Могрость

– Она говорила не смотреть в ночь, чтобы мы не знали, – настаивал Витя. – Ничего этого не знали.

Аня сникла.

– Я понимаю, – извинилась, – сегодня праздник. Но близится вечер, а я не соображу, когда и зачем эта тварь пробирается.

У стакана с соком лежали седативные таблетки. Она стучала рядом с ними ноготком, но не принимала, словно ожидая успокоения от разговора. И это постукивание ноготком угнетало Витю, заставляя поддерживать тупиковый разговор.

– Ты предлагаешь бездействовать?

– Может, ее щелкнуть? – предложил Витя с набитым ртом. – Зверюгу?

Сестра притихла, посматривая на него недоверчиво.

– Со вспышкой. – Витя достал из кармана брюк смартфон и включил камеру. Улыбнулся. – Мы обзаведемся доказательствами и сможем заручиться поддержкой полиции.

Аня отпила немного сока, задумчиво потирая подбородок.

– Я уже заручилась поддержкой.

– В смысле?

– Сегодня ходила к Байчурину.

– Вот же…

– Там и впрямь спокойно, – говорила она, смотря в мысли сквозь стол. – На кладбище. Никогда бы не подумала, что признаю это.

– Мы ведь договаривались! – Витя подумал, что взорвется от ярости. – Договаривались не ходить к нему в одиночку. Аня!

Весь позитив вечера окончательно разрушился криком.

– Тут страшно до смерти, – оправдывалась Аня. – Витя, я вздрагиваю от каждого шороха!

– И что, путаться с тем отшельником?

– Он рассказывал мне о Дине.

– Он о ней ничего не знал! Ничего!

– О том, что она много фотографировала в лесу. Помнишь? Она ведь собирала целые ящики гербариев. Где они, кстати?

Витя насупился, уставился на пустую тарелку.

– На чердаке, наверно. Или в чулане: в погребе.

Он безразлично пожал плечами. Аня потерла хмурый лоб.

– Стоит взглянуть на них.

– Это просто хобби! Ты пуговицы собирала. Всего лишь способ отвлечься.

– У человека, знавшего о могрости и войнугах, не было «просто хобби»! Она ведь ненавидела запах дыма. Дядя бросил курить, камин не протапливали, листву за двором не жгли. О посиделках у костра и речь не заводили! Вспомни, мы даже шашлыки жарили в подлеске. – Аня вновь глотнула сок, расправила плечи. – Она всегда таскала в сумке фотоаппарат. Сушила травинки и листочки с фанатизмом ботаника. Я когда-то разукрасила те наброски в ее альбоме. Дина раскричалась, перепрятала. Нужно взглянуть на гербарии.

– Если их отец не сжег.

– Трудно вспомнить, когда так важно?

– Пламя вилось до крыши, Ань. Соседка даже пожарных вызвала. Горели платья, альбомы, газеты. А журналы исторические он еще и порвал, а потом сжег. Он не одобрял ее дружбу с археологами.

Аня задумалась.

– Почему мы пропустили это?

– Что отец – агрессивный алкоголик? – Витя нервно жевал хлеб, пусть есть и не хотелось ни грамма.

– Витя, речь о раскопках. Мы ведь до ночи пропадали у лагеря в лесу. Археологи… – загорелись ее глаза. – Помнишь?

Витя энтузиазма не разделял.

– Я помню только, как они гоняли меня за самогоном к Купчихе. Ну, еще скелеты. Круть, блин. Зенков, говорят, начал заикаться после падения в ту могилу с двумя скелетами. Ты знаешь, что Сопатый, его друган, теперь наш участковый?

– Витя, речь об археологах. – Аня хмуро вспоминала: – Руководили раскопками двое или трое…

– Я не помню! – упрямился брат. – Клички студенческие: Петруха, Финкс… Балабол. Два мужика с учеными степенями. Тетка в очках. Всего человек тридцать. В основном – болтливые практиканты-первокурсники. Старики их не жаловали. Подростки обожали. Всё. Их ведь Глотов пригласил: у него жена историк.

– Марина Федоровна еще преподает?

– В Питере? Не знаю. Может. Она ведь сейчас у дочки.

– А, забыла. Ты говорил, наверное.

– Она и мама на раскопе пропадали днями. Бабушка еще отчитывала: «Ты библиотекарь. Кто оплатит? Пусть Глотиха по лесу шатается за приезжими. Замужняя женщина. Лазить в тех ямах с щетками, лучше траву пополи». Такое… – Витя прекратил ворчание и поморщился. – А что, если позвоним бабушке? Если она вспомнила нас, дело идет на поправку?

– У кого бы узнать ее телефон? – отстраненно размышляла сестра. – Через Настю связаться? С Мариной Федоровной.

– Не надо их беспокоить, – попросил Витя.

– Да? Будем бездействовать, пока не загрызут? Мы что, в ужастике? Типа вдвоем против тварей. Неизвестные герои. Посмертная хроника.

– Прекрати. – Витя со звоном отбросил вилку. – Не нагнетай.

– Нагнетай? – В воздухе полетели молнии. – Я об эпидемии гриппа сейчас? Хочешь сфоткать, да? Доказательств хочешь? А если доказательством станет мой труп?

Витя поднялся, закипая претензиями:

– Что я могу предложить? Что?

– Я не буду просто ждать ночи. Я не усну. У меня сердце разорвется.

– Давай уедем?

– Но бабушка вернется. Она только и твердит о возвращении. Мы ведь не позволим…

– Аня! – взревел он в гневе.

– Я наберу Байчурина.

– Нет! Нет! И нет! Что он может? – Витя шел за ней по пятам к серванту. – Заманить в ловушку? Расставить капканы? Это ведь не заяц.

Аня замерла. Она повернулась к нему изумленно, с мигающим телефоном в руке. Шнур зарядного устройства натянулся вслед за похвальным жестом. Взгляд Ани твердел идеей, и когда Витя понял, что она задумала – он похолодел: «Нам крышка».

Ловушку они соорудили в чулане, под квадратным оконцем в погребе. Изначально дом состоял из пяти комнат: двух спален, зала и кухни с погребом в полу. Позже, когда проложили батареи, пристроили широкую кухню и веранду, вырыли погреб на улице, а в доме – оставили как хранилище для всякого старья. После смерти мамы туда никто не спускался, а крышку в полу скрывал раритетный комод в фигурных бронзовых накладках.

Они с сестрой отодвинули комод к стене, разбросали свои подушки и одеяла; застелили зияющую дыру погреба пледом, задернули в доме все шторы, потушили свет. Приоткрыв окно чулана, оставили футболку Ани на подоконнике, и она какое-то время пугливо вглядываясь в вишневый сад и лаз в заборе Купчихи. Дом напротив стоял без света.

– Ты спрашивал у соседей о следах?

Витя вздохнул.

– Купчиха ничего не видела. Демиденко укатил в Ямск, а Никольские – на свадьбе внука.

– Юры? – Аня забыла о полумраке, об открытом окне, о монстрах. – У Юры свадьба?

– Он выслал приглашение, но я отказался. Неловко как-то. Я ведь надеялся, вы поженитесь, – признался тоскливо брат. – Когда-нибудь. Сойдетесь опять, я дружком буду.

Аня молчала, растерянно смотря в черноту за стеной. Там, возле забора на трухлявом бревне, они с Юрой – наивные подростки, планировали совместное будущее.

– Всё теперь в прошлом, Вить. Я не смогла уехать.

Аня с Витей шептались в полумраке больше часа: вспоминали прошлое, спорили, испуганно предполагали концовку дня, слабо веря в успех затеи. Витя нервничал от усталости и самого факта приглашения потусторонней твари в дом. Затем страх пошел на убыль. Он сидел и щелкал найденной за комодом бензиновой зажигалкой отца. По улице плыли голоса прохожих, изредка лаяли собаки или медленно катился автомобиль. Темнота обволакивала снотворным полумраком.

Но вот тени разом исчезли в саду.

– Что там? – встревожился Витя, пряча зажигалку в карман.

– Фонари погасли. Который час?

– Я…

– Выключи свет. В угловой спальне! – Она попятилась вдоль стены к двери. – Забыли! Мы не выключили, Витя… Вот черт! – споткнулась о подушку.

– Ты сама просила оставить!

– Ш-ш!

Витя помедлил с минуту, вынужденно оставил ее у двери в чулан, вооруженную газовым баллончиком и кочергой. Ночь близилась пасмурная.

Стук в кухонное окно остановил Витю на полпути. Аня осторожно выглянула в кухню.

– Кто там еще?

– Не знаю, – тихо вторил он, запоздало клацая выключателем.

Над порогом горел тусклый свет фонаря, стук настойчивее возрастал.

– Это они? – шепнула Аня испуганно.

– С официальным визитом, – пошутил Витя, но улыбка далась какой-то колючей и лишней.

В кармане брюк завибрировал телефон.

– Это Гриша, – сообщил Витя, молча читая текст эсэмэски: «Я тебя видел в окнах, козел!»

Аня подначивала:

– Открывай. Успокой его. И выстави.

Вскоре в кухню проникли пререкающиеся голоса.

– Вечеринку тут устроил? А, Рудень? – злился Гриша, неуверенно косясь за его спину в глухую темноту комнат. – Без меня, получается?

– Гриш, какая вечеринка? Оглянись! Мы уже спать собирались.

При появлении Ани, сердитый гость притих. Он недоумевающе осмотрел средства самообороны в ее руках, впадая в ступор.

– Ты напугал нас, – сердилась Аня, не опуская баллончик и кочергу.

Гриша любопытно осмотрел накрытый стол, и его гнев вернулся.

– Я слышал ты у Сыча кутил, – агрессивно сыпал фактами. – Он шампанским угощал. Компашку замутили, девчонок назвали. А мне все перемены: «Дома. Один. Спать буду».

– Но гостей нет. И вечеринки.

– Да я только что Ярмака видел! Его Кукурузер5 у калитки. – Гриша вытянул руку. – Я номера помню. Свет фар и эти долбанные цифры: почти все двойки. А ты забыл, как он чуть не сбил? – Обвинительно надвигался на друга. – Забыл?

– Какой Ярмак? Спятил? Слышишь меня вообще? Я СПАТЬ собираюсь. Анька заболела.

Витя взглядом намекнул Ане отложить кочергу и подыграть. Она неуверенно оглянулась на полутемный зал, медленно опуская кочергу и баллончик на табуретку, – с трудом улыбнулась, прощебетав напряженно:

– Простуда, – и притворно закашляла в кулак. – Это я настояла на тихом празднике. Бабушка…

– Ой, да. Помню. – Гриша пристыженно опустил голову, спрятал руки в карманы куртки. – Как она?

– Лучше, – выговорил Витя, словно у виска взвели курок: заполошные мысли крались в открытый чулан.

– Мы решили отпраздновать позже. – Аня бросила на брата подначивающий взгляд.

– Да, – выдумывал Витя, – может, в среду?

– В среду? – удивился Гриша.

– Почему нет?

Аня с улыбкой взяла гостя под руку. Гриша млел, но с места не шевелился.

– Почему нет? – Гриша даже задумался. – Да хоть в четверг, – прикрывался он безразличием как оружием. – Мне без разницы.

– Так если без разницы, пойдешь?

– Слушай, я тебя обидел чем? – Гриша задрал подбородок. Он был ниже друга на голову, но нахохлился боевым петухом. – Что ты избегаешь меня?

– Когда такое было?

– Всю неделю. Тебе как припечет – бежишь, а когда праздник…

– Тортика? – вмешалась в перепалку Аня.

Она повела гостя к столу, захватывая его воспаленное внимание.

Витя хотел было возразить, но ничто не злило его больше, чем зияющее окно в чулане. Гриша расплылся в безудержной улыбке, которую тут же скрыл за непогасшей обидой. Аня достала первый попавшийся нож из стола и отрезала крупный кусок бисквита.

– Вот, угощайся.

Она положила кусок на салфетку и протянула мальчишке. Но Гриша вдруг сел на стул, отпивая сок из пачки, и Витя на миг испугался, что Аня заорет: «Пошел вон!» Она уперла руку в бок, слепо поглядывая за окно, непроизвольно царапая разделочным ножом по скатерти. Витя предложил:

– Я закрою форточку.

Аня вцепилась взглядом, но брат уже торопливо шагал в зал. Гриша принял из ее руки торт.

– Вы какие-то дёрганные, – произнес сам себе с подозрением. – Вас оставь…

Свет погас как по хлопку. Витя даже схватился за стены, растерявшись. Тишина нахлынула ужасом.

– Офигеть! – выругался Гриша.

Отрывистый голос Ани заглушил дальнейшие реплики гостя:

– Витя! Стой! Я иду! Ты где?

Его обдало холодком. Морозным, свежим, пронизывающим. Он стоял в шаге от двери в чулан, ярко представляя себе пустой подоконник, открытое окно и занавеску, покачиваемую ветерком. А потом из полуоткрытой двери дохнуло затхлым смрадом гари, и крик сестры оглушил его раньше, чем он успел крикнуть: «Беги!»

Кухня взорвалась испуганными голосами. Витя повернулся, его намертво прижало к стене невидимой силой. В уши ударил шепот, переходящий в свистящие выкрики, сквозь которые слабо пробивался визг Ани. Гриша повторял: «Что это? Что? Что это? Кто здесь?»

Витя дернулся, осознавая неясно, что руки и ноги прижаты к стене. Шипящие голоса сомкнулись в гул. Он вдыхал тошнотворную вонь гари с проступающим ядом гниения и влажной почвы. Откуда-то издалека доносились крики: «Пожар! Горим!» Его звали по имени. И вновь испуганное Гриши: «Что за тварь! Отойди! УБЕРИ ЕЕ! УБЕРИ!

Витя кричал, звал сестру, но изо рта не вырывалось ни звука. Мерзкие сгустки дыма жгли запястья и щиколотки, стягивали удавку огня на шее, вползали с каждым новым вдохом внутрь. Щеку холодило свистящее дыхание и взывающий шепот. Он вздрогнул – и упал: насколько резко ослабла хватка.

Проход в чулан темнел пустотой. Глаза привыкли к мглистому полумраку. Напротив проступил образ девушки. Она материализовалась из дыма призраком, протягивая к нему худую руку в широких браслетах. Смутный образ с впалыми глазницами, но знакомым, пусть и неподвижным лицом. Русалка. Витя нырнул в карман рукой, свирепо чиркнул зажигалкой перед носом. Существо заверещало – не испуганно, а скорее ликующе.

Глаза устало прикрылись, сознание качнулось. Гарь смыло потоком морозного воздуха. Диким ором зашелся Гриша. Из чулана. Он звал на помощь.

Потустороннее, животное уханье отозвалось ознобом по спине. «Ууууууаов». Визгливый хохот.

И голос Ани проплыл мимо:

– Куть-куть-куть.

Витя заморгал, заново узнавая очертания двери в чулан, знакомый силуэт.

– Аня? – позвал.

Она кралась с чем-то острым в занесенной руке, не реагируя на его слова, двигаясь исключительно на обрывистое шептание Гриши и ровно призывая:

– Куть-куть-куть.

Витя шатко поднялся, приблизился к двери. У комода притаился Гриша. По диагонали от него, в углу чулана, сидела тварь. Аня включила фонарик смартфона – и та хрипло зарычала.

– Что это такое?! – ныл Гриша, зажмуриваясь, вжимаясь в комод. – Оно укусило меня, –хромал к окну. – Укусило.

– Войнуг!

– Тихо! – рявкнула Аня, перетягивая внимание войнуга на себя. – Куть-куть-куть, – манила пальцем, заводя руку с ножом за спину.

– Это не собака. Это совсем не собака, – в бреду твердил Гриша. – Нужно в окно. Здесь окно открыто.

Тварь зарычала, пригнулась, готовая атаковать в любую секунду.

– Не шевелиться, – прошептала Аня, прикидывала расстояние от двери до ловушки.

Три-четыре шага. Доски пола поскрипывали от ее движений. Витя стоял в проходе. Все обмерли, кроме крадущейся Ани. Шаг. Второй. «Ууууууаов». Монстр принюхался, с хрустом вытянул шею на пойманный запах. Гриша заорал и ринулся к окну. Через секунду крик его погас, а сам Гриша исчез в дыре погреба. Тварь бросилась пумой на сестру, в два прыжка повалив ее на пол. Витя метнулся следом. Вынув зубы из заслоняющей шею руки, войнуг оставил Аню, шипя и оскаливаясь на отчаянные удары Вити. Внутри твари заклокотало рычание. Аня извернулась, вонзила нож в рваную грудину монстра.

Дом сотряс голос отца:

– Витя? Эй! Что за шум?

Тварь гортанно завыла, изломанной лапой царапая по рукояти. Язык свешивался из грязной челюсти с коронками – человеческой челюсти, выпирающей из черепа полусгнившим звеном. Тварь скулила, расшатывая рукоять ободранной лапой: нож выпал, покатился со стуком по доскам пола.

В кухне вспыхнул свет. Оклики отца будили стены. Монстр вздыбился, захрипел и в два прыжка скрылся за окном.

Витя схватил сестру за плечи:

– Ты цела? Цела?! – Заполошно выискивал раны.

Ее платье темнело слизкими пятнами, через правую щеку тянулся порез, рваные раны предплечья заливала кровь.

Аня смотрела пустым взглядом, повтором твердя:

– Я в него ударила. Ударила. Ножом. И ничего, Витя. Ничего!

Злой голос отца приближался: «Витька! Мать вашу, что происходит!».

– Витька, что здесь проис… – свет в чулане ослепил, вышиб дыхание внезапностью, – …ходит.

Со дна погреба донесся жалобный голос Гриши:

– Помогите! Ребят! Кто-нибудь?

Все в ужасе заглянули вниз.

– Ты жив? – крикнул Витя. – Рехнуться, цел там?

Гриша сидел на полу среди помятых картонных коробок, вжавшись в цементную стену щенком. Зацепленный при падении плед свисал с гвоздей сорванной ширмой.

– Не знаю, – приглушенно ответил. – Нога огнем горит. И голова… – Он скинул разорванный капюшон куртки, смотря из темноты недоверчиво, боясь покидать убежище. – Ее нет? Той… псины?

– Нет. Сиди! Я сейчас спущусь, – заверил Витя, скидывая веревочную лестницу.

– Эта тварь воняла трупаком. Трупаком. Это, блин, не собака. – Он утер нос рукой, а затем оторопело посмотрел на рукава светло-серой куртки, багровеющей разводами. – У вас есть нашатырь? – спросил сдавленно. Попытался подняться, снова рухнул марионеткой. – Отвернитесь. Кажется, меня сейчас вывернет.

Глава 12. Наживка

Спустя три дня детали нападения не воспринималось туманно-ужасным. Анальгетики ослабили снотворное действие, волнение осело на мутное дно памяти. Пришло осмысление.

Аня чувствовала угрозу ясно и неотвратимо. Угрозу ей, брату, любому в Сажном. Опасения подтвердились. И план бы сработал наверняка, если бы не вмешался случай. Но сколько еще таких случаев сыграют подножку Зверю? Одна, две, три помехи до окончательной расправы? Да, в тот раз палача спугнули. Раны зашили, вкололи лекарства, припрятали страхи. Но что делать теперь, когда угроза заявила о себе без оглядки? с готовностью быть уличенной, опознанной? Как долго случай может ограничивать ярость монстра? Сколько у могрости войнугов? Кто они? Где они?

Происшествие в доме Рудневых мало всколыхнуло общественность. Гриша бредил, что в дом пробралась бешеная собака, и волнение жителей сосредоточилось на бездомных псах. Поползали слухи о волках, о немедленном отстреле, охоте.

Аня сомневалась, что Гриша верил в собственные объяснения, – не теперь сочинять сказки, после разговора с ним. В больнице он выглядел испуганным, бледным от приступов рвоты и шока. На расспросы невразумительно твердил о плешивой псине и в подтверждение демонстрировал глубокие укусы на ноге. Часть отметин на укусах принадлежала человеческим зубам, но историю развивать не стали. Гриша молчал. Витя и она – тоже.

Попытка выбраться из ямы страхов толкнула Гришу на телефонный звонок. Сегодня он впервые озвучил Ане сомнения: в чулане рычал не пес. Стояло раннее утро, разговор получился кратким, обрывистым. Гриша зевал и вспоминал подробности нападения смутно, но с упрямыми намеками на замогильную чертовщину; признался, как много думал о том вечере: нервозность друга, кочерга, брошенный с едой стол и полумрак. Открытое окно, плед на дыре погреба. «Вы устроили ловушку», – догадался. Аня промолчала. Ее взволновала другая его уверенность: «Нам не замолчать это. Ярмак, похоже, видел ту тварь. Он ведь был там, у вашей калитки».

Аня шагала вдоль коттеджей, желая прояснить ситуацию, надеясь, что эта жуткая тайна знакома Ярмаку, и возможно, он тоже ищет помощи. Если бы только сколотить группу противодействия, заручиться поддержкой, тогда можно рискнуть дать отпор жуткой напасти.

Дом Ярмаков встретил ее замком. Мороз свирепствовал, облака в райской бирюзе неба плыли льдинами айсберга.

В автосервисе Аня с трудом дозвалась Ярмака сквозь звон металла. Они с Сычом общались с двумя мордоворотами в кожаных бомберах, и веснушчатый паренек в очках упрямо выставлял ее за дверь с непреложным: «Клиенты». После окрика Сыча, ей велели ждать на крыльце.

Наедине с братом Лоры, Аня общалась последний раз года четыре назад. Он тогда был пьян, просил передать Наде, что раскаивается. Подробности Аня тогда не слушала, потому что тон его звучал скорее угрожающе-требовательно, чем вежливо-просяще. Говорить с Ярмаком для Ани – сродни испытанию. Она считала его задиристым балбесом, которого во всем и всегда покрывала сестра. Лора и слышать не желала о плачевных выходках брата. Ярмак – источник скабрезных шуточек и пошлых предложений – главный виновник окончательной ссоры Ани с сестрой. Терпение Ани надломилось после угроз в адрес Юры. Лора заняла сторону брата, и самое отвратительно – Аня понимала ее, жалела, ведь знала причину.

Около десяти лет Лора и Ярмак прожили с отчимом. У того имелся пунктик в одутловатой башке: если кто-то смеется за его спиной – он смеется с него, если кто-то нарушает порядок в доме – он оскорбляет его. Ремень служил единственным методом воспитания. Но Лора избегала побоев: весь удар принимал брат. И даже сейчас, когда Ярмак стоял перед Аней, нагло просвечивая ей взглядом, она помнила, как их отчим загнал ее с Лорой в угол и замахнулся ремнем. Помнила, как вступился Ярмак, как с вызовом врал, что один опрокинул мешок с луком. Отчим поволок пасынка за шкирку в кухню. Аня с Лорой испуганно всхлипывали в углу, пока за дверью переворачивалась посуда, мебель, – а затем противостояние стихло. По слуху начали методично хлестать удары.

– Тебе чего, Нюта? – спросил Ярмак, излишне тщательно вытирая тряпкой машинное масло с рук.

Рабочий комбинезон не спасал в минус пятнадцать. Худощавый Ярмак ежился под дверью, переминаясь с ноги на ногу. Она долго репетировала вопросы, но в минуту икс трусливо потеряла уверенность.

– У нас тут происшествие случилось. Три дня назад, – подводила она, выразительным взглядом ныряя в его холодные глаза.

– Я слышал. М-да. С псиной?

Аня кивнула:

– Не совсем. Я подумала, ты видел что-нибудь?.. – она посмотрела на него в упор, словно взглядом произнося «могрость» и «труп-тварь», – …необычное.

Взгляд Ярмака вдруг сделался из скользкого режущим:

– Я? – Хохотнул. – Тут бегают шавки, но не думаю…

Она прокашлялась, придавая голосу формальный тон.

– Хм, да. Извини. Просто Гриша видел тебя у нашей калитки. Ты приезжал? Мы не слышали с братом…

– Нет. Руднева, твой Гриша что-то путает.

– Он не мой. – Аня стойко игнорировала его озлобление. – Возможно, Надю подвозил?

Белобрысое лицо Ярмака опять исказила усмешка.

– Я в мастерской вожусь до полуночи. Эй, Кость! – позвал он Сыча в дверь.

На пороге в замасленной куртке появился Сыч.

– Нюта говорит, что я заезжал к ним на неделе?

Костя не поддержал ухмылку приятеля.

– Что-то случилось? – спросил он участливо, словно менеджер возмущенную клиентку.

И Аня невольно отступила на шаг под их неприязненными взглядами.

– Нет. Я подумала, Надя меня искала.

– Да брось! – Ярмак опять притворно хохотнул.

– Мы здесь пятые сутки безвылазно, – высказался Сыч сдержанно. – Спроси у девчонок. Лора в магазине сейчас.

Аня покосилась на пластиковую дверь магазина.

– Похоже, недоразумение, – ответила, спускаясь по скользким ступеням металлического крыльца.

– Ага, – подтвердил Ярмак.

– Извините.

Она торопливо зашагала прочь, чувствуя, что ей смотрят в спину. Пальцы сами потянулись к смартфону, нажали на вызов. Аня тогда с трудом помнила, что говорила в трубку, как шла, о чем думала. С мыслями она собралась уже на кладбище, под калиткой Байчурина, – сидя на скамье и взирая на надгробия. Почему из всех жителей Сажного Грише померещился Ярмак?

Байчурин приехал со стороны поселка спустя минут двадцать ожидания. День разгорался, мороз утрачивал силу. Овчарка крутилась у ног, и Аня даже немного успокоилась в присутствии живой души.

– Ловушка – годный план, – признал Байчурин, выслушав ее рассказ. – Рискованный для вас, но хитрый.

Печка в доме горела дровами. Пахло ухой. Он сидел за столом напротив, крутя в руках армейскую зажигалку. Аня поглядывала на нее, вспоминая полумрак в чулане и чирканье колесика, искры. Нахлынула тьма кухни, крики Гриши. Она различала дым, а в дыму – мужской силуэт. Он душил ее – душил ее же злобой.

– Мы видим разные образы в том дыму. Мы с Витей.

– А мальчишка? Гриша?

– Ничего. Только дым. И пса.

– Он догадывается, – предупредил Байчурин. – Такое трудно с чем-либо спутать.

– У войнуга на полморды человеческая челюсть с коронками. Трупная челюсть. Выходит, слуги?

– Нечи. Прислужники могрости – нечи. Проклятие на весь род. Они к ней с просьбами ползут: людишки, одержимые завистью и местью. Выкапывают других слуг или врагов могрости.

– Врагов? Есть враги?

Байчурин опомнился:

– В этом Дина разбиралась. – Вздохнул тягостно. – Ненависть… – Он потер гравировку автомата на зажигалке. – Могрости нравиться это ощущение. Ненависть. Словно возвышаешь себя этим чувством, оправдываешь.

– Мы видим в дыму тех, кого ненавидим?

– Знать бы наверняка. Эта зараза изменчива.

– Как и наша ненависть. Я даже не задумывалась, ненавижу ли кого-нибудь? Отца, похоже. К сожалению. – Аня вернула взгляду невозмутимость. – Вам мерещится убийца сестры?

Байчурин отбросил зажигалку, потирая щетину.

– Тогда у него мое лицо.

Смотря на него, Аня видела горе: впалые глаза, морщины, шрамы – всё сливалось в необъяснимую, но узнаваемую гримасу страдания. Она сочувственно заключила: