Между… Роман

Степан встал с дивана и поднял с пола наполовину заполненную сумку. Мать подошла к нему и обняла сына.

– Сынок, не вини нас. Мы же хотели как лучше, – проговорила она взволнованным голосом.

Сын прижал её свободной рукой к себе.

– Успокойся, мама, я твой сын. Лучше мамы, чем ты, нет на всём белом свете.

Он хотел ещё о многом расспросить её, но чувствовал, что сейчас этот разговор лучше не продолжать. Мать расстроилась, в её глазах стояли слёзы, и после всех волнений последних недель её физическое и моральное состояние было на пределе.

– Мне надо ехать, мама. Как-нибудь попозже расскажешь мне о моих родителях. Хорошо? Успокойся.

Степан поцеловал мать и пошёл к дверям. Он чувствовал на себе тревожный взгляд матери, но не оглянулся, потому что боялся, если увидит её тревожные глаза, то давно растущая тревога в нём, которая пряталась в глубине его души и которую он просто-напросто игнорировал, выплеснется наружу, и тогда мозг начнёт продуцировать один вопрос за другим, на которые нужно будет искать ответы, а ответить на эти вопросы сможет, по всей вероятности, только мать, но она сейчас была в таком состоянии, что любой незначительный вопрос, касающийся его прошлого, мог привести её к истерике и к нервному срыву. Он ехал домой, вовремя притормаживал на красный свет светофора, своевременно трогался на жёлтый, включал поворотный сигнал, когда менял дорожную полосу или поворачивал на другую улицу. Но всё это он проделывал автоматически, заученными движениями, не задумываясь над необходимостью того или иного действия. Вопросы, которых он боялся, начали его заполнять уже по пути домой. Кто он на самом деле: Захаров и по национальности русский или немец и его фамилия звучала когда-то совсем по-другому? Раньше для него особой роли не играло, какой он национальности. Он говорил по-русски, он думал по-русски, и что он русский – было само собой разумеющимся. Но теперь вопросы обваливались на него как лавина. Что брать за основу его национальности – воспитание в русской семье или рождение от немецких родителей? Те, кто его воспитывали, они, бесспорно, его отец и мать. А тогда кто же та женщина, родившая его? Кто был тот мужчина, зачавший ребёнка? Правду ли сказала мать, что его настоящие родители умерли? Если это неправда, то почему они отдали маленького ребёнка в чужие руки? Был он нежеланным ребёнком, был он для них лишним?

Измученный вопросами, Захаров вошёл в свою квартиру. Жена, обрадованная долгожданным возвращением в родные стены, лежала на диване в зале и читала книгу. Дочь, пришедшая поздно из художественной студии, делала в своей комнате уроки. Степан оставил полупустую сумку в спальне, прошёл в кухню, набрал в тарелку еду и с удовольствием поел. В холодильнике стоял ещё до Указа купленный коньяк. Степан налил себе в простой гранёный стакан сто грамм и выпил. Он остался сидеть у стола и наблюдал, как под крышей соседнего дома суетливые ласточки строили из кусочков глины гнездо. Пришла Вера и, увидев задумчивого и озабоченного мужа, спросила:

– Что с тобой? Как у матери дела?

– Там всё в порядке. Я просто устал.

Он не хотел пока рассказывать жене о признании отца перед смертью и о последнем разговоре с матерью. Не потому, что он не доверял ей, а потому, что сам ещё не решил, как отнестись ко всему этому.

И в постели он чувствовал, что, вернувшись в свою квартиру, жена ждала от него ласк и хотела, возможно, ещё большего, но он повернулся к ней спиной и долго лежал с открытыми глазами, пытаясь вспомнить хотя бы что-нибудь из его далекого прошлого, когда он был совсем маленьким и, может быть, была ещё рядом та женщина, которая родила его. В памяти всплыло какое-то смутное чувство, как будто он прикасался губами к материнской груди и вдыхал запах молока. Нет, это был не прямой молочный запах. Сюда примешивался запах кухни и йодистый запах больницы. Он не знал, откуда такое сочетание запахов, но воспоминание об этом запахе преследовало его с детства. Когда ему было 15 лет, он спросил как-то мать, кормила ли она его грудью. «Конечно, сынок, я кормила тебя грудью. Правда, недолго. Ты болел и после болезни грудь уже не взял», – удивленно ответила она на его вопрос. Больше он её об этом не спрашивал. Но всегда, обнимая мать, он пытался уловить запах материнского молока. Она пахла библиотечными книгами, вкусными пирогами с творогом, стиральным порошком и карамелью, но запах материнского молока уловить не мог. Когда женился и родилась дочь, он однажды ночью приложился в шутку к груди жены и попытался высосать немного молока. Молоко было жирным и терпким, не таким, как в бутылках, которое он покупал в молочном отделе гастронома. Жена тогда ещё от прикосновения его губ засмеялась, хлопнула ладонью по голове и сказала: «Оставь ребёнку». Он лежал в тот раз счастливый, наполненный чувством причастия к своему ребёнку, благодарностью к жене, родившей ему это крохотное существо, но в душе и тогда разрасталось щемящее чувство забытого прошлого, тонкий запах материнского молока во рту был всё равно не тем, который сидел в глубине его сознания. Откуда пришло это чувство? Теперь он знал, что от матери этот запах не мог остаться в памяти. Скорее всего, этот запах связан с той неизвестной ему женщиной, родившей его. Поэтому этот запах преследует его всю жизнь. Он вспомнил, как в детстве, когда ему было шесть лет, в их доме появилась молодая домработница. У неё был маленький ребенок, которого она кормила грудью. Боясь сквозняка, она ходила всегда в тёплой кофте. К тому времени, когда ей нужно было кормить ребенка, её грудь набухала, и иногда избыток молока просачивался через плотный материал бюстгальтера и шерсть кофты. Запах её молока, смешанный с кухонными запахами, чем-то напоминал тот запах, сидевший в его сознании. Ему хотелось прижаться к этой молодой, полногрудой, пышущей здоровьем женщине. Однажды, учуяв от неё этот манящий запах, он пошёл за ней, остановился в дверях кухни и с удовольствием вдыхал его. Домработница спросила: «Что ты хочешь, Стёпушка? Кушать?» Он застеснялся, почувствовал, как краска начала заливать его лицо, убежал в свою комнату, долго сидел один среди игрушек и плакал, тоскуя непонятно о чём.

Ещё один вопрос мучил его. Казалось бы, какая разница: русский или немец, но почему-то вопрос, кто он на самом деле, начал принимать всё большее и большее значение для него. И чем сильнее он старался отогнать от себя этот вопрос, тем настойчивей его мозг возвращался к нему. Он вспомнил себя совсем маленьким. Они только что переехали в старый дом на окраине города. В доме пахло сыростью, зимой и летом держалась одна и та же температура. Старые ворота с калиткой висели на полусгнивших деревянных столбах. Он забрался на один из столбов и с интересом наблюдал, как в соседнем дворе играли в какую-то незнакомую игру два мальчика. Они были почти его ровесники. Вышла женщина и на незнакомом языке позвала их в дом. Вернувшись домой, Степан спросил мать, на каком языке разговаривают их соседи.

– На немецком, – коротко ответила мать.

– Немцы – они же фашисты?

Мать ничего не ответила, только улыбнулась сыну и занялась своими делами.

После обеда мать отправила Степана на улицу. Он вышел за ворота. Там игрались уже его соседи. В нём без всякого основания начала вырастать ненависть к ним. Степан подобрал несколько камней и начал кидать ими в мальчиков, выкрикивая слова: «Фашисты, фрицы». Один из братьев кинул в ответ тоже камнем, другой покрутил у виска указательным пальцем. Они ушли в свой двор, а Степан торжествовал свою первую победу над врагами. Вражда длилась полгода, пока однажды отец не усадил сына к себе на колени и не объяснил ему разницу между фашистами и немцами, живущими по соседству. После этого разговора вражда пошла на убыль, а когда Степана отвели в первый класс и оказалось, что многие ученики в классе по национальности немцы, ненависть к ним исчезла окончательно. Со своими соседями он подружился и очень сожалел, когда они переехали на север Казахстана. Только сейчас он почувствовал в себе острый стыд за ту ненависть к немцам, за те обидные слова, брошенные в адрес ни в чем не виноватых маленьких человечков. Столько лет прошло с тех пор, а совесть начала грызть его именно сегодня, в эту долгую бессонную ночь. К чему бы это? И вообще, к чему весь этот бред? Немец, русский, еврей или татарин – какая разница. «Я русский, я русский», – начал мысленно монотонно повторять Степан, пытаясь отвлечься и заснуть. И наконец заснул.

Утром за завтраком он сидел невыспавшийся и хмуро жевал булочку с маслом.

– Что с тобой? Ты какой-то потерянный. Ворочался всю ночь. Спать не давал.

Жена обеспокоенно смотрела на него, ожидая ответа. Он не стал объясняться. Только ответил дежурной фразой:

– Бессонница мучила.

В институте шла подготовка к летней экзаменационной сессии. Было много работы. Надо было ещё согласовывать списки преподавателей для приёмных экзаменов. В секретариате собирались уже документы будущих абитуриентов. График консультаций и экзаменов нужно было тоже составлять. Часть работы Степан передавал другим преподавателям факультета, но всё равно прежде чем нести документы на утверждение, их надо было проверить. Лекции, проверка работ заочников, текущая работа – все это отвлекало, но вечерами снова наваливались мысли. Это изматывало морально и физически. Что-то надо было делать. Степан уже был даже зол на своего покойного отца за признание, сделанное в последние часы своей жизни. С матерью он виделся часто, но продолжить с ней разговор на эту тему как-то не осмеливался. Наконец в один из дней, когда он привёз мать из города, Степан остался сидеть за столом на кухне и, наблюдая, как мать выкладывает продукты из сумок, спросил:

– Мама, где я родился? В свидетельстве о рождении стоит только фельдшерский пункт войсковой части в Свердловской области. Но, наверное, фельдшерский пункт и часть находились в каком-то городе или селе?

– Зачем тебе это? Села того всё равно давно нет, – ответила мать и стала намеренно сосредоточенно заниматься раскладкой продуктов в холодильнике.

«Странно, родители умерли, села, где я родился, нет. Правду ли говорит мать?!» – промелькнуло в голове Степана. Разговор он не стал продолжать. Но вопрос остался, и ответ на него он хотел знать.

Вечером Степан позвонил давнему другу отца. Его телефон он нашёл в старой записной книжке, которую незаметно от матери прихватил из родительского дома. Трубку подняла женщина. Степан представился и спросил, мог бы он поговорить с Игорем Николаевичем.

– Игорь Николаевич на даче. Я записала вашу фамилию, и когда он приедет домой, скажу ему о вашем звонке, – сухо ответила женщина и тут же положила трубку.

Через несколько дней Захарову на работу позвонили из министерства и пригласили после обеда явиться в приёмную товарища Теплова. Это была фамилия Игоря Николаевича.

Степану пришлось с полчаса прождать в приёмной. Секретарша взяла папку, исчезла в кабинете и через пять минут вышла.

– Товарищ Захаров, пройдите в кабинет.

Когда Степан вошёл в кабинет, из-за стола вышел высокий мужчина в милицейской форме с генеральскими погонами. Его редкие седые волосы были зачёсаны назад. На кителе в два ряда были закреплены орденские планки.

– Здравствуй, Степан.

Приветливо улыбаясь, генерал пожал Степану руку и вернулся за стол.

– Здравствуйте, Игорь Николаевич.

– Мои искренние соболезнования по случаю смерти твоего отца. Собирался на похороны, но вызвали в ЦК на совещание. Выберу время, заеду на могилку. Всё-таки друзья были. Не один пуд соли вместе съели. Как там твоя мать? Помощь не нужна? Я понимаю, ей трудно теперь одной. Ну да, она же не одна. Вон, сын какой вырос. Сколько тебе уже?

– Тридцать три.

– Последний раз видел тебя на юбилее твоего отца, когда ему пятьдесят лет справляли. Да… Годы идут. Меня тоже, наверное, скоро «уговорят» на пенсию…

Генерал замолчал. Степан ждал, когда его спросят о причине визита, и разглядывал кабинет. Три высоких окна смотрели на солнечную сторону, и от ярко бивших лучей в кабинете было жарко. Генерал встал, снял с себя китель, повесил его на спинку стула, ослабил галстук на шее, подошел к окну, откуда прямые лучи били прямо на стол, и задёрнул штору.

– Что тебя привело ко мне? – спросил он, перейдя ко второму окну и оставаясь стоять у него.

– Игорь Николаевич, мой отец очень много рассказывал о тех местах, где он служил когда-то. Особенно он любил рассказывать про Урал. В июне у меня отпуск. Хочу поехать в те места. Полазить по горам. Вот только не знаю точно, где на Урале он служил. Может быть, вы знаете?

– Конечно, знаю. Мы после победы были два года в Германии, а потом нас отправили на Урал. Правда, в разные места. Его замполитом во внутренние войска, а меня в штаб Уральского военного округа. Я тогда был в звании майора. Твой отец по образованию учитель. На фронт в мой батальон он пришёл в звании младшего лейтенанта. Был замполитом роты. Там на Урале ему присвоили звание капитана и назначили замполитом войсковой части. Часть стояла недалеко от города Х… Солдаты охраняли военные объекты и лагеря с военнопленными и уголовниками. Его часть в моё ведомство не входила, но с твоим отцом мы встречались часто. Охотились и рыбачили вместе. Хорошие там места для этого. Твой отец не хотел оставаться военным. Через пару лет после смерти Сталина он попросился в отставку. Тут как раз ты родился. Твоя мать всё время хотела жить на юге. Я получил повышение, и меня перебросили в Среднеазиатский военный округ. Потом они приехали. Ты был совсем маленьким и болел много. Я помог им тогда с квартирой. Твоего отца взяли на работу в отдел пропаганды горкома, а мать с тобой год сидела, и когда ты окреп и пошёл в ясли, она стала в городской библиотеке работать.

– Игорь Николаевич, вы помните мою маму беременной?

– Нет, Степан. Я уехал за полгода до твоего рождения. Да и встречались мы с твоим отцом больше на охоте или рыбалке. Во всяком случае, что его жена беременна, он мне не говорил.

– Можете вы сказать, какие лагеря находились под охраной части, в которой мой отец служил? И что за город или деревня рядом была?

– На память я точно не помню. Город я знаю, но вот с названием деревни могу ошибиться. Мы сделаем так, я наведу справки в архиве, попрошу моего помощника уточнить на карте и примерно через недельку позвоню тебе. Устраивает?

– Да, конечно. Спасибо, Игорь Николаевич.

– Пока ещё не за что.

Генерал встал и протянул Степану руку.

– Передай Валентине Андреевне привет от меня. Как-нибудь заеду.

Они распрощались.

Ровно через неделю генерал позвонил вечером. Трубку взяла жена. Она позвала мужа, который был занят бумагами в своём кабинете. На немой вопрос Степана Вера пожала плечами и, прикрывая трубку, удивленно сказала:

– Какой-то генерал.

– Степан, привет. Не помешал? – спросил генерал.

– Нет, нет, Игорь Николаевич. Я ждал вашего звонка.

– Я послал тебе карту с местностью, где часть твоего отца была. Деревня называлась Y…, колхоз «Октябрь». На карте я пометил её цветным карандашом. Завидую тебе, проведёшь отпуск в таких хороших местах. Природа там исключительная. Приедешь из отпуска, позвони.

– Спасибо вам большое.

– Не за что, не за что. Я тоже, когда сидел над этой картой, своё удовольствие получил. Вспомнилось многое. Хорошо иногда вот так вернуться в своё прошлое. Если что-нибудь ещё нужно, звони.

Щёлкнуло в трубке, и пошли короткие гудки. Вера всё время стояла рядом и прислушивалась к разговору.

– Откуда ты знаешь этого генерала?

– Он был другом моего отца.

– Что ему нужно?

– Я просил его уточнить те места на Урале, где служил мой отец. От него придёт на днях для меня пакет.

– Что там будет?

– Карта.

– Зачем она тебе нужна?

Степан на мгновение задумался, говорить ли жене о его сомнениях, о мучавших вопросах, и решил всё же ещё подождать со всей правдой.

– Так, для домашнего архива. Хотелось знать, где служил отец. В тех местах я когда-то родился.

Жена, успокоенная ответом, ушла к телевизору смотреть многосерийный мексиканский фильм, а Степан прошёл на кухню, открыл холодильник, достал почти пустую бутылку коньяка, вылил весь остаток в стакан, выпил и, взволнованный разговором, сидел несколько минут, бессмысленно глядя в тёмное окно. Он не знал ещё, для чего нужна будет ему эта карта, название какой-то незнакомой деревни у чёрта на куличках где-то за Уралом. В нём сидело чувство ожидания чего-то, но чего именно, понять не мог. Томилась душа, устал мозг от постоянных вопросов, и сердце наполнялось предчувствием. Было трудно разобраться, хорошее это предчувствие или неприятное, что-то хорошее ждёт его впереди или плохое. И какие ответы он получит на свои вопросы, он тоже не знал, но подспудно и неосознанно готовил себя к чему-то новому и непонятному в его жизни.

Коллектив кафедры относился к Степану уважительно. Он отвечал за учебную часть, работу свою знал и исполнял её исправно. Поначалу, когда его неожиданно назначили заместителем заведующего кафедрой, была какая-то натянутость в отношениях между ним и преподавателями. Но со временем все смирились с тем, что ими руководит самый молодой по отношению к ним преподаватель. Правда, несколько раз ему пытались намекнуть, что на эту должность он попал благодаря влиянию своего отца. Но Степан был уверен, что на эту должность его назначили только из-за его знаний, умения и старательности. На первых порах ему помогала Юлия Викторовна, и с тех пор они остались друзьями. Хотя так прямо о дружбе говорить нельзя. Она была старше Степана на пятнадцать лет. Её взрослая дочка вышла замуж, и Юлия Викторовна была уже бабушкой. Но это нисколько не мешало им дружить.

Однажды, оставшись с ней наедине в кабинете, Степан спросил её:

– Юлия Викторовна, вы же немка?

– Да, – ответила она удивленно. – А почему тебя это вдруг заинтересовало?

– Моя жена – немка. Хочется знать, как вы себя чувствуете, зная о том, что по национальности немка.

– Интересно. Таких вопросов мне ещё не задавали. Да я и не задумывалась как-то об этом. Я немка, ну и всё. Какие у тебя, Степан, чувства от того, что ты русский?

Она засмеялась.

– Юлия Викторовна, я же серьёзно, – не унимался Степан. – Я же слышал о том, как в своё время преследовали немцев. Об этом много рассказывали у Веры дома, когда мы к ним в гости ездили.

Юлия Викторовна перестала улыбаться и задумалась.

– Знаешь, Степан, на этот вопрос так однозначно не ответишь. Я читала много о тех временах. Мой муж серьёзно интересуется историей поволжских немцев. Кажется, сейчас создаётся какое-то общество немецкое, так он занят сейчас в организационном комитете. Этим вопросом он владеет лучше, чем я. Лично у меня ни к кому особых претензий нет. А что, у родственников Веры были какие-то трудности из-за национальности?

– Я знаю, что у тех, кто родился до войны, были трудности с поступлением в институты. Потом, кажется, немцам запрещали выезжать с мест проживания.

– Это ты про комендатуру? Я, например, родилась перед началом войны, здесь – в Казахстане. Мои родители были высланы сюда с первой волной раскулаченных. Может быть, во время войны в России к немцам и относились с недоверием и даже ненавидели их, но в Казахстане, мне кажется, такой глубокой ненависти к нам не было, по-моему, и сейчас нет. Я поступала в университет сразу после отмены комендатуры, и проблем у меня тогда не было.

– Неужели в вашей жизни не было ни одного случая, когда бы вы чувствовали себя из-за национальности в чём-то ущемлённой?

– Это смотря с какой позиции на то или иное событие смотреть. Вот, допустим, когда я приготовила несколько лет назад учебник по занимательной физике, в издательстве отказались его печатать. Спасибо Бауржан Самаловичу. Он позвонил в несколько мест, и через пару месяцев мой учебник был опубликован. Правда, мне пришлось нашего заведующего внести в список соавторов, но сильно из-за этого я не пострадала. При желании можно было бы сказать, что меня не хотели печатать из-за моей национальности. Но на самом деле это было бы сущей неправдой. Возможно, что моя карьера пострадала из-за национальности…

– Как это?

– Ну, ты помнишь же, что на должность заместителя завкафедрой сначала прочили меня. Может быть, из-за того, что я немка, остановились на твоей кандидатуре. Но это, опять же, можно только предполагать. А в принципе, я сейчас даже рада, что меня тогда не назначили на эту должность. Больше времени для семьи, для внука. Да и не ошиблись, в конце концов, с тобой.

– А ведь действительно, лучше бы вас тогда назначили замом. У вас и опыта больше, – сказал задумчиво Степан.

Юлия Викторовна снисходительно улыбнулась:

– Не нам суждено было об этом решать.

– Как вы относитесь к тому, что сейчас многие засобирались в Германию?

– Хочешь откровенный ответ?

– Да.

– Так вот, я никуда не собираюсь, но моя дочь с зятем документы в Германию отправили. И если им разрешат выехать, то мы с мужем поедем с ними. Она моя единственная дочь, и поэтому одну мы её не оставим. Зачем тебе это нужно знать, Степан?!

– Извините за назойливость. Родители Веры получили вызов из Германии. Она переживает сильно. Вот хотелось бы узнать, какова там жизнь.

– Я-то откуда могу это знать? По-всякому рассказывают. Голова кругом от этих рассказов. Знаете что, Степан, если её родители хотят ехать в Германию, то значит, они об этом хорошо подумали.

После консультаций вошли несколько преподавателей в кабинет, и Юлия Викторовна, прежде чем выйти из кабинета, сказала:

– Не переживайте, Степан Александрович, всё будет хорошо. Не забивайте себе голову.

Она вышла, а Степан, так и ничего для себя не выяснив, остался по-прежнему со своими вопросами один на один.

Пришло письмо от родителей Веры. Они сообщали дату своего отъезда в Германию. У Надюши наступили каникулы, а Степану с Верой пришлось брать отпуск на работе, чтобы в последний раз увидеться с родными и проводить их в дальний путь. Было трудно с билетами на самолёт, но через знакомых взяли билет на прямой рейс до Омска, а оттуда был уже час езды на легковой до большой деревни, где жили родители Веры. В доме у них царил беспорядок. Привычной мебели уже не было. В пустых комнатах стояли только кровати, кухонная мебель была заменена старым столом и несколькими облезлыми стульями. В углу кухни сиротливо стояла газовая плита, на которой варился обед. Пожилой, обросший бородой татарин унёс телевизор, незнакомая женщина увела за собой корову с телёнком. Провожая корову, плакала мать Веры. За сараями завалили свинью и разделывали её для прощального вечера. Дом тоже был уже продан, и новые хозяева наведались вечером, чтобы проверить, всё ли стоит на месте, и ещё раз пройтись по добротному немецкому дому, в который им не терпелось заселиться. Почти половина жителей села были немцы. Одновременно в один день уезжали около двадцати семей. Каждая семья хотела напоследок блеснуть своим достатком, отметить свой отъезд праздником, который должен был оставить на долгие годы память о них у соседей, друзей и коллег по работе. Несмотря на безалкогольный Указ, на столах стояла водка и дорогие коньяки, которые были куплены втридорога у спекулянтов. Денег не жалели. Куда с этими рублями в Европе?!

Степан с женой и дочерью прожили в деревне неделю. Каждый день они шли к кому-нибудь на проводы. К концу недели, когда были намечены проводы родни Веры, он уже не мог смотреть на куриную лапшу, на свиные окорока, на жирную телятину. Скорее бы выбраться из этого прощального бреда и ежедневного обжирания. Наконец в понедельник утром уезжающие семьи расселись в двух больших «икарусах», разместив свой скарб в их днищах, и уехали в омский аэропорт, где ждал самолёт, который должен был перенести их из категории советских граждан в категорию переселенцев. Степана, Веру и Надю, обратный рейс у которых был тоже назначен на этот же день, довезли до аэропорта на «москвиче» остававшиеся в деревне родственники.

Они долго прощались с родными перед стойкой регистрации, простояли почти час у стеклянных окон, ожидая, когда взлетит самолёт на Германию, и вдруг оказались одни в опустевшем зале аэропорта. После шума и суеты в аэропорту стало тихо. Уставшие от бесконечных проводов, слёз, смеха и еле сдерживаемой тоски, они наслаждались тишиной. Только иногда шум самолетного двигателя нарушал тишину. Степан и Вера читали газеты, Надя что-то рисовала на ватмане маленького формата. Прочитав очередную новость о визите генерального за границу, Степан, делая вид, что продолжает читать, наблюдал за своими родными. У Веры после хлопот и расставаний с родными глаза были ещё припухшими. Надюшу все волнения обошли стороной. Она всю неделю прожила у своего дяди, который оставался пока ещё жить в селе. Утром ей не приходилось рано вставать, и днём она уходила с подругами или на речку, или уединялась со своими листами и акварельной краской где-нибудь в роще недалеко от села. Степан всегда удивлялся той простоте отношений в многочисленной родне Веры. Её отец работал механиком в совхозе, мать учительствовала. Были ещё три брата и две сестры. Сёстры пошли по стопам матери. Два брата тоже работали в совхозе, а один, самый младший, окончил университет и работал преподавателем в техникуме. Младший и старший оставались в Союзе. У обоих были русские жёны, и несмотря на то, что и они вместе с родителями получили вызовы, решили подождать с отъездом. Германия – историческая родина, но кто его знает, какой стороной повернётся эта родина к своим новоиспеченным сыновьям. Тем более что жёны не особенно рвались за границу, которая для них была чужой. Степану импонировало то, с каким пониманием относились в родне к такому шагу одних из них. Не было осуждения, не было упрёков. Так, только некоторое сожаление, что приходится расставаться, и умеренно скрытое беспокойство за судьбы тех, кто остаётся, с одной стороны, и за судьбы тех, кто уезжает, с другой стороны.