Тень ивы

Не сговариваясь с ним, Роксана поддержала эту тему, сообщив суду, что акт насилия был совершен, но она неожиданно для себя получила сексуальное удовлетворение, и эпизод с бывшим насильником превратился в болезненно извращенную связь. Адвокат Леонид Рифеншталь, одно имя которого звучало как приказ, развил тему, построив защиту обвиняемой на обстоятельствах, вынуждающих обвиняемую к клевете:

– Каким способом, скажите, многоуважаемый судья, замужней женщине, тяготящейся извращенной связью, было прекратить эту связь, спасти семью, спасти, наконец, саму себя?

Судья Махорова, искренне поискав ответ внутри себя и в глубинах уголовно-процессуального кодекса, ответа не нашла. Сам процесс, как это часто бывает с женщинами-судьями, давал возможность Махоровой, женщине-одиночке кроманьонского типа, закаленной вечным ледниковым периодом, почувствовать свои преимущества перед многими молодыми, красивыми. Преимущества пусть и нравственные, но оттого еще более ценные. Какие, однако, пропасти разверзаются перед этими молодыми и красивыми! Нечасто услышишь в их практике, полной однообразных «пьяных преступлений», такое: «сексуальное удовлетворение»! Или «болезненно извращенная связь»!

По причине приятности для себя ощущений от процесса судья с оглашением приговора не торопилась, переносила заседания, приглашая разными способами в суд потерпевшего гражданина Жнеца К.В., чтобы убедиться лично, что его письменный отказ от претензий в адрес подсудимой являлся актом добровольным, осуществленным без давления со стороны.

Но Жнец К.В., увы, не являлся, даже посланные приставы вернулись ни с чем, то есть ни с кем. Жнеца К.В. не нашли, картина преступления осталась для Махоровой незавершенной, хотя, может, так и интересней. Но делать нечего, приговор висел в воздухе, просился к оглашению.

И судья, любуясь напоследок пылающими лицами подсудимой, ее мужа, ее адвоката, объявила решение: штраф в рублях по максимальной планке. Признаться, на ограничение или лишение свободы подсудимая не тянула, хотя можно было и сосватать побольше, чтобы аттракцион продолжался. Хотя обреченные лица веселой компании «то жнецы, то пендали» на последнем заседании перед вынесением приговора Махорову удовлетворили. Во время оглашения приговора судья видела красные, просвечивающие на солнце мальчишеские уши мужа потерпевшей, опухшее от слез лицо потерпевшей и решила: этих инородцев, а особенно эту смазливую сучку, проняло. Суд, в этот раз земной, оказался удовлетворен принесенными жертвами.

И вот, наконец, открытое небо, билеты, визы, паспорта для Роксаны и Вовы, Миша в качестве провожающего мужа и папы – вот что рождало ласкающее состояние победителя, а вовсе не полузабытые призы за бадминтонные турниры.

Он со стыдом вспоминал, как еще недавно брезговал брать на руки Вову, а уж тем более прижимать его к себе, целовать. Теперь его обижало, если дети, оказывавшиеся рядом с необычного вида ребенком, отшатывались от него или просто убегали. Утешая мальчика, Миша отвлекал его, поднимая на руки, прижимал к себе и целовал.

Получалось так, что он будто бы целовал Роксану. Потому что каждое движение искренности по отношению к ребенку, виденное Роксаной или не виденное, отзывалось целым потоком нежности по отношению к Мише. Причем – ни следа от ее прежней страсти: когда ей было важно во всем сказать первое слово. Теперь ее нежность стала робкой, покорной и даже просящей – она возвращала Мише негласно присвоенное право на силу и власть.

И с радостью замечала, что никаких детонаций его активность не вызывала. Наоборот, все хлопоты, связанные с усыновлением ребенка, поиски по всему миру с помощью многочисленных знакомых места, где возьмутся за сложнейшую операцию, переговоры с врачами и менеджерами наших и заграничных больниц, рассылка в неимоверных количествах медицинских данных о состоянии Вовы – все это получилось у Миши наилучшим образом. Даже нанятые Пиднелем-старшим немецкие консультанты, предлагавшие поначалу именно клиники Германии, согласились, что специализированный центр детской пластической хирургии в Каталонии в последние годы собрал лучших специалистов Европы и Америки.

До последнего времени предполагалось, что они полетят в Испанию втроем, даже билеты на самолет и места в гостинице при клинике Миша заказывал на троих, но в последний месяц выписанная из психиатрической больницы Римма Владимировна, Роксанина мама, снова стала требовать постоянного присутствия рядом.

Вскоре после убийства Роксаниного отца, когда главная подозреваемая – последняя сожительница Ивхава – скрылась в неизвестном направлении, Римма Владимировна методично направляла в полицию и управление полиции признания в убийстве бывшего мужа. На нее никак не действовали объяснения работников сыска, в том числе и при личных встречах, что ее невиновность и непричастность к убийству Мнвинду подтверждаются следственными действиями. После того, как ее просто перестали пускать в эти учреждения, Римма Владимировна вскрыла себе вены, оставив короткую записку: «Если вы не хотите судить убийцу, пусть судит Бог». Записку она исполнила на большом листе крупными печатными буквами, разместив ее, из стремления к публичному признанию ее вины, с наружной стороны входной двери своей квартиры. Соседка тетя Света Темнова, навещавшая Косулю по просьбе Роксаны, уже понимавшей, что с матерью происходит неладное, позвонила, по счастью, быстро. И на «скорую», и самой Роксане.

При внешнем спокойствии и рассудительности, которых добились после нескольких месяцев лечения в больнице тамошние врачи, Римма Владимировна, конечно, мыслей о своей виновности не оставила, но говорить о них вслух перестала. Она и не изменилась, по существу, за время болезни: одержимость собственной внешностью и физической формой сменилась одержимостью самонаказания. И, что особенно тревожило Роксану, мать, которую они поселили в своей квартире, устремлялась к самоубийству, как только избавлялась от надзора. После больницы Миша с Роксаной привезли ее в свою квартиру, и какое-то время Косуля присматривалась к окрестностям, ничего не предпринимая. Но уже через месяц Роксана, вынужденная брать с собой в поход за продуктами и маму, и Вову, на какую-то минуту выпустила Римму из поля зрения, и та быстро затерялась среди полок с товарами. Найти мать удалось при всей спешности поисков и помощи очевидцев и полиции только через час у полотна железной дороги, проходящей километрах в пяти от торгового центра.

– Мама, что ты со мной делаешь? – закричала Роксана, стаскивая Римму с железнодорожной насыпи, где она стояла со скрещенными на груди руками, глядя вдаль.

– В следующий раз буду знать, что в это время поездов нет, – холодно сообщила дочери Римма.

После этого не однажды случались попытки ночного взлома закрытой балконной двери, которую Миша успел плотно укрепить с внутренней стороны решеткой, так же как и все окна в их квартире, расположенной на седьмом этаже. Непонятно как, но к одному замку на решетке Римме удалось стащить у дочери и до времени сохранить ключ, так что только шум открываемой створки позволил Мише успеть перехватить Римму на пути к подоконнику.

Ее тренированность еще несколько раз доказала, что справиться с ней может только он. В довершение ко всему врач, наблюдавший ее постоянно, при личной беседе, на которую Римму регулярно доставлял Миша, отказывался верить, что у его пациентки есть какая-то навязчивая идея самоуничтожения. Писать заявление о принудительной госпитализации Роксана не хотела категорически, а медицинских показаний не обнаруживалось, оставалось подстроить условия жизни под возникшую проблему.

Две недели назад они всей семьей переехали в новую квартиру на первом этаже, где на окнах стояли особо прочные стекла, все двери и даже встроенные шкафы закрывались на замки с сенсорными датчиками, подъездная дверь блокировалась из квартиры, но все равно – оставлять Римму Владимировну одну означало подвергать ее опасности. Даже сейчас, на время поездки в аэропорт, с Риммой осталась та же самая тетя Света, одна из немногих, кто сохранил не только ровные отношения с заболевшей знакомой, но и взаимопонимание.

Хотя, как догадывался Миша, помешай тетя Света раз-другой планам Риммы, тут же оказалась бы в числе тех, с кем Косуля почти не разговаривала, а если и разговаривала, то едва разжимая губы.

В общем, он предпочел бы улететь с женой и сыном, но поскольку досталось остаться с тещей, сейчас беспокоился о ней. Зная вековую выучку средиземноморской прислуги, за устройство Роксаны и Вовы в Барселоне он не переживал, а вот того, что сильная Римма сможет одолеть престарелую тетю Свету и овладеть, например, ножом или включить электроплиту – да мало ли еще что, боялся.

Так что момент, когда он прощался с женой и сыном, получился немного суетным, неспокойным: и Роксана уже копалась в сумке, проверяя паспорт и билет, и проснувшийся Вова однотонно канючил, стоя возле ее ноги, и Миша спешил домой. Он быстро обнял и поцеловал жену и сына, и они пошли к арке паспортного контроля: со спины абсолютно благополучные, красивые мама и ее ребенок.

Он подождал, загадав, обернется ли Роксана, – и она обернулась, показывая рукой: уезжай. Он помахал в ответ и сказал себе отчетливо: «Все получится».

Срочное сообщение агентства ИнтерМедиа

В ночь с понедельника на вторник 2 июля в небе над территорией Германии на высоте 12000 м столкнулись самолет ТУ-154 компании «Башкирские авиалинии», летевший в Барселону, и грузовой «Боинг-757» американской почтовой компании DHL, следовавший из Бахрейна в Брюссель. На борту российского лайнера находились 69 человек, включая 12 членов экипажа и 57 пассажиров, большинство из них – дети, летевшие в Испанию на отдых.

Михаил Пиднель.

Дочь по имени Римма.

Этот дом Миша нашел довольно быстро – он стоял в стороне от череды остальных, образующих какое-то подобие улицы в каком-то подобии города, если можно так назвать разросшееся во все стороны на десятки километров сосредоточение одиночных особняков. Это место между Веймаром и Йеной называлось Шлитте, о чем извещали таблички на заборах добротной кирпичной кладки, и от городка, где жил Пиднель-старший, они добирались ровно полчаса.

Римма с улыбкой на лице, которая застыла на нем с того момента, когда она поняла, что ее дочери больше нет, сидела на переднем сиденье рядом с Мишей, который вел машину, взятую у отца. Дом 27, так и есть. Саманта Хагенфюрт. Он вышел из машины и нажал кнопку видеофона.

– Das ist mein Michael Pidnel, gestern hat mein Vater mit dir über kranke mutter gesprochen… 21

– Он не говорил о сыне, он говорил о престарелой сестре.

– Она как раз со мной.

– Я слышу, что вы не германец. Кто вы? Русский?

– Из России.

– Я не принимаю русских.

Глазок камеры погас, и замолчал динамик.

Миша постоял у ворот, украшенных бронзовым торсом химеры, взглянул в сторону машины, увидел за стеклом все ту же улыбку, обтягивающую худые обвислые щеки, блестящие впалые глаза, фосфорически светящиеся седые волосы и снова нажал на звонок.

– Я вызову полицию.

– Отлично. Я тут же сообщу о том, что вы занимаетесь незаконным знахарством.

– У меня вполне легальное разрешение на работу. Я врач.

– А я астронавт.

Тут прямо за воротами Миша услышал внезапно раздавшийся басовитый собачий лай нескольких собак.

– Я не русский, фрау. Я еврей.

– Это ничего не меняет. Вы из России.

– Обещаю ничего плохого не говорить об СС и вообще, Бухенвальд – любимое место на земле.

– Не в этом дело.

– Ну, хорошо, мой отец и я, мы живем здесь, я покажу вам паспорт. Да, мы эмигранты, но живем здесь.

– Покажите паспорт.

– У меня его нет с собой. Я привезу вам его специально. Только возьмитесь за мою… Вот она из России. Она умирает. Понимаете? Она не ест уже восемнадцатый день. И до этого, прежде, она временами отказывалась от пищи. Но сейчас…

Щелкнул замок на воротах, перед ним открыл створки невысокого роста крепкий мужчина в спецовке белого цвета, на которой было написано «Bauarbeiten»22. Неподалеку стоял другой, тоже коренастый парень точно в таком же комбинезоне, он попеременно поглаживал по загривкам двух серых собак неведомой породы с горящими желтыми глазами, единственно выдающими их недавнее беснование у ворот.

– Проходите, я вас провожу к фрау Хагенфюрт.

Миша быстро вернулся к машине, открыл дверь и одним движением поднял Римму с сиденья и поставил на тротуар. Она повиновалась, как повиновалась в последние пять лет своей жизни всем и всему, воспринимая окружающее с неизменной улыбкой. Затаенная страсть к самоубийству легла на самое дно ее существа, но стала, кажется, еще сильнее. Самым пассивным способом она принималась время от времени умерщвлять себя, отказываясь от еды. По наивности Миша считал, что можно влить ей в рот бульон или сливки, разжав застывшие в улыбке зубы. Даже болезненные для него самого надавливания на место смыкания челюстей оставляли багровые синяки на щеках Риммы, но рот оставался плотно закрытым. Когда это произошло впервые, Миша, не сумев в течение трех дней хоть чем-то накормить Римму, впал в панику, разом поняв, что может потерять этого человека. Не бездушное и безумное существо, каким считали Римму все, кто когда-то знал ее, а человека. Безмерно страдающего и в этом страдании беззащитного. Наконец, родную душу, которая только и связывала его со всем, что было дорого. Ради чего стоило жить.

И ему тогда кусок в горло не лез, и тоже впору было сесть рядом с Косулей и, глядя в окно, ожидать голодной смерти, но отчаяние не давало. Он стал с ней разговаривать.

– Римма, а ты помнишь, как мы катались на лодках? Помнишь, мы были втроем. Ты, я, Роксана. Она играла на баяне, помнишь? Вы пели:

Ночь была с ливнями, а трава в росе.

Про меня «счастливая» – говорили все.23

Ну, не так, как я, я не умею. Вы пели красиво, на голоса. А потом вы вышли на берег, только не сразу на берег, а сначала в воду. Теплая вода, блестят маленькие рыбки, знаешь, как назывались? Пескари. А с берега вам хлопали в ладоши какие-то прогуливающиеся парни. Вы были как две сестры, как две девчонки. Я боялся, что вы убежите от меня!

Римма перевела взгляд с окна на его лицо. Миша, окрыленный, продолжал:

– И вы убежали. Там росли ивы, и когда я поставил лодку за ветками, я вас не разглядел, только услышал твой смех. Там стоял мангал, и какой-то усач готовил шашлыки, у вас в руках было по длинному шампуру. Вы ели его, срывая куски с железа прямо зубами. И Рокси сказала: «Мама, давай ешь быстрее, пусть Мише не достанется». Помнишь?

Он сбегал к холодильнику, проклиная все эти хитрые замки на дверях и дверцах, достал тарелку с нарезанными кусочками помидоров и сыра и, опустившись на колени перед Риммой, приставил к ее губам сырный треугольник.

– Вкусный шашлык?

Римма не ответила, но зубы разомкнула и сыр взяла. Дальше, приговаривая что-то про шашлык и про то, что Мише не должно достаться, он скормил ей все, что было на тарелке, потом повел за стол и напоил минеральной водой.

«Мы с Роксаной мечтали о ребенке, о живом существе, главная прелесть которого состоит в том, что мы нужны ему так, как нужен воздух, – подумал Миша, – и судьба подарила мне то, что обычно проходят родители с совсем маленькими детьми. Попросила поесть – открытие Америки, поела – полет в стратосферу…»

И насколько укрепилось желание Миши во что бы то ни стало сберечь Римму, настолько это становилось труднее. Его беседы помогали далеко не всегда, да вообще в последнее время не помогали. Стали подкармливать при помощи капельницы. Но дружно сопротивлявшийся организм и тут демонстрировал солидарность: тонус вен был так низок, что медсестры, приезжавшие на процедуру, проливали семь потов, прежде чем вводили иглу. После того оставался огромный отек, не исчезавший неделю.

Короче, который по-прежнему звонил и расспрашивал о жизни, в какой-то момент почувствовал, что на этот раз Пендаль врет, говоря: все нормально.

Узнав о затяжной беде Миши, Короче договорился, чтобы Римму Владимировну устроили в Центр психического здоровья Минздрава, где Косуле оказали очень теплый прием. Да и само здание, похожее на океанский круизный лайнер, с одноместными палатами и вышколенной прислугой, произвел на Мишу обнадеживающее впечатление. Но, встретившись на третий день госпитализации с лечащим врачом Риммы, профессором Смуревичем, услышал, что самое большее, что они могут сделать сейчас, это фиксировать больную и кормить через зонд. Но начать он предполагает с электросудорожной терапии.

– Электрошок? – спросил Миша, холодея.

– А что вы беспокоитесь? Она ничего не почувствует.

– Она и так ничего не чувствует. Ничего хорошего.

– Тем более. Поверьте, это эффективный метод, проверенный.

– Да, еще инквизицией проверенный.

Присутствовавший при беседе Короче спросил, когда они вышли из кабинета врача:

– Это в натуре к току присоединяют старуху?

– Пока еще не присоединяют. Да и не старуха она.

– Все равно, давай, Пендаль, забирай ее отсюда, кто она ни есть: старуха – не старуха. Мне такое снится иной раз: будто тягу даю с зоны, лезу через колючку и хватаюсь за нее, а там – ток. И молнии меня колотят, я аж вьюсь.

Забрав Римму из самой-самой психиатрической больницы, Пиднель, по настоянию Короче, еще неделю ездил, показывая ее разным медицинским и околомедицинским светилам, которые деньги брали большие, но, попытавшись побеседовать с Риммой, либо говорили что-то уклончивое, либо просто разводили руками.

Моложавый и жизнерадостный профессор Самсон Далилов, принимавший их в неприметном особнячке на Якиманке, сказал:

– Ничего мы здесь не сделаем, уважаемый господин Пиднель. Душа, душа, потемки! – он хлопнул себя руками по бокам. – Традиционная медицина здесь не годится, ей надо что-то другое. Вроде любви. Страсть, как болезнь, как обсессия – вот метод.

«Где ее взять, любовь, – размышлял Миша, сидя в вагоне поезда напротив своей улыбающейся спутницы, – если до туалета дойти у нее не всегда получается?»

Эта поездка еще раз дала понять, что он остается с этой бедой один на один.

Хотя не совсем. Эльвира Аптуллина, самая успешная из его воспитанниц, позвонила как-то из Утрехта, где она уже сама учила голландских детей бадминтону, и сообщила, что все европейские знаменитости лечатся сами и лечат всех своих у какой-то маленькой немецкой девчонки. И будто бы эта девчонка имеет те же неземные способности, что имела когда-то Ванга.

– Это несерьезно, Эльвира, какая девочка?

– Ты послушай, Миша, чего я тебе говорю. Ты Миу Баташвани помнишь?

– Ну конечно, – Баташвани, швейцарка пакистанского происхождения, считалась лет десять назад Моцартом бадминтона, при этом играла для души, выигрывая призы больших турниров, отдавала деньги в детские фонды Пакистана, Индии и Бангладеш.

– Она два года назад родила мальчика, и у него – ДЦП, представляешь?

– Что у нее?

– ДЦП, паралич. Так вот, она лечила его повсюду, ну, ты знаешь, с деньгами у нее проблем нет. А излечила ее ребенка вот эта девочка, причем за один раз.

– Откуда ты знаешь?

– Она рядом со мной стоит.

– Девочка?

– Миа. И ее ребенок. И этот ребенок нормальный. Привет тебе от нее.

– И ей. Давай адрес.

– А про деньги не хочешь спросить?

– Хочу.

– В общем, я тебе не буду говорить – сколько. Я знаю, у тебя с деньгами туго, но я потяну. Ты понял?

– Говори адрес, Эльвира.

– Нет, ты понял насчет денег?

У Миши зажгло веки от слез: немногие знали, что они жили впроголодь на деньги, которые он выручал от сдачи квартир – своей и Римминой. Условия договора наследования распространялись только на единокровных родственников Рашида Мнвинду, так что им с Риммой не полагалось ни цента.

Из оперативной докладной Северо-Кавказского окружного управления Федеральной службы безопасности Управлению по противодействию терроризму ФСБ

Отвечая на Ваш запрос о совместно разыскиваемой за совершение убийства Управлением по противодействию терроризму Федеральной службы, следственным комитетом Российской Федерации и криминальной полицией Министерства внутренних дел РФ гражданке РФ Хаджиевой Жанне Алмангедовне, сообщаю следующее.

Систематическое наблюдение за гр. Хаджиевой работники ТУ прекратили в апреле т.г. на основании распоряжения, поступившего в апреле т.г. от руководителя УПТ РФ. Распоряжение поступило в связи с неоднократно докладывавшимися фактами необнаружения последней в наблюдаемых объектах (бандформированиях).

Поручения УПТ по поводу привлечения к работе с органами безопасности гр. Хаджиевой путем получения от последней сведений о наблюдаемых объектах (бандформированиях) после внедрения в них, оказались невозможными. Ввиду отказа выходить на контакты с оперативными работниками гр. Хаджиевой, о чем сообщил источник Флорист (Маркарян Тигран Арутюнович), наблюдавший за гр. Хаджиевой в течение предшествующих 6 месяцев, ТУ трижды запрашивало УПТ о возможности задержания Хаджиевой. В т.ч. при задержании т.н.армии (бандформирования) имама Кавказского халифата Исы Плиева, в котором, как информировалось ранее, Хаджиева выполняла обязанности врача, участвовала в подготовке террористок-смертниц.

После того как источники в наблюдаемых объектах Абрек (Калаев Сергей Влахитович), Коршун (Варгаров Магомед Фазиевич) сообщили об исчезновении Хаджиевой в составе наблюдаемых объектов, ТУ запросило информацию от Приволжского ТУ о возможном нахождении Хаджиевой по месту направления последней на Северный Кавказ. На основании сведений, поступивших от их источника Флориста (Маркаряна Тиграна Арутюновича), гр. Хаджиева на связь с ним не выходила.

По неподтвержденным сведениям, гр. Хаджиева в группе иностранных военных советников Исы Плиева, в числе которых гражданин Турции Гулбей Руткиз, покинули территорию РФ через территорию Грузии.

Михаил Пиднель – Саманта Хагенфюрт.

Туманы Тюрингии.

Через небольшой холл со спускающимися к нему слева и справа натертыми до блеска деревянными лестницами Миша с Риммой вошли в просторный округлой формы холл. Высокие узкие окна этого пустынного зала выходили, судя по буйной зелени за ними, в сад. Если бы не письменный стол в дальнем углу, обилие изразцов и керамики в отделке пола и стен придавало бы залу вид римской бани. И в воздухе витало что-то неуловимо банное, аромат травяного мыла или настоящей скошенной травы – за окном стрекотала газонокосилка.

– Прошу вас подойти к письменному столу, – услышал за своей спиной Миша. Вслед за этим мимо них с Риммой прошла к столу одетая в строгий темно-синий костюм и белые туфли на каблуках дама лет сорока.

– Фрау Хагенфюрт?

– Зовите меня леди Саманта, – подходя к столу и оборачиваясь, сказала дама. Она присела на край стола и внимательно всмотрелась в приблизившихся к ней Римму и Мишу.

– У вас есть заключение психиатра?

– Нет. Оно, конечно, есть, но нет с собой.

– А последний анализ крови с собой?

– Я не думал, что это может быть важно.

– Я вам сказала, что я практикующий врач.

Они продолжали стоять – стулья, кресла, даже подоконники, где можно было бы присесть, в комнате отсутствовали. Между тем, Римма качнулась, и если бы Миша не подхватил ее под локоть, рухнула бы на пол. Леди Саманта наконец сдвинулась с места.

– Мне надо ее осмотреть, – сказала она, обойдя Римму вокруг, как ребенок елку на утреннике, – потом я смогу сказать что-то определенное.

Выглядела леди Саманта, признал Миша, располагающе. Во-первых, выглядела молодо, лет на тридцать, самое большее – тридцать пять, хорошо сложена, да еще и с хорошей осанкой. А главное – держится просто, без нажима, но и не заигрывает с пациентами. Естественно, в общем. И про лицо ее можно то же сказать – ничего привнесенного, все свое – от смуглой кожи до чересчур, на вкус Пиднеля, широких бровей.

– Что мы должны сделать?

– Вы – ничего. А ваша дама… Кстати, кто она вам?

– Не знаю.

– Ответ хороший, если учесть, что вам предстоит оплатить дорогое лечение.

– Я бы сказал, что она моя дочь, но вы, наверное, не поверите.

– Ну хорошо, если и дочь, то совершеннолетняя, – леди Саманта и бровью не повела. – Мне надо ее раздеть, и ваше присутствие нежелательно.

– Я уйду.

– Нет, вы как раз останетесь. А вот мы уйдем.

Она уже взяла Римму под руку, когда все услышали быстрый перестук подошв о ступеньки лестницы, и от входных дверей в холл выбежала девочка лет, наверное, трех, в пышном легком платье, над головой которой хлопал крыльями, догоняя ее бег, большой длиннохвостый попугай с оперением светло-лилового цвета.

Девочка подбежала к леди Саманте и прижалась к ее ноге, подняв глаза на Римму. Попугай тут же уселся на плечо девочки, на что она не обратила внимания.