Москва-bad. Записки столичного дауншифтера

Да и «другое место», судя по нашим дальнейшим наблюдениям и отзывам наших немногочисленных знакомых из Бирюлёво и Котельников, – весьма сомнительная идеологема… Пришлось невольно осознавать весь этот сюр, самим внимать мистическому Вовке!

Между тем интенсивность и разнообразность явлений, будто по закону энтропийной необратимости, всё нарастала. Появился третий адепт-Вовка – лет тридцати (!), в вязаной чёрной шапочке и в джинсовке с псевдомехом. Вёл он себя совсем по-молодёжному, стыдно и смотреть. Возникал внезапно, безо всяких откашливаний, предисловий и приступов (второй, Базилио, всё же делал «гм-гм», хоть и условное, но весьма разборчивое). Подойдя к берёзе и невнятно-неумело вовкнув, брался за неё рукой, второй умудряясь подтягивать на весу шнурки на кроссовках. Дождавшись какого-то ответного сигнала (быть может, шевеления шторки), или просто отсчитав положенное время, он самым простым голоском и заштатным тоном негромко выкрикивал: «Как дела?» (какой позор! – вот старик-то Игорь вовкнет так вовкнет!), после чего отсчитав ещё секунд семь промедления, резво влетал в подъезд и пробегал мимо прилипшего к глазку меня на заветный второй этаж.

Попытки анализа аудиовизуальных данных на первых порах ничего не дали. Два новых адепта, незаметно вскочив по лестнице – ещё ведь всегда, как ни радей за новую науку, домашние всякие дела отвлекают! – на несколько минут бесшумно исчезали. То ли войдя к трансцендентному Вовке, то ли получая от него почти беззвучные наставления при открытой двери…

И то такое предположение было сделано нами немного позже исходя из сопоставления с особенными, «не холостыми» визитами их родоначальника – Игоря. Когда джентльмен-аксакал, обделав всё честь по чести, а иногда и повторив для верности ещё пару раз, допускался, наконец, к восхождению (а было это всё же, по отношению к более молодым его коллегам, несправедливо редко), то на площадке второго этажа (уже, правда, необозримой из глазка) начинался некий коллоквиум, длившийся иногда минут по сорок! Это, как вы догадались, и дало науке длинные отрезки речи, по которым впоследствии и был изучен язык вовок. Но поначалу слышалось просто отрывочное порыкивание, местами более-менее похожее на отдельные слоги или даже слова. Иной раз шёл какой-то счёт (можно догадаться по интонации, да и названия цифр на многих языках звучат похоже), но очень уж долгий… Даже если они набирали рублями на аптечный «фунфырик», то надо было досчитать всего лишь до 28 – разве что на три-четыре фунфырика, и не только рублями!.. При этом ещё курили. Иногда (но редко) кто-то блевал. Хотелось уже выйти и разогнать наконец-то всю эту тусовку, но Игоря тут явно знали, не сделаешь же замечание старожилу. Иногда, когда кто-нибудь из жильцов проходил по лестнице, он произносил что-то вроде приветствия – его либо игнорировали, либо отвечали (но редко): «Здравствуй, Игорь». Пару раз выкрикивал сверху что-то женский голос, и вовки с ворчанием и шумом на весь подъезд выметались. После долгой мимодрамы у нашего окна или чуть подальше в окрестностях они опять затекали в подъезд! Было понятно, что для них это как лампа для мотыльков и искоренить их невозможно.

Наблюдение в условиях подъезда, надо отметить, затруднено: эхо, да ещё задымление (Игорь почти всегда заваливается с сигаретой, отравляя нам воздух), и сколько ни вслушивайся, такое ощущение, что всегда слышен только один голос… И звука открытия двери вроде не слышно, хотя звонок вроде бы слышен… Когда мы изловчились пронаблюдать процесс с другого ракурса, с улицы, никакого шевеления шторки, выглядывания в окно, силуэта в нём или ответного рычания мы не обнаружили. Сопоставив всё это с участившимся количеством безответных вовканий в день (когда и два новых адепта, едва на ходу вовкнув, исчезали ни с чем), было даже сделано предположение, что никакого Вовки не существует.

Был, конечно, уже упомянутый единственный случай ответа (или «ответа») «самого Вовки» – его наблюдала, вернее, слышала Аня, а я бы не мог стопроцентно заявить, что слышал именно «глас Вовки» – и я заявил нечто более научно приемлемое: «мне кажется, что мне показалось…». Возможно, подумали тогда мы, тут попахивает коллективным помешательством, и примкнуть к нему мы пока что не готовы. И несмотря на то, что обстановка вокруг (буквально на 360 градусов) более чем располагающая, как-то не хотели бы вовсе. Прожив тут уже больше года, но, сколько ни всматривались и ни вслушивались (с нашими кондициями, повторимся, это очень нетрудно), никакой Вовка никогда никуда не выходил, и к нему (кроме вышеозначенных абреков) никто никогда не приходил.

Но однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, во дворе перед нашей пятиэтажкой, появились два гражданина… Спешно понавовкнув по-над прекрасным медленно угасающим майским деньком, они взбежали по лестнице…

Послушав с минуту впустую, я что-то отвлёкся по хозяйству… прошло, наверно, около четверти часа, а то и больше… и подскочил к окну только тогда, когда непривычно широко и резко распахнулась подъездная дверь (пикающая, пока открыта, кодовым замком) и наши знакомцы, сдерживая её плечами, медленно и суетливо выкатились наружу… держа под руки ещё кого-то!.. Тут же раздались голоса – причём сразу отчётливо три голоса! И самый резкий, неприятный, необычный из них, немного гнусавый, словно у какого-то тролля, несомненно принадлежал – я его сразу вспомнил! – самому Вовке!!!

Вовка что-то бегло изрёк на ходу – то ли изысканно непристойное ругательство, то ли великолепнейшую сентенцию, но кажется, что всё вместе, ему одобрительно поддакнули и… потащили его дальше. Гуру вновь изрёк на ходу – а лучше на весу – нечто лапидарно-изощрённое, на сей раз даже затормозив подручных и подняв меж ними на воздух маленький скрюченный пальчик. Зелёный или красный, я не разглядел, но жест явно тот самый – страшноватый, из детства, из киносказки про Чудо-Юдо, когда оно вдруг высунуло из таза с водой корявый палец-коготь и погрозило. Я аж уронил челюсть, не то что фотоаппарат…

«Самого» вблизи я видел считанные секунды. По виду он был подстать своему голосу: маленький, старый, весь скукоженный, небритый, чуть не бородавчатый, его тонкие сухие ножки, едва касавшиеся земли, были как-то сбиты набок или вывернуты… В облике его, как мне показалось, промелькнуло что-то притягательное и одновременно отталкивающее – как в облике… Гитлера, что ли… или Сталина!.. Ленина!.. (Примерно так же полупустое тело вождя на руках вынимают из саркофага.) Ну, или в образах разной нечисти, представленной в тех же советских киносказках за счёт выдающегося актёрства Милляра весьма симпатичной и забавной. Да тот же Левша лесковский – хоть и не такой потусторонний, но по наружности кривой, малохольный и постоянно пьющий, пусть мастерство и тоску по родине не пропивший… Но я, конечно, толком не разглядел.

Друзья как-то очень проворно перетащили инвалида (или учителя? – может, даже в прямом смысле) через дорожки и полянку и примостили на бревно подле хоккейно-футбольной коробки… Тоже, кстати, местной достопримечательности, тоже, кстати, именно у нас под окном, но уже метрах в тридцати, и тоже, кстати, едва ли не круглосуточно оглашающей всё вокруг дурачьими ударами и нецензурными сегрегатскими выкриками. А в последнее время в ней повадились играть… ну конечно же – гастарбайтеры! Двадцать с лишним человек орущих пьяных азиятов – это дети, как однажды ответили Остапу Бендеру, сироты, именно для них, как стоит галочка в отчётах местных властей, и построена на деньги налогоплательщиков «благоустроенная детская спортивная площадка»!

Три богатыря в стиле «Вовк» самым простецким образом уселись на недавно поваленное ураганом дерево (только Вовке, кажется, подстелили газетку) и принялись самым непосредственным образом выпивать из чекушек водку и чем-то закусывать из целлофанового мешка – то ли сушёной рыбой, то ли мойвой… я, кажется, чуть ли не запах этот рыбный чуял!..

Но вот картину из-за слепящего заходящего солнца, всегда, даже весной, отчаянно бьющего в кухню, и нескольких деревьев видел плохо, а из-за выкриков и постоянных выстрелов мячом мало что мог расслышать. Единственное, что можно констатировать, что сидящие на выдранном с корнем древе, словно посреди половодья или потопа, самым распростецким макаром веселились и развлекались: смеялись на все лады, травили какие-то байки, анекдоты (?!) – во всяком случае, так казалось издалека – я даже обзавидовался. Ни тени учительства, назидания или какой-то конфликтации! Чистая, какая-то дикорастущая, стихия – такое теперь нигде не услышишь!

Вот те раз! Live your life, the life is not original, open your mind для плодотворного общения в стиле «Вовк!».

Мне как раз надо было выйти по делам – вышел, запнулся у двери подъезда, перебирая ключи и телефон… Вблизи голоса вовок звучали как на зажёванной плёнке, а то и пущенной назад, со степенью зажёванности по старшинству. Хотел было пройти по ближней дорожке, хоть немного понаблюдать-послушать их со стороны, но когда я на виду мешкался, они, видимо, меня неплохо рассмотрели – как-то попритихли. А я спешил. Когда я вернулся, их уже не было, только газета слегка шелестела на бревне…

Тут уж и удивляться устанешь… Но Вовка не подкачал. Как-то вечером из его оконца, оглашая всю округу, разлились нескончаемым потоком звуки… группы Queen! Большая поклонница именно этого коллектива, Аня, подпевая и радуясь (видите ли, не поощряется мною прослушивание и пропевание квиновских рапсодий в наших домашних условиях!), за три часа назвала немало песен и альбомов, включая сольники Ф. Меркьюри и B-sides синглов, известных разве что жёстким фанатам-коллекционерам, как она сама.

Но самым шокирующим было то, что подпевала не только она… Подпевал и Вовка!.. Вокал его был не очень слышен, как-то отрывочен и больше походил на дэтовский, но, тем не менее, он пел, и судя по всему, с воодушевлением, весьма долго, и именно Queen! Чудилось какое-то гусарство, будто он, как толстовский Долохов, курчавый и самовлюблённый, сидит на подоконнике с бутылкой шампанского или рома, свесив, как плети, свои ножки, и раскачиваясь и отхлёбывая, тыкая в воздух своим замогильным ногтем, разухабисто дерёт глотку. «Вот какая красивая, оказывается, у него душа!» – почитай в таком духе восхищалась Аня и даже хотела, чтоб познакомиться с маэстро и гуру, выйти подпевать под окном, на том месте, где вовкают, или же сразу взбежать наверх…

Но внезапно на самом интересном месте квиномания резко прекратилась и полилась привычная русскоязычная попсовина, песни полторы. Затем и она оборвалась, и показалось, что послышалось даже что-то вроде перебранки с участием женского голоса (!), при этом Вовка так ворчал, кряхтел и рычал, что точно сказать, что он вещал не один, нельзя. Вспомнилось хичкоковское «Психо», стало жутковато. Непонятно, виртуальная ли его собеседница (жена, алкоподруга, мать?) или нет, но логика развития сюжета была железной, а отчасти уже и привычной: ещё два часа из окна бедного одинокого Вовки раздавался в майскую ночь только его видавший виды пещерный хрип, монотонно, но с самыми берущими за душу обертонами произносящий: «Ду-ра!.. Ду-ра!.. Ду-ра!..».

Летом ещё пару раз повторялся вечер музыки Queen, и более-менее синхронно «Ду-ра!», и даже была ещё пара вылазок на бревно, от коих я по каким-то житейским причинам не видел ни выход процессии, ни её заход, а издалека мешали листья и звуки отбойного молотка под окном.

Но вообще явления не угасали, а наоборот расцветали самым махровейшим цветом, причём как на восточном, так и на западном фронте, и где-то впереди, я уже чувствовал, готовится их роковое столкновение. Тогда же, наверное, пришло и осознание, что всё же не миновать всё это описывать.

Глава 3. Суперкот и рождественское чудо

Как только мы переехали, пропал кот. Выпрыгнул в раскрытое окно и был таков.

Я обнаружил его пропажу часа через два и пошёл искать.

В соседнем дворе с царственным видом он восседал на капоте машины. Увидев и услышав меня, он ретировался. Ещё пару часов я, почти ложась на грязный и холодный осенний асфальт, высматривал и выкликал его из-под разных авто.

Это уж совсем было что-то странное. Не такого воспитания да вообще ментального и физического сложения этот кот, чтоб бегать от хозяина. Мы с ним, можно сказать, составляем одно целое…

Меня всегда едва ли не коробило от фраз типа, что такой-то Васька-кот или тем паче Баська полутораметровый слюнявый кобелина иль Моська миниатюрная сучка в комбинезончике – для нас, мол, как член семьи. Но данный конкретный кот уж настолько оказался уникален…

Уж я-то котов знаю!.. С самого раннего детства я наиболее интересовался котами (у нас они, конечно, жили в деревне, спали у бабушки, а потом у меня в ногах), и я им и из них выстроил целый воображаемый мир. Это было королевство котов – или царство – тогда для меня особой разницы не было – «Русь Котов», во главе которого восседал кот-король Янций, потом Мява, потом Намурс. У каждой монаршей особы имелось несколько приближённых, обычно родственников. Мы с братцем играли в котов – то сами выступали в их ролях, а то после я налепил из пластилина целый их пантеон, постоянно обновляемый. Все мои тогдашние сочинения были построены на котах; первый рассказ с героями-людьми я написал только лет в шестнадцать – наверно, когда всё же пришлось оставить свой кукольно-виртуальный мир. Мир драматический, в чём-то имперский, но гармоничный.

Были, правда, как у всяких королевств и царств, тёмные стороны истории, связанные, если и тут можно так сказать, со сменой власти. Кошачьим фантазийным королевством правили не старшие братья, а младшие (они выбирались мной по особым их психическим свойствам – по специфической некой тонкости натуры), и старших таковое ничуть не беспокоило. Настоящая трагедийность была делом рук человеческих. 8 ноября 1988 года я, возвращаясь, радостный (от писания историй про суперкотов!), от бабушки, зашёл в придворок и увидел… кота-короля Мяву, висящего в проволочной петле под потолком. Конец проволоки был в руках у отца. Я бросился к коту, но он уже бился в конвульсиях. Просил отца отпустить, но он только усилил хватку. Казалось, в последний раз мой Мява взглянул на меня своими умными – теперь выпученными – глазами!.. Десятилетний, я не понимал, что мог, наверное, ещё его спасти. Заплакав, я убежал к бабушке и не уходил от неё несколько дней (мать куда-то уехала), а когда приходил отец, прятался от него под кроватью.

В сельской местности отношение к живности природно-прагматическое, здесь нет никакого культа, никакого сюсюканья, никаких вам «членов семьи». И зимой и летом обретаются домашние питомцы в хозяйственных постройках, «на потолке» (чердаке), а то и вообще «на дворе», то есть на улице. Несмотря на присутствие или даже обилие мышей и в доме, весьма редко некоторые избранные допускаются в сени, в избу. Не так давно, в 2009 уже году, был вывезен в лютый мороз в поле – как в сказке, а в деревне такое и впрямь не редкость – великолепный кот, которого мы с женой прозвали Чёрствый. Помню, когда приехали погостить, она сразу умудрилась взять на руки этого крайне очерствевшего, сильно потрёпанного жизнью (в том числе и буквально – всего изодранного), с большущей головой, с диким затравленным взглядом котяру – которого, вероятно, никто за всю его кошачью жизнь ни разу не погладил – и он заурчал!.. Поняв по обмолвкам, какая страшная участь постигла Чёрствого, мы были очень возмущены и огорчены; родители отговаривались тем, что кот-де уже старый, а тут как раз пришли новые (в деревне они сами откуда-то приходят, заводятся, как насекомые), и им, увы, как всем, нужны пространство для жизни и ресурсы, и что он, мол, был вполне гуманно высажен из машины на остановке. Как будто для кота это имеет значение! – сунул ему сто рублей и наказал: «Жди автобуса и езжай до города, авось там как-нибудь устроишься, проживёшь!». Да ещё поди в мешке выбросили! (об этом не признались).

Понятно, что моё пристрастие к котам и протесты против такого с ними обращения по юности в расчёт почти не принимались – таковы уж традиции и нравы, как ни бейся. Но и родителям дал Бог хоть какое-то умягчение нравов и отступление от устоев – во многом из-за внучки, моей крестницы – теперь в доме принимается (то есть спит где хочет по целым дням и предоставляется для поглаживаний, чего уж совсем не принято) неплохой котяра Снежок. Правда слюнявый он оказался, да ещё иногда телком воняет, поскольку в иные ночи, опоздав в дом, спит во дворе именно на нём. Да и прочие его коты-собратья, трижды в день потребляющие не что-то где-то, а парное молочко прямо из-под коровы – помимо этого им иногда выдаются лишь высококалорийные хлеб и макароны! – достигли, можно сказать, некоей сферической завершённости своих биологических форм. Один котожитель вообще расплылся, как масляный блин[1]!

…А тут уж какая досада была на самого себя, что я сам явился причиной потери своего собственного кота – и тем более, такого! Сказать «умный» или «красивый» – ничего не сказать. Белые – белейшие! – носочки и перчаточки, белый нагрудничек и кончик носа, чёрные полосы на голове и загривке, что на твоём бурундуке, и будто в мультфильме нарисованные, ровнейшие полоски на лапах, и черепаховые пятна, и леопардовые, и «подведённые брови» (как у диких кошек, чтобы хищные птицы промазали клюнуть их в глаз); и главное – глаза: не жёлтые, не зелёные, а какого-то светло-прозрачного оттенка хаки, как раз в цветовой гармонии с фоновым мехом; а главное – их выражение. Сверхаристократичный и суперутончённый – если только вот так ёмко, но несколько неуклюже высказать. Абы что он не ест, никогда не сидит, как плебеи, под столом, глядя в рот, а тем более, не лезет и не голосит, выпрашивая еду, не вьётся. Никакими «кис-кис» его к миске не подзовёшь. Его Величество просто появляется на кухне и выразительно заглядывает в глаза. Если ему что-то бросить – хоть бы и мясо – не двинется: только посмотрит – с таким значением, знанием и укоризной, что немного не по себе становится. А говорят ещё, что у животных нет души!..

Души, верно, нет, или она, как некоторые определяют, особая, животная, но характера и ума – хоть отбавляй. При хорошем настроении может начать юродствовать – облизывать у скатерти на столе бахрому или шуршащий пакет под столом: мол, вот чем я вынужден из-за вас пробавляться, а то и устроить «шаривари» – поскидывать (очень аккуратно!) с тумбочек сотовые телефоны и прочие мелкие предметы, стремглав носиться и т. п. Оное обозначает, что котос юродиус радикально недоволен качеством еды или её свежестью (холодильника у нас больше трёх лет не было). А уж какого достоинства он преисполняется, когда возлежит у меня, читающего книгу, на груди – ни в сказке сказать, ни пером описать!

И ещё мне было жалко и досадно – каюсь! – что не успели мы с котом провести давно запланированную фотосессию, где были бы воочию явлены некоторые из его многочисленных достоинств и способностей. В одном интервью в качестве оформления присутствовала фотография, на которой я стою и держу кота в одной руке – взяв в кулак за все четыре лапы! – как букет цветов. Это же фото оказалось на задней обложке моей книжки повестей, про что мне пару раз говорили: «там, где ты с совой». Получил я по интернету и некие нарекания о том, что картинка сия сделана фотошопом, и даже что ради нужного кадра наверное умучил бедную животину (это в контексте недавно имевшей место несуразной информобструкции Юрия Куклачёва – мол, и ещё один туда же). Не дрессировал я «бедную животину» – аристократы, понятно, этому совсем не поддаются! – а так, иногда занимался – для обоюдного развлеченья, ведь голубокровному созданью тоже скучно целыми днями сидеть в однокомнатной квартире без дела, постоянно вздрагивая – не утрирую! – от вовканий и громыханий гастарбайтера. Да и сам он любит позировать (без преувеличенья), правда, всей своей позой и умственным выражением выражая, что он, дескать, весьма мало одобряет происходящее вокруг вообще. В противовес нападкам я хотел опубликовать видеозапись «шоу-программы» или серию снимков. А теперь вот потерялся – и этих кадров никогда не снять. Да что «снять» или «не снять» – когда свой кот!..

Кстати, к улице надменно-артистический кот совсем не приучен (как мы ни пытались, всё бестолку), посему сразу теперь представляли, что долго ему там не протянуть. Благо начало зимы выдалось небывало тёплое…

Промучившись часа полтора, кота я не поймал – измокнув и озябнув, ушёл домой. Написал жене, потом пошёл искать опять. Она вернулась с работы поздно, и мы часов уж в одиннадцать вечера прочёсывали окрестности. Вскоре сей котский кот был найден, но – опять – не пойман! Заскочил в ближайшую отдушину подвала пятиэтажки и сидит смотрит, высокомерно игнорируя все наши ксыксыканья! Проигнорировал он и принос почти под нос «васьки»[2]! Может, это и не наш вообще – толком не видно, только глаза горят в темноте. Поведение совсем уж странное: необыкновенный наш питомец всегда был к нам сильно привязан, никогда не отходил и на шаг, не убегал от дома, даже когда раза три падал – и такое у него по молодости случалось – с балкона в Бронницах… Всегда ему всё позволялось, при самых нетучных временах всё доставлялось, никто не наказывал, всё его общение и «интересы» – с людьми, пугающе людские. Ко мне из-за писательской моей работы и кухонной безработности он уж прикипел настолько, что когда, например, я уезжал, кот сильно тосковал и ежедневно устраивал шаривари, так что Ане, чтоб его успокоить, приходилось давать ему трубку телефона, в которой звучали мои шипяще-свистящие «ксы-ксы» и «коть!..».

Надо сказать, что когда я в поисках кота лазил по всем подворотням до самого метро, меня захлестнуло острое осознание наконец-то свершившегося своего, нашего переезда в Москву – его, как писали раньше в учебниках истории (да, наверное, ещё и пишут, и будут писать), причин и предпосылок.

Детские и юношеские мечты, полуосознанные, давно забылись, а вокруг, так что и сам не понимаешь, уже месяцами, годами другая жизнь кипит, ни на что не похожая…

Последние два года в Бронницах были во всех смыслах тяжёлыми. Помимо множества проблем насущных (финансовый кризис, ударивший почему-то именно по нам) добивало и осознание, что Москва рядом, но её, как тот локоток из пословицы, не достанешь и не укусишь. Всего лишь сорок вёрст – из-за пробок ставших почти непролазными – и настоящая культурная пропасть, как будто и нет тут рядом никакой столицы.

Выражаясь привычными штампами, последней каплей, скорее всего, стал взрыв жилого дома в Бронницах – нескольких этажей обычной пятиэтажки, стоящей через дворик напротив нашей. Помню, как мы с женой, выйдя из центра города на набережную, увидели столп чёрного дыма, зловеще нависающий, будто смерч, над нашим бедняцко-быдляцким Ист-Эндом… Мало того, сразу показалось: хлещет он из нашего дома! Пока бежали, вспомнили, что когда полчаса назад стояли на остановке, слышали звук взрыва – очень мощный, объёмный, пожалуй, даже нельзя сказать, что хлопок, как обычно пишут журналисты. От эпицентра, оказалось, метров за триста. Мы тогда подумали, что, вероятно, это что-то связанное с самолётами (тут их в большом изобилии летает каждый день из соседнего Жуковского), даже подумалось, не боевой ли ракетой что сшибли (не так давно был случай – истребитель упал на жилой дом в пригороде Бронниц).

И тогда же, увидев пожарище вблизи, я вдруг вспомнил ещё одну вещь: совсем истерзавшись сомнениями, я дерзнул просить Господа подать знак. Продолжать ли здесь топтаться на месте, чего-то выжидая, или всё же вопреки всему рвать когти в Москву. Неужели, терзался я уже дальше, узнав о жертвах, услышав о версии теракта, увидев, помимо прочего, осколки стекла, вонзившиеся в капустные кочаны соседнего частного сектора, и поняв, что именно в это время я обычно проходил там и в этот раз хотел идти, но передумал и, что совсем непривычно для меня, поехал с женой на автобусе… Неужели это ответ? – и ответ мне?!. Страшно подумать. Хотя, конечно, что мы вообще можем понимать в таинственной неисповедимости путей… – кажется, что в запредельной этой стихии наши умствования – как слезинки в океане… Но всё же они есть: капают, тоже жидкие и солёные, впадают в мировую безбрежность…

Подобрал слова – не так уж трудно. Жить трудней. Но нужно хотя бы направление правильное знать. Как пел молодой Летов, «давайте будем жить вперёд!».

Жить тогда в наших окрестностях – как это обычно бывает – стало страшновато (да от наплыва журналистов, разных служб и зевак суетно), а тут как раз сообщили через знакомых, что освободилась квартира у одной бабуси в Москве…

После взрыва я также не удержался и написал о нём статью «Антропология хаоса», в которой на примере нашего Ист-энда дал беглую зарисовку всей подноготной жизни в подмосковных городках. Не сказать, что в Бронницах широко читаются московские СМИ, но событие было резонансное, да и фамилия Шепелёв, оказалось, здесь не простая, а предвыборно-начальственная, привлекающая к себе внимание[3].