Могрость

С минуту Байчурин прикидывал в уме, а не послать бы их восвояси за шуточки. За три года он прогнал от дома множество любопытных подростков, выслушал уйму дурацких вопросов о зомби и упырях. Эти двое его озадачили настырностью. Он рассудил, что выслушать будет резонным решением. Толкнул сапогом дребезжащую калитку в сторону.

– Проходите.

Каменный дом состоял из двух мрачных комнат: кухни и спальни. Гости воровато заглянула в спальню, где виднелись только заправленная кровать у затертого ковра и стол в ворохе бумаг. Стены серели побелкой. Мебели наблюдался минимум. В кухне искрились тающим инеем два окошка, вдоль дальнего от двери – стоял круглый стол и две новенькие табуретки. На столе чернели сковородка с яичницей и ломти ржаного хлеба. Кирпичная печь в углу полыхала дровами, накаляя эмалированный чайник до свиста.

Крашенные черным доски пола светлели потертостями. Обувь никто не снял, как и верхнюю одежду – только расстегнули молнии и сняли шапки. Байчурин сел за стол и буркнул-предложил кофе. Ребята отказались, рассматривая его бесцеремонно. Вблизи он походил на агрессивного социопата.

– Спасибо, что согласились нас выслушать, – улыбнулась Аня.

Она присела напротив Байчурина, пока Витя расчищал от дров себе место на лавке. Хозяин дома жевал завтрак, и Аня тактично отвлеклась на вид за окном. Кресты, надгробия. Вынужденная улыбка сползла с ее лица, но обратилась она вполне непринужденно:

– Вы в прошлый раз упоминали о могрости.

Аня бросила подначивающий взгляд на брата. Витя выдохнул:

– Мы не требуем помощи…

Она закивала, удерживая просящим взглядом внимание сторожа:

– …нам достаточно объяснения. Может, – она запнулась и повернулась спиной к окну, – может, вам что-либо известно об этой… этом безумии в Сажном?

Овчарка перестала обнюхивать оцепеневшего Витю и легла на живот у его ног, дыша открытым ртом и смотря в другую комнату. Только сейчас Аня заметила слепоту собаки – синевато-коричневые зрачки напоминали стеклянные шарики.

– И что случилось? – буркнул Байчурин с предвзятостью пограничника. Недоверие все еще сквозило в каждом его слове, в каждом взгляде.

– Эта мерзость преследует нас. – Аня сцепила руки на коленях. – Меня. Наша бабушка… Вы слышали?

– Слышал.

Чайник закипел. Байчурин сыпнул ложку гранул в эмалированную кружку и наполнил кипятком до краев. Запах крепкого кофе немного развеял гнетущую атмосферу.

– Мы видели какое-то существо, – признался Витя. – Одноглазое. Смахивает на гиену. На огромного пса. На гиену. Да, гиену. Но с рукой…

Витя сконфузился под скептическим взглядом кладбищенского сторожа.

– …человеческой, – завершила сбивчивую характеристику Аня. – Не рукой, а только костями руки. Костями мертвой руки. Трупа.

Аню от отвращения передернуло. Витя стянул шапку, взволнованно приглаживая волосы.

Байчурин смотрел на них с изучающим прищуром. Его сомнение медленно, но трансформировалось в тревогу.

– С рукой?

– Да. Женской. Кольцо на пальце.

– На фаланге, – уточнила Аня, потирая колечко на мизинце и поглядывая на руку Байчурина – на стальное кольцо-печатку в форме секиры.

В углу за лавкой стоял топор с высокой рукояткой и длинным лезвием. Скорее не топор для колки дров, а секира, как на печатке. Лесорубный топор. Байчурин задумчиво откусил сушку, издавая хруст движением мощной челюсти.

– И существо напало на кого?

– Бабушка бредит о псах с руками. Но у нее сотрясение и расстройство… временное. – Аня с трудом разомкнула ледяные пальцы. – Нечто залезло вчера ночью. В наш дом. Напало из темноты, из дыма. Я не знаю… – запнулась она в изрытых воспоминаний. – Кажется, это был мужчина.

Аня умолчала, что целилась в чужака, а ударяла в стену, что повсюду рычали тени-монстры.

– Женщина, – неожиданно поправил ее брат. – Костлявый, даже несколько девичий силуэт.

– Нет, я видела, – настаивала Аня. – Я посветила фонарем… – Исправилась: – Просветила его фонарем – он прыгнул. Лысый, с неподвижными шарами глаз. Как в тот раз, – она стрельнула взглядом за окно, – здесь. Оборвыш.

Аня поежилась от чудовищной близости могил. С этим местом у нее ассоциировались толпы восставших мертвецов.

Витя настаивал: в дом проникла костлявая ведьма. Развернулось пререкание с сестрой.

– А вы лекарства не принимаете? – встрял в спор Байчурин. – Таблетки? Алкоголь?

– Что?!

– А вдруг воры? – Он невозмутимо жевал сушку. – Бомжи какие?

– Насмехаетесь? – рассердился Витя. – Скажите, смешно вам? Нам угрожает опасность.

Байчурин отхлебнул кофе.

– Зря ты обобщаешь. Разве тебя преследуют? – спросил он с упреком Витю.

Витя впал в замешательство, хватая воздух в подборе аргументов.

– Я видел монстра, – вспоминал. – Он сидел на моем подоконнике. Монстр пробрался в комнату. Напал.

– Он приполз за ней, – преспокойно констатировал Байчурин. – Ты всего лишь возник на пути. Эта чума избирательна, слишком многолика.

– Избирательна? В смысле?

– Тебя она не тронет, не паникуй. – Байчурин вновь отхлебнул кофе и потянулся за сухарем в хлебнице, почесывая щетину. – А вот сестра твоя приглянулась. Это плохо.

Аню словно ужалили, тело затрясло от токсинов паники. «Плохо». Весь скучающий вид Байчурина говорил: и стоило так кипятится из-за зверюги с лапой трупа? Аня гневно повысила голос:

– То есть я одна? Одна приглянулась мертвякам? Так хотите сказать?

– Это не мертвецы.

– Ах, извиняюсь. Вы же всех тут знаете! – всплеснула руками в сторону окна, сдерживая себя от крика сарказмом. Зря она не прихватила успокоительные, хоть в пакет дыши. – Просветите тогда, что за гадость волочится по пятам?

– Вам говорил уже. Ее называют могростью.

Байчурин допил кофе и опечалился на выдохе: «О-хо-хо».

– Могростью? – допытывалась Аня. – Могростью. Ясно. Могростью? Что это означает? Кто она? Перевод? Что за название?

– Хотел бы я знать, – пожаловался Байчурин. Пес подошел к нему, и сторож потрепал загривок за желтым ошейником с кулоном-молнией в стразах. – Я думал, ты мне объяснишь, – повернулся он к Вите, впервые глядя на паренька без иронии.

Витя отупело уставился на Байчурина.

– Я?

– Ну да. Разве мать тебе не рассказывала?

– М-мама? – Витя мотнул отрицательно головой.

– Мне она скудно растолковала, – сетовал Байчурин. – В общих чертах…

– Она не могла ничего знать! – ополчилась Аня. – О таком она бы призналась. Это… чушь!

– Ага.

Байчурин вскинул брови и поджал губы. Их бурное удивление тяготило его.

Витя побагровел:

– Вы все выдумываете! Провокатор!

– Это же бред!

– Послушайте, – вздохнул обреченно Байчурин, потирая лоб, – я вас не звал. Думайте, что хотите.

Голоса стихли. Каждый переосмысливал свою историю. Байчурин сверился с наручными часами, намереваясь подняться.

– Хорошо! Допустим, – начала рассуждать Аня, останавливая его жестом. – Допустим, Дина знала о могрости. Возможно, подверглась нападениям. Возможно…

– Всему виной тромб! – вспылил Витя.

– Я ни на что не намекала. – Аня нервно била кулачком в ладонь. – Я пытаюсь понять… Ладно, когда она вам говорила об этой могрости?

Байчурин сник.

– После похорон Златы и Карины – моих племянницы и сестры. – Он вытаращился на свои неподвижные руки. – Пришла на третий день и начала расспрашивать о Злате: что вспоминала она о Сажном, о друзьях, о парне? Парне? Она ведь малышкой была.

– Четырнадцать лет, – напомнил Витя.

Байчурин толкнул его взглядом. Витя притих виновато.

– Она Грома очень любила. Больше, чем меня, уж поверьте, – усмехнулся Байчурин и опять потрепал за ухом пса. – Ошейник на него нацепила этот. Кормушки вешала, бездомных котов и собак подкармливала. О еноте мечтала. Выступала против браконьеров. Она хотела стать зоозащитником. – Улыбка дрогнула и погасла. – А так… Мы с сестрой редко перезванивались, – продолжил вспоминать. – Ответить ничего не мог – вспылил, мол, зачем спрашиваешь? Выгнал ее. Я запил, в драку влез, а она потом вытащила через связи Глотова. Оставила мне фотографию. – Байчурин ушел в спальню. Вернувшись спустя минуты две, он показал снимок: Дина на белом фоне позировала анфас. Со снимка она смотрела юной девушкой. Лет семнадцать-восемнадцать. Медовые волосы ниже плеч, зеленый сарафан в тон радужки глаз. На обратной стороне убористым почерком Дины чернела надпись: «Ad bestias!»3.

– Я уже встречала эту надпись. – Аня водила пальцем по буквам. – Не помню…

Байчурин раздраженно перевернул фотографию.

– Вот, – ткнул он пальцем на девичью шею. Ниже яремной впадины белела серебром подвеска размером с рублевую монету – две половины лица: гладкое и сморщенное. – Я хоронил племянницу в этом украшении. А твоя мать уверяла, что вещица – ее: украдена, мол, год назад.

Витя кивнул:

– «Жизнь и смерть». Мама именовала подвеску темницей грехов. Этот кулон – подарок родителей. Позади него зеркальная дверца с разинутой пастью. Он пугал меня – я порвал цепочку, и мама перестала носить. Сомневаюсь, что кулон уникален.

– Я так же рассудил. – Байчурин спрятал фотографию во внутренний карман куртки. – Да и чего она ожидала? Что я раскопаю могилу и верну эту безделушку?

– А мама?

Байчурин озлобился:

– Она заявила, что Карину и Злату убили.

– Кто?

– Могрость. Так и сказала: «Могрость». Я ее выставил за дверь.

Аня с Витей переглянулись.

– Но потом вы поверили ее словам? – осторожно уточнила Аня.

– Могилу Златы разрыли. Сволочи. Венки разбросали, холм разрушили. Я решил задержаться в Сажном, присмотреть за могилой. Тут и начались набеги зверюг плешивых: то с пальцами, то с челюстью, то с глазом человеческого трупа, конечностью какой. Соседи жаловались, что я жгу костры во дворе. Здесь немного ослеп народ. Костры жгут – и точка. Ага, как же. Дым приходил с туманами, иногда и в солнце стелился. Объявилась Дина и посоветовала мне перебраться к кладбищу. Предупредила, что иначе монстры – она их войнугами называла – соседей доведут до психушки. Я вначале – в штыки, но потом пораскинул мозгами. Мне кухня у того дома, где они… в общем, не мог я смотреть на те стены. Собрал их вещи, этот домик купил. – Он посмотрел на косую печку. – Считай задаром купил. Тысяч пятнадцать, уже и не помню точно. Меня все в дуралеи записали. Знали бы в Сажном, что безопаснее этого места нет.

– Почему? – опешила Аня.

– Сюда той гадости путь закрыт. За кладбищенскую ограду.

Витя насупился:

– Странно.

– Твою мать такое не удивляло. Она приходила сюда посидеть в тишине. Ей тоже мерещилось всякое, особенно по ночам.

Витя сидел бледный, слушая через силу. В голове Ани круговоротом неслись воспоминания. Дина была замкнутой, строгой, слишком скрытной порой, – но утаивать подобное сумасшествие?

– Что Дина рассказывала о могрости? Или о войнугах?

Байчурин хмыкнул:

– Толком – ничего. Это марево обминает скорбящих людей. Кладбища, траур для могрости – яд. Другое дело, когда ненависть. Когда месть. Зависть. А обиды и вовсе, что мясцо волку. Она не заполучила моих девочек, – взгляд Байчурина сверкнул затаенной злобой, – а потому рылась с голоду.

Аня боялась звук подать, но с усилием напомнила ему:

– Ей же не пробраться к могилам.

– Ей – нет. – Байчурин помрачнел. – Чем бы она не была, ей к усопшим не подобраться. Но вот прислуге ее, уродцам человеческим, запросто. Взял лопату, да копай кладбищенскую земельку. Убивать могрости не по силам. Преследовать, изводить, доводить до безумия. К смерти Златы и Карины приложил руку местный. Сестра бы не закрыла заслонки, – настаивал Байчурин, – они бы не легли спать с забитой печкой. А я предупреждал, – оправдывался он, – просил уехать. Но сестра меня обвиняла, не хотела продавать дом отца, бросать его могилу. Зачем только я затеял продажу того дома? – Байчурин сцепил ладони на поседевшей голове. – Они бы не приехали.

– Вы выросли в Сажном? – с подозрением спросила Аня.

Байчурин опомнился от скорби, напряженно ответил:

– Нет. Отец приезжий.

– А его дом?..

– На камни разобрали. Участок соседи выкупили под огород.

– Он рядом с коттеджами стоял, – объяснил Витя. – В переулке.

Байчурин убежденно настаивал:

– Смерти здесь неслучайны. Только за последний год – два утопленника в озере, в лесу повесились четверо местных, а жители знай твердят, что «непутевые», «пьянчужки». Теперь новые жертвы: школьница и продавщица из «Шико».

– Вика и Таня, – отстраненно проговорила Аня.

– Их оставили замерзать, истекать кровью.

Витя подался вперед, весь обратившись в слух.

– Вы считаете, их убили?

Собака поскуливала возле стола.

– Гром, тише. Ты ел. Что? На, – Байчурин бросил кусок сухаря, и овчарка принялась грызть хлеб. – А ты нет? – ответил он Вите. – Как твоя одноклассница очутилась под мостом? Пошла прогуляться? Куда? В мороз за три километра?

Аня помнила разбросанные венки на могиле Тани, но в голове не укладывалось, что в Сажном рыщет убийца. Убийцы? Собака хрустела сухарем на всю кухню.

– Выходит, могрости кхм… прислуживают?

– Выходит. – Байчурин отвел взгляд в угол лавки. – Нечи. – И поспешил добавить: – Так Дина их называла.

– Вы видели здесь кого-нибудь? – спросила Аня, опять скользя робким взглядом по заснеженным надгробиям. – Кого-то из жителей? По ночам?

– Много, кто ходит сюда. Вы удивитесь даже. Люди скорбят. Скорбь как защита – слабое утешение. Я разок только видел одного, вроде как паренька или мужичка худого. Темнело уже, а он все шатался по кладбищу. Накануне Нового года. Угу. – Байчурин закивал воспоминаниям. – Я решил: псих какой. У меня нервы ни к черту – пальнул в воздух, он и дал деру. Иногда на окраине, что от левады, нахожу следы шин. Только за руку поганца схватить трудно. Я да Гром. И эти твари следят из дыма.

– А дым он?..

– У Дины версия имелась. Достаточно одной тлеющей ветки для непроглядных туманов.

– Ветки чего?

– Твоя тетя не пояснила. Чего-чего? Тополя? Елки? Не помню. Кора или куст какой? Неч это растение зажжет вблизи толпы – могрость себе жертву отыщет. Яд гари потом мозги скручивает: мерещится всякое. Часто люди не выдерживают.

– С ума сходят? – мнительно поглядывала на руки Аня.

– И того хуже.

У Вити зазвонил мобильник. Он взглянул на экран.

– Альбертина, – пояснил, нажимая на сброс. Пока он набирал сообщение, в комнате хранилось гробовое молчание. – Пора идти.

Они с сестрой поднялись.

– Спасибо, что согласились на разговор. – Аня неловко топталась на пороге. Она хотела еще столько всего спросить. – Вы поделились своим горем. Мы соболезнуем.

– Не надо, – вдруг пробасил Байчурин. – Я здесь откровенничал не для облегчения души. Ты приехала, – он в упор посмотрел на Аню, – и эта погань опять охотится. – Он рассматривал ее с подозрением, выискивая причину, пагубную особенность. – Что ей так нужно от тебя? – спросил неприязненно.

Аня тихим голосом заверила:

– Даже представить боюсь.

– Отойдите! – Витя угрожающе выступил вперед сестры.

Овчарка зарычала. Байчурин не спешил освобождать проход.

– Поразмыслить вам есть над чем. Если вы скрываете…

– Мы не скрываем, – мотала головой Аня, сдерживая брата от замашек. – Ничего не скрываем. Мы сами хотим знать.

Витя порывался оттолкнуть Байчурина, но ноги не двигались под его угрожающим взглядом.

– Вы поможете мне выследить убийцу. – Байчурин вонзил взгляд в растерянного Витю: – Мы в одном узле. Только бы подобраться к нему. Понял? Подобраться раньше, чем твою сестру укроют надгробием.

Витя сцепил кулаки:

– Не дождетесь!

– Надеюсь, – заговором произнес Байчурин, делая шаг в сторону.

«Ничему не удивляться, помните?» – крикнул он вдогонку испуганным ребятам.

Аня обернулась, выходя за ограду. Тетина присказка. Если встретишь чудовище – не удивляйся. Не выдавай страха. Пусть вьется стороной лихо.

Глава 10. Морок

В прадавние времена сотворилось лихо. Оно проникло из дремучего леса в тихое поселение, когда охотники ступили в места доселе неизвестные смертным. Стрелы их потревожили запертые терновником чащи. Пробудилось древнее зло.

Вначале один из жителей исчезал раз в год, потом – раз в три месяца. И вот наступил момент, когда непроглядный Морок принялся утаскивать жертв ежедневно. Мороком жители прозвали кровожадных чудовищ, настоящих лиц которых никто не видел, оттого как был Морок древним оборотнем – с тысячей чужих личин.

Вокруг селения сомкнулось безвременье. Монстры Морока посеяли ужасы. Жители бездействовали, отрекаясь от похищенных односельчан и боясь вызвать гнев Морока на себя. Они не решались бороться с ним, глухо запираясь в домах, наказывая друг другу: «Не всматривайся в ночь. Не дразни чудовищ». Поселение редело, наблюдая за растущим лесом испуганными глазами детей и стариков. И вот один мальчик по имени Рат осмелился найти в чащах Морок. Его мать исчезла, как и многие матери, ушедшие искать пищу в выжженном засухой поле. Он боялся, но был храбр, и дедушка, прекратив отговоры, наказал ему: «Ничему не удивляйся в пути! И ты увидишь их настоящие лица».

Смертоносно вились тропы в логово чудовищ, но страшнее виделось Рату его малодушие, собственная вина за покорность прожорливому Мороку. Мальчишка устоял искушению бегства. Каждому встреченному монстру тьмы он бойко твердил: «Ты не страшен, ибо я знаю тебя». А в клыкастых масках уродливых чудищ открывались ему лица пропавших жителей. К концу пути за спиной Рата следовала полчище хищников с мертвыми глазами. Темнота уже тянула к нему руки из логова – смрадной пещеры в глуши леса. Рат воспротивился ее зову, потребовал вернуть мать, но коварный Морок решил испытать гостя. Он дал обещание, что позволит уйти только кому-то одному – ему или матери. Рат упрямился, вглядываясь в лица чудовищ, окрикивая их забытыми именами. И тогда из пещеры полилась тьма. И спросил его Морок: «Тебе известно, кто я?» На Рата хлынули тысячи призраков, вопящих о помощи, скулящих и рычащих, стонущих, проклинающих. Но Рат упал на колени, смотря сквозь слезы во мрак. «Ты – мое отражение», – шепнул. Из тьмы смотрел он – Рат – испуганный, обиженный, озлобленный ребенок. Рат склонил голову. И тьма засмеялась громко, и его отражение заскрежетало притворным смехом. А потом все исчезло. Не стало пещеры, чудовищ и непроглядной тьмы. Утро проникло в густой лес.

Когда Рат вернулся, дома его ожидала мать. Исчезнувшие жители наводнили селение, все благодарили Рата за избавление. Они спрашивали, как смог он выстоять перед чарами Морока. «Чем обманул его? – вопрошали. – Как избежал его власти?» Но Рат лишь взглянул на дедушку, тихо признался: «Я не дивился тьме. В отчаянии я помнил о себе правду».

***

Аня повернула на перекрестке. За крышами домов чернел лес. Слова далекой сказки назойливо крутились в голове. В конце рассказа Аня всегда спрашивала: «И жили все долго и счастливо?» Голос Дины теплел от улыбки: «Да, Рат вырос, взял себе в жены первую красавицу-рукодельницу. Но, – ее голос понижался таинственно, – детям своим неизменно наказывали они: «Не всматривайтесь во тьму…»

Аня шепотом заканчивала присказку:

– …не дразните чудовищ?

И Дина поглаживала ее по голове:

– Берегите от Морока близких.

Аня шагала. Воспоминания сменялись слайдами: детсад, школа, выпускной. Всё суетливое, пестрое, мимолетное. Память задерживалась на разговорах с Диной: выцветших от времени, обрывистых. Первыми ярко всплывали сказки. Они часто спорили с Витей, мог ли взаправду ребенок в одиночку победить Морок? Витя твердил, что с мечом – да, несомненно. Аня считала, что без помощи никто бы не смог. У них выстраивались целые версии, о том, какие силы стихий пробуждаются в смелом сердце. Аня никогда не понимала концовки с отражением Рата и ерундой про отчаяние. Ей хотелось решающей битвы, в которой Рат не падал на колени, а кричал чудовищам: «Я не боюсь вас! Вы не причините мне зла, вас не существует!»

Аня шагала по нелюдимым улочкам некогда шумного поселка, осознавая: чудовища живы. Жители Сажного чем-то прогневали Морок, и заглянуть во тьму ей не хватит духу. Одной нет. Прошел день после разговора с Байчуриным, но Витя избегал разговоров. Была затронута память матери, Витя уперся: «Не смей даже допускать ее причастность!». Аня многое допускала, но обсудить версии было не с кем. Беседы с братом завершались спорами. Они пререкались, ссорились, а потом часами избегали друг друга. Байчурина она считала свихнувшимся дикарем и мало доверяла его словам, но фото Дины… Фото юной Дины в его коморке лишило остатков покоя. И эти твари в дыму, и оскаленный монстр в окне. С кем в своем уме поговоришь о подобном?

Ее страхи росли великанами, раздувались вымыслами. Еще двадцать минут назад она мирно дремала в автобусе, руками обхватив два пузатых пакета с продуктами, и вот – испуганно отдалялась от дома без цели. Теперь его стены казались клеткой, а полумрак спален – удушающим веществом.

Всему виной коты! – оправдывала себя. Если бы они не дали дёру с веранды, я бы сейчас пекла торт. Но эти найденыши шипели на входную дверь, упираясь испугом в открытый проем. Их опасения передались Ане. Она осмотрела снаружи дом, будто заброшенную усадьбу с призраками, и попятилась прочь, пошла куда глаза глядят, только бы не встречаться с тем, чему не находила объяснения, а значит – признавала бессилие.

Аня натянула шапку, достала разряженный телефон. Надвигался второй час дня. У Вити оставались два урока. Она шагала по улицам до перекрестка, угадывая в маршруте близость леса. Вдали уже виднелся указатель – табличка с обозначением участкового лесничества. Аня замедлила шаг, тщетно вспоминая, где свернула неправильно. Мороз пощипывал кожу, руки замерзли. Она вернулась до поворота, забрела в переулок.

Где-то здесь стоял дом Байчуриных. Заборы выше двух метров, сугробы и наледь. Полное отсутствие прохожих. Позади залаяла собака. Аня вынырнула из размышлений – и уперлась взглядом в желто-серое строение на фоне лесополосы. «Автосервис» – гласил баннер над двумя роллетными воротами. Рядом с автосервисом белело модульное здание с выгоревшими красными буквами: «Магазин». Парковка пустовала.

Аня решила убить время за изучением местного ассортимента продукции. Открыв дверь, она резко остановилась: за прилавком стояла Лора. Дверной колокольчик гудел слабеющим звоном. Ане пришлось идти вперед. Она не говорила с Лорой после похорон Тани, избегала всех участников роковой ссоры.

Лора подняла взгляд от журнала должников. Безразличие сменилось антипатией.

– Привет! – постаралась дружелюбно держаться Аня.

– Привет! – в ответе Лоры сквозила надменная холодность.

Аня пробежала взглядом по стеллажам за ее спиной. Она хотела спросить о кукурузных хлопьях, но нарядный образ девушки немного смутил ее. В бледно-розовом платье-трапеции и с жемчугом в ушах, Лора больше походила на модницу из шестидесятых, чем на продавщицу. Молчание затягивалось. Лора перелистывала журнал, максимально игнорируя Аню. Развернуться и уйти выглядело бы глупо, но, возможно, правильно. Аня побрела вдоль холодильных витрин, смотря на консервы, сыры, – видя, и не различая продукты.

Дверной колокольчик звякнул, позади недоверчиво обратились:

– Руднева? Ну и ну, вот так встреча!

Аня обернулась. К прилавку торопливо шагали Надя и Инга. Они чмокнули воздух возле щек Лоры, и повторили то же приветствие с Аней.

– Какими судьбами? – спросила Инга, предвзято осматривая Аню с ног до головы. – Такая бледная.

Сама Инга выглядела изможденным пеликаном – разительный контраст с румяной рыжеволосой Надей. Кожаная дубленка с бахромой свисала с плеч Инги театральным плащом. Белый шарф скрывал длинную шею. Голову с высокой прической словно приклеили к телу.

– Спала плохо, – призналась Аня.

Надя широко заулыбалась:

– Обалдеть! Они твердили, что ты не приедешь. А я знала! Знала, – она шутливо ущипнула Аню за руку, – ты не бросишь брата.

Хлопнув в ладоши, Надя показала подругам язык. Инга и Лора хмыкнули. Аня молчаливо отвернулась, и взгляд Нади потускнел.

– Как бабушка? – заботливо спросила.

– Нормально, – ответила Аня спокойно, хотя с бабушкой все было далеко не нормально. – Угрозы жизни нет. – Потому что она далеко от Сажного, – хотелось добавить, но Аня лишь нацепила дежурную улыбку.

– Брат молодцом?

– Да, вполне. У него завтра день рождения, – пояснила, словно ее присутствию нуждалось веское обоснование. – Я пришла за… шоколадом. Он любит горький.

– О, Лор, Костя привез тот импортный? – спросила Надя воодушевленно. – Швейцарский?

– Не знаю. – Лора передала в руки Инге буханку хлеба и пачку масла. – У холодильника смотри.

Надя зацокала каблуками к холодильным шкафам с напитками, мороженным и полуфабрикатами. В углу стоял стеллаж с пачками чая, кофе и плитками шоколада.