Москва-bad. Записки столичного дауншифтера

Поневоле начнёшь восхищаться витальной энергией «варваров» по сравнению с механистичностью, а также пресыщенностью и напыщенностью, как в эпоху упадка Рима, полноправных граждан Москвополиса. Я думаю, что не братьями и не хозяевами они нас называют. Тем более таких – изнеженных, никчёмных, разобщённых, неверующих, зря коптящих небо.

Да, мы, русские, европейцы по культуре. Но «Европа – это дорогое кладбище». Во времена того же Достоевского, ужаснувшегося гильотине Толстого. Да и вообще в противовес позднесоветсткому и постсоветсткому разеванию ртов на всё «тамошнее», у нас в культуре, в исконном менталитете, как не крушил его Пётр I, и ещё многие и многие, навалом этой «ксенофобии» к Западу – почитайте «Левшу» лесковского, да и чуть не любое произведение нашей классики, начиная от Гоголя и заканчивая, допустим, Бажовым: везде «французищки», «полячеки» и «немчура» выведены весьма пренебрежительно и комично. Но это не спесь, не высокомерие, не превосходство, на которое серьёзно-туполобо напирается. На это не обращается внимания, это замалчивается (хотя отчасти и как само собой разумеющееся, глубинное в национальном характере), но такая ксенофобия в одну сторону почему-то нормальна. Просто мы другие – не азиаты, но и «немчура» нам смешна и нелепа, все эти «Quadratisch, praktisch, gut!» – что это для нашего бывалого смекалистого мужика, Ивана-дурака или Емели!..

Может быть, я не настолько исторически дальновиден – конечно, гляжу из окна хрущёвки! – и не понимаю для людей осведомлённых очевидное: может и впрямь возможна сия мифическая переплавка абсолютно чуждого дикого азиатского генофонда? Но исходя из увиденного, отчасти здесь описанного – судите сами. И боюсь, что добавлять привычные полубессмысленные выражения – «в ближайшей исторической перспективе» – или не в ближайшей – здесь уже полностью бессмысленно: нынче все в столице живут одним днём, будто полуминутами перед тем, как Везувий зев отверзет. Впрочем, могу же я ошибаться.

Как ошибся, наверное, и вообще с Москвой. Как будто ошибся дверью…

Как в былые – блаженные! – годы, когда в вагон метро вдруг входил негр, и сразу все поворачивали на него головы и неприкрыто пялились, так сейчас сам затискиваешься с утра в набитую под завязку «скотовозку» – рыжебородый, так сказать, витязь с серо-голубыми глазами… – всё чаще, правда, сбивающий на князя Мышкина в исполнении Яковлева – и отовсюду на тебя так и таращатся ненашенские глазищи: раскосые, чёрные, набыченные, тёмные, налитые кровью, иногда какие-то побитые, иногда наглые, но всегда жадные, что-то выглядывающие. Вокруг тебя почитай исключительно восточные люди всех мастей. Ей-богу, никакой утрировки! Пусть трое их будет в вагоне, пятеро, семеро, пусть дюжина, ну даже две, но не сорок алибаба-разбойников на двух-трёх русых. Морилкой, что ли, кожу обработать?..

Увидишь иногда облик столицы в старой хронике, годов 70—80-х, в советских фильмах и поражаешься. Слушаешь рассказы старших, сам вспоминаешь детское – и чуть не плачешь. Возможно, это не только облик, но и образ, но какой! С крахом Союза он резко испортился, как будто облупился… Ну, а сейчас-то что можно было б показать?.. Купили мы как-то билетик на катерок по Москве-реке и в полчаса ужаснулись: какая же рухлядь-то кругом, нагромождённое убожество, раздрай во всём – как такое вообще можно показывать! Брежневский застой, Олимпиада и то, что последовало за этим, – мы это не идеализируем, но… Но какой всё же была столица, дорогая для каждого советского сердца Москва! Одна эта фраза чего стоит – лучезарная мантра! Чего стоил один этот звук – Маск-ва! Стоит только произнести и сколько сразу в нём всего слилось и отозвалось, даже если ты в деревне Мокрое всю жизнь проживаешь. «В Москву ездил» – тут тебе сразу какие-то райские, столично-заморские изыски, из которых даже пара-тройка осчастливит на целый месяц: и колбаса (даже сервелат!), и апельсины, бананы, и суперконфеты «Мишка на севере» и «Красная шапочка», и кофе растворимый, и даже жвачки «Клубничная» или «Мятная», и чипсы «Московский картофель в ломтиках»… А чай-то «Бодрость», три рубля пачка, с таким уж ароматом, что нынче ни в каком бутике не сыщешь!.. А уж коли ты побывал там самолично… Тянулся на пальчиках к хрустальному гробу, задирал голову до самой слепящей макушки телебашни, вцеплялся в поручень на колесе обозрения… Да даже если потом тебя за уши поднимут в родном Владике «Москву показать», и тогда уже кое-что увидишь!

В юные лета, мне возразят, всё ярче, многого не понимаешь, половину не помнишь… Я отлично помню 1988-й. Я тогда грезил «Модерн токингом» (приехавшим наконец и в столицу самую пуристскую!), писал фантастические истории про котов и их же портреты с натуры, а после поездки в Москву по сей день сохранились акварельные коллажи с изображёнными вместе достопримечательностями столицы… Но их непотускневшие краски – «настоящие, московские» – куда тускнее воспоминаний!

А нынче – посмотри в окно… Зима теперь чёрная: не сказать, что чёрный снег с зловещей театральностью дали, как для спектакля апокалиптического, или как выпал таковой, уже не по Булгакову, в Омске в 2014-м, или как метеоритный дождь в Челябинске… Но всё равно всю зиму – раньше о таком невозможно было и помыслить! – голый чёрный асфальт, грязища, каждодневный дождь. Не надо сгущать краски, что-то выискивать для типичной писательской типизации: кругом и так полный нуар – достаточно просто, как их акын, петь о том, что видишь…

Не будем, конечно, пугать стародавней прорухой на всё, и так не покидающей наше бытие разрухой и в головах, и в клозетах, костлявой старухой с клюкой и протянутой – к Западу! – рукой, но… За окном это «но» – как затмение солнца, о котором не знаешь, едва ощутимое, невидимое глазу… Вроде бы всё есть, всё на месте, но, что-то уже не то… Как высокомысленно – «високосомысленно»! – изрекают учёные мужи, «определённый paradigm shift определённо произошёл», и вас приветствуют никому не интересные кризисы цивилизации – антропологический, экологический… (Бросьте, ребята: не открытый там у него перелом, а наоборот, закрытый. Не экономический ведь кругом кризис!)

Вот в школьном детстве, ещё помню, предупреждали всё на классных часах, в стенгазетах, в журналах и даже в учебниках: парниковый эффект, глобальное потепление (ну, и ядерная зима заодно, как заведено, помаячит чуть-чуть на горизонте) – через долгих двадцать-тридцать лет, прикиньте, ребята! К началу миллениума, однако, учёные как-то резко переизучили предмет и как ни в чём не бывало заявили: бред это всё! Общенародная беспечность восторжествовала, и в на глазах опростившихся медиа про то не только в разделе «Сенсации» (где под завязку вбито перлов в детсадовском стиле «Сегодня под мостом поймали Гитлера с хвостом!»), и в рубрике-то «Кому это нужно?» не напишешь. Да и напишешь – что толку. Теперь же ведь никто не остановится, как гоголевский Ковалёв, внезапно посередь улицы, и не подумает вдруг, как в тупом каком-то озарении, какое на дворе времечко: конец декабря, всё черным-черно, льёт как из ведра, от асфальта клубится пар, из-за зелёных оградочек через раскисшую грязь торчит ядовито-зелёная травища… И над всем этим, безбожно ахалай-махалайкая по мобильному, звучно плюясь, несутся молодые, приземистые, тёмнокожие, с жучно-чёрными волосами «москвичи»: скромно одетые в апельсиново-кирпичные накидки служители дворового порядка или простые прохожие – разряженные в аляповато-яркие, разукрашенные всякой дрянью шмотки – не сказать даже, что демисезонные… и из-за спешки даже без зонтов…

Девятой, новой великой культурой, которая должна прийти на смену семи предыдущим и угасающей европейской, Освальд Шпенглер считал пробуждающуюся русско-сибирскую цивилизацию… Но что может немец понимать в наших колбасных обрезках, тасуемых, как кокс на зеркальце, между непереводимыми оккамовыми бритвами «авось» и «откат»?

Чтобы понять, что такое русский дух (не нынешний, тем более, нынешне-московский, а некий абстрактно-исконный, русско-советский даже), достатошно, я думаю, «Любовь и голуби» посмотреть. Нечто вроде того, как в космический зонд, отправленный к далёкой планете, CD-болванку закладывают с фильмами и песнями, дабы инопланетяне, если что, имели о нас представление. Молодые таджики, однако, вряд ли это смотрят. Серп и молот для них, как и для большинства наших, – на глиняной табличке инопланетный иероглиф. «Лукоморье» у кого-то вроде была идея читать мигрантским детишкам, но его и нашим-то уже не читают… Чтобы их беспокойный дух понять – экстерном за те же полтора часа – в эпоху, когда то, что было полвека назад, школьникам до какого-то ВОВ сокращают, можно фильм «Орда» посмотреть. Исторические костюмы, конечно, могут отвлечь, но суть исторического конфликта и разности культур очевидна.

У нас, как ни странно, в основном всё «Людк, а Людк!» да «ёшкин кот» в народе – и это какая-то неискоренимая внутренняя простота, размах души, нутряное наше всечеловечество. Под ним, как под зонтом, можно жить всем миром. Но кругом – давно иное! Начало XXI века: плащ-дождевик, как презерватив, раскатывается – цветной-полупрозрачный, персональный и доступный, всесезонный, зимний – на ходу, из свёрточка в руке…

Эти слова – о тебе, Москва!

Глава 5. ЗАГС, полиция, вечный ремонт и вечный праздник

Прошло полгода, год, прошло и два, и три… И вот я стою посредине комнаты, смотря то в одно окно, то в другое, созерцая – несмотря на такую дискретность зрелища, да плюс ещё от решёток – побелевшее пространство двора, бело-тусклый, словно бы чуть теплящийся световой день, оживлённый лёгкими (или всё же тяжёлыми?..) хлопьями снега… Так и хочется сказать: вокруг ни души…

В моём поле зрения, однако же, находится не менее дюжины – ей-богу, не преувеличиваю – оранжевых безрукавок. Кто-то из них чистит снег, кто-то сидит на оградочке – курит, что-то орёт и щерится, некоторые, то хватая с земли лопаты и мётлы, то опять их кидая, постоянно мельтешат и гомозятся… Почти как у Брейгеля-старшего зимняя картина – у младшего, кажется, куда больше оранжевых тужурок… Вот подходят ещё двое, спрашивают закурить… Четырнадцать! А вот и наш друг!.. Пятнадцать! Расскажи кому, не поверят.

И такой «парад планет» (в среднем из десятка мелкооптовых азиатских персон) можно наблюдать, если сидеть дома, едва ли не ежедневно. Как перезвон курантов и развод караула – тут вовки, тут морковки…

Феноменов множество, все они один одного чище, без всякой даже литературной шлифовки или штукатурки, и большой отваги требует даже взяться за перо с намерением зарисовать с натуры и по памяти хотя бы главные из них. Тем более куда как неприняты и даже неприятны в нелитературные наши дни анализы, идеи, выводы, подробности… Постараюсь попроще и покороче.

Надо ли уведомлять, что у культа «Вовк!» появились ещё два адепта – впрочем, такие же бесцветные, как и молодой в шапочке, и пока что можно сказать, что залётные, хотя эпизодические их проявления, судя по большим периодам наблюдения (месяца по два), всё же повторяются… Сам алкоголический гуру, не включая музыки, иногда продолжает так же размеренно, и так же не без чувства повторять: «Ду-ра! Ду-ра!». И довольно долго. Ему никто не отвечает, и вокруг него, согласно нашим данным, нет никакого признака женского вокала или вообще начала. Кроме адептов-вовок к нему никто не ходит, сам он не выходит – чем он вообще живёт, например, питается?!. Инвалид ведь, как тут без присмотра. Тот же газ один чего стоит – после взрыва в Бронницах и таким вопросом задашься.

Редкий-редкий раз в руках вовкающего, обычно старшого, появляется пластиковый мешок из магазина «Билла», и то понятно, что почти пустой. Боевой клич «Вовк!» в его исполнении доходит порой до нездоровой брутальной утрированности – дикарской экспрессии и отрывочности. Как кобель какой гигантоманский, затормозив свой гон под форточкой, грубейшим образом нагавкнул!

Серьёзнейшие подвижки в изучении наречия вовк произошли, когда был получен большой связный фрагмент их речи, произнесённый в контексте, то есть его нетрудно было сопоставить с тем, что он обозначает. Как-то я вышел из подъезда и сразу подкатил Игорь, без лишних предисловий, но умеренным тоном спросив что-то типа «Мелочью (не) выручишь?». Все три слова были произнесены с большими шумами и почитай без окончаний, но по законам языка всё равно понятно. В другой раз ко мне на светофоре на перекрёстке обратился уже Базилио: он был более интеллигентен и жалобен, напоминая просящего подаяние Кису Воробьянинова, его обращение начиналось с «извините». Я ответил «нет», для верности ударив рукой по карманам брюк. При этом в правом кармане предательски зазвенело. Мне было жаль оживившегося было «Вовку» и я даже удостоверил его, вытащив из кармана ключи.

В квартире у нас тоже деньги не лежат, поэтому когда с тою же докукой они адресовались у подъезда к нам вдвоём, кажется, никогда не удовлетворялись. С Аней же, которая несколько раз, то специально, то неспециально (в ящик за почтой) поднималась на площадку второго этажа, основной служитель культа вовк начал здороваться. Пару раз она распекала их за едва ли не часовое курение на площадке или за то, что там настолько воняет корвалолом или блевотиной, что и у нас дома невозможно находиться. Игорь, видимо, её запомнил. Как-то раз он даже спросил у неё спички, назвав дочкой!

С одной стороны, от вовканья этого уже спасу нет. Но с другой – оно всё же получше явлений гастарбайтерских – рабочих и праздных, иногда, несмотря на всю грубую лиричность комедии, хоть немного поднимет настроение. Зависания в подъезде, особенно в осенне-зимний период, участились до неприличия. И дым стоит коромыслом. К слову, там висит на специальном щите длинное объявление: не то что прямо и категорично, как раньше «Курить запрещено», но нечто современно-смехотворное (жалко, что не стихотворное!), вроде: «Дорогие жильцы и гости подъезда! Будьте внимательны и толерантны, уважайте права ваших некурящих соседей!». Видно, поэтому-то все так усиленно и курят! То молодёжь непонятная часами топчется, то солидный дядя, едва шагнув из своей двери, сразу закуривает. Зато теперь можно слушать и частью разбирать, о чём толкуют вовки.

Вокал Игоря просто непомерно алкашовско-хриплый, говорит он по слогам и проглатывая окончания, иногда и предлоги и прочие частицы, – нечто вроде пения Кобейна или стиля телеграммы. Человек настолько очерствел от непрерывных возлияний, что ему трудно и говорить. Сам подаёт голос очень редко, фразы его весомы, если не сказать, чеканны, и конечно, тут уж совсем ничего не понятно. Иногда он смеётся – коротким сказочно-троллевским хохотком. Как представишь Вовку, так и жутковато, а с другой стороны сквозит тут и некая бесшабашность. Так и подумаешь: зачем они к нему ходят – ведь выпить можно и на улице – чему же он их учит?.. Базилио подражает старшим, но его сбивает с брутальности врождённая интеллигентность, посему все его фразы как-то служебны и незначащи, он явно просто ассистент какой-то.

Молодой, в коттонке и шапочке, своим бесцветным говорком и несёт какую-то молодёжную дрянь – всё понятно, никаких энигматических пассажей и пассов, да и слушать не хочется:

– Сёдня наши проиграли… то есть выиграли… команда эта… т… как её?… то… «Тесла», что ли… ну, называется… на «тэ», короче… с этими играли… прикинь, выиграли!.

– Торпедо! – рявкает Игорь, как ни странно, всё в один слог – если бы не контекст, ни за что бы не понять.

– Тосла! – мерзковато рявкает и Вовка, завершая спор (оказывается, есть такая команда).

Бывает, в хорошую погоду они трутся прямо под окнами, стоят по стеночке (чтоб их не видели из окна), глотают портвейн и выхрипывают, постоянно окуривая, – пока совсем не становится невыносимо, и Аня на них не гаркнет. Тут же доглатывают и выбрасывают в клёны под окном пару бутылок «777».

Порой нарастает искушение познакомиться с Вовкой (а тем более легко с его присными), побеседовать с ним, с ними, снять про них вполне монументальный документальный фильм… Тут никакой «Жар нежных» беспонтовый и Германика с её «Девочками» и рядом не валялись! Не надо никуда вторгаться, баламутить чужеродную среду хоть и маленькой камерой, выставлять, заставляя замереть и позировать саму жизнь, треножничек с лампочкой… Можно так вести съёмку, что они и не заметят. Оплатив, конечно, всё их драгоценное потраченное время в приемлемой для них валюте – литровками, четвертинками, аптечными пузырьками, флакончиками корвалола… Но опять выставлять – смотрите, мол, на них – вот мания искусства…

Тут уж заведомо ясно, что тогда на месяцы вперёд никаких гонораров не напасёшься! С подобными личностями приходилось иметь дело. Так, в Подмосковье, на первой ещё квартире, жил над нами один тихий алкашик, молодой, вроде третьего вовки, я ему из солидарности сразу то сто рублей выдавал, то двести и отдавать не велел – лишь бы не учащал визиты… Но после он перестал заходить, я всё удивлялся, а через год узнал, что его рядом с домом сшибло насмерть машиной.

Кому вообще до этих вовок есть дело. Да и до чего-то вообще – в том-то и социологическая, психологическая новизна ситуации. За основу всего принята текучка. По сути, это философия такая, как бы спонтанная, но уже давно воплощённая. Отдельный человек ничего не значит. А для себя, вроде как отдельного ото всего и всех, атомарного индивидуума имеет значение лишь он сам – некое some-body. Он Сам, как я уже писал, как можно быстрей задраивает железнейшую дверь – в квартиру, а в квартире – деревянную, в свою ячейку. (У мамы телевизор, у дочки за стенкой – телефон и комп. Пересечение параллельных реальностей – разве что в полминуты «встречки» на кухне: наложить на тарелочку и с ней быстрей – к себе. Типичная московская полная семья…) Не только не знаешь тех, кто на одной улице с тобой живёт, в одном доме, в подъезде – набитых, как в бочку «сосельдей» – ни в лицо, ни тем более, по фамилии и имени-отчеству. Утром на работу, вечером с неё, ну, может, погулять с собакой, ящик пощёлкать или в компостер потыкать и отбой. Всё как будто «есть», расписано всё до мелочей… (Теперь понятно, почему разработали для командировочных в буквальном смысле бокс, где можно чуть не сутки проводить на полке, вроде плацкартной, лежать с ноутбуком или прикорнуть под снотворным: вай-фай есть – а что ещё не надо! Граф Дракула в гробу, человек в футляре и гастеры в вагончике – посапывая, отдыхают! Примерно под то же переделывают и плацкарт, рекламируют для «работающих москвичей» квартирки-студии по одиннадцать квадратов.) Единственное, что можешь сделать – основное взаимодействие с внешней средой – в магазин сходить, но и он обезличен до неприличия: покамест не автомат и робот тебя механическим ответом или молчанием встречают, но нечто более дешёвое…

По такой жизни, понятное дело, Нелегальное собрание подпольного кружка коренных московских полулегалов, Магистерского Ордена «ВОВК» никто даже не замечает. Если величайшая в истории война – ВОВ!.. – и пронеслась мимо со свистом, типа wow! какого-то… То какие уж тут вовки и арбайтеры с колясками и мётлами!..

Вот, если угодно, небольшая нарезка из нашего несостоявшегося цикла «Кинопилорама».

Мало того, что из-за перенаселения наш подъезд, как уже отмечалось, представляет собой проходной двор и напоминает теремок из детского мультика… Раньше дворник, читаешь классику, всех проживающих в своём владении знал наперечёт. Кто дома, кто вышел или уехал, у него справлялись, а ежели вдруг появится кто-то сумнительный, он мог, или даже был обязан, доложить в участок…

Машины под окном, несмотря на то, что зима больше похожа на дождливый сентябрь, чуть не ежедневно оставляются на всю ночь с чем-то включённым внутри, издающим гудение-вибрацию, потом отключающимся, потом опять… Даже не могу понять – то ли включенный двигатель, то ли подогрев салона какой специальный… Одно точно: площадочка-стояночка, автомобилей на десяток, находится прямо у нас пред кухонным окном. От большого окна, наиболее чувствительного ко всему – даже все стёкла полночи дребезжат-резонируют! – её отделяет метра три. По её краю, собственно, и идут вереницей прохожие, отсюда же и вовкают…

А уж если сигнализация начнёт соловьём заливаться – пусть даже не на этой площадке, а где-то поблизости… Причём её, как здесь водится, выключают часа через четыре – когда хозяин или его хозяйка, живущие на пятом этаже с задраенными пластиково-стеклопакетными окнами, проснутся ближе к утру попить водички…

Но это что – почти сразу, как мы заселились, под «нанайское» окно был подогнан огромный жёлтый экскаватор и начал усиленно и усердно рыть… От окна до него – метра четыре, а до его ковша – от силы два! Гастарбайтерам бедным – и нашим, и бегущим по тропинке на работу – пришлось обходить по грязи (вскоре он раскопал, всё сковырнув, и косую дорожку, и весь наш угловой клин, предназначенный для манёвров с тачкой и от оных активного отдыха), но потом все благоразумно решили, что лучше обходить по узенькой асфальтовой кромке непосредственно под нашими окнами… Остатки котлована, в виде привычного деревенского пейзажа с взмешённой колёсами и гусеницами грязищей и мусором, красовались под окном всю зиму…

Но это так, прихотливое эстетство, мелочи существования жизни – главное тут те полутора суток, пока экскаватор работал. Это было без преувеличения невыносимо: от вибрации всё в маленькой квартирке тряслось, дрожали стёкла, удары ковша ощущались как толчки землетрясения!.. Это написать легко… или прочитать… Мы с Аней чуть с ума не сошли, в самом буквальном смысле. Нигде нельзя скрыться – негде скрыться! Даже кот пришёл в отчаяние, орал и метался.

Работа кипела, продолжаясь почти непрерывно. Трубу, наверное, прорвало. Ну, думаем, хоть ночью затихнет – ан нет! – десять часов, одиннадцать, двенадцать, час ночи… два… В окно лупит свет прожектора, пробивая шторки, помимо собственно экскаватора ещё огромный грузовичина заведённый тоже выстаивает неподалёку – аварийная, что ли, служба, с техникой 70-х годов. И вокруг мужественные люди – человек пятнадцать, все, не прекращая, орут… хорошо хоть русские… «Щас закурит кто – на воздух взлетим!» – по-нашему шутит мужик, мучаясь с автогеном, – не знаю, насколь метафизически основательно. Хлипкая наша стена сейчас, видимо, точно рухнет. Нервозность, как и вибрация, пронизывает всё вокруг: свистят, матерятся, отдают приказания, сидят, ходят и курят – в метре за окном… Только часа в три прекратили.

В пять утра всё возобновилось… (Летом потом вновь высадили такой же котлованище, даже больше и ближе, так что из окна полмесяца был вид, как будто дом над пропастью нависает.)

Не успели от этого отойти, как тут же другая напасть приключилась, ещё более несуразная. Появился какой-то звук – свистяще-приглушённый, не особенно громкий, но давящий, пронизывающий мерзкой вибрацией, нестерпимым зудением всё вокруг! Примерно так, только басовее, гудят линии электропередач, почти так гудит в деревне изношенный электротрансформатор – тоже приятного мало, но всё же не так… Думали, может, кто-то джип опять какой прогревает, может, прекратится…