший на молнии капюшона, на соседнюю куртку, точно такую же, но видимо выполненную в «другой технологии», потому что стоила гораздо дороже, позвонила сыну и решила: « Надо брать!». « Так, давайте уточним, скидка 50% на весь товар?» – подступила я к продавцу. « Жееенщинааа, ведь висит же постер на входе!» – пронудел он, следя взглядом за выгодными покупателями. Я последовала за его взглядом и увидела такой же презрительно-отчужденный взгляд другого покупателя, который сканировал меня с ног до головы на предмет моей совместимости с интерьером магазина и экстерьером собравшихся. « Молодой человек!» – обратилась я к нему, решив сыграть по их правилам, -« Повернитесь —ка задом, я к вашей спинке курточку приложу! Конечно, вы тощенький, но рост такой же! Если вас не затруднит, конечно же! Тысячу извинений! Кааак вы любезны!» За моей спиной продавец сокрушенно развел руками, что поделать, если в приличные места заходят и такие. Теперь уже все присутствующие уставились на меня. « Все, беру! Упакуйте!» Продавец в изумлении уставился на ценник и сказал: « Выискали же такую цену!» Намек был на самую дешевую куртку в магазине. Но меня было не остановить: « И делим пополам!» -напомнила я. Он демонстративно взял калькулятор и подсчитал. Озвучил сумму чуть громче, чем требовалось. Или это уже была моя предвзятость? Я протянула деньги, без сдачи. Взяла пакет и с облегчением вышла на воздух. Настроение было слегка подпорчено, но чем ближе я подъезжала к дому, тем было радостнее, что еду с обновкой. Сыну куртка понравилась. Я два раза рассказала про чудесную скидку и все такое. Дважды заставила сына ее примерить. Пришел муж и поинтересовался, кто же производитель. Я вывернула куртку в поисках ярлычка и застыла на месте – внутри болтался ценник, с такой же цифрой, что и на соседней куртке в магазине.

МАДОННА…

Мама решила уйти от отца. Накрыла стол к обеду, отец никогда не садился обедать без сервировки. Выстирала и вывесила форменные рубашки за прошедшую неделю и нагладила партию на следующую. Полила цветы. Вымыла полы. Взяла два чемодана « Гросс Германия» с нашей одеждой, вазочку из розового хрусталя и мое ненавистное, но очень дорогое и новое пианино «Петрофф». Все было погружено на военный грузовик. Усаживаясь в машину с морским офицером, она помахала рукой обалдевшим соседкам, попросила присмотреть за мужем и уехала.

Мы, дети, в это время гостили у Бабы и когда посыпались одна за другой тревожные телеграммы от отца, Дом стал напоминать военный штаб. Под руководством Бабы писались вразумляющие и укоряющие письма и телеграммы маме от лица всех родственников и друзей, заказывались междугородние переговоры и билеты на поезд-пароход-самолет. Ставились различные психические диагнозы, и в самом деле, не могла же она уйти «в никуда» от такого мужа, «без пяти минут» генерала. Возникали предположения – одно страшнее другого. От мамы ничего не было, кроме денежных переводов для нас, детей. А ждали слез, покаяния, готовности вернуть все на свои места. Но мама ушла окончательно и решения не изменила. И тут Баба спохватилась – а вещи где? Все эти нажитые -накопленные непосильным трудом за годы работы заграницей сервизы, хрустали, дивандэки, ковры, шубы, картины и елочные игрушки, наконец! Дело близилось к сентябрю и мама приехала забирать нас к новому месту жительства, к новой семье и к новой жизни. Скандал длился три дня, вплоть до посадки в самолет. Основным рефреном звучало, что девочки, то есть мы, оставлены без приданого и мне в голову закралось страшное предположение, что без сервиза « Мадонна» замуж уж меня точно не возьмут. Прошли годы, но при каждом нашем приезде Бабой извлекался список оставленных отцу вещей и вещей подаренных Бабой, но также оставленных там. Мама приезжала к Бабе редко, и каждый ее приезд также завершался скандалом. А отец тем временем женился на маминой подруге и приезжая к нему в гости, мы чувствовали себя очень уютно с мачехой, которую знали и любили с детства и окруженные вещами, среди которых росли. Зимой, перед отъездом на каникулы к отцу, мама готовила торжественный обед и обе пары собирались вместе за столом, обсуждая наши успехи в школе. Многие сослуживцы отца, вернее, их жены, не понимали маму, вернее ее поступок с вещами, осуждали ее за то, что отказалась от такого хорошего мужа и жалели нас, практически бесприданниц, в связи с отсутствием сервиза «Мадонна» в частности. Оказалось, что многие лучше нас знали, сколько чего было оставлено отцу, и с каждым годом перечень оставленного магическим образом увеличивался. Со временем я разлюбила ездить и к отцу, чтобы не выслушивать гадости про мать от друзей семьи. Прошли годы, как-то очень рано и неожиданно умерли родители. Потерялась где-то наша любимая мачеха. Забылись все скандалы, ссоры, детали и обстоятельства развода. Лишь иногда Баба по привычке оглашает список утраченного имущества и сама же себя останавливает, вспомнив, что «одних уж нет, а те далече». Пару лет назад я случайно попала в гости к друзьям родителей, они вместе служили в Германии. Было интересно посмотреть на них и представить своих родителей в преклонном возрасте. Ведь они ушли совсем молодыми. Старики развеселились, рассматривая старые фотографии и рассказывая курьезные случаи из службы в Германии. Увидев, что я рассматриваю сервант до отказа заполненный немецкими сервизами, статуэтками, пивными бокалами и «дупельками», хозяйка вдруг что-то вспомнила и стала искать в ящиках серванта. После просмотра фотографий вспомнили про старый кинопроектор и я,с щемящей грустью, смотрела на молодых и счастливых родителей танцующих вальс и на себя, несущейся по двору на велосипеде. Время пролетело незаметно, и при прощании хозяйка передала мне пожелтевший бумажный сверток. « Вот возьми! Это ваше. Одолжила у твоей мамы на «отходную» перед «заменой» в Союз и не успела отдать. Всю жизнь хранила, ждала случая вернуть». В газету « Красная звезда» за 1973 год были тщательно запакованы четыре тарелки из сервиза «Мадонна».

МИНИМАЛИСТ…

Я – минималист. Во всем. В вещах, отношениях, расходах, чувствах и эмоциях. Недавно мне подсказали новой слово «интроверт». К сему ли это? Я просто минималист. Любая лишняя вещь – кусок мыла, кастрюля, флакон духов, банка тушенки вызывает у меня ощущение огромных запасов на «черный день» и чувство дискомфорта. Я не знаю почему. У меня есть знакомая с запасами – весь туалет увешан полками с рулонами бумаги, коробками порошка и штабельками мыла и зубной пасты. Я в ее глазах просто ущербна и каждый раз она пытается засунуть мне в сумку пару кусков мыла или пачку чая при прощании. При этом она скорбно поджимает губы, что, мол, мне не понять какие времена они пережили и откуда такая предусмотрительность. Меня эта сцена всегда повергает в шок. Я не была здесь во времена талонов и очередей. Я еженедельно покупала по списку продукты, оплачивала услуги помощницы, и, раз в две недели, заказывала свежие цветы в дом. Теперь кое что изменилось, я также покупаю по списку раз в неделю, но не имею помощницы и сама выращиваю цветы. И даже учусь делать запасы – у меня легко можно найти дома аж два кусочка мыла и пару лишних рулонов бумаги. Но вид больших запасов, по прежнему, мне портит настроение. «Минимализм – это не нормально» – сказала моя знакомая, взирая на мой подгоревший дом и отсутствие моих горестных реакций. «Нормально» видимо – это закатить истерику, раздать оплеухи и упасть в обморок. Но от этого не появится ни дом, ни лишний кусок пресловутого мыла, а также решения проблем, пути назад и т. д. и т.д…

ОДНАЖДЫ В ВЕНЕ…

Просыпаться совсем уж рано в этом городе моветон. Не хочется видеть и знать рабочих приготовлений в имперском городе. Вылетела на улицу в предвкушении и тут же перешла на степенный шаг. Она, Вена, к этому располагает. Вскоре узкие высокие улицы начинают клубиться народом. Смесь восторженных возгласов, звонков, пощелкивания хлыста, треньканья входных колокольчиков, монотонного, многоязычного гула заполняет их доверху, как кувшин. Так и хочется задрать голову и посмотреть куда же это все улетает. С балкончиков и окон в ответ приветливо улыбаются цветы – гирлянды, корзинки, горшочки гераней, петуний, лобелий. И уже совсем не помнится, зачем смотрел вверх, а руки тянутся к фотоаппарату. Стелется пряный запах из приоткрытых дверей кофеен, остро вторит ему смесь лошадиного пота и кожаной сбруи, умиротворяет увядающая свежесть утренних букетов… И я иду – не знаю еще куда, глазею на сотни разных лиц, останавливаюсь в круговороте экскурсий, попадаю на групповые снимки и застываю перед уличными артистами. Полуденное солнце плющит сидящих в уличных кафе отвесными лучами, дробится в тонких бокалах и граненых кружках. Ход времени замедляется. Жара. Горячие волны отражаются от средневековых стен. Прячусь в гулкой прохладе Св. Стефана. Уфффф! Высота! Душа парит вверху, под самыми сводами! Рой свечей напоминает россыпи золотистых угольков. В огромной чаше маленькое озерцо святой воды. Прикасаюсь к нему пальцами, переношу вечную таинственную прохладу ко лбу и ощущаю поток благодати во всем теле. На выходе сталкиваюсь с каким-то до боли знакомым лицом, глаза встречаются – миг недоверия, потом удивления, потом радости… наше общее прошлое разбивается о нынешнее настоящее. Не хочется расспрашивать, говорить банальности. Хочется просто помолчать рядом – продлить иллюзию вернувшейся молодости.

– Я угощу тебя кофе, хочешь? Нет, непременно угощу! У ВАС такого не достать! На этой улице в два раза дешевле! Не нужно платить! У меня здесь кредит! – перед входом в крошечное кафе стоит два плетеных стула и грязноватый столик.

– Я свободен! Я абсолютно свободный художник! Я рисую много и в удовольствие! ТАМ бы я умер с голоду! – прохаживаемся вдоль рядов рисунков, выполненных карандашом за 10 евро.

– Вот, моя дочь! Между прочим, студентка! Да, она подрабатывает аниматором иногда! – вымазанная мелом и золотистой пылью девушка приветливо машет нам рукой, на мгновение теряюсь и кладу в коробку монетку.

– Ну, давай, расскажи, как вы там выживаете? Ты видела, КАКИЕ у нас магазины? – пытливый взгляд касается моей сумки, одежды, прически.

Разговор напоминает что-то этакое серое и липкое, из прошлых времен, и магия первого мгновения встречи исчезает. Возникает досада на такую обыденность, на растраченную попросту чужую жизнь, разменянную на пособие, колбасу и муниципальное жилье, на потерянное очарование встречи с молодостью. Плачу за кофе сама, торопливо прощаюсь, напрасно обещаю писать-звонить, отвожу глаза от самодовольного лица и потертого жилета.

Вена не дает задуматься и загрустить, кружит меня в водовороте улиц и выносит к дверям гостиницы. С ключом передают конверт. Ага. Еще одна встреча с прошлым. Правда, на этот раз запланированная.

Ровно в назначенное время сидим в машине, осторожно произношу формальные фразы, улыбаюсь на всякий случай.

– Эй, ты! Стоило ли ехать в такую даль, чтобы спросить меня о погоде! Здорово, что ты здесь! -целует в обе щеки, и проводит ладонью по макушке.

– Мы взяли тебе билет в Оперу! Пойдешь одна – у нас дела, но вечером ужинаем вместе! Расскажешь как там, а то сами-то были только на экскурсии двадцать лет назад! – смешно морщит нос, и я понимаю, что и еще через 20 лет его вряд ли заманишь туда.

– Так, меряй, давай! Уверена, что это тебе нравится? Ненавижу магазины! Ты не меняешься! – это платье в подарок для вечернего выхода в приложение к билету. Кстати, это мой первый поход в Венскую оперу.

Вечер проводим на террасе загородного дома. Дневная жара напоминает о себе теплом от каменной плитки и запахом трав. Свет свечей скрадывает морщинки и годы, глаза блестят, как двадцать пять лет назад. Мы не изменились. Выросли дети, пронеслись события, годы, бытовые бури, страсти и события. Ценности остались те же…

Вчера наводила порядок в гардеробной. Из чехла для вечерних платьев пахнуло теплым вечером, духами, пылью бархатного партера. Ах, однажды в Вене…

ОТВЕЛИ ОЧЕРЕДЬ…

«Ну вот, отвели очередь…» – говорила Баба после очередного праздника или застолья, вытирая последнюю тарелку. И я сразу понимаю, что праздник уж точно завершился и злюсь-злюсь на нее за это. Я все еще такая радостно-возбужденно-запыхавшаяся и вдруг «отвели очередь..» А она говорила это с облегчением, думая уже о завтрашнем дне. Тяжеленные, серебряные ножи и вилки убирались в горку, салфетки ручной работы замачивались в какой-то сложный раствор от пятен, стулья составлялись горкой, чтобы с утра легче было мыть полы и чистить ковры. Дом постепенно затихал после веселья, готовился ко сну. Местные гости разошлись, а те, кто остался ночевать в Доме все еще допивали чай, курили на веранде, прохаживались по дорожкам ночного сада, слышались взрывы приглушенного смеха и торопливый шепот.. Дед в неизменной полосатой «курортной» пижаме обходил гостевые комнаты, проверяя кого и как расположили на ночь. Пахло свежим бельем, лавандово-фиалковым саше, покоем… В кухне постукивали стеклянные дверцы буфета, слышалось шипение сифонов с газировкой, шумела вода в ванной комнате… Далеко за полночь все расходились по комнатам. В кухне и столовой все еще горел свет, а я пробиралась в темный зал. Мне так хотелось еще посидеть там, застать уходящий праздник. Свет из раздаточного оконца падал на охапки цветов принесенных гостями, на груды полу распакованных подарков. Все еще пахло чужими духами, немного табаком, мерещился шелест шелка, потрескивание плиток шоколада, позвякивание хрустальных пробок графинов… Отвели очередь… отвели очередь… Свадьбы… именины… похороны…«кресбины»…снова похороны… снова свадьбы… отвели очередь…

Утро встречало всех сверкающими полами, влажными после чистки коврами и пышными оладьями на завтрак. Ни слова о вчерашнем празднике. Подарки убраны. Цветы расставлены по комнатам. Салфетки дожидаются своей очереди на гладильной доске. В столовой смех и шутки, отменный аппетит и планы на день. Дед в белоснежной рубашке с подтянутыми на резинках манжетами – ему ехать в клинику —серьезно «как врач» рекомендует всем опохмелиться. Снова взрыв смеха и я думаю на зло Бабе: «Не отвели очередь, не отвели!»

Теперь уж нет Деда, нет Дома, праздники стали скромнее. Меньше цветов, гостей и подарков. Почти никто не остается с ночевкой, квартирка слишком мала для приемов. Теперь и мне столько же лет, сколько было Бабе в те времена. Вернувшись вчера из гостей, уже в постели вдруг подумалось: " Ну вот, отвели очередь…» И снова перед глазами мои красавицы тетки и их кавалеры, Баба с модным перманентом на голове, мои первые лаковые туфли… Отвели очередь… отвели жизнь…

Памятник…

Клава заболела и всё пошло на перекосяк в отлаженном годами быту. Она лежала в центре огромной кровати, говорила с трудом, и из ее глаз постоянно текли слёзы. Клаву недолюбливали в родне, читали невероятно жадной за её практичность и бытовую смекалку. Её презирали за мелочную экономию, самодельные авоськи, уценённые продукты и перелицованные вещи. К ней не любили ходить в гости из-за того, что все блюда подавались порционно, а выпивки хватало ровно на один тост. Но никто так и не заметил, как тесная комнатушка в коммуналке была заменена на просторную трешку в райкомовском доме, квартира заставлена импортной мебелью, дети обучены в лучших ВУЗах и на столе появилось теперь уже всем привычное изобилие. И вот болезнь. Вася, ее муж, просто растерялся от обрушившихся на него затрат: врачи, медсестры, лекарства. Но за женой ухаживал самоотверженно, справедливо полагая, что хоть на сиделке он сможет сэкономить. Клава молча сносила неуклюжие попытки мужа обиходить её, и только когда уж совсем было невтерпёж – со свистом втягивала в себя воздух и тихонько стонала. Однажды ночью ей стало совсем плохо. Вызвали детей и близких родственников. С трудом выталкивая из себя слова, она просипела: « Прошу… исполни… всю жизнь… ничего….для себя….памятник… не пожалей… на поминках сэкономь…» Враз постаревший Вася, рыдая, целовал руки умирающей, и обещал и памятник из мраморной крошки, и гравировку любимого фото на нем, и свежие цветы к каждому празднику. Клава улыбнулась из последних сил и крепко уснула.

А Васю и вовсе одолела бессонница и он, как тень, бесшумно скользил по паркету в ковровых тапках, беззвучно шевеля губами, складывая и умножая одному ему известные цифры, безумно раздражая зареванную дочь. Прошло несколько дней – умирание затянулось. Родственники и дети разъехались по домам и работам, готовые собраться вместе по первому звонку. Однажды, проснувшись чуть позже обычного, Вася с изумлением обнаружил супругу на кухне, с аппетитом уплетающую импортную ветчину, привезенную кем-то к предстоящим поминкам. Клава неожиданно выздоровела! О смерти было забыто, но заодно было покончено и с экономией. С удовольствием проветривались пронафталиненные шубы, кроились дефицитные отрезы, покупались немыслимо дорогие продукты. И однажды речь зашла даже о поездке на курорт. Вася крепился, не подавал виду, тайком продолжал экономить хотя бы на трамвайных билетах и яростно торговался на рынке за каждую морковь. Скандал разгорелся, как это обычно бывает, из-за чепухи. Клава отказалась перелицовывать воротничок старой рубашки. « Жмот!» – закричала она. « Всю жизнь мне искалечил! Ни одного платья нового не износила, ни одного куска целого не съела! Надоело! Надоело!» Она разорвала рубашку в клочья и разрыдалась. Лопнуло наконец-то терпение и у Васи: « Агаааааааааааа! Захотела!!!!!!!!!!! Памятник! Мраморный! А тумбочку фанерную со звездочкой слабо!!!!!!!! И цветы пластмассовые раз в год!»

Обоих давно нет с нами. И памятники у обоих мраморные. Вспоминая эту историю, мы всегда смеемся. А с выгравированной фотографии на нас смотрит, кокетливо щурясь, Клава, которая и в своих перелицованных платьях всегда была одета лучше всех.

ЧЕРВЯЧИНАЯ ЛЮБОВЬ…

– У Вас есть с кем завтракать в Пасху? —

– С кем Вы завтракаете в Пасху? —

– Что Вы понесете на Завтрак в этом году? —

это обычные вопросы в нашем Доме перед Пасхой. Это единственный праздник в году, когда гости не у нас, а мы идем в гости. Дед с Бабой отправляются в гости. Не иметь друзей, с кем завтракают в Пасхальное утро – моветон. К этому завтраку уже два дня все жарится, парится, готовится в нашем доме. Складывается и упаковывается в корзинку. На завтрак идут пешком по Боне, вместо того, чтобы доехать на машине за пять минут. Так заведено. А завтракать идем мы к Червякам. И я как вечный хвостик и любимая внучка иду с ними,«в придачу» и несу свое пасхальное яйцо в крошечной корзинке. Червяк – это такая фамилия. Рассматривая червяков в саду я думала, ну неужели наши Червяки им родня. Сам Червяк может и родня – длинный, худой, лысоватый. Но Червячиха – огромная, под пуд весом, круглая, с бородавкой на крупном же носу – видимо родня не только Божьей коровке, но и майскому жуку… Но самое главное у них была «червячиная любовь». После застолья, наевшись до отвала «дэликатэсов» взрослые садились «гулять в карты». Пара против пары. В подкидного. И начиналась «червячиная любовь». Так говорила наша Баба, и так шутя называли это все их друзья, за спиной, разумеется. Это означало, что Червяк будет все время хоть пальчиком, хоть мизинчиком касаться своей супруги, заправлять ей прядку за ушко, касаться подбородком плеча, заглядывая в карты, поглаживать плечико и под столом слегка наступать ей на ногу. И в большой, и в малой компании друзей, на банкете и на пикнике, все ждали начала этой самой «червячиной любви» и всячески пытались превратить это в шутку. Их рассаживали подальше друг от друга за карточным столом, определяли в играх в разные команды, усаживали в разные углы гостиной во время домашних концертов. И не уставали восхищаться тем как изобретательно Червяк подбирался к своей Червячихе. И вот из жизни ушел Червяк. В пасхальный завтрак собралась все та же компания, уже изрядно постаревшая и поредевшая в своем составе. Червячиха посмотрела на пустой стул Червяка и сказала: " Вот и закончилась наша «червячиная любовь». Она все знала. И пожила еще без него пару лет, но как-то совсем уж безрадостно и без аппетита. И больше не устраивала пасхальных завтраков.