Могрость

Глава 1. Разлом

Автобус со скрипом затормозил в глуши лесополос. Аня, сидевшая спиной к водителю, вздрогнула, беспокойно осознав, что задремала. Сонный взгляд утонул в тумане за окнами. Дверь с шипением открылась. Смог сырости пропитывал нелюдимую округу, и дурное предчувствие наползало с ним. Посреди пустой дороги стоял человек. Объехать бы его не получилось: всюду трясиной чернела грязь. Сонливость схлынула, когда Аня поняла, что в руке незнакомец держит ружье. Она прищурилась, всматриваясь сквозь туман. Камуфляжная куртка тяготела к догадке об охоте. Лет пятьдесят, с неряшливой шапкой полуседых волос. Диковатый и крупный, как вол. На серых штанах и высоких сапогах темнели бурые пятна глины. Он повернулся затылком к автобусу – туда, где в плену непогоды исчез мост.

Две старушки зашелестели пакетами, поднялись с мест, напористо вопрошая: «А чё? Чё эт там-то?» Шофер выругался вполголоса и спрыгнул на разбитый асфальт. Никто не рискнул покидать автобус, ожидая пока он приблизится к человеку с ружьем. Но вот шофер остановился, спокойно обменялся фразами с незнакомцем, который в ответ махнул рукой на зеленый уазик под деревом – агрессивного вида внедорожник с «люстрой» на крыше. Трое пассажирок за спиной Ани зашептались о преградившем путь неприязненно: «Лесничий наш, будь неладен». Лесничий повел шофера в туман. Пассажирки суетливо покинули салон, и, чтобы унять волнение, Аня переступила свой чемодан, отправляясь в промозглую сырость декабря.

Огибая дыры в асфальте, но все равно попутно пачкая новые замшевые сапоги, Аня приблизилась к улыбчивой мадам в шубе-колоколе из нутрии. Серый мех влажно лоснился, на лице выделялась только розовая помада, но внимание вне конкуренции притягивали красные берцы. Чвак-чвак – переминалась с ноги на ногу их тучная обладательница.

– Извините, что там произошло? – спросила Аня, напряженно всматриваясь в вездесущую хмарь.

Впереди угадывались обломки свай и кричащая дыра вместо дороги.

– Мост рухнул.

Аня растерянно замерла, хлопнула ресницами.

– Обвалился! – громче пояснила мадам, убирая со лба медные пряди и плотнее прижимая к пышной груди коробку с изображением электрочайника.

Аня кивнула, не веря до конца, что незыблемый, как горы, мост обрушился аккурат в ее приезд.

Взгляд вновь упал на разбитый асфальт. Пухлый рюкзак за плечами тянул присесть. Аня беспомощно издала вздох. Провались оно все! В поезде она спала отрывками, не ела сутки. Коченела на остановке три часа. И вот теперь полуденный плюс температуры превращал мутные лужи в туман, а хрустящий наст – в уничтожающее дорогой замш месиво.

Мадам в берцах что-то возмущенно сообщила, но Аня чихнула два раза, расслышав только бессвязные ругательства в адрес небесных сил и грузовиков.

Шофер с лесничим натаскали из лесополосы палых веток, соорудив кустарное преграждение транспорту. Их осаждали вопросами старушки, и незнакомец уехал, оставляя любопытных пассажирок в пустынной, грубо разрушенной местности. Вслед ему камнями посыпались комментарии. Водитель пробасил в телефон ядреные ругательства и, осмотревшись у разлома, зашагал неспешно к автобусу.

– В Ямск теперь? – спросила одна из старушек.

Их цветастые платки и осевшие от сырости шубки сливались в нечто плюшево-игрушечное.

– До вокзала?

– Да. – Шофер махнул на обвал. – Пусть разбираются. Рейсов сегодня не будет.

Под возмущенные женские голоса Аня направилась к автобусу. Она тряслась час впустую! Старушки без особой надежды просили везти их в Сажной.

– В объезд? – хрипел шофер. – Не-а. Сами, пешочком.

За ним следом, чвакая красными берцами, пела уговорами мадам: «Подкинь хотя бы до развилки. А, родной? – заразительно улыбалась. – До развилки на пригород». Но в ответ частоколом росли жалобы: «Ногу не вытащишь. Кто толкать будет? Снегопад передают».

Остановившись у грязной двери пазика, Аня взглянула на пасмурное небо. Серость. Слякоть. Определить время суток без часов затруднительно. Тянулась та самая ненавистная ей погода, когда мизерное тепло дня к вечеру сменялось промозглым ветром и крепким морозом, – и так по кругу вторую неделю. Иногда колкой стружкой валил снег.

Мадам в берцах вдруг радостно вскрикнула. Автобус заворчал мотором. Войти в салон Ане помешали оживившиеся старушки. Сделав несколько шагов в сторону, Аня различила причину суматохи – приближающийся свет фар.

Из хмари, словно швартующийся ледокол, выплыл черный внедорожник с заляпанным в пути бампером. Противотуманные фары погасли. Мадам в берцах энергично двинулась ему наперерез, старушки засеменили свитой.

Шофер недовольно удивился:

– Чего там еще? Едут?

Аня пожала плечами, выглядывая на дорогу.

Внедорожник остановился. Дверца со стороны водителя распахнулась, и Аня узнала за рулем Сычева.

– Костенька! – радостно кричала мадам. – Сына, я ж тебе с утра звоню!

Голос ее утонул в мужском воротнике, но Костя ничуть не обрадовался объятиям. Старше Ани на два года, Костя Сычев выглядел гораздо старше двадцатидвухлетнего. Угрюмый, всё такой же худощавый и бледный. Нелюдимый Сыч. Редкие русые волосы словно прилипли к черепу, заостряя тонкий нос и широкие скулы. Костя мало изменился в поведении: медлительность, взгляд из-подо лба. Только прежняя неряшливость в одежде уступила место строгим линиям. Двубортное пальто, брюки. Он вышел из автомобиля, всматриваясь апатично в горизонт. Крупные, бледно-зеленые, какие-то круглые по-кошачьи глаза настороженно изучали глухую округу. Затем его взгляд сместился в сторону пазика и замер на растерянной Ане.

«Вот так встреча, – подумала она сокрушенно. – Хуже только – если из авто вылезет Лора». Но внедорожник оказался пуст. Старушки счастливо забирались внутрь салона. Мадам, уронив коробку, смачно целовала в щеки Костю, приговаривая: «Как я соскучилась, сына! Ты б позвонил». А Костя стоял жердью, молчаливо снося бурные нежности.

– Девочка! Садись! – поманила она рукой Аню. – Садись скорее. Тебе ведь в Сажной?

Аня кивнула, сконфуженно припоминая, что «девочкой» ее последний раз называли три года назад, в этих же краях. Наверное, таким словам положено обитать в окрестностях детства. Избегая смотреть на Костю, Аня ответила:

– Я сейчас, только чемодан заберу.

Она забралась в салон, пропитанный табачным дымом до першения в горле. Водитель хрипло рассуждал о напастях и Сажном:

– Как поделано. Всё к одному! – щурился он в непреодолимую пустоту дороги. Дыра не давала ему покоя, будто бельмо. – Проклятие! – стукнул рукой по рулю. – Вот напасть. Что там они, а? – задумчиво оглянулся и вновь сощурил глаза: – Еще один? Ага, – понуро хохотнул, – крути назад, приятель.

– Нас подвезут, – Аня раскашлялась в ладонь, с трудом поднимая багаж, волоча его к выходу.

У ступеней внизу стоял Костя. Без тени улыбки он вежливо протянул руку.

– Давай помогу.

Аня хотела возразить, но неуклюже стащив чемодан по ступеням, сама попросила:

– Пожалуйста. Если не трудно.

Костя ловко подхватил ее кладь; первоначально скорый шаг замедлился спустя несколько секунд: ноша оказалась тяжелой.

– Руднева, ты весь шкаф привезла? – он пытался нести узорчатый чемодан аккуратно, но грязь брызгала в стороны от каждого шага.

– Давай на колесиках – сейчас ручку вытащу, – робко предлагала Аня, следуя по пятам.

Он упрямился:

– Нет. Сейчас мы ее… в багажник, – выдохнул, закинув тяжелую ношу в темное нутро внедорожника. – Залазь. Уже поедем.

Ане досталось место у окна, рядом со старушками. Они охали, причитали, хвастались покупками и непрерывно шелестели пакетами. Велось активное обсуждение причин обвала моста: осадки, ошибки строителей, фуры и игнорирование ремонта. Но вскоре все единодушно сошлись на версии, что виноват владелец карьера. Грузовики со стройматериалами разбили асфальт и повредили мост.

Спустя полчаса внедорожник достиг развилки. Поворот на Сажной выглядел неприметным из-за густо разросшихся деревьев. Аня невольно ужаснулась вслух:

– Еще три года назад здесь свободно разминались комбайны.

Старушки восприняли вопрос как сигнал к расспросам:

– Жила здесь?

– Чья будешь?

И тут – либо чья-то внучка, либо невестка. Аня натянуто отвечала всегда, когда расспрашивали о биографии и родстве. От откровений ее коробило. Но за три года многое изменилось. Большой город, университет, новые знакомства, новые планы. Мечты. Перспективы. Она стала увереннее в себе, циничнее в чем-то и рискованнее, но больше не рыдающей по пустякам. Вряд ли такой ее запомнил Костя, все остальные сверстники, – и те люди, которых она когда-то называла друзьями. В какой-то момент Аня поймала себя на мысли, что ей приятно отвечать на раздражающие некогда вопросы:

– Внучка Александры Петровны. Рудневой.

– Шурки?

– Шурки Рудневой?

Скорбные лица, скрещенные взгляды.

– Ты дочка Нины. Не Тольки?

– Да, Нины. Я сейчас с ней живу. В Воронеже.

– Забрала-таки. – Охающие бормотания. – Спустя столько лет.

Сочувствующие вздохи Аню не обижали. Пусть что угодно думают, говорят. Ерунда. Здесь ей гостить неделю.

– Молодчина. Шуре тяжко пришлось.

– А Макар помогает? Макар Бойко?

– На него похожа. Глаза…

– Нет, – отрезала Аня, и старушки многозначительно переглянулись.

Она отвела рассерженный взгляд. Как же! Отца Аня не видела даже на фотографии. Вроде бы дежурные фразы, а пошатнули хлипкое настроение последних дней.

– Я похожа на бабушку Сашу. Так говорят. Внешностью, – твердо уточнила.

– А он был на похоронах Дины. Видели его.

– Похожа.

Повисла гробовая тишина.

Старушки что-то невнятно забубнили о соседях и курах. Костя с мамой слушали разговор молча, но паузы, зависающие периодически вопросительными крючками, окружали трауром каждого, находящегося в салоне. А потом и голоса старушек стихли, только шум езды преследовал мысли.

– Почему сократили рейсы? – поинтересовалась Аня, запрятав обиду в хлам памяти. – Через завод теперь не ездят?

– После пожара дорогу закрыли, – объяснил Костя. – Сначала урезали график: десять, потом пять, а последний месяц – всего три рейса оставили.

Аня кивнула понимающе, хотя с трудом вникала в суть произошедших изменений. Сажной являлся пригородом Ямска, крупным поселком в десяти километрах от автовокзала. Обесточить за три года его невозможно – здесь тысяч десять населения.

Аня достала из кармана пуховика телефон. Значок связи прыгал в углу экрана, но не исчезал. Ответов от брата на эсэмэски – ноль. Гремучее чувство злости прокралось в душу. Батарея почти села, и Аня с досадой включила «режим полета». Ничего. Сейчас отступать не время. Она обещала маме и себе: вникнуть в проблемы, протянуть руку помощи. «Помощи, которую принимать не желают», – ехидно зашушукались мысли. Аня втянула пропитанный горьким освежителем воздух, закашлялась. Вспомнилась степь за лесом: жгучая полынь, душистый чабрец и камфорный запах пижмы. Горло болело, нос каменел насморком. Простудилась.

Пейзаж за окном усыплял безнадежностью запустения. Поля, лесополосы. Ухабы. Неровная колея дороги бросала автомобиль из стороны в сторону. «Я не зря вернулась», – настойчиво повторила себе Аня, прикрывая веки и отгораживаясь от пронзающих взглядов водителя.

Сажной встретил непривычной безлюдностью. От некогда мощной шахты остался один террикон. Столбы покосились бессильно. Многие дома на центральной улице смолкли с заколоченными окнами, дощатые заборы разбито осунулись. Двухэтажное здание универмага напоминало призрака с разбитыми глазами-стеклами, пустующими этажами. На крыше поликлиники теперь краснела вывеска «КОРМА».

Аню высадили у парка, на остановке в центре поселка. Ни души – куда ни глянь через перекресток. Вороны кружили над садами, обзывались лаем собаки. Аня устало покатила чемодан по островкам тротуара домой.

Дом. Улица, параллельная центральной, тишиной напоминала окраину. Бетонный забор зеленел пятнами облезлой побелки, двери гаража шелушились ржавчиной. Аня толкнула скрипучую металлическую калитку, осматривая белые кирпичи стен. Дом, где прошло ее детство. Покидая его три года назад, она считала, что ненависти не схлынуть. Но сейчас от неприязни остались бессвязные отголоски. Грусть. Она даже улыбнулась воспоминаниям. Насколько же легко возвращаться без балласта давящих сомнений, страхов и обид.

Двор встречал непривычной пустотой: ни клумб, ни сада. Только виноградная лоза вилась изгородью вдоль каменной дорожки, упирающейся в дверь летней кухни. За сараем торчали паучьими лапами молодые ветви ореха.

Будка Тая-Бродяги пустовала. Их Бродяге должно быть уже лет шестнадцать. Окна веранды встречали гостью кривыми зеркалами – хрупкий силуэт в красной куртке неловко пересекал овал дворика. Аня приблизилась к порогу. Испугавшись ее, от пластиковых контейнеров юркнули коты. Дверь дома неприступно возвышалась на трех высоких ступенях. Ни звука внутри. Может, они забыли о приезде?

Ей мечталось, что когда она приедет в Сажной, то непременно будет гореть солнце, восхищенные взгляды провожать каждый шаг, а брат Витька встречать со счастливой улыбкой. Но вот Витька открыл входную дверь. Хмурый, долговязый подросток в вытянутом свитере и спортивных штанах. Повзрослевший. Совсем чужой.

– Помочь? – спросил он, вскользь огибая сестру взглядом. Кивнул на чемодан у ее ног.

– Привет, – только и сказала в смятении Аня, пялясь на лилово-серый синяк под его левым глазом.

– Привет, – обывательски вторил он ей. Брат вынужденно растянул губы в подобии улыбки, избегая встречаться взглядом. – Я занесу. Ого! Черт, чем ты его нагрузила? – комментировал с придыханием, поднимая ее багаж с подарками и одеждой.

Аня осмотрелась:

– Сад исчез.

– Угу. Иногда бабушка перегибает с порядком, а отец молча пилит. Ты еще огород не видела. Яблонь больше нет.

– Где Тай?

Брат отвернулся, а затем потупил взгляд.

– Умер. – Он невольно покосился на разбросанные котами контейнеры, стесненно вздохнул. – Опухоли на животе. Не выдержал наркоз.

Тишь пустого двора обступила сыростью. Аня кивнула, сникая, переосмысливая все, что слышала от брата о Тае – палевом дворняге-приблудыше, которого они с боем вылечили от пироплазмоза1. Вкусности для Бродяги куплены запоздало. Витя даже не обмолвился, что пес болел.

Входная дверь зияла обезличенным приглашением. По веранде проплыла сутулая фигура брата. Аня оглянулась на глухую стену соседнего дома, на летнюю кухню под кривым орехом, на покосившийся сарайчик для кролей. Всё показалось ей ветхим, полузабытым. Стиснув зубы, она отдернула взгляд от пустой будки и настырно вошла в дом.

В ее отсутствие обстановка мало изменилась. Три года пролетело, а она словно вышла из дома вчера. Старые обои в любимых бабушкой васильках, коричневые панели мебели. Двухрядный гарнитур, зеленеющий летом. Коврики в полоску, плед на угловом диване, карлики-табуретки в вышитых подушках и кружевные шторы на высоких окнах. В зале громко работал телевизор. Витя поставил чемодан у дивана, и Аня замерла одна на кухне, не решаясь идти дальше. Из крана над раковиной капала вода. На столе белела тарелка с недоеденным бутербродом.

И всё же изменения угадывались. Из комнаты напрочь стерли присутствие тети Дины. Сняли ее картину с летним лесом. Убрали плетеное кресло из угла, глиняный сервиз – с открытой полки гарнитура. Исключили напоминания. Но Ане мерещился ее голос, ее шаги по скрипучим половицам и запах ромашкового шампуня. Она прижалась спиной к стене, потерянно вглядываясь в зал.

Телевизор смолк. Послышались громкие объяснения.

– Кто? – удивлялась бабушка. – Кто, говоришь?

– Аня. Аня приехала.

– Аня?

– Она уже на кухне.

– Что ты! – приближался голос бабушки. – Да ты что! Ты что? Анечка.

Навстречу Ане спешила низенькая старушка в красно-черном платке и великоватом пестром халате. Худые ноги в объемных чунях ступали нетвердо, рука упиралась в стену. За три года бабушка постарела сильнее, чем ожидала Аня, и гостья оцепенела от щемящей действительности: она слишком отгородилась от всего, что здесь происходило после смерти тети.

– Анечка! – бабушка на ходу поправляла платок. – Сколько лет!

Протянула руки, всматриваясь в лицо внучки, обхватывая ее плечи.

– Я ведь предупреждала, ба. – Аня уступила объятиям. – Я предупреждала вчера утром, по телефону.

Своим ростом в метр шестьдесят два в семье Аня была выше только бабушки. Близкие всегда твердили, что она – копия бабушки Саши. Но в свете недавнего замечания, Аня вдруг горько признала: Витя унаследовал семейные черты Рудневых. Высокий – в дедушку Ваню, с прямым носом и узкими губами, волевым подбородком отца, – его крупные глаза серели копиями бабушкиных. Аня же с детства отличалась смуглой кожей. Кареглазая, курносая, – бабушка порой кривилась при споре: «Молдавская кровь!» – намекая на отца, бросившего ее дочь накануне родов.

Неловкие объятия ослабли. Бабушка промокнула краем платка глаза.

– Ты всегда только говоришь, – пожурила. – А Нина? Нина ведь обещала приехать, – заглядывала за спину внучки с наивной надеждой.

– Нет. Это я звонила и обещала приехать. Одна. У мамы работа.

– А-а, – бабушка кивнула с вынужденным пониманием. – А учеба? Как твоя учеба?

– У меня практика, – скрывала за улыбкой ложь. – Всё в порядке. Не переживай.

Бабушка мнительно всматривалась в ее раскрасневшееся лицо. Она чувствовала недосказанность. «Вреда от обмана – самая малость, – успокаивала совесть Аня. – До практики еще полгода. Мама оформит больничный у терапевта, с которым ведет прием». Аня чихнула, извиняясь за слабость здоровья. «А вот и вред», – мысленно упрекнула себя.

– Никаких проблем, – настоятельно заверила Аня, снимая рюкзак с плеч. – Я всего лишь погощу до субботы.

Бабушка закивала равнодушно, словно ее мнение в расчет не бралось. Улыбнулась доверчиво, уменьшая на миг восемьдесят два до семидесяти.

– Как знаешь, Анечка. Мы всегда вам рады. – Она засеменила к холодильнику, приговаривая под нос: – Там я суп вчера варила. С клецками. Ты любила. Любила лепить. Даже фартучек где-то здесь в шкафу. – Она прижала худые пальцы к виску. Может, и мама приедет. Нужно еще наварить.

– Я руки вымою.

Аня вернулась на веранду, повесила пуховик на вешалку рядом с паркой Вити и курткой бабушки, чихнула в рукав и с ругательствами на сырость открыла дверь в санузел. Вода из крана меняла напор ежесекундно. Возле унитаза стояло ведро с водой, но смыв заработал без проблем. Аня умылась раз пять, словно воде было под силу смыть негатив, накопившийся за нервные часы дороги.

По возвращении ее ожидал горячий суп. На газовой плите шумел, закипая, чайник.

Бабушка в ярком фартуке заправски нарезала хлеб треугольными ломтиками.

– Витя, иди кушать! – позвала, мельком наблюдая как Аня усаживается за стол у окна. – Иди! Поешь горячего. – Она открыла навесной шкафчик, достала миску.

На кухне появился Витя в коричневом свитере и затертых джинсах.

– Ты куда собрался? – спросила бабушка, хмуря седые дуги бровей.

Аня отложила ложку, смотря в упор на брата, который шарил рукой по верху холодильника.

– Шапку не видела? – спросил он в ответ.

– Нет. А куда это ты собрался? – уже тревожно повторила вопрос бабушка. – Тут Аня. Вить, третий час, поди. А обедать?

Витя сосредоточенно посмотрел за Аню, приблизился и извлек из-под газеты на спинке кухонного дивана вязаную шапку.

– Витя! – повысила голос бабушка.

– Я к Грише. Ты забыла? – огрызнулся внук. – Вика пропала.

Он с долей извинения покосился на сестру.

– И что? Что? – с большим волнением наступала бабушка. – Вить, – заглядывала ему в глаза, – вы что, искать ее вздумали?!

– Мы сходим в одно место.

– С Гришкой? Куда это? Какое-такое место?

– Тут недалеко. За левадой.

– За кладбищем? Куда? Там лес.

– Мы с одноклассниками. – Он кивнул, прощаясь, и вышел, натягивая на ходу шапку. – Нас много будет, – донеслось приглушенно с веранды.

Бабушка беззвучно зашевелила губами. Руки поднялись, опустились. Растерянность уступила место смирению. Она села, сжимая в руках пустую миску, окруженная пугающими раздумьями. Крышка на чайнике звенела бурлящим паром. Аня выключила газ и, тщательно поискав в скрипучем шкафчике над раковиной, извлекла полупустую коробку листового чая; молча заварила себе крепкий напиток, взяла два ломтика хлеба.

Уже за столом, доедая теплый суп, она нарушила затяжную паузу:

– Что там стряслось? – спросила скорее из уважения, чем интереса.

– Вика пропала, – выговорила, словно окончательно осознав, бабушка. – Два дня нет. Сегодня отец воротился с охоты. Все думали, она с ним.

– А Вика – это?..

– Одноклассница Вити. Дочь Зины: мама дружила с ней в школе. Зины Алиевой. Не разлей вода бегали.

– Кто?

– Твоя мама и Зина. Баб Валя покойная, царство небесное, она в Вике души не чаяла.

Аня молча жевала суп, слабо представляя себе бабу Валю, Зину и Вику. Когда она уезжала, Витя бы вывел весь класс в тайгу и оставил на волю случая. Выходит, конфликт разрешился.

Бабушка стянула платок с седой проволоки волос, утираясь им под причитание:

– Ужас какой! Весь год – то утопленники, то висельники. Господи. Заблудилась, поди.

– Не расстраивайся, прошу, – Аня с трудом глотнула черствый хлеб. Плач окончательно испортил ей аппетит и усилил мигрень. – Ничего непоправимого не стряслось. Отыщется.

Бабушка закивала, но как-то огорченно.

– Они будут ее в лесу искать? – уточнила Аня, всматриваясь сквозь стекло в серую вату неба. Мелкий снег десантировал в сумерках. – Разве можно в нем заблудиться?

Слепой лес за поселком Аня всегда воспринимала чем-то сродни парку. Она облазила в нем пригорки вдоль и поперек, изучила все тропы. Они с друзьями убили не один день на поиски диких зверей (и возможно даже волков!), но никого, кроме пугливых птиц, ни разу не подкараулили. Холмистые дебри с трех сторон выводили в степь. И пустынная степь в детстве пугала ее гораздо сильнее густых зарослей леса.

– Совсем неуправляемым стал, – вздохнула устало бабушка. – После случившегося.

– Да, мы понимаем. Нам всем тяжело. Я приехала как раз по этому поводу.

– Из-за Витьки?

– Мы с мамой хотим уговорить его переехать, – Аня воспринимала свой степенный тон смутно, со стороны. – Ему ведь поступать. Выпускной класс.

– Вы хотите его забрать? – испугалась бабушка.

– Ба-а, – сглаживала Аня покладисто. – Что значит забрать? Ему нужно получать высшее. Ты сама просила.

– Вите не хватает отца, – отстраненно рассуждала бабушка. – Дом без хозяина.

Аня потерла переносицу. В висках стучала кровь, усталость отупляла.

– Бабушка, я с ним еще даже не поговорила толком. Кто ему глаз подбил?

– Ой, не знаю. Молчит. Уже сил нет с его молчанкой.

– С кем он дружит?

– С Гришкой. С Лесохиным Гришкой, ага. И с Викой этой… Ох, вы столько не виделись, – безутешно закачалась бабушка. – После похорон матери он тихим стал. Иной раз слова клещами не вытащишь.

– За пять минут проблему не решить.

Раздражение в голосе внучки озлобило бабушку:

– Это вы чего-то там решили.

– Нет. Я поговорю с ним – все станет ясно. – Аня опустила грязную посуду в раковину. – Зла никто ему не желает.

Бабушка кивнула назидательно, относясь к затее скептически:

– Да, поговори. Поговори. А что же Нина?

– Бабушка, у нее не получилось приехать. Просто не получилось.

– Я ее просила.

– Она помнит.

– Она старше.

– Я просто узнаю, что он решил с вузом. Каким видит свое будущее.

Но бабушка упрямилась:

– Она обещала приехать.

– У нее не получилось! – Аня сделала глубокий вдох, упираясь ладонями в раковину; объяснила уже тише: – Вы виделись три месяца назад. Ба, она приедет на Рождество. Не переживай. Мы понимаем, что тебе нелегко одной. Вам нелегко.

Бабушка вымученно улыбнулась.

– Я думала, ты не захочешь переступить порог. После тех слов. Анют…

– Ты погорячилась, ба. Все были на эмоциях.

– Он тебя не послушает. Витя никого после матери не слушает.

– Куда он денется? Выслушает.

– И исчезнет на три года? Как ты?

Аня покосилась на свою холодную кружку.

– Бабуль, давай просто выпьем чаю и поболтаем. Да? Мне ведь не бежать через час на поезд. Мы во всем посоветуемся с тобой, хорошо? Но ему необходимо поступить в университет, согласна?

Бабушка кивнула. Вид измученной внучки ее разжалобил.

– Дорога к нам теперь – муки.

– Более чем. Мост рухнул.

Аня включила воду, за тщательным мытьем посуды описала уродство разломившихся свай.

– Ужас. Ужас какой! Присядь, Аннушка. Бросай эти тарелки. Ты ведь устала, – строгий взгляд немного оттаял. – Присядь, я тебя хотя бы разгляжу как следует.