ОНА.puzzles

– Блинчики-то остынут.

Передо мной стоит официантка Женя. Как давно она подошла, я совершенно не заметил, но, вполне возможно, увлеченный своим «внутренним криком» уже какое-то время смотрю сквозь нее.

– У Вас все в порядке? – с неподдельным сочувствием, доставшимся ей генетически, интересуется Женя.

– Да, в общем-то… Хотя… с какой стороны смотреть…

Все-таки в реальность я возвращался с неохотой.

Впрочем – где она эта реальность?

– Неприятности? – Женя кивнула на телефон.

– Да ну…

– Женщина понравилась?

Я внимательно посмотрел на девушку: руки отвела назад, губы поджаты, брови домиком, взгляд в потолок.

– А что?

– Не знаю, – Женя пожала плечами, – просто интересно, наверное.

В принципе, другой необходимости подойти ко мне не было – просто интересно. Женское любопытство, вернувшее меня из путешествия внутри себя.

– Присаживайся, – киваю на стул напротив.

– Я бы с удовольствием, но нам нельзя.

– Нельзя?!

– Да, такие правила.

– Дурацкие правила.

– Везде такие.

– В-общем-то, да, но кроме нас с тобой тут, практически, никого нет. Они, – я мотнул головой в сторону играющих в бильярд, – не в счет.

– В-общем-то, да, – эхом отозвалась официантка, – но мы-то здесь.

– И что будет, если ты присядешь с единственным в это время клиентом?

Женя, очаровательно сморщив носик и сузив свои глазки, посмотрела в сторону бара.

– Да, в общем-то, ничего, – и, отодвинув стул, она села напротив меня.

Тут же – каким-то невероятным образом – наш обоюдный статус изменился: только что я флиртовал с официанткой, а теперь девушка сидит за моим столом и ее значение резко изменилось. Я, признаться, растерялся.

– Выпьешь что-нибудь? – первое, что пришло в голову.

– А кто принесет? – усмехнулась Женя. – Я одна в это время.

– Действительно… Об этом я как-то не подумал.

– Да ладно – не парьтесь. Я все-таки на работе.

– Действительно, – улыбнувшись, согласился я. – Об этом я тоже как-то не подумал.

– Да куда Вам еще об этом думать?! – улыбнулась в ответ девушка. – Даже блинчики – вон как хотели, а теперь стоят остывают.

– Хочешь?

– Нет, спасибо. Сами ешьте.

– Да мне как-то одному сидеть жевать блины, когда напротив девушка… Могу я, в конце концов, разделить трапезу с понравившейся девушкой?

– Спасибо, я, правда, не хочу. Да и не со мной Вы их разделить хотели бы.

– В смысле?

– Если бы Вы видели себя со стороны… – Женя задумчиво посмотрела в окно и добавила так, словно озвучила собственные мысли: – Хотела бы я оставить после себя такое впечатление.

– Какое?

– Какое?.. Такое, чтоб настроение менялось, чтоб аппетит пропадал, такое… ну, я не знаю, но чтоб вот так! – эмоции, видно, не расшифровывались.

– Откуда ты знаешь, что с аппетитом у тех, кто столкнулся с тобой?

– Ой, да ладно, – махнула рукой Женя, – нормально тут у них все с аппетитом.

– Ну, ты не ровняй – сюда люди поесть приходят. Они, может, давно потеряли свой аппетит, но, чтобы ты чаще подходила, заказывают и заказывают, едят и едят, давятся, но едят, а потом выходят отсюда и под машину бросаются от того, что ты их не замечаешь.

– Ах, если бы… – Женя театрально закатила глаза.

– Нет, правда, поверь мне! Я бы сам сейчас застрелился, наверное, если б ствол дома не оставил.

– Но ведь не из-за меня же.

– Из-за тебя, по-моему, я дома застрелюсь.

Женя вновь улыбнулась своей врожденной улыбкой и, подперев руками подбородок, посмотрела на меня.

– Вы прикольный.

– Да, наверно… – с неохотой соглашаюсь я. – Наверное, ты права. Я – прикольный. Жаль, что, порой, только это и замечают…

– Ну, это уже хорошее начало!

– Возможно. Но хочется чего-то большего.

– А чего?

– Чего?.. Да так сразу и не ответишь. Впрочем, я, наверное, и сам не знаю, чего хочу. Знаешь, когда все вроде нормально, а что-то все равно не так.

– Знаю. У меня тоже так бывает.

– Значит, ты меня понимаешь.

– Ну-у… в принципе, да.

– А почему такое длинное «ну» и почему «в принципе»?

– Почему?

– Да.

Женя ненадолго задумалась, вновь устремив свой взгляд в окно, за которым ночь приготовилась передать права на предстоящий день наступающему утру.

– Почему Вы не пошли за ней? – с женской точки зрения, ответ вопросом – это нормально.

– Почему?

– Да.

Теперь я, задумавшись, блуждаю взглядом за окном в поисках ответа, но, так же, нахожу лишь вопрос:

– А кто она?

– Так, а я откуда знаю? – удивилась Женя.

– Ладно, спрошу по-другому: она часто здесь бывает?

Девушка обрисовала своим взглядом круг над моей головой, видимо, вспоминая весь свой трудовой путь в этом заведении.

– Я, во всяком случае, ее ни разу не видела.

Меня это удивило.

– Я сама удивилась. В такое время, одна, заказала бокал вина и все. Я сначала подумала, может, ждет кого.

– Может быть… – эхом отозвался я, при этом в голове пронесся гул, словно подобно встречным поездам прошуршали стрелки часов в разные стороны, при встрече на мгновение соединив прошлое и будущее, то, что было когда-то с тем, что еще не случилось. Это было так неожиданно, будто из-за угла, но глубоко в подсознании понимаешь, что так все равно произойдет рано или поздно, обязательно произойдет, произойдет по закону фатума, потому что это происходит всегда и всегда следует за тобой, но сам момент вечно упускаешь как падение звезды в августе: ждешь ее, загадав желание, а падает – упускаешь момент.

– Фитцджеральд.

– Что? – не поняла Женя.

– Фитцджеральд. Она читала Фитцджеральда.

– Ах, да. Я заметила.

– Читала?

– Кто? Я? Читала. А Вы?

– Нет, не довелось пока. И что пишет?

– Что пишет?.. – повторила мой вопрос Женя и вновь взгляд в окно, в глазах неподдельная грусть. – Да что пишет… Все тоже, про нее, про любовь…

– Хорошо пишет?

– Красиво. Попадется – советую почитать. Если Вас только не напрягает такое… ммм… – у Жени никак не получалось подобрать точного определения подобного чтива, от чего ее брови вновь встали домиком, но, в конце концов, она резюмировала более чем лаконично: – Романы, в общем.

– Я понял тебя. Нет, не напрягают. Я люблю читать.

– Я тоже.

– А у тебя-то, кстати, есть любимый? Извини, конечно, за нескромный вопрос.

– Кто? Писатель?

– Да нет, – улыбнулся я и потянулся за сигаретами. – Не против?

– Курите, ради Бога.

– Парень, – прикурив, выпускаю дым вверх. – Парень есть у тебя?

– А-а, парень… Ну, у вас и переходы – вроде только про книжки говорили.

– Сорри.

– Да, ничего, – Женя посмотрела на запястье левой руки, на которой висели женские маленькие часики. – Парень… Кстати, скоро встречать придет. Или позавтракать. Заодно. Встретить и позавтракать скоро придет мой парень. Любимый.

Ее тон ставил под сомнение эту самую любимость.

– Как-то у тебя неуверенно получается.

– Да какая тут уверенность?! – махнула рукой девушка. – Бойфренд он и есть – бойфренд.

– Бойфренд? – повторил я определение, прочно вошедшее в наш слэнг. – Почему бойфренд?

Женя посмотрела на меня со смесью удивления и любопытства, но потому с какой интонацией она сама определила положение своего парня в своей личной иерархии, больше похожее на усмешку, теперь понятную ей самой, то удивление и любопытство тут же сменились печальной констатацией:

– Наверное, потому что я – герла…

Вывод, который ей тоже не льстил, но что поделать, если родина Фитцджеральда помимо дрянного кофе импортировала в нашу речь такие бесчувственные определения, на «ура» подхваченные раскрепостившимся народом, хотя сам Френсис Скотт, думаю, любил хороший кофе и не позволял бесчувственных формулировок в выражении эмоций своих героев.

Как ни крути, а первоначально словом мы определяем свое отношение к тому или иному вопросу. В моем понимании, что «бойфренд», что «герла» не несут глубоких эмоций, кроме как сексуального партнерства по дружбе.

– Извини, – извинился я перед Женей.

– За что? – усмехнулась она.

– Вижу тебе неприятно об этом говорить.

– Да ну, бросьте! – она махнула рукой с маленькими часиками на запястье. – С чего Вы взяли?

– Потому как ты сама говоришь об этом.

– А как? – искренне удивилась девушка.

– Ну, все эти определения: «герла», «бойфренд».

– А что в них такого?

– Да в них, может быть, и ничего, но понимаешь – совсем ничего, никаких чувств.

– Да все так говорят.

– В том-то и беда, – согласился я, – что все. И никто не говорит, если приспичило отличиться английским, «лавбой» или «лавгёрл».

– Интересное наблюдение.

– Скорее, печальное, – с этими словами я опрокинул в себя остатки виски.

– Ладно, засиделась я тут с Вами, – произнесла Женя, поднимаясь из-за стола. – Бойфренд он мне – или кто там еще? – в сущности, пока это значения не имеет. Нам, видимо, так удобно.

– В-общем-то, да – ты права, – я тоже поднялся со стула. – Мы все, так или иначе, идем на поводу собственного комфорта. Спасибо за компанию!

– Уже уходите?

– Как видишь.

– А блинчики?

– Что блинчики?

– Вы к ним даже не притронулись.

Я посмотрел на аккуратную стопку блинчиков, политых играющим светом кленовым сиропом. Они как-то сиротливо стали выглядеть, оставшись на столе в полном одиночестве. Мне было жаль их, конечно, чисто по-человечески жаль, но я их уже не хотел.

– Не хочу уже чего-то… Знаешь, скорми их своему «бою», если сама не хочешь, – предложил я Жене. – А лучше съешьте вместе – это всегда вставляет.

– Спасибо, я подумаю.

– Подумай. Можно напоследок нескромный вопрос?

– Прям совсем нескромный?

– Да нет, ничего такого – не напрягайся.

– Ну, тогда попробуйте.

– У вас дома подоконники широкие?

Женя задумалась, прогнав по своему лицу всю палитру мимических зарисовок. Затем с интересом посмотрела на меня, при этом покачав плечами. Странно, как простой вопрос может поставить в тупик.

– А что?

– Да ничего такого – не грузись, тебе говорю. Просто можешь ответить: широкие или нет?

– Широкие.

– Видишь, как просто.

– И это всё?

– Всё.

– Точно?

– Я тебе говорю.

– Хм, интересно…

– Да ничего интересного… Просто он тебя любит.

– Кто?

– Парень твой. Только сам еще этого не понимает, хоть и говорит иногда.

– Что-то я связи не вижу, но ее, наверное, и не стоит искать?

– Наверное.

– Интересный, Вы, мужчина.

– Спасибо за комплимент.

– Заходите еще как-нибудь, буду рада Вас видеть.

– Как-нибудь зайду. Счастливо!

– Всего доброго!

В дверях сталкиваюсь с тремя юношами, весело несущими на себе клубную усталость. Кто-то из них Женин парень, но любой мог сойти, и я даже не пытаюсь его угадать, а просто пропускаю в помещение, которое тут же покидаю.

Уходящая ночь дыхнула мне в лицо предутренней прохладой, резко вернув все смещенные в реальности градусы на место, оставляя ирреальность ощущения за дверью AGB, вместе со звуком бьющихся друг об друга шаров на зеленом сукне, расчерчивающих каждый раз новую траекторию движения, сталкиваясь меж собой по чьей-то злой воле в попытке затолкать себе подобного в лузу, из которой по окончании игры их извлекут, чтобы начать новую партию, и что-то это мне все напоминает…

За дверью остался аромат великолепных блинчиков, так и нетронутых мной, но которые слопает компания неблагодарных студентов, только что пришедших вместе со своим другом, чтобы встретить его девушку, которая пару минут до этого фантазировала как они это сделают вдвоем, как советовал странный клиент, исчезнувший в своей беспечной жизни со своей непонятной логикой за дверями, разделившими ночь и утро.

Я стою на пороге пока нешумного заведения и смотрю как утро начинает добавлять в ночь сиреневые краски, и с блажным спокойствием осознаю, что не зря оказался здесь, и то, что правильно сделал, что не поднялся и не догнал. Она позвала, позвала ненадолго и я приехал. Не мог не приехать – я понимаю это свежей утренней мыслью, с которой приходит новый день, еще непонятный и загадочный, способный принести как радость, так и разочарование, но ты проснулся и понял – он пришел и никуда уже от этого не деться. Можно упираться, прятаться, задернуть шторы или выброситься в окно, но он пришел, и ты никак не сможешь на это повлиять. Тут не то, чтобы более высокое, но более высшее, чем все твои морально-волевые качества. Качество свои можно изменить, можно изменить свои привычки, свою прическу, походку и распорядок дня, можешь изменить свои паспортные данные и всю свою жизнь переписать заново, но наступающий день не изменишь, не сможешь прибавить или убавить из него хотя бы секунду, а вот он может изменить в тебе все: и распорядок дня, и прическу, и выбросить в окно.

И сейчас, глядя на то как стены домов с каждой минутой становятся все светлее и светлее, словно кто-то разводит на них белила, но осторожно, очень осторожно, специально для потерянных под утро созерцателей; так вот: глядя на этот городской пейзаж, подобного которому я никогда раньше не видел и вряд ли когда увижу еще – лишь память сможет и столетья спустя любоваться им в свободное от перегрузок время; так вот же, в конце концов: глядя на эту красоту или чепуху, что толкуется лишь состоянием души и воображения, подобно картинам импрессионистов; в общем, я как никогда понимаю свою беззащитность перед дыханием будущего, устроившего это ночное рандеву.

Я будто увидел это будущее и неизбежность судьбы, увидел фатальность, которая ведет нас по лабиринтам нашей жизни, тогда как мы – по своей наивности – полагаем, что сами строим ее, раскладывая на завтра пасьянсы, заводя ежедневники, беря кредиты и оплачивая тайм-менеджмент.

Мне стало зябко от этой мысли.

Мне стало не по себе.

Меня передернуло.

Я весь съежился от сознания собственной беспомощности перед Книгой Жизни, в которой прописаны все наши имена, а мне позволили каких-то полчаса назад заглянуть на свою страницу, исписанную на древне-арамейском. Я ни единой буквы не знаю на древне-арамейском, но внутреннее чутье, закаленное в бесконечных скитаниях от времени до времени подсказало, что тут про меня, и, вглядываясь в напряженный почерк, понимаю, что до сих пор я лишь изучал органы своих чувств, но само воспитание чувств только начинается, оно – впереди, и та, с кем предстоит пройти этот путь не поленилась, встала ночью с постели и, взяв томик Фитцджеральда, пришла сюда, чтобы посмотреть мне в глаза, потому что и я ее судьба, только Она об этом уже знает на правах Женщины, больше доверяющей своим чувствам вопреки нашему прагматизму и здравому смыслу, не думая, казалось бы, о непредсказуемости последствий, лишь однажды буркнут себе под нос, выстрадав свое смирение: «Я так и знала…»

Какая странная настороженная тишина в этот серый пепельный рассветный час, как немы высокие дома…

Я только заметил, что нахожусь словно в паузе. Молчит самая оживленная улица страны. Не слышно даже шорохов со стороны Садового, неумолкающего, наверное, с той поры, как центр города взяли в кольцо. Лишь рассвет постепенно меняет палитру перед моими глазами. Она дает прочувствовать момент, не позволяя вмешиваться утреннему шуму.

Прохлада наступающего дня толкает меня в озябший салон автомобиля, встретившего остывшей кожей удобных кресел. Поворот ключа зажигания выбрасывает из заднего крыла антенну магнитолы, которую успеваю отключить вовсе. Не хочу.

Хочу просто слушать уходящую ночь.

Ночь прошедшую сквозь мою душу…

Под утро

я под утро всегда

про тебя

о тебе

при погоде любой

в октябре

декабре

сплю-не сплю

все равно

ты со мной, ангел мой

ты в душе

ты во мне

ты – моя

а я – твой

календарь остановит часы на шести

и, наверно, уже никого не спасти

солнце может упасть и потухнет луна

и никто не вернется из последнего сна

звезды больше не будут на небе гореть

молодым никогда теперь не стареть

не стареть – это, значит, не умирать

все равно больше некому нас поминать

нас забыли на небе

и нет на земле

нас не ищут при свете

не ищут во мгле

никого рядом нет

никого вдалеке

и никто не живёт в пересохшей реке

по воде не расходятся больше круги

никому не подать для спасенья руки

и финала не будет

если не было старта

джокером бита козырная карта

на плаху ложится моя голова

не стереть больше ластиком эти слова

только мне все равно

ты со мной, ангел мой

ты в душе

ты во мне

ты моя

а я твой…

Теплый поцелуй Севера

Однажды наши темные дела занесли меня в один северный город, над которым нет-нет да и появляется Северное Сияние. Сияние я, правда, не увидел. Я увидел нечто другое.

После нескольких дней встреч-стрелок-разговоров мои друзья-товарищи уехали обратно в Москву, а мне надо было остаться, чтобы дождаться других, приезжающих на следующий день.

Вечер был свободен.

Местные, узнав, что я азартен, позвали меня в казино, петровским ботиком вмерзшее в Ледовитый Океан. Конечно, это не океан еще вовсе, но море, принадлежащее ему на правах большого брата.

Хоть ребята и пытались мне угодить, позвав в казино, играть, если честно, не хотелось.

Лениво подвигав туда-сюда фишки, я пошел в бар промочить горло и заодно составить компанию довольно милой барменше. Заказал В-52, но, оказалось, что в винной карте такого коктейля нет. Более того, милая барменша о таком не слышала и, само собой, понятия не имела как его приготовить. Я изумился и с перепугу попросил текилы. Мне дали. Я выпил. Но просто текила не то, чтобы не заводила – просто текила была не интересна. Видно, там к ней у всех было такое отношение, судя по тому, что про лимон и соль пришлось напомнить. Кругом в-основном, все пили водку и виски, а особо чопорные северяне заказывали коньяк. Дамы, по большей части, держали в руках бокалы с вином или потягивали неразбавленные ликеры.

Наличие ликеров в баре, в принципе, позволяло соорудить В-52, которого захотелось еще больше. Я попытался объяснить милой барменше как это все просто делается. но она не понимала как вычислить стоимость коктейля, а когда узнала, что перед употреблением его надо поджечь и вовсе впала в ступор и, виновато улыбаясь, позвала на помощь метрдотеля. Метрдотель, на всякий случай, явился в сопровождении невероятных размеров охранника, больше похожего на белого медведя в черном костюме, чтобы стать выше которого пришлось бы залезть на барную стойку. В баре сразу стало тесно.

Движение привлекло внимание сидящих за игровыми столами, в том числе пригласивших меня парней, двое из которых тут же оказались у стойки. Выяснив в чем дело, они, как могли поделикатней, объяснили «метру», что в баре я могу делать все, что мне вздумается, и даже, если этот бар полыхнет, то пусть запишут на их счет. Полыхнет казино – «без вас порешаем, будете мешаться – порешаем вас». В-общем, все правильно объяснили, судя по тому, что те без каких-либо возражений тут же исчезли. Барменша, поняв, что я – «правильный гость», согласилась отдать для моих экспериментов не только все ликеры, но и все, что есть в баре, а бонусом еще и время после работы.

Короче, когда все разошлись на исходные позиции я спокойно начал манипулировать разноцветно-разноградусными тягучими напитками, попавшими в мое полное распоряжение.

В тот момент, когда я уже заливал верхний слой, пуская по ножу 15 грамм Cointreau, к бару подошла женщина, одетая в строгую темно-бордовую шерстяную пару, до возбуждения утягивающую ее великолепную фигуру. Увидев ее, мое возбуждение дернулось, забыло поджечь верхний слой и без соломки тут же выпило содержимое стопки.

– И это все?! – услышал я голос уженавсесогласной барменши. Я медленно перевел взгляд с поразившей меня блондинки на, видимо, ожидавшую увидеть не меньше, чем чудо, но неожиданно обманувшуюся в своих ожиданиях барменшу, хлопающую теперь своими удлиненными до опасной связи с внешним миром ресницами. – Это все? – повторила она свой вопрос.

– Нуу, это еще должно было гореть…

– Это я помню. Помню, что должно было гореть, но почему-то не горело, – съязвила девушка и тут же обратилась к подошедшей блондинке: – Что желаете?

– А что должно было гореть? – вдруг заинтересовалась женщина.

– В-52, – вздохнул я, с неожиданной горечью подумав при этом: «Она.»

Она улыбнулась:

– Бомбардировщик, что ли?

– Типа того, – кивнул я, начав беспокоиться от тембра ее голоса и мягкой улыбки, коснувшейся уголков нежных губ.

– А как?

Так запросто, наивно, по-детски, но зная, что не откажут, сделают, найдут, раздобудут, покажут, асфальт подожгут, заморозят воздух, выбросят с балкона белый флаг, украдут иероглифы, оставят дом, спустятся под воду и отправятся на луну – так спрашивать могут только блондинки, а точнее – мои блондинки. Я молча посмотрел на барменшу. Та пожала плечами, напомнив, что в моем распоряжении весь бар, и она в бонус, если это кому-то еще интересно, конечно.

Я снова взялся за дело, по ножу накатывая полоску за полоской, начав с 17-градусного Baileys и закончив 40-градусным Cointreau.

Сосредоточившись на процессе, я усиленно пытался не смотреть на стоявшую рядом женщину, но в моем поле зрения находилась ее рука с расслабленной кистью, от природы украшенной длинными пальцами, за которыми ухаживали-холили-лелеяли и которые сами были созданы для того, чтобы холить и лелеять, с дрожью проводя по щеке любимого.

Обоняние улавливало исходящий от нее аромат, вкрадчиво предлагающий перейти на «ты» в приватной обстановке. Не ожидая на столь северной широте встретить полярное сияние судьбы, я довольно-таки сильно заволновался и мне стоило морально-волевых усилий, чтобы состряпать этот, мать его, коктейль, да еще, чтобы он получился-вспыхнул, мать его, еще раз!

В конце концов, полосатая стопка стояла на стойке, интригуя продолжением подошедших к бару. Для лишнего понта я взял деревянную зубочистку, поджег ее, ею поджег верхний слой коктейля, тут же заигравший веселыми языками пламени, вставил соломку и под восхищенные взгляды местных обывателей сразу втянул в себя все содержимое вместе с расползшимся по стенкам, не желая так быстро исчезать в этом номере, огнем.

Еще час назад я ни за чтобы не подумал, что смогу так удивить самым, наверное, популярным в то время в клубной Москве коктейлем, если не считать Tequila-boom, конечно.

– Очень горячо? – поинтересовалась блондинка.

– Попробуйте, – предложил я.

– А можно?

– А почему нет?

– Вы будете это пить? – вмешалась барменша.

– А что – нельзя?

Девушка по другую сторону стойки пожала плечами – ваше, мол, дело, чип-чего – я предупреждала.

– Ну и? – блондинка вновь обратилась ко мне: – Сделаете мне такой же?

– Легко!

Я опять взялся за манипуляции. Перед тем как поджечь дал женщине соломку и завел свесившийся локон ей за ухо. Она вопросительно посмотрела на меня.

– Чтобы не подпалить, не дай Бог, – пояснил я. Она улыбнулась и, поднеся соломку к губам, приготовилась к решительному шагу в высоких сапогах на длинных ногах, став похожей на кошку, ожидающую фантик на ниточке. Колено чуть согнуто, носок вовнутрь. Я немного задержался, наслаждаясь зрелищем, держа в одной руке зажигалку, а в другой зубочистку – практически, дирижер.

Моя солистка вопросительно подняла брови. Я поджег зубочистку, зубочисткой коктейль, резко приказал «пей!» и она сразу втянула в себя все содержимое вместе с трепыхающимися языками пламени.

– Ну и?! – барменша не теряла интерес к происходящему, забыв про остальных, которые, впрочем, так же наблюдали за происходящим – видимо, их это волновало не меньше.

Блондинка выдержала полагающуюся паузу, промокнула салфеткой сладкие губы, к которым был прикован мой взгляд, и посмотрела на меня так, словно узнала мою тайну, которую, конечно же, никому не расскажет, унеся с собой и спрятав во льдах Ледовитого океана в шестнадцати шагах от Северного полюса.

– Нормально, – тихо сказала она.

– Не обожглись?

– Нет, – улыбнулась женщина той теплой улыбкой, способной растопить лед за бортом этого ботика.

– Еще хотите?

– Можно, мне понравилось.

– Давайте вместе?

– Давайте.

Уже набив руку, я быстренько сообразил еще два коктейля. Поджег. Выпили. В декабре в северном городе на краю географии наступила весна и из-под снега выглянули подснежники, чтобы увидеть, как два пылающих бомбардировщика, все больше покрываясь пламенем, в стремительном пике несутся на встречу друг другу.

Мы находились в ритуальном соприкосновении взгляда и огня в окружении обступивших зевак.