Лили Марлен. Пьесы для чтения

Эвридика (поднимая голову): Так значит это ты? Моя смерть?.. Нет, это правда ты? Да?

Фрау Дитрих: Да, доченька… Но ведь ты же не станешь сердиться на меня за это?.. Подумай, мне ведь тоже надо как-то зарабатывать себе на жизнь. Вот и приходится соглашаться на такую работу, которую больше никто не берет.

Эвридика (кричит): Нет, нет, нет! Неправда!.. Скажи, что ты шутишь, кормилица!

Фрау Дитрих молчит. Короткая пауза.

(Тихо). Ты ведь не станешь обижать свою маленькую Эвридику?

Фрау Дитрих (посмеиваясь): Свою маленькую Эвридику… Ты, и правда, была такая маленькая, что все называли тебя «орешек». А если случалось, что тебя не могли долго найти, то кто-нибудь обязательно спрашивал: «и куда это закатился наш маленький орешек?»… Вот ведь как было.

Эвридика: Но почему именно сегодня? Почему не завтра? Не через неделю? Не через год?.. Господи, кормилица!..

Фрау Дитрих: А вот этого я уж не знаю, доченька. Разве меня спрашивают? Сказано сегодня, так значит, так тому и быть.

Эвридика: Нет, нет, послушай меня, погоди… (Торопливо). Хочешь, я отдам тебе все свои бусы? Янтарные, гранатовые, бирюзовые? Бусы из малахита и яшмы, из сердолика и сапфира, из слоновой кости и жемчуга?

Фрау Дитрих, держась за перила, опускает ногу на следующую ступеньку. Видно, что это дается ей с большим трудом.

Все свои золотые кольца и подвески.

Фрау Дитрих осторожно и медленно спускается по лестнице, держась за перила.

Все свои серебряные гребни и все браслеты.

Остановившись на середине лестнице, Фрау Дитрих тяжело опускается на ступеньки.

Все свои платья и ленты… Все, что ты только захочешь.

Фрау Дитрих (устало): Сказать тебе по правде, дочка, мне тоже все это уже порядком надоело… Каждый раз, одно и то же, одно и то же… Скалить зубы, нашептывать на ухо какие-то ужасы, а в ответ выслушивать все эти бесконечные крики, стоны, сомнительные предложения. А ведь играть-то надо в полную силу, чтобы зритель тебе верил, – да, что там зритель, дочка! Чтобы ты сама верила в то, что произносит твой язык и что делают твои руки… (Поднимаясь на ноги, негромко). Помнишь, как звенели серебряные колокольчики на твоей колыбельке? Динь-динь-динь… Маленькие, веселые колокольчики… Иди, доченька, помоги мне спуститься.

Эвридика: Нет! (Бросается наверх по правой лестнице. Добежав почти до конца, внезапно останавливается, упершись взглядом в загораживающую ей дорогу одну из Эриний).

Пауза. Какое-то время Эвридика и Эриния молча смотрит друг на друга. Виновато улыбаясь, Эриния пожимает плечами. Повернувшись, Эвридика медленно спускается на две ступеньки и садится.

Фрау Дитрих (стоя на соседней лестнице): Ну, посмотри на меня, дочка. Всего-то дела, – умереть. Умрешь и вместе с тобой умрут и звезды, и птицы, и шум дождя. Мигрень, сыпь, круги под глазами. Любопытные соседи, грязная посуда, недосоленный суп, недоваренные овощи, подгоревшее мясо, умрет скисшее молоко и толкучка в общественном транспорте, кашель, насморк, грязь под ногтями, морщины, страх перед завтрашним днем, умрут миллионы дураков и дур, недостиранное белье, головная боль, тревога, воспоминания, заботы, умрет глупость, самодовольство, косые взгляды, реклама стиральных порошков и средств от перхоти, пустая болтовня, зависть, неуверенность, зубные врачи, обиды, телефонные звонки – все то, что делает человеческую жизнь похожей на Ад. (Медленно спускаясь). Да ведь, между нами говоря, доченька, никакого другого Ада, кроме этого, пожалуй, и нет. Так не лучше ли оставить его тем, кто смотрит вокруг себя оловянными глазами и слышит только то, что мелет его пустой язык?.. (Останавливается).

Короткая пауза. Эвридика поднимается и неуверенно делает несколько шагов вниз по лестнице. В продолжение следующего монолога Фрау Дитрих, она медленно, ступенька за ступенькой, пока не оказывается внизу.

Да, да, милая… Стоит только сделать один маленький шажок, как никто уже не будет тебе мешать, надоедать, давать советы, подсказывать, огорчать, выводить из себя, никому и в голову не придет тебя поучать или ждать от тебя того, что ты не можешь дать. Ничто не заставит твое сердце биться сильнее или замирать от ужаса… Знаешь, доченька, люди боятся смерти, потому что они привыкли быть послушными рабами, так что они даже и не подозревают, какую власть она им дает… (Делая еще несколько шагов вниз). О, если бы ты только знала, доченька, что это за власть! Уж поверь мне, старой. Она слаще меда и вкуснее глотка холодной воды в жаркий день. Власть над всей землей, над всем миром, над самой последней травинкой и над самой далекой звездочкой, которую может разглядеть глаз в ясную августовскую ночь. (Понизив голос). Знаешь, я, конечно, в точности не могу сказать, но, может быть, она простирается даже на самого всемогущего Творца… Кто знает, доченька?.. Ведь когда у человека уже ничего не осталось, когда у него нет даже самого себя, то кого же ему тогда, скажи на милость, бояться и от чего зависеть? (Медленно спускается).

Короткая пауза.

Эвридика (спустившись с последней ступеньки): Ты говоришь так убедительно, что я тебе почти верю.

Фрау Дитрих: Это потому, что я говорю тебе правду, дочка. Подумай, что бы это был за мир, где лгала бы даже смерть?.. Нет, нет, милая, смерть всегда говорит только правду… (Спустившись с последней ступеньки). Пойдем, девочка. Пора.

Эвридика (глухо): А как же твои зрители, кормилица?

Фрау Дитрих (подходя): У смерти всегда только один зритель, дочка. И только ради него-то она хлопочет и выбивается из сил… (Подходя). Дай-ка мне свою руку… Вот так. Вот так. (Взяв Эвридику за руку, медленно ведет ее за собой). Мы пойдем медленно, не спеша, потому что там, куда мы отправляемся, нас никто не ждет, и никто не станет ругать нас, если мы опоздаем или придем не вовремя…

Короткая пауза. Фрау Дитрих медленно ведет Эвридику в сторону посудомоечной.

Эвридика (неожиданно остановившись, пытаясь вырваться): Еще одну минутку! Всего только одну минутку, кормилица!

Фрау Дитрих (не отпуская): Тише, тише, ягодка моя.

Эвридика: Только одну минутку!

Фрау Дитрих: У тебя скоро будет целая Вечность, доченька. Целая Вечность, со всеми ее чудесами, без конца и края. (Тихо смеется и тянет Эвридику за собой). Она похожа на море. Такая же тихая, такая же бездонная… Ах, если бы ты только знала, доченька… (Скрывается вместе с Эвридикой в посудомоечной).

Долгая пауза, в продолжение которой на сцене один за другим молча появляются почти все остальные действующие лица, кроме Профессора и Рейхсканцлера. Сначала на балконе появляются Эринии; прислушиваясь, они заглядывают вниз, затем осторожно спускаются в зал. За ними появляются Правила, и сразу вслед за этим Вергилий подкатывает к краю лестничной площадке коляску Отца. Правила помогают ему спустить коляску в зал. Собравшиеся перешептываются, время от времени поглядывая на дверь посудомоечной. Неожиданно тишину нарушают глухие рыдания Отца.

Одно из Правил (почти не скрывая раздражения): Нельзя ли немного потише?..

Вергилий (успокаивающе потрепав Отца по плечу): Ну, будет вам, господин лауреат. Будет вам…

Между тем, из комнаты Эвридики появляется Орфей. Он медленно подходит к перилам балкона, какое-то время стоит молча глядя вниз, затем также медленно спускается по левой лестнице. Останавливается, задержавшись на последней ступеньке. Пауза.

Отец (сдавленно): Мои соболезнования, сынок… Видишь, как все нескладно… (Глухо рыдает, закрыв лицо руками).

Первая Эриния: Наши соболезнования, господин музыкант.

Первое Правило: Наши соболезнования, господин Орфей.

Орфей медленно опускается на ступеньки, и, почти сразу, из посудомоечной появляется Фрау Дитрих. Все присутствующие замирают, повернув головы в ее сторону. Ни на кого не глядя, Фрау Дитрих медленно идет к правой лестнице, затем с большим трудом начинает подниматься по ее ступенькам. Несколько раз, тяжело дыша, она останавливается и отдыхает. Все присутствующие смотрят на нее, но никто не двигается с места, чтобы предложить ей свою помощь. Наконец, добравшись до балкона, Фрау Дитрих, обернувшись, несколько мгновений смотрит на стоящих внизу, затем медленно скрывается в своей комнате. Долгая пауза, которая заканчивается появлением Профессора и Рейхсканцлера. На их рукавах уже надеты широкие траурные повязки.

Профессор (негромко): Какая торжественная обстановка. Так прямо и хочется запеть какую-нибудь Марсельезу. (Молча обращаясь к одной из Эриний, вопросительно указывает пальцем на дверь посудомоечной).

Эриния (тихо): Да, господин профессор.

Профессор (Рейхсканцлеру): Раздайте, пожалуйста, всем повязки, господин Рейхсканцлер. (Сквозь зубы). Время, время…

Рейхсканцлер (подходя один за другим к присутствующим и протягивая им траурные повязки): Пожалуйста, господа, возьмите… Пожалуйста… Сделайте милость… Пожалуйста… Господин лауреат… Пожалуйста, возьмите.

Находящиеся на сцене завязывают друг другу повязки. Небольшая пауза.

Профессор (не дожидаясь пока все наденут повязки, Правилам): А вы что стоите, дармоеды?.. Забыли, что делать дальше?

Отец глухо рыдает. Первое и Второе Правила поспешно исчезают в посудомоечной.

(Отцу, вполголоса). Успокойтесь, господин лауреат, успокойтесь… Успокойтесь, а не то мне придется выставить вас за дверь.

Правила выкатывают из посудомоечной каталку, на которой покоится закрытое простыней тело Эвридики. Подчиняясь молчаливому указанию Профессора, они оставляют каталку посредине зала и отходят в сторону.

(Подходя к каталке, негромко): Ну, вот. Как видите, пьеса продолжается и все идет, как надо… (Оглядев присутствующих, сердито). У вас такие постные лица, как будто вы ждали что-нибудь другого. (Отбросив с лица Эвридики край закрывающей ее простыни, задумчиво, глядя в ее лицо). В конце концов, это всего только смерть… Всего только смерть и ничего больше. В посудомоечной, среди грязной посуды, между остатками овощного салата и жареной картошки… Ах, если бы она только могла видеть!

Отец тихо всхлипывает.

(Холодно). Я ведь, кажется, сказал, что это всего только смерть, господин лауреат… Сердце не бьется. Челюсть отвисла. Зрачки не реагируют на свет. Кожные покровы сереют, конечности холодеют и теряют гибкость. (Вновь набросив на лицо Эвридики край простыни, Правилам). Ну-ка, дармоеды, скажите-ка нам что-нибудь отвечающее случаю… Да, смелее, черт вас возьми, смелее!

Первое Правило (откашлявшись, нерешительно): Все люди смертны.

Профессор: В самом деле?.. Какая хорошая новость!.. (Рейхсканцлеру). Вы слышали?.. (Правилам). Ну-ка, ну-ка, повтори-ка нам ее еще раз.

Первое Правило: Все люди смертны.

Профессор: Мне кажется, это звучит даже несколько мажорно… Что-нибудь еще?

Второе Правило: Смерть неизбежна.

Четвертое Правило: Memento mori.

Профессор (передразнивая): Memento mori. (Рейхсканцлеру). Слышали?.. Memento mori. (Презрительно смеется). Звучит, как приглашение в дешевый ресторан.

Рейхсканцлер смеется вместе с ним.

(Правилам). Больше ничего?

Правила подавлено молчат.

(К присутствующим). Тогда, может быть, кто-нибудь еще?.. Ну, смелее, смелее, господа… В конце концов, кроме всего прочего, смерть это еще всегда хороший повод поострить, поболтать, позубоскалить, показать себя с лучшей стороны, благо, что это, как правило, не стоит ни пфеннига…

Пока он говорит, Орфей поднимается со ступенек.

(Тихо). Так, так… Господин солдат… Явление сто какое-то, душераздирающее… (Окружающим). Отойдите, господа, не мешайте…

Правила и Эринии медленно отступают в полумрак. Орфей медленно подходит к каталке с телом Эвридики. Пауза.

Орфей (приподняв конец закрывающей ее лицо простыню, негромко): Ну, что? Доигралась?.. Получила, что хотела?.. Или ты думала, что все это только шутки? Что все это сойдет тебе с рук? Дура… Ах, какая же ты все-таки дура. (Кричит). Дура! Дура! Дура! (Сдергивает с тела простыню). Увязалась за мной, как собака!.. И кто тебя только просил? Кто тебя просил!

Вергилий (подскочив, оттаскивает Орфея от каталки, одновременно, пытаясь отнять у него простыню): Не надо, господин Орфей… Отдайте. Да отдайте же, пожалуйста! (Отобрав у Орфея простыню, быстро бросает ее одному из Правил, который накрывает ею тело Эвридики).

Отец (подъезжая): Сынок!..

Орфей: Дура! Дура! Дура!

Профессор (взяв Орфея за локоть): Прекрасная речь, господин Орфей. Краткая и, одновременно, весьма убедительная… (Холодно). А теперь, пожалуйста, возьмите себя в руки и успокойтесь. (В сторону Эриний). Эй, дайте-ка ему каких-нибудь капель или что там у вас.

Окружив Орфея, Эринии пытаются увести его.

Орфей (обернувшись к каталке): Дура!

Эринии усаживают Орфея на ступеньки. Одна из них нашептывает что-то ему на ухо, другая убегает в посудомоечную за водой. Вергилий отходит и садится на ступеньки противоположной лестницы.

Профессор (Правилам, торопливо): Давайте, давайте!.. Время!

Два Правила быстро увозят в посудомоечную каталку с телом Эвридики. Всхлипывая, Отец вытирает глаза платком. Короткая пауза.

(Рейхсканцлеру, негромко). Ваш выход, господин Рейхсканцлер.

Оставшиеся Правила негромко аплодируют.

Рейхсканцлер: Да, да… Благодарю вас. (Окружающим). Простите, господа. Я скоро вернусь. (Скрывается за дверью с надписью «Администрация»).

Вторая Эриния (вернувшись со стаканом воды): Выпейте, господин Орфей.

Отец: Выпей, сынок.

Профессор (издалека): Выпейте, выпейте, господин Орфей. Не бойтесь, это вода не из Стикса. Это хорошая водопроводная вода.

Орфей пьет. Короткая пауза.

Отец (страдая): Держись, сынок. Теперь уж ничего не поделаешь. Жизнь такая поганая штука, что ей-Богу никогда не знаешь, что от нее и ждать-то…

Одна из Эриний забирает у Орфея стакан.

Орфей (глухо, в пространство): Дура… Боже мой, какая же дура…

Отец (страдая): Мужайся, сынок.

Профессор (подходя и жестом приказывая остальным исчезнуть): Послушайте меня, господин музыкант. Давайте не будем превращать нашу трагедию в дешевую мелодраму. Тем более, что пьеса-то уже почти сыграна. Осталось совсем немного. (Резко повернувшись, молча смотрит на остальных, ожидая, когда они уйдут).

Повинуясь, Эринии и Правила бесшумно покидают сцену. Отец прячется за буфетной стойкой. Вергилий, поднявшись по лестнице, исчезает за одной из дверей. На сцене остаются только Профессор и Орфей. Взяв один из стульев, Профессор садится рядом с лестницей, на ступеньках которой сидит Орфей. Долгая пауза.

(Негромко). Прекрасная мизансцена, не правда ли, господин солдат?.. Пустая сцена, полумрак, длинная пауза, предваряющая дальнейший ход событий… Этакая, знаете ли, сидящая птица, которая сама еще не знает, куда ее понесут через минуту крылья… Только не спрашивайте меня, ради всех святых, что мы будем делать дальше. Ну, разумеется, играть, господин актер, что же еще?.. Или вы все еще думаете, что у нас есть какой-нибудь другой выбор?

Орфей молчит. Короткая пауза.

Поверьте, я прекрасно понимаю, что никому не хочется скакать по этой сцене и, при этом, каждую минуту помнить, что на тебя смотрят те, кому, на самом деле, нет до тебя никакого дела, но которые все равно будут обсуждать тебя за вечерним чаем, чтобы на следующий день забыть даже как тебя зовут… Но что же делать, господин актер?.. Нас ведь не спрашивают, а просто берут и выталкивают на сцену, требуя, чтобы мы играли, кричали, жестикулировали, любили, ненавидели, и при этом, по возможности, в полную силу, так, чтобы тряслись подмостки, чтобы у зрителей чесались глаза и першило в горле… Посмотрите хотя бы на нашего господина Рейхсканцлера. Видели, с какой легкостью он переворошил весь этот чертов муравейник, который называется миром? Просто взял, да и поставил его с ног на голову, да при этом еще вытряс из него всю душу! И все это только потому, что он играет свою роль в полную силу, ни у кого не спрашивая ни разрешения, ни благословения, не мучаясь никакими «зачем» или «почему», как заправский актер, который только и знает, что свой текст, да время, когда ему надо выйти на сцену… (С едва слышной усмешкой). На вашем месте, господин солдат, я бы брал с него пример.

Орфей: Маленькое, тупое, злое насекомое.

Профессор (посмеиваясь): Но тем больнее его укусы, господин солдат, тем больнее его укусы… Помните, как страдала Ио? (Негромко смеется).

Орфей: И все это только для того, чтобы завтра стать абзацем в учебнике истории для средней школы.

Профессор: Совершенно верно, господин солдат. Маленьким абзацем в школьном учебнике. (Негромко, почти шепотом, наклонившись к Орфею). Но он придет опять. Можете мне поверить. Придет, чтобы снова поражать их страхом и ужасом. Жалить, кусать, изводить тревогой и беспокойством. Гнать, не оставляя даже времени подумать над тем, что с ними происходит… Мир, несущийся сломя голову и даже не подозревающий о причине своих несчастий. (Усмехаясь, негромко). Разве вы не знаете, что посредственность всегда возвращается, господин солдат? (Смолкнув, смотрит на Орфея).

Короткая пауза. Орфей молчит.

(Поднимаясь со своего места). Да, господин герой. Уж такое у нее свойство – возвращаться на свою блевотину, чтобы опять начать все сначала. (Помедлив, негромко). А хотите знать, отчего у него такая власть над ними?.. Только по одной единственной причине, господин солдат, – потому, что они сами слеплены из того же теста, что и он. Потому, что это они родили, и выкормили и вырастили его. Вот отчего они с таким отвращением отворачиваются от него, когда его покидает удача и делают вид, что уж они-то совсем другие. Но, помяните мое слово, господин солдат, – придет час, когда он снова вернется и тогда они опять начнут рукоплескать ему и ловить каждое его слово… (Идя по сцене, почти сквозь зубы). Жалкий мир!.. Жалкие люди. (Глухо). Иногда мне хочется думать, что они все это заслужили, господин солдат.

Пауза. Сцепив за спиной руки, Профессор медленно идет по сцене.

Орфей (негромко): Мне почему-то все время кажется, что каждый раз вы что-то не договариваете. Что-то такое, что я никак не могу понять… Знаете, что?.. Иногда мне даже кажется, что вы были бы рады, если бы я все-таки улизнул от вас. Сбежал бы, хлопнув дверью. Исчез. Испарился. Чтобы меня здесь не было. Как будто, вы все время чего-то боитесь, вот только я никак не могу понять, чего.

Повернувшись, Профессор молча смотрит на Орфея. Небольшая пауза.

(Резко). Только не думайте, что у меня есть охота отгадывать ваши идиотские загадки… Не хочу.

Профессор: Я почему-то так и подумал, господин актер, я почему-то так и подумал… (Подходя ближе). Ну, что ж, если вы не хотите отгадывать наши идиотские загадки, то мне остается только напомнить вам, что наш спектакль все еще продолжается… Надеюсь, вы готовы, господин актер?

Орфей: Если только к этому можно быть готовым, господин шутник. (Поднимаясь со ступенек). Ну? И что там у вас на очереди?.. Лезть в Тенер? Переплывать Стикс? Собачиться с Аидом?..

Профессор: Никуда вам не надо лезть и ничего не надо переплывать, господин Орфей… Потому что преисподняя, она, как судьба, – всегда шляется где-то поблизости. Стоит тебе только ее позвать и она уже тут как тут.

Свет внезапно мигает и медленно гаснет. На сцене появляются Эринии.

Вот видите. Вы еще не успели даже о ней подумать, а она уже отвечает вам, а это значит, что она всегда помнит о вас и всегда вас ждет, господин солдат… (Эриниям, негромко). Поторопитесь, лентяйки.

Обходя зал, Эринии зажигают свечи. Они горят теперь на столе, на стойке бара и на нижних ступеньках лестницы, но их света недостаточно, чтобы разогнать сгустившийся на сцене сумрак. Пауза.

(Негромко). Прислушайтесь, господин Орфей.

Орфей (озираясь): Что это?

Профессор: Это она, господин флейтист… Где-то тут, совсем рядом, в двух шагах… Чувствуете, как потянуло сыростью и запахом тлена?

Короткая пауза. Продолжая озираться, Орфей делает несколько шагов по сцене и останавливается.

Она всегда приходит незаметно, неслышно, просачиваясь сквозь все стены, которыми мы от нее отгораживаемся, смешиваясь с нашим дыханием, сковывая язык, мешая нам двигать руками и переставлять ноги, отдаваясь болью в суставах или в сердце, дыша нам в затылок и ни на одну минуту не давая забыть о себе. (Сердито). Ну? Что вы еще ждете? Пора. (Отступая в темноту). Кричите. Зовите. Умоляйте. Настаивайте. Колотите в двери… Надеюсь, вы найдете нужные слова, чтобы уговорить этого мерзавца? (Исчезает).

Орфей: Подождите… Эй… (Озираясь, делает несколько шагов по сцене, чуть слышно). Чертова дыра…

Короткая пауза.

(Негромко). Эй!.. Есть здесь кто-нибудь?.. (Смолкнув, прислушивается).

Короткая пауза.

(Кричит). Эй!.. Кто-нибудь!.. (Прислушивается).

Короткая пауза.

Чертова дыра!.. (Кричит). Или ты думаешь, что я испугаюсь твоих мертвецов?.. Как же, дожидайся!.. (Озираясь, негромко). Дожидайся…

Дверь в кабинет Профессора бесшумно отворяется и на пороге появляется Рейхсканцлер, играющий теперь роль властелина подземного царства Аида. Он одет в широкополый плащ, лицо закрывает черная полумаска.