Тень ивы

Ване показалось неудобным интересоваться – что в «машинках», понимал и так. Уже и сам контейнером побыл, и видел других русских «мамок» и их «сынков» в Джуме, а то, что вмазывался вместе с Селимом, добавляло самоуважения.

Делал он инъекции как инструктор инструкторов по вмазыванию: сначала себе, чтобы снять порог недоверия к старшему, потом, быстро и легко, – гостям.

Пять миллиграммов прозрачной жидкости – и Ваня был отблагодарен за все тринадцать неполных лет своей горькой жизни. Уже тем же вечером он знал, на что потратит остатки своего заработка.

***

В отличие от Жанны, страдал Ваня не от голода: голод как раз отвлекал от другой жажды – жажды покоя и счастья, которые давал героин. И конопля только обостряла желание поесть, загоняя подальше желание куда более сильное – желание вмазаться. Он знал настоящую ценность того, что вез сейчас в своих внутренностях. И опять-таки в отличие от нынешней мамки Жанны – хотел или не хотел – понимал, что и впредь судьба ему оставаться на этом маршруте – в этом деле, рядом с чудесным порошком, который бог послал людям, чтобы они узнали, что такое счастье. Потому он завиноватил именно себя, когда, вернувшись с перрона, нашел Жанну лежащей в проходе вагонного отсека с бледно-зеленым лицом с остановившимися глазами. Конечно, и этот бородатый черт должен соображать, но ведь и Ваня просмотрел из-за своей отлучки на перекур! «Мамка» наелась! После того, как в Волгограде вышли их соседи по купе, оставив на столе хлеб и почти нетронутую тушку вареной курицы, которую заподозрили в протухлости, Жанна осталась одна и, конечно, накинулась на еду. Ничего другого ее «вырубон» означать не мог: капсула, а то и не одна, разорвалась в желудке от движения попавшей пищи, и героин в смертельной концентрации начал всасываться в кровь. Ваня метнулся к «маме», попробовал рывком поднять ее, но даже сдвинуть не смог. Позвал из соседнего вагона бородача – Станько, он и в первый раз ездил с Ваней страхующим, – тот, как обычно, с хмурым видом смотрел в мутное оконное стекло. Он откликнулся моментально, вбежал в отсек, спросил:

– Наелась?!

Ваня пожал плечами – признаваться в догадке смысла не было.

– Давай спускаем ее, сходить надо, а то мертвую будем выносить.

Они с двух сторон подхватили ее, подставив плечи, и сгрузили на перрон с почти двинувшегося поезда. Станько соображал шустро.

– Давай свою куртку на нее. Так. Капюшон на голову, во, на рожу опусти. И погребли к мужскому туалету, – распоряжался он свистящим шепотом. На них оглядывались, но, по счастью, полиции рядом не было. По счастью?! Чем ближе становился световой указатель туалетов, тем тяжелей казался груз, который волок на себе Ваня, – и не потому, что уже не слышал угасающего дыхания Жанны, а потому, что понимал – что сейчас сделает смотрящий, что он должен сделать в соответствии с известными Ване инструкциями. Он должен вскрыть «мамку», а сделать это иначе, как распоров ей живот тем самым кинжалом, с которым Станько не расставался никогда, было невозможно. Вариант «разделки» мертвой «мамки» тоже существовал, но перемещать мертвое тело означало рисковать еще больше.

Открыв дверь в туалет, оттолкнув вставшую навстречу билетершу, Станько зло крикнул ей:

– Щас, мать, заплачу, другу поблевать надо.

Толкая двери кабинок ногой, Станько нашел свободную, где с Ваней привалили Жанну на грязный унитаз и смотрящий сунул Ване в руку смятый комок денег.

– Отдай ей.

И закрыл кабинку.

Ваня отдал билетерше деньги, но увидел, что ее беспокойство это не уняло.

– А чего это блевать? Да вдвоем?!

И смятение Вани, который, закусив губу, вслушивался в происходящее за дверцей кабинки, возбуждало ее еще больше.

– Чего они там делают, а, мальчик?

Выдох, который раздался в кабинке, настолько громкий, что указывал на физическую боль, стал последней каплей.

– Там человека убивают, слышь? Зови ментов, пока не поздно.

Сказал он это негромко, а потом закричал, обращаясь к смотрящему:

– Менты, Станько, уходить надо!

А контролерша на высокой ноте прокричала, поднеся к губам рацию:

– Дежурному наряду полиции срочно проследовать в мужской туалет для задержания! – Это на чистоте в общественных туалетах экономят, но не на техническом прогрессе, так что дама при исполнении повторила свои слова еще раз. Притих народ за перегородками и дверками, вошли из зала ожидания любопытствующие, держась ближе к стенам.

Тут дверь из кабинки, где скрывался с Жанной Станько, резко распахнулась, и оттуда вылетел Станько с блестящими от крови руками, в одной из которых на отлете он держал нож. «Зарезал мамку, – успел подумать Ваня, садясь на грязный пол, то ли от ужаса, то ли отпрянув от выскочившего Станько.

И тут же понял: вынуть старшой ничего не успел. Издавая грозное рычание, в котором только и слышно было: «Стоя-я-яти!» – Станько схватил со стола дежурной пачку салфеток и, на ходу вытирая руки, бросился бегом из уборной. Ваня, а за ним и все остальные, кинулись к дверке, из-за которой выскочил Станько. Жанна лежала на спине, светлая Ванина куртка, оказавшаяся под ней, пропиталась кровью, которая продолжала, приподнимая края разрезанной одежды, литься из живота. Ваня, взвыв от страха, попробовал зажать рукой движущуюся, будто живую рану, но понял, что кровь бьет не из одного места. Скоро прибыла полиция, на которую Ваня отреагировал слабо – он все держал свою руку на Жаннином животе, пока его не оттащили в сторону подоспевшие медики. Жанну положили на носилки и унесли. Оставшихся оттеснили в угол туалета работники полиции, которых было тут целых четыре штуки, и потом, в течение часов трех, неспешно расспрашивали под запись показания всех, кто оказался в этом помещении по нужде.

Ваня, испачканный в крови, всхлипывающий, жалкий, сообщил, что едет с родителями в Пензу, здесь сделали пересадку, он случайно зашел в туалет, и сейчас, наверное, мать с отцом его ищут. Почему помогал этому дяде? А как не помочь – он попросил, сказал – плохо его жене, она инвалид, одной-то до туалета не добраться. Тем более что то, как они зашли, никто не видел, кроме дежурной контролерши, а она, отвечавшая первой, как раз и сказала, мол, спасибо мальчику, тревогу поднял, а то бы и не поняла, что там случилось.

Ваня, пока шел опрос свидетелей, услышал главное, о чем переговаривались менты по рации: Станько задержали, Жанну увезли во вторую городскую больницу, интенсивную терапию.

Дальше он, сдерживая рыдания, попросил, чтобы кто-нибудь из «дяденек милиционеров» проводил его к маме с папой, которые уж с ума сошли, не зная, где он, а тут-то в туалете ведь не поищешь – вы же закрыли.

Как только тучный милиционер вывел Ваню в зал ожидания, тот рухнул на пол, будто на невидимую стену натолкнулся, пожилой заметался, поднял, тяжело дыша, безжизненного мальчика на руки и, освободив место, уложил его на ближайшую лавку. Наказав сидящим рядом присматривать за мальчиком, направился в штаб, который оперативники устроили в мужском туалете.

Ваня отыграл до конца: он начал дышать все громче и громче, потом открыл глаза, спросив у людей рядом: «Что это со мной?», потом поднялся и пошел нетвердой, но становящейся все более уверенной походкой к выходу из вокзала, а там уж побежал. Не только потому, что беспокоился о погоне – едва ли менты не заленятся. А потому, что апрель – время для России еще холодное, особенно ночью. Да и добраться до второй городской, не зная, где она есть, эта больница – упражнение на целую ночь, хотя и город, вроде, не сильно большой.

Во второй городской в реанимации в эту ночь дежурил санитар Ивхав Мнвинду, он же Иван Вманду, он же Ганс Малаец.

***

Движимый не только инстинктом самосохранения, но и нарастающей и могучей силой влечения к героину, Ваня соображал быстро и дерзко. В больнице ему хотелось убедиться, что Жанна жива, это во-первых, и что он успеет раньше ментов – это во-вторых. Как врачи распознают героин? Мало ли что могло оказаться у нее в желудке! Пока анализы, то-се, он попробует как-то ее вытащить из больницы, только бы откачали мамку!

В больнице он смог бы добыть и ему самому нужный инструмент – тот же шприц и, вынув за капроновый фал свою «гирлянду» из желудка, «разбодяжить» дозу и, наконец, уколоться. Теоретически гирлянда капсул, этакая толстая «чурчхела», прикреплялась по всей длине к капроновой леске, конец которой оставался во рту и закреплялся в расщелине между коренными зубами. В первые два дня ездки Ваня трогал леску языком и убеждался, что она плотно натянута подвешенным внизу грузом. На третий день он обнаружил, что край лески изо рта исчез, зато появилось ощущение кости в горле. Он понял, что леска, или «фал» – как называл ее Селим, – соскочила ниже, но все же остается где-то высоко – сглатывая слюну, он этот торчащий конец лески ощущал. Значит, и тут нужна больница, по крайней мере нормальный пинцет, чтобы попробовать вытянуть гирлянду самому.

Конопля все больше напоминала о лучшем, но не отвлекала. Потом – поесть, с едой в больнице, как, впрочем, и в любом другом месте, он никогда не испытывал сложности: если видел еду – брал и ел, даже когда она лежала на тарелке у приличной спутницы какого-нибудь солидного дядьки в дорогом ресторане. Представления о приличном у Вани включали, например, необходимость – даже и теперь – на следующий день прийти на контрольную встречу в почтамт, – так уж они уговаривались. Но вместе с тем лучшим для себя и вполне честным исходом этой ездки он считал получение всего товара, который они с Жанной перевозили, в свои руки и продажу его тому же Айрату Айбишевичу в Казани, у которого они с Нинкой разгружались в первый раз. И до Казани, по представлению Вани, оставалось близко: день пути на поезде.

А больница оказалась близко, – редкий в поздний час прохожий объяснил, что это «два светофора». И в больнице – девятиэтажном здании с несколькими подъездами, поликлиникой Ваня легко нашел подъезд к грузовому лифту, через который прошел на пожарную лестницу, по ней спустился в подвал – в хозяйственный блок. Там в безлюдье нашел прачечную, где по корзинам с бельем выяснил, что в этом же здании находится и детская больница. Тут же обрядившись в пижаму по размеру, несгибаемые тапочки с надписью «ЛОР», он снова вышел через пожарный ход на первый этаж, выглянул в коридор и увидел, что там дремлет у одиноко горящей лампы далекая от медицинских дел бабушка, охраняющая вход в поликлинику.

Он с деланной тревогой на лице подошел к ней и, тронув за плечо, сказал:

– Простите, бабуся, я заблудился.

Она вызвалась было сама проводить мальчишку до его палаты, потом спохватилась, что пост оставлять нельзя, решила вызвать кого-то из дежурных сестер детского лор-отделения, но Ваня ее остановил. В коротком разговоре он выяснил все подробности размещения больничных отделений и даже то, где на этаже реанимации размещен пост дежурной медсестры. Он сказал, что доберется до своего отделения сам, и пошел мимо нее на пожарную лестницу – в крыло, противоположное тому, откуда вышел.

Прежде всего – добраться до Жанны!

Для быстроты доставки больных реанимацию здесь разместили на втором этаже, но попытка подняться туда через пожарную лестницу не удалась: дверь в отделение была закрыта. Он решил вернуться на пожарный вход противоположного крыла – по детдому он знал, что дверь на одну из пожарных лестниц с каждого этажа по правилам должна быть открытой или легко открываемой. Но решил не ходить еще раз мимо бабули по первому этажу, а пересечь здание через подвал и по нему добраться до лестницы в реанимацию.

Вход в подвал оказался закрытым. Ваня в досаде побарабанил по двери с надписью «Центр здоровья» кулаком. За дверью послышались шаги, дверь открылась. Перед ним стоял невысокий смуглый мужчина с внимательными узкими глазами, одетый в халат медработника и выглядывавшие из-под него алые спортивные брюки.

– Кого ищешь? – спросил мужчина строго.

– Я свое отделение потерял.

– Какое?

– Детское, лор.

– А в подвал зачем пошел?

– Я плохо со сна соображаю. Заблудился.

– Сейчас, найдем твое отделение.

Он взял его за руку повыше локтя и притянул к себе. И Ваня, всем разговорам и всегда предпочитающий бегство, ощутил силу в руке, совсем не выглядящей сильной, и пугающе ясно понял, что из этой руки с тонкими пальцами ему не вырваться.

– Да я сам найду, не надо, – пробормотал он, ступая за смуглым в темноту. Видны были неясные бледные огни впереди, угадывались по эху высокие, несвойственные подвалу своды.

Незнакомый медработник, закрыв дверь на лестницу, не спешил включать свет, а предпочел вести разговор в отблесках дальних огней.

– Ты говоришь, что ищешь седьмой этаж в подвале. Ты сумасшедший?

– Я заблудился, – повторил Ваня и всхлипнул вполне натурально, потому что дрожал, несмотря на влажное тепло, обступившее его с волной каких-то сугубо приютских, настоянных на хлорке запахах. Вдобавок ног его время от времени что-то касалось, будто на тапки кто-то мягко наступал.

«Кошка», – подумал Ваня, а когда стал различать, что в ногах копошится несколько животных, решил, что кошка с котятами.

– Заблудился – это правда. Заблудился – это вошел в блуд. Блуд по-русски – это зло. Скажи мне, когда ты последний раз инъецировал героин?

На пике паники, накатившей на Ваню, он мятежно соображал: «Мент! Следили от Оша! Или зацепили по дороге! Или нет! Жанка! Жанка раскололась по дуре, она простая!»

Он посмотрел под ноги и привыкшим к темноте взглядом обнаружил у своих ног копошащихся крыс: блестели спины, глаза посверкивали тут и там, слышались попискивания и даже стук лап. Ваня поднял ноги одну за другой, точно в кипяток ступил.

– У, блядь, какие тут твари!

Он метнулся к двери, но она была заперта, а ручка на ней отсутствовала.

– Они спокойные, – холодно заметил медработник, – пока. Еще раз спрашиваю про героин. Когда последний раз кололся?

– Вы сумасшедший, дядя, – завыл Ваня, испугавшись узкоглазого не понарошку, – я больной, у меня горло болит, а то, про что вы спрашиваете, я даже не знаю.

– Посмотрим твое горло, – откликнулся узкоглазый и вздохнул. – Жаль, что говорить не хочешь. Я пойду работать, у меня сегодня дежурство, а ты будешь ждать меня здесь. Будешь приготовляться к разговору.

И он, сопровождаемый барахтаньем крыс у своих ног, двинулся к двери.

– Нет! – закричал Ваня. – Не уходи…

Он даже руки к смуглому протянул – настолько обуял его ужас от возможности остаться здесь одному. Это не в Джуме игрушки разыгрывать с подвешиванием вниз головой для убеждения «мамочек» – тут обнимал настоящий холод мертвецкой.

– Я скажу вам, доктор. Я плановой.

– Ты не плановой, мальчик. Ты есть наркозависимый от героина. Ты больной. Я тебе могу помочь. Хочешь?

Ваня понял слова врача по-своему.

– У меня есть героин, я поделюсь. Вы достанете его из меня, – он провел пальцем вниз от подбородка – он решил, что встретил таджика, или пуштуна, или узбека – словом, кого-то, кто знает цену товара и вообще в теме и готов тоже поучаствовать в операции. Даже полегчало.

Незнакомец не отвечал.

– Но главное, если вы можете помочь, у меня тут мамка, у вас в реанимации, ее провожатый порезал. У нее героина натолкано повсюду, и тут, и тут, и тут, – Ваня показал все рукой на себе, – там не меньше трех килограммов, это деньги чумовые. Вы бы могли все себе взять или с другими врачами разделить, только бы ее спасли. И еще – ментам бы ее не отдавать, а то ее посадят. Понимаете, подлечить, порошок вынуть, а ее втихаря отпустить.

– Как фамилия?

– Моя?

– Ее.

– Михайлова Жанна она по паспорту.

Смуглый кивнул, отошел к стене, щелкнул выключателем, и в ярком свете Ваня увидел самое обычное помещение со стенами, крашенными белой масляной краской, и белым низким потолком. Чистый линолеумный пол, какая-то старинная музыка слышна, слева стулья у стены, справа – по уходящему вдаль коридору – двери в кабинеты. Незнакомец подтолкнул Ваню к ближней двери, открыл ее ключом и провел внутрь. Кровать с матрацем и одеялом, очень похожая на интернатскую, стол, стул. Все обычно, но что-то не так: Ваня понял это, когда смуглый врач уже закрыл за собой дверь, такую же, как и входная, – металлическую, без ручки, с отверстием для ключа. В этой комнате не было окна – вот что в ней было необычным.

– Я тебе помогу, мальчик, и маме твоей помогу. Пока поспи, я скоро приду.

***

Ивхав Мнвинду – а встретил Ваню именно он – свое обещание сдержал, пришел скоро. А мальчик и впрямь задремал, убаюканный песней «Ой ты, рожь, хорошо поешь» и недолго раздумывавший – почему слово «рожа» используется в таком, таджикском, варианте звучания. Решил, что и певица, как и странный сегодняшний врач, – явно нерусские и неправильности эти не замечают. Откуда было знать пареньку из Средней Азии, по-хорошему-то ни одного класса не отучившемуся, про растение средней полосы России?

Доктор пришел с другим человеком в белом халате – мужчиной богатырского телосложения, которого нерусский называл Павлом и который, приказав Ване сесть, расстегнул пижаму и помял его живот, потом заставил открыть рот и тоже пристально рассмотрел. Оставив дверь открытой, они удалились в соседнюю комнату, откуда были слышны голоса.

Ивхав Мнвинду и Ваня.

Сломанное колдовство.

– Д-а-а, Иван, у тебя, я смотрю, все тут в порядке. Смотровая на уровне, лаборантская, инструменты, и палаты, смотрю, тоже в порядок приводишь.

– Мало-мало пока. Только начинаем. И то главврач Аборзов арендную плату поднял в шесть раз!

– Думаешь, выживает тебя Борзов?

– Павел, как сказать – думаешь, если видишь сам? Не хочет Аборзов, чтобы ваш брат – врачи, фельдшеры, лаборанты работали у меня, дополнительный доход на вашу бедность имели, в этом все дело.

– Да, Иван, плохо будет, если закроешься.

– Здесь закроюсь – в другом месте откроюсь. Имею цель.

– Знаю, ну давай мальчишку сюда.

В минуты водруженный на кресло и наклоненный к свету Ваня был освобожден от пакетов из своей утробы, еще минуты две его рвало, причем Иван заставлял его пить соленую воду, и его снова рвало.

Настал черед и прямой кишки, и тут Ваню долго не мучил доктор Павел: на четвереньках Ване и вовсе пришлось постоять минуту.

Когда добытое сложили в эмалированное судно, Павел сказал:

– Одна просьба, Иван. Будешь сдавать это добро, не говори, что я помогал.

– Конечно, Павел. Зачем про это лишний раз сказать? Я отдам тихо, уже с Гункиной переговорил, она эту перевозчицу, Михайлову, оперировала, она весь порошок разом и сдаст.

– Так полиции не было еще?

– Были, и сейчас есть. Но сдавать все будут утром, часа через два. Успею.

– Саму девку спасли, и то слава богу. Раны там ерунда, а вот интоксикация мощная. Хорошо, вовремя привезли.

Ваня, с тревогой вслушивавшийся в этот разговор, предположил себе в утешение, что Иван говорит, что сдаст героин для того, чтобы успокоить Павла, но когда тот ушел, смуглый доктор взял судно с героиновыми гирляндами и велел мальчику подняться и вернуться в палату.

– Я пойду это божье говно отнесу, а ты до утра отдыхай.

– Подождите, доктор, Иван, не знаю, как по отчеству…

– Иван – и все.

– Я тоже Иван, вот видите, тезки, это четко! Иван, вы что, серьезно это ментам сдадите?

– Да.

– Да зачем?! Давайте продадим, я знаю кому, а остальным скажете, что я сбежал, да я и так сбегу, только дело сделаем. Зачем своих денег лишаться, а?

Ваня кинулся к Ивхаву с протянутыми руками и был возвращен на место коротким сильным толчком.

– Та, что была с тобой, тоже хотела деньги?

– Зачем я рисковал? – заплакал Ваня. – Зачем жизнь подставлял? Сдохнуть мог.

– Мог бы. И можешь. Но я тебе не дам. И убежать не дам. А сделал ты это, то есть имел риск и все остальное, ты знаешь зачем. Потому что ты болен. И я тебя вылечу.

– Да на хер мне твое лечение, падаль! – закричал Ваня, снова кидаясь на Ивхава, уже со стремлением угодить ему кулаком по лицу, но и на этот раз Ивхав схватил его и усадил на кровать.

– Все, лечение началось. В семь утра – завтрак. Сейчас советую поспать. Ссать захочешь – под кроватью ведро.

И закрыл за собой железную дверь.

Из зала суда

В понедельник был оглашен приговор в отношении группы лиц, виновных в причастности к незаконному обороту наркотиков: ввозу из-за пределов Российской Федерации и попытке реализации более 5 килограммов героина – особо крупной партии опасного наркотика. Подсудимые гражданин Украины Станько И.П., граждане Таджикистана Мумубарашкин С.И., Кудыхаваев И.С. признаны виновными в совершении преступлений, предусмотренных ч. 2 ст. 288.1УК РФ, и приговорены к следующим срокам тюремного заключения:

Станько И.П. – к 15 годам тюремного заключения с содержанием в колонии строгого режима,

Мумубарашкин С.И. – к 4 годам лишения свободы (заочно),

Кудыхаваев И.С. – к 4 годам лишения свободы (заочно).

Суд принял решение ходатайствовать перед Правительством и органами правопорядка Республики Таджикистон о выдаче осужденных, находящихся в настоящее время на территории Таджикистана.

Обвиняемая гражданка Таджикистана Хаджиева Ж.А. признана невиновной и освобождена в зале суда.

(Газета «Ежедневник», 22 октября.)

Поправка

В заметке «Из зала суда» в нашей газете от 22 октября неправильно указана фамилия осужденного: правильно читать Мубаракшин С.И.

Приносим свои извинения жителю нашего города Мумубарашкину С.И.

Досточтимый князь! Уважаемый Алексей Ильич!

Узнав, что в самые ближайшие дни вы будете в России, и в Нижнем в том числе, прошу Вас, по возможности, оказаться в Йошкар-Оле, ближнем губернском центре верстах в 300 от Нижнего. Там легко найти у базарной площади Дмитрия Цоллернова, стоящего с переносным алтарем на груди на коленях всякий день с рассвета до темноты. Поговорите с ним! Он от отчаяния наложил такую вот епитимию на себя. Оттого, что одержим желанием сказать людям, что живут они не так, а его никто не слышит.

Мне довелось быть с месяц назад в тех местах, в бывшем имении нашего рода в селе Юрине, неподалеку от Нижнего. Там мне про него и рассказали. Алексей Ильич, Ваша Светлость, все выдает в этом человеке прямого потомка рода баварских королей Гогенцоллернов. И коли так – надо попытаться дать нации ее истинного пастыря.

Знаю, что мы с Вами по роду не входим в Общество королевских особ в изгнании, и Вы, как и я, не состоите в этом досточтимом обществе, но мы-то и должны помочь, что называется, волею духа. Умоляю, Алексей Ильич, съездите в этот приволжский городок, сами все поймете.

И мне открылось – почему он там схоронился: в тамошних лесах не душит людей новая вера почитания богатства и власти, читай – насилия. То есть всего того, что именуется цивилизацией. Возможно, это оттого, что там еще живы язычники.

Каюсь, не смог найти этого человека, когда был в тех краях – занемог. Вы все же моложе меня, сумейте.

(Из письма графа Петра Шереметева Алексею Боровицыну, лицу без гражданства.)

Объявление

Встреча с представителем Всемирного общества особ королевской крови в изгнании П. Шереметевым, не состоявшаяся ввиду неявки представителей общественности, переносится на 7 ноября с.г. в ДК им. Дзержинского, в 18 часов. Вход свободный.

(Газета «Ежедневник» от 25 октября.)

Жанна Хаджиева.

Солнце в шторм.

Не сразу идущей на поправку Жанне рассказал про Ваню Ивхав, хотя едва ли не первое, о чем она его спросила: что ему известно о ее сыне, который ехал с ней. Она лежала в палате, к которой был приставлен милиционер, к ней наведывался подполковник городского отдела полиции Петров. Он расспрашивал о подробностях ее соучастия в преступлении, которое затем, как он объяснил свою точку зрения, – изменилось на принуждение ее к преступным действиям. Он-то и рассказал, что за то, что она осталась жива, надо благодарить неизвестного мальчишку, поднявшего тревогу в туалете, где, собственно, и покушался на ее жизнь гражданин Станько.

Когда же сознание Жанны не стало прерываться тяжелыми часами забытья – а отравление терзало девушку больше месяца, – Ивхав рассказал Жанне, что ее сын у него. Не сомневаясь в их родственных отношениях (Жанна выглядела в болезни лет на десять старше), Ивхав опасался, что Жанна выдаст в разговорах со следователями существование мальчика, сопровождавшего ее в поездке. Ивхав, подолгу беседовавший с ней, говорил совершенно искренне, что Ваня – в полной безопасности, живет в спокойном месте, сыт, от дурных привычек огражден и даже проходит процедуру оздоровления. И уже зная излишнюю прямолинейность Жанны, еще раз советовал ей никому не говорить о сыне – иначе в подозреваемых окажется и мальчик, и тогда судейские на все будут смотреть по-другому: сговор, группа, невозможность исполнять родительские обязанности. Все это угрожало бы уже не только ей, но и ребенку, причем ему – куда серьезней. Жанна верила Ивхаву – ведь она видела, кем сдирижированы забота и усердие, с которыми ее – собственно, чужую, «черножопую», по обычной русской квалификации, – выхаживали в городской больнице.