Дорогу осилит идущий…

Дорогу осилит идущий…

Вероника Жданова

© Вероника Жданова, 2019

ISBN 978-5-4496-9991-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Полковнику никто не пишет…

Ощущение нищеты и безысходности врезалось мне в память. Почему-то всегда жаль детей и стариков. Особенно если не можешь ничего дать им взамен на их преданность и надежду. Читая строки знакомого произведения, я кажется, наяву вижу худую смуглую шею в желтоватом тесном воротничке и узловатые высохшие руки в стареньких потертых манжетах. Ком в горле. Отчаяние и безысходность и между ними тонкий, как серп луны, как ребро монеты, как влажный след от чашки на столе, призрачный ореол надежды…

И он, этот призрачный ореол, ведет нас за собой, пока мы мечтаем- мы проживаем свои лучшие моменты, странствуем во времени, растрачивая каждый по своему свои « сто лет одиночества».

Полковнику никто не пишет… А я жду строчек, писем, телеграмм, перемен, новостей, новых надежд и старых любимых лиц. И вместо этого все чаще приходит осознание того, что жизнь проходит слишком быстро… что многое прожито не так и пережито зря. И я живу одним днем, поставив все, что имею на единственную свою возможность и надежду, заложив все, что есть в душе и за душой.

Мне подарили старую картину. « Сейчас мы ее подновим, почистим, слишком уж грязная!» сказал Дед и в своем суетливом желании помочь мне, перепутал бутыльки. «Аппппл!» – потянулась и смазалась краска на краешке холста. Я гневно вскрикнула и тут же увидела худые лопатки согнутой над картиной спины. Лопатки обтянутые старенькой пижамой. Потом – испуганные близорукие глаза и суетливую дрожь рук. « Я сейчас все исправлю! Сейчас!» Жгучий стыд заливает мне лицо, я не могу смотреть ему в лицо. « Дед, все нормально! Все хорошо!» – обнимаю я его, сдерживая слезы.

А сейчас, глядя на этот смазанный край картины, я не сдерживаюсь и плачу. Прости меня, Дед! Полковнику никто не пишет…

Стул…

Мне повезло в жизни – у меня всегда была своя комната. Несмотря на многочисленные переезды и наличие младшей сестры, а потом и брата. Иногда это был просто уголок в прихожей или спальне, иногда целая комната. Но каждое «свое» место я почему-то считала комнатой. А началось все с венского стула. При очередном переезде я заполучила в придачу к шаткому столику и солдатской кровати что-то абсолютно непривычное – стул. Никогда раньше не придавалось особого значения- на чем сидеть. Мебель была вся казенная, армейская, с номерами на ножках. На кухне стояли серые тяжелые табуреты, в комнатах скрипучие «дермантиновые» стулья. А это был стул какой-то настоящий, с изящными гнутыми ножками и лакированной овальной спинкой, с мягким полосатым сиденьем, воздушно-застенчивый. Стоит ли говорить, что я влюбилась в эту вещь сразу и навсегда. С самого первого мгновения стул стал моим прибежищем, именно на нем так сладко мечталось в темной комнате у распахнутого окна. Раздраженные моим вечным пренебрежением к домашним обязанностям и полным отсутствием интереса к куклам и вышивкам, родители были поражены тем, как я любила этот стул. Мама, пытавшаяся вырастить во мне «хорошую девочку» и покупавшая бесконечные наборы для рукоделия не могла понять моего трепетного отношения к трофейной деревяшке. У стула были свои секреты. На обратной стороне сиденья, ближе к задней ножке виднелись остатки какой-то лиловой печати, и имелось выжженное клеймо с замысловатым завитком. А самое главное – на нем не было инвентарного номера. В голове у меня просто роились таинственные истории про бывших хозяев стула. В основном это были короли и феи. Наша соседка однажды сказала мне, что в жизни каждого человека есть своя звезда, которая дается при рождении и раз в девять лет ее свет доходит до ее владельца. Очень важно в этот день не проспать и встретить это далекое послание, чтобы знать, как прожить следующие девять лет. В свой день рождения я полночи просидела на стуле у темного окна, выглядывая свою звезду, и мне казалось, что ее свет гладил меня теплым лучом по щеке и следующие девять лет жизни казались совершенно безоблачными. На этом стуле лучше всего делались уроки и читались книги, рисовалось и лепилось, думалось и игралось, на нем я провела первую в жизни одинокую рождественскую ночь. Специальной тряпочкой я полировала его изгибы и смахивала несуществующую пыль. Никому не разрешалось сидеть на нем. Но грянул переезд, и стул был оставлен, как прежде мое любимое пианино и круглый аквариум для рыбок.

Гостья…

Пределом мечтаний в детстве был домашний питомец. Хоть какой-нибудь Но все попытки принести что-либо из живности в дом мамой пресекались на корню. Поэтому я довольствовалась малым – светлячками и кузнечиками, улитками и лягушками. Удобнее были лягушки, конечно. Особенно если их принести из замерзшего пруда и положить оттаивать под батареей. Самыми неинтересными были червяки, потому что у них не было морды. Однажды у нас конечно же были рыбки, но это совсем другая история. В тот день все было здорово. К двенадцати я отправилась на день рождение к однокласснице Людке Р. Мы были совсем взрослыми,2 класс, и поэтому приглашение тоже было взрослым «на чашку чая». Слегка портила настроение Ирка, которую мама тут же «прислюнила» ко мне. Мы вышли с опозданием, поэтому я шагала быстро по тропинке проложенной среди заснеженных сопок, а она, запыхавшись, то догоняла меня, то отставала, но ныть боялась, потому что была уверена, что я ее там и оставлю. День выдался теплый и к железнодорожной станции, где жила Людка, мы все же подошли вовремя. Людкина мама не знала чем больше восхититься – подарком, моим бархатным платьицем или Иркиной башкой в локонах и бантах. Но после того, как Ирка уселась толстой попой на две подушки, положенные на стул и аккуратно расправила плиссированную юбку – предпочтение было отдано ей навечно. Праздник пролетел быстро, за окном неожиданно как-то стемнело и мы отправились в обратный путь, прижимая к груди свертки с угощением на вынос. К вечеру поднялся ветер и замел следы тропинки снегом. Пришлось идти по дороге. Это было и дальше и медленнее, потому что то и дело приходилось отступать в снег, чтобы не попасть под колеса военной техники возвращавшейся с полигона. « Мама запретила здесь ходить, запретила!» – затянула Ирка, не понимая, что занесенную тропинку в сумерках нам все равно не найти. « Замерзла, замерзла…» – канючила она, хотя я знала, что сними с нее цигейковую шапку – вся башка будет у нее мокрая. Колонна наконец-то прошла мимо, и мы выбрались на дорогу. Идти сразу стало легче. «В туалет, хочу в туалет!» Я представила все Иркины колготки-трусы-рейтузы и сказала: « Терпи… Нечего было столько пить лимонада!» Огоньки колонны растаяли далеко впереди, огоньков жд станции тоже не было видно, в небе стояла полная луна. Чтобы увидеть огни домов, нужно было еще добраться до верхушки сопки. Ветер стих. « Ладно», – сказала я отходя к обочине, – « Иди сюда, помогу тебе». « Не хочу уже, не хочу! Домой!» – пропыхтела она в ответ. Я остановилась, чтобы подождать ее и тут на обочине увидела что-то темное. Увидеть что-то темное в сверкающем под луной снеге было так же неожиданно, как увидеть сугроб среди травы. Я подошла поближе – какое-то большое животное, вытянув длинные ноги, лежало на снегу. «Наверное это теленок!» – подумала я. « Бедненький! Упал и замерзает!» « Иди сюда, скорее! Смотри, что я нашла!» – закричала я Ирке. Мы вместе наклонились над темным животным, пытаясь разглядеть его как следует. Вместо ног с копытцами у него были пятнистые лапы. Животное прерывисто дышало. « Он нас боится!» – сказала Ирка, и мы чуть отошли. Отставшая от колонны машина загнала нас в снег, и, приближаясь, осветила долгим светом нашу находку. На снеговой подушке лежала милая кошачья голова с кисточками на ушах, ее приоткрытые глаза светились зеленоватым светом. Сквозь острые клыки виднелся темный язык. « Она нас не укусит?» – «Конечно нет! Мы же ее спасаем!» Я решительно взялась за голову, пытаясь приподнять животное. Голова мягко откинулась в сторону, лапы вытянулись еще больше. « Бери за лапы!» – командовала я, но как мы ни старались ноша была для нас слишком тяжела. Забыв свои свертки с угощением, мы побежали за санками. Огни дома приближались к нам так быстро, что мы обе запыхались и едва дышали. Дома никого не было. Ухватив, заодно, и санки соседского Славки мы бросились обратно. Ирка бежала молча, но было понятно, что она плачет, то ли от усталости, то ли от того, что так жарко бежать в шубе. Я больше всего боялась, что наша находка нас не дождется. Но она была на месте. И даже смотрела на нас полуоткрытыми глазами. Мы стали подтягивать к ней санки. Внезапно она сморщила морду, чуть слышно зашипела и уснула. Потихоньку мы потянули санки к дому. Дома, по прежнему, никого не было и побоявшись, что мама будет ругать нас за мокрый ковер, мы уложили нашу гостью в прихожей, укрыв половичком. « Мой руки, как следует и надевай пижаму!» – приказала я Ирке и уселась поджидать родителей на диване в гостиной. Время от времени я подходила к нашей гостье и прислушивалась. Она спала « как убитая». Потом подходила к Ирке – та спала « как пшеницу продавши». Я была совсем взрослая и могла не спать долго. А родителей все не было и не было. Внизу, в части, прошли с песней солдаты, у них уже был отбой. Наш дом тоже готовился ко сну. Все реже хлопала дверь подъезда, все тише были шаги по соседству, не шумела вода в трубах. Наконец сон сморил и меня. После событий дня и морозного воздуха сон был так крепок, что я не слышала испуганного вскрика мамы, приглушенного смеха отца, удивленных голосов соседей и шлепанья тряпки по полу. Утром все было как всегда. Солнце скользило по чистому полу в прихожей, санки стояли у двери. « А где…?» – « Ушла. Проснулась, выпила молока и ушла…» – сказал папа не опуская газеты, а мама отвернулась к плите налить себе кофе.

«Все ты врешь!» – сказал вечером на горке мне Славка. « Вы взяли мои санки, чтобы покататься вдвоем! Мама сказала, что мы их теперь на балкон ставить будем!»

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ…

Случилось так, что на свой день рождения я попала к нашей Бабе. Заранее о приезде сообщать не стала, просто сказала, что к дню рождения буду и приехала. Не те у нее года, чтобы делать сюрпризы. Приехала ранним поездом, чтобы успеть к завтраку. Покупая билеты заранее, сращивая рейсы самолета, поезда и автобуса так, чтобы успеть к определенному часу повергла в полное изумление кассиршу своим непременно точным часом прибытия в место назначения. Успела. Позвонила в дверь. После звонка минуты три слушала препирательства в прихожей – кому открывать дверь. Потом скрип половиц, походка «шлеп-нога» и звонок телефона на тумбочке в прихожей. Пауза. Ворчание: " Звонют тут все сразу…» В телефон: А? Да? Чего это я не расслышала?! Все я прекрасно слышу! И что вы говорите? И что это будет за полкило? Ну ладно, обойдусь, нечего мне было звонить с такими ценами! Вы же знаете, что ко мне пришли!!! Хрясь. Тяжелая черная эбонитовая трубка уже на месте. В детстве мы всем хвастались, что наш телефон показывают в фильмах про войну. Распахивается дверь:

«Ааа… явилась!» Неизменная фраза во все времена. "Ноги вытирай!» На заднем плане маячит «консьержка», подкатывающая глаза к потолку от смеха. «Руки мой! Завтракать будем!»

Все, я дома. Не было года полного проблем, тревог, стрессов, маленьких и больших радостей. Время стоит здесь без перемен, тягучее, как прошлогодний мед.

– Ну? Живы? Все? Ну и ладно! Рыбу привезла? А приправу? Могла бы и побольше допереть! При чем тут лишний вес? Я из Цхалтубо в 68-м вино и фрукты ящиками везла!

– А подарки всем привезла? И мне? Что ты такого привезти можешь?!! Ну ладно! А кому? Ангелине? Нелли не дари, я с ней поругалась! А Мирре тоже привезла? Вот хорошо, мне отдашь!! Почему? Она же умерла! Почему не сообщили?! Она ж нам не родня! И сын у нее еврей и жадина! Повезло ей… Сын богатый, с образованием, свою похоронную компанию имеет. Деловой. Ни копейки на похороны не потратит!! Интересно, кому же все ее деньги достанутся?! Я представляю лицо покойной уже, дорогой моей Мирры и мысленно ей подмигиваю. Уверена, что и там она подсмеивается на Бабой.

– Ну все, мойте посуду, у меня сериал начинается! – «шлеп-нога» перемещается в гостиную, а мы уже не сдерживаемся от смеха и втихаря наливаем по рюмке вишневой наливки – за встречу…

**********

В свой день рождения я просыпаюсь рано. Я у Бабы. Это как кусочек детства и меня обволакивает счастьем безвременья. Запах сушеных груш и крахмального белья. Скрип полов на кухне. Готовится завтрак. Бабе – 92,но она по прежнему готовит и стирает сама, прачечной брезгует, а «консъержка» -«распуста». На кухне букетик подснежников. Это традиция начинать новый год жизни с подснежников. Здесь это помнят. Кто-то передал их, зная о моем приезде. Настанет, наверное, день, когда передать этот букетик будет некому. Но пока вот он, трепетно-белоснежный. Шумит на газу чайник. Умиротворение. Время остановилось. Вокруг тени дорогих и уже ушедших. Все со мной в этот день. Что еще нужно в подарок? Только поддержка из прошлого, которая даст толчок в будущее…

***********

С девяти утра звонки и поздравления.

– Иди, небось тебе звонят! Мне уж никто и не позвонит! Поумирали! Поговорить толком не с кем! Вот посмотришь, Ангелина младше меня на пять лет, а морщины у нее – просто ужас!

**********

– Это сколько уже тебе сегодня? Ужас какой! Ты знаешь, твоя мать в этом возрасте уже умерла! Мда… Пора тебе уж крем купить для морщин! Мда… Я-то первый раз губы в тридцать лет накрасила!

***********

– А давай пригласим кого-нибудь? Кого хочешь, все же твой день рождения!!!У меня есть дорогое вино! Только девок этих своих не зови, я их терпеть не могу. И выпьют все. Нелю тоже не зови, я с ней давеча поссорилась… И мужчины мне тут в гостях тоже не нужны – видишь я на кого стала похожа? И без прически!

– А давай позовем тех, кто меня в прошлом году с юбилеем поздравлял. У меня все на стол накрыть есть. Вот еще только рыбки твоей порежем, икру откроем… Дай попробую рыбки-то кусочек… Не испортилась ли… Мда… Вкуснотища… А зачем всех звать? Придется и грибы белые открывать, и сервелат резать… Пригласи всех кого хочешь в ресторан и посуду мыть не нужно… Если хочешь я тебе и денег дам на ресторан… Потом… когда уезжать будешь…

**************

– Ну как погуляли? Что ели? Много выпили? А что подарили? Ерунда какая-то, лишь бы подарить!!! Говорила, надо было стол накрыть дома и дешевле бы вышло!!! Дай-ка крем понюхаю. Терпеть не могу такой запах. Поставь мне на полочку в ванной, мой уже закончился. Кто его подарил тебе? Я так и думала, что Лариска! Распуста она!

Детали…

Меня всегда интересуют детали. Например, я не вдохновлюсь приключениями героев на необитаемом острове, пока мне не покажут, чем они питаются и куда ходят в туалет. В самых романтических моментах в фильме мне нужно знать – куда они дели сумку и заплатили ли за ресторан. В жизни меня всегда интересует – на что живет человек. А в новых для себя местах и помещениях я первым долгом интересуюсь, где запасной выход и туалет. Вот так нудно я устроена. Всю романтику для меня всегда отравляют детали.

Октябрь в Париже встретил нас неласково. Как-то уж слишком серо, ветрено и промозгло было там. Будь я одна, то уже давно бы поменяла билет и помчалась навстречу солнцу. Но сыну Париж нравился и такой, потому что у него был разработан целый план на три дня. План довольно своеобразный: определенный памятник в Версале (1 раз), определенная гробница в Нотр-Дам (3! раза), какая-то выставка (тоже 3 раза!) и так далее. Вечером он сосредоточенно что-то черкал в крошечном блокнотике и удовлетворенно похмыкивал. Я обеспечивала «ненавистные детали» – питание, проживание и даже туалеты, чего уж там! Чем хуже становилась погода, тем тяжелее мне было таскаться по всем намеченным маршрутам. Но, увы, раз уж привезла – терпи. «Лишь бы мой крошка был счастлив!» – подумала бы любая образцовая мать, но я шипела и вредничала, отчаянно мерзла и все время хотела в туалет. В третий раз навещать гробницу кого-то там я наотрез отказалась, пока не схожу в туалет. Сын терпеливо вздохнул, и побрел за мной, оглядываясь на громаду собора. «Это недолго!» – успокоила я его, и мы спустились вниз. Очередь начиналась прямо у последней ступеньки, делилась по гендерному признаку и скрывалась за поворотом. Сын ухмыльнулся, погладил меня по макушке и достал наушники. Очередь продвигалась неспешно. За поворотом, которого мы настигли минут через двадцать, открылся вид на две колонны понурых в ожидании голов. Все расы, национальности, социальные слои и прослойки молча стояли объединенные единым желанием. Даааа….все возвышенное и великое может подождать, а вот человеческое естество – нет.. В животе у меня стало предательски побулькивать от сдерживаемого смеха, я поджала губы и скосила глаза в сторону и вниз, чтобы соответствовать общему порыву. « Мама! Только не смейтесь! Пожалуйста!» – проговорил сын, но мне уже было не сдержаться. Смеяться, так же как и пИсать я могу упоительно долго. Очередь стала оборачиваться. Сын сделал вид, что он не со мной. Впереди две смешливые бразильянки закатились тоже. Всплеснула ладошками какая-то бабулька, заржали немцы и понеслось. Хохоча заходили в кабинки. Туалет обслуживали африканки, не берусь определить из какой страны, но все они были похожи на Бегемотиху из «Мадагаскара». Одна из них, поддавшись всеобщему веселью, вдруг включила музыку и завертела попой под африканские ритмы. Такой вот бегемочьей попой, необыкновенно женственной и тяжелой, что первых в очереди с мужской стороны уже пришлось вталкивать в кабинку. Иначе их жены и подруги из другой очереди тормозили нашу колонну, контролируя своих мужчин. Уже три грации из « Мадагаскара» самозабвенно танцевали, покачивая мощными бедрами, потрясывая попами, полу-приседая в такт, показывая розовые ладошки и влажные перламутровые зубы. Про очередь забыли. Народ хлопал в ладоши, подпевал и даже приплясывал сам. Из туалета выходить не хотелось. Монетки сыпались звонким потоком не столько за туалет, сколько за танец, и благодарные уборщицы заливисто смеялись, не забывая при этом наводить порядок в кабинках. Дошла и наша очередь. « Прима!» – только и смогла я сказать, обессиленная смехом. « Ха!» – выдохнула Бегемотиха и протолкнула меня вперед перед зазевавшейся теткой. В третий раз к гробнице мы не пошли. А просто гуляли по улицам, продолжая смеяться и повторять африканские па.

Женщины…

Звонки ночью всегда пугают. Но я привыкла к ночным звонкам, мне часто звонят в неурочный час. Половина четвертого, начались схватки у соседкиной дочери. Мой муж ворчит спросонья: « Действительно, кому ж еще можно позвонить! Дай-ка я соображу! В городе, в стране и вообще на планете видимо отменили скорые помощи!» Мужчина. Ему не понять, что перед тем, как останешься один на один с болью, ожиданием, нежилым кафелем операционной, в окружении чужих людей, так хочется еще чуточку тепла и участия, которые ободрят и дадут сил. В приезде «скорой» какое-то отрицание человеческой душевности. Есть в нашей жизни моменты, когда остаешься один на один с испытанием, и никто не может взять твою ношу на себя или хотя бы разделить ее. Ты должен пройти это сам. С женщинами это случается чаще. Ночь нежна и душиста, прошита стрекотом цикад, укрыта лунной кисеей. Молча несемся по серпантину, трасса свободна и только сзади давят нас две ксеноновые фары. Угрожающе заливают агрессивным светом зеркала и стекла, слепят глаза. Невольно сбрасываю скорость, слегка подвигаюсь на узком повороте и мощный внедорожник, гордо сигналя, перегоняет нас. « Наверное, сильно торопится!» – вздыхает соседка, и мы заливаемся смехом. В самом деле, нам, как на ночной прогулке, торопиться просто некуда. Роженица шумно втягивает воздух и ерзает на сиденье. Украдкой взглядывает на часы. Время между схватками пятнадцать минут. На нас обрушиваются воспоминания, смешные детали, забытые ощущения. На мгновение мерещится забытый запах родильного отделения. Смеемся. Болтаем о детском приданом, мужских странностях, коварном целлюлите и кормлении грудью. Мы сейчас заодно, мы- сила в этом ночном мире. Десять минут. Громада роддома неприветливо встречает темными окнами. Корпуса спят, прильнув друг к другу, прижмурив тусклые фонари над входом в приемный покой. Сонная медсестра неторопливо пропускает нас внутрь. Пять минут. Ждем дежурного врача. Помогаем надеть тапки нашей роженице. В дверях испуганное девичье личико – это врач. Три минуты. Виновница нашего ночного заезда со стоном втягивает воздух. С подола на пол набегает лужица. В недоумении смотрю, как ее уводят. Мы ж втроем! В животе у меня подозрительно пульсирует и тянет поясницу. Мама роженицы нервно мнет пачку сигарет. Мы ждем вещи и какого-то прощания. Где-то в недрах приемного покоя что-то бесконечно шуршит, суетит, падает. Хлопают то ли двери, то ли окна. Шумит вода. Шлепают тапки. Раздается крик ребенка. Это ни с чем не спутаешь. Соседка кидается к двери. Через секунду матерая санитарка ловко выкидывает ее обратно в приемную. Еще через полчаса мы несемся по темной трассе обратно. Стремительные роды, девочка, три триста, родилась прямо на кушетке в смотровой. Мама в порядке. Соседка беспрерывно курит, у меня болит живот. В душе смутное сожаление, что с нами уже этого никогда не случится. У нас уже все случилось. И как хорошо, что все же случилось. Встает солнце.

НЮРА…

В контору приняли на работу еще одну женщину. Уборщицей. Нюра ее сторонилась. И всегда старалась выйти из кабинета, когда она мыла пол. Женщина была «оттуда», и хотя она ни одним взглядом или словом не давала знать об этом, что-то этакое было в ее глазах, от чего даже строгий начальник-горбун ёжился и чувствовал себя неуютно. Маленькая и какая-то вся подобранная, скупая в эмоциях, продуманная до мелочей в движениях, она, казалось жила каким-то своим внутренним миром и, главное, была в полном согласии с ним.. Она была из тех людей, которых никогда и ни при каких обстоятельствах не застанешь врасплох. Однажды, оставшись наедине с засидевшейся за отчетом Нюрой, она даже не взглянула в ее сторону, отмывая затоптанные за день половицы, а та, поджав ноги, чтобы не мешать мытью полов, не могла больше работать, боясь, что та с ней заговорит. А Нюра больше всего на свете боялась, что кто-то вдруг увидит, что и она «оттуда». Поселили уборщицу на той же улице, что и Нюру, и к вечеру уже все знали, что уборщица в конторе- бывший военврач.

* **

А девочка росла, не причиняя Нюре никаких особенных хлопот. Они как бы существовали параллельно, почти не пересекаясь. Возвращаясь поздно вечером, она слышала в темноте легкое дыхание и находила разобранную для себя постель, а утром отмечала и аккуратно сложенную на стуле одежку, и вымытую белую чашку. Однажды на столе Нюра обнаружила школьный аттестат и похвальную грамоту. Первый класс русской школы №1 города Боржоми был закончен на одни пятерки. В школе девочку любили. Да и школа была маленькая и дружная, как одна семья. Один только недостаток был в этой русской школе – по- русски там говорили только учительница и девочка.

Долгие летние дни проходили в играх и забавах. Дети носились по улице, ели там, где накормят, плескались в горной речушке до посинения и к вечеру засыпали мгновенно, переполненные впечатлениями дня. Было голодно, но девочка знала один секрет – если напиться в уличном фонтанчике боржоми, то голод отступал на целых полчаса, а потом же можно прибежать к фонтанчику еще и еще раз.

***

Нюра до дрожи в коленях боялась собак, и они это чувствовали. Хозяйский пес, серо-белый огромный «кавказец», даже не лаял, а просто тихонько рычал, когда она быстрым шагом проходила к крыльцу, и у Нюры заходилось сердце. « Он добрый! Не бойся!» – говорила хозяйка, поглаживая огромную морду. « Добрый-добрый!» – вторила ей девочка, повисая на шее у кудлатой громадины. Иногда ее можно было найти в будке у собаки, где она устраивала «штаб» или на крыше той же будки, где она играла в «самолет». Нюру мурашки пробирали, когда она видела тонкую загорелую ручонку, протягивающую лакомство этому чудовищу. Собака благодарно щурилась, деликатно брала лакомство и отходила в сторону.

***

Горе пришло, как ему и положено – внезапно, не считаясь с ярким летним солнцем и выходным днем. Встряхивая у веревки мокрую простынь, Нюра увидела то, чему боялась поверить и осознать. Ярко красные струйки стекали между пальцев девочки, которая накрепко сжимала свой рот. Такой же красной была морда у пса. Схватив девочку на руки и пнув прочь со своей дороги пса, Нюра кинулась вверх по улице. Она не спрашивала где, люди ахали, расступались и показывали ей путь. Уборщица просто сидела у окна. Она просто сидела! Сидела и всё! Сидела! Нюра сжала ребенка еще сильнее и завопила: « Сидишь! Ты просто сидишь! Сидишь и всё!» Военврач встала и, не обращая внимания на орущую мать, забрала ребенка. Девочка не хотела отнимать рук от рта, на бледном до синевы лбу появилась испарина, ее бил крупный озноб. « Не бойся!» – ласково сказала ей врач и неожиданно влепила вопящей Нюре хлесткую пощечину. В наступившей тишине она дала поручение застывшей в дверях хозяйке, достала чемоданчик с инструментами и принялась за работу.